Mummified my teenage dreams No, it's nothing wrong with me The kids are all wrong, the story's all off Heavy metal broke my heart Come on, come on, and let me in Bruises on your thighs like my fingerprints And this is for tonight © Fall Out Boy — Centuries
— Тише, тише… Тигр, — произносит Дин, нависая над ним. Сэм шипит в ответ сквозь стиснутые зубы, не тигром отнюдь, кошкой скорее, в угол загнанной разъярённой сворой собак. Рвано дышит, измотанный этой короткой стычкой. Но резким рывком их местами меняет и чуть ближе к Дину наклоняется. Зрачки его сейчас — бездна, которая поглотила тёплый карий с зелёными прожилками. Он сам себе в этот момент наркомана напоминает, принявшего дозу. А ведь считал, что с иглы соскочил, что завязал давно. Ведь не звонил же ни разу, сообщений не оставлял, не вздрагивал от елозящего в заднем кармане джинсов телефона, номер которого Дин один знал. Почти не вздрагивал. Он будто со стороны сейчас слышит, как Дин по имени его зовёт. Едва ли не лениво, с лёгкой хрипотцой в голосе, от которой у Сэма мурашки по рукам и дыхание сбивается тут же. И ничего не изменилось за эти годы. Дин тянется к нему, на губах уже усмешка появляется, а в глазах зелёных желание вспыхивает. Проклятье, Сэм и забыл уже, как сильно всегда на него этот взгляд действовал, как заманивал в бездну. И Сэм поддавался этому зову, не задумываясь совершенно, не взвешивая все «за» и «против» — он просто шёл за Дином. Но сейчас он зол. На Дина, на себя, на всё происходящее с ними… Чертовски зол. Сэм чувствует, как вскипает в жилах кровь, как зарождается внутри волна, сбивая всё на своём пути. Он с размаху бьёт, всю терзающую его ярость в этот удар вкладывает. Кулак впечатывается в пол рядом с лицом Дина. Тот не дёргается даже, лишь хищно в ответ улыбается — нет, скалится скорее будто хищник, понимая, что жертва от него не уйдёт уже. Никогда. Так прочно она попала в расставленные сети, что чем сильнее барахтаться будет, тем сильнее сама же себе и вредить будет. Дин ладонью по ноге Сэма снизу вверх ведёт, чуть прижимая руку. И Сэму кажется, что жар ладони этой даже сквозь ткань пижамных штанов его опаляет. Он чувствует, как зарождается внутри желание, как самые низменные инстинкты верх над ним берут. Там, где его касаются пальцы Дина, кожа горит. Она будто плавится. И рухнуть бы точно камень на дно, но руки чужие крепко держат, упасть не дают. И никаких мыслей не остаётся. Лишь звенящая пустота. И желание быть как можно ближе, кожей срастись. Проклятье. Позабыв про разбитые и саднящие костяшки, Сэм вперёд подаётся. Касается губами жилки на шее, считывая её бешеное биение. И его ведёт моментально от запаха этой разгорячённой кожи, смешивающегося сейчас с терпким запахом кожаной куртки. Сэма ведёт от того зноя, что всегда от Дина исходил. Встречается глазами с зелёными омутами Дина — в тех сейчас лишь желание одно горит. И Сэм уверен, что Дин в его глазах то же самое видит. Они всегда отражением друг друга были, слишком едины, слишком одно, чтобы так долго в разлуке прожить. И Сэм контроль над собой окончательно теряет, забывая про Джессику, которая сейчас в соседней комнате спит. Ему лишь одного хочется: жар чужой обнажённой кожи почувствовать, прикоснуться к ней кончиками пальцев, выводя замысловатые узоры, обрисовывая абрисы шрамов. Как тогда, долгие годы назад, в ночь накануне отъезда, побега считай, Сэма в Стэнфорд. Сэм видит это: и лихорадочный, не естественный совсем блеск в глазах напротив, и расширенные зрачки, затопившие сейчас собой манящую зелень, и подрагивающие кончики ресниц, и плутовскую усмешку на губах. Это точно одержимость, которая накрывает всякий раз, когда они так близко друг к другу оказываются. Будто зелье моментального действия, что себе полностью подчиняет. И противоядия нет — можно лишь подчиниться тому желанию, которое с головой накрывает. И невозможно отречься было. Сэм пробовал. Не вышло. Потому что нельзя забыть то, о чём так хочется помнить. Сэм пытался забыть, из памяти вытравить, но так и не смог: этот хриплый шёпот, этот жар, который едва ли не спалил его тогда дотла. Пытался, но тщетно. Ни бегство, ни новая жизнь, ни Джессика не в силах были заставить его забыть — он слишком помнить хотел. И он помнил. И этот лукавый, с лёгким прищуром взгляд из-под длинных ресниц. И эту одурманивающую зелень, что давно уже в сети свои его поймала. Эту ослепительную улыбку и идеально очерченные губы, по которым Дин постоянно языком проходился, невольно сглатывать заставляя. Помнил крошечные золотистые точки, россыпью украсившие нос и щёки Дина. Все его язвительные шутки, бесконечные подначки и самые дурацкие розыгрыши. Помнил всё. И Сэм соврал бы, если бы сказал, что не тосковал по всему этому годы, что они в разлуке провели. Соврал, если сказал бы, что перед ним — не самое совершенное создание в этом мире грешном. Он никогда не