В омуте зелёных глаз

Ты... ты однажды мне сказал, что ты не герой. Были времена, когда я даже думал, что ты не человек. Но позволь мне сказать, ты был лучшим человеком. Самым человечным из всех. И никто никогда не убедит меня, что ты обманывал. Я был так одинок, и я стольким тебе обязан. Но, пожалуйста, осталась ещё одна вещь, ещё одна вещь, ещё одно чудо, ради меня, не будь мёртвым. Сделаешь это ради меня? Просто прекрати это. Прекрати. (с) Шерлок (Sherlock)

Застывает буквально на месте, словно ни шагу больше ступить не может. Ему кажется, что он слышит, как прорывает Клинок слои одежды, а потом в плоть Дина входит, точно горячий нож в масло. И этот не звук даже, а шелест лёгкий, для него раскату грома подобен. Хочется зажать руками уши, хочется встряхнуться, будто это забыть поможет. Хочется закрыть глаза, чтобы распахнуть их мгновение спустя и не видеть больше окровавленного Дина и склонившегося к нему Метатрона. Ему другую совсем картину узреть хочется. И в этой звенящей тишине, что бьёт по натянутым до предела струнам нервов, Сэм судорожный выдох Дина улавливает, пусть и разделяют их метры сейчас. В нём ему неверие слышится, удивление и даже озадаченность, а в распахнувшихся зелёных глазах он страх и ужас видит от осознания произошедшего. На мгновение, превратившееся в вечность, Сэм забывает, что дышать нужно. Он вообще обо всём забывает. Мир вокруг него схлопывается до ничтожных размеров, в ничто обращается, пеплом прогоревших надежд под ноги опадает. Время для него существовать перестаёт. Он чувствует, как зарождается внутри буря, готовая вот-вот наружу вырваться и камня на камне от этого места не оставить. Он точно на последнем издыхании. Истощён до предела. Возможно, это и есть тот самый конец всему? И дальше его лишь тьма и пустота ждёт. Возможно, стоит глаза закрыть и позволить всему этому затянуть себя в бездну? Ведь выхода нет и не будет никогда. Потому как без Дина этот мир со всеми благами его ему и даром не нужен. — Дин, — пытается произнести он, но не выходит ничего: слова в горле застревают, царапают изнутри так, что хочется собственными руками глотку себе разодрать. — Нет! — срывается с губ его, когда получается наконец слова наружу вытолкнуть. Крик столь громкий, что, кажется, слышно его на многие-многие мили вокруг, но Сэму плевать совершенно. Он с места срывается, едва ли замечая сейчас, как перепрыгивает через все эти груды обломков и кирпича. Всё его внимание только на Дине сосредоточено, а в голове набатом лишь одно бьётся: «Только бы успеть! Только бы успеть!» Сэм улавливает движение Дина, видит, как тот голову к нему поворачивает, как обессиленно на стену облокачивается. И кажется ему, что тот сдаться хочет, что не готов он больше бороться за жизнь свою. — Дин, ну-ка, тихонько, — из последних сил дрожащим от слёз голосом произносит Сэм, поднимая Дина с пола и к себе прижимая. Не хочется, чтобы Дин понял, как ему чертовски страшно. Не хочется, чтобы Дин почувствовал всю мощь охватившего его ужаса. Сэм не может слышать этот еле различимый хрип, что с губ разбитых Дина слетает. Не может видеть это превратившееся в кровавое месиво лицо. Это куда выше его сил. Это Дин всегда был сильным, всегда впереди, пусть и на шаг всего, шёл, защищая Сэма. Дин всегда поставлялся под удар, прикрывал собой и оберегал, даже если сам едва передвигаться и дышать мог. Ценил ли это Сэм? Едва ли. Скорее, как должное воспринимал. Он и не думал, что когда-нибудь по-другому всё быть может. А сейчас он ведёт стремительно теряющего силы Дина к машине и надеется лишь на то, что у них, у Дина, есть в запасе время. Он пытается внушить Дину, что не всё потеряно, что он спасёт его. Но сам этой уверенности не ощущает вовсе. Ему самого себя в этом убедить хочется. Сэм сам готов сейчас на что угодно, только бы Дина спасти. — Я солгал, — с дрожащих губ его срывается. Дин не меняется. Никогда и при каких обстоятельствах. Даже сейчас, стоя на пороге смерти он умудряется язвить. И Сэм вдруг ясно осознаёт, как задели брата, всегда такого циничного, грубоватого, полного сарказма и бравады, неуместной порой совершенно, его слова. Дин никогда этого забыть не сможет. И Сэм ловит себя на том, что действительно врал. Врал Дину, себе прежде всего. Всё это время, с того самого момента, когда он бросил Дину: «Иди», — вся его жизнь превратилась в сплошную ложь. И он запутывался в её паутине всё сильнее и сильнее, всё глубже и глубже увязал в этом болоте. Ему хотелось забрать назад свои слова, загладить всю ту боль, что он Дину причинил своим поведением. Сэм много раз порывался положить конец этому напряжению, что между ними было, но упрямство и гордость мешали это сделать. — Я горжусь нами, — и Дин вперёд подаётся, носом утыкаясь в Сэма. Только он не чувствует больше этого обжигающего дыхания на шее, которое всегда горячую волну по телу пускало, оседая в паху. — Нет-нет-нет. Тихо-тихо-тихо, — тараторит Сэм, обхватывая лицо Дина ладонями широкими. — Дин, ну-ка, очнись. Дин, Дин. Дин! — он точно мантру имя его повторяет, точно это поможет Дина ему вернуть. Сэм не готов вновь потерять Дина. Только не теперь, когда он так многое ему сказать не успел. Не сейчас, когда не успел прощение вымолить за своё поведение. И Сэм слезам, что влагой давно уже в уголках глаз собирались, волю даёт. Те сбегают по щекам, прокладывая себе горячие дорожки, обжигают, но не несут с собой облегчения, только пустоту одну. Он крепче Дина к себе прижимает, баюкает точно младенца. А в памяти тут же всплывают все те вторники, что он переживать вынужден был по вине одного поехавшего крышей архангела. Но тогда у Сэма надежда была на то, что можно разорвать этот грёбаный замкнутый круг и вернуть Дина. Сейчас он едва ли надеяться смеет на это. Его тело сотрясается от рыданий, он в плаче сильнее заходится. И внутри зарождается боль. Сильная боль. Больно так, что хочется вырвать сердце. И поселяется страх бесконечной пустоты. И корни свои глубоко-глубоко пускает вина за то, что не всесилен. На Сэма осознание вдруг обрушивается, что стараться нужно было чуть больше. Больше. Больше. Он привозит Дина в бункер. «Домой», — в голове голосом Дина звучит. Бережно, будто боль боится причинить, смывает кровь с лица брата. Аккуратно, будто ребёнка, на постель его укладывает. Ему бы уйти, не видеть этого. Но он глаз отвести не может от мертвенной синевы этих губ, которые не растянутся уже никогда в фирменной Диновой усмешке. От этого осунувшегося моментально лица, расцвеченного сейчас синяками и ссадинами, как золотистыми веснушками когда-то, которые Сэм так целовать любил. От закрытых глаз цвета летней листвы, в которых не вспыхнет больше этот огонь, что всегда Сэма точно мотылька к себе манил. Он стискивает сильнее руки в кулаки, пока не становится больно, пока на ладонях не появляются лунки кровавые. Глаза безумно режет, точно в них песка насыпали, но слёз больше нет. Сэм только ледяной холод в руках и ногах и удушающее пламя в груди ощущает. Чувствует, как перед глазами плывёт всё и размывается. И исчезает мир окружающий в пламени адовом, что внутри него догорает сейчас, оставляя после себя пепелище одно. Первый глоток виски тяжестью в желудке оседает. И Сэм выдыхает. Медленно, протяжно, словно только теперь позволяет себе отпустить всё то, что за пределами этой комнаты осталось. Будто точку ставит и страницу жизни переворачивает. И пусть это лишь иллюзия. Пусть завтра боль вернётся с новой силой, новым витком, выворачивающим наизнанку, скручивающим внутренности в узел тугой, сейчас можно забыться. И Сэм сдерживаться перестаёт, позволяя мыслям затопить с головой, заслонку, им же возведённую, сломать, на дно утащить за собой. Он не делает почти перерывов между глотками, раз за разом опрокидывая в себя почти полный стакан. Хочется этой горечью боль затопить внутри. Но это не помогает нисколько, лишь сильнее её разжигает. Ему плевать на то абсолютно, что назавтра он будет мучиться жутким похмельем. Он молиться готов, чтобы завтра это никогда не наступило. Он лишь об одном мечтает сейчас — умереть. Вслед за Дином уйти. Ведь нет больше ничего. Дина больше нет. И никакая выпивка этого не изменит. Не сотрёт из памяти все те ошибки, что привели его туда, где он есть сейчас. Мир вокруг существовать перестал. В кляксу растёкся размытую, растворился. Только он один и остался. И никого рядом, чтобы руку протянуть. Сэм знал, что нужно шаг этот сделать. Что тянуть бесполезно, ведь пути назад уже нет. Некуда возвращаться. И чем дольше тянуть будет, тем хуже только сделает. И боль эта предательская за грудиной не пройдёт никогда, только сильнее день ото дня будет. Но не может Дина отпустить. Никогда не мог…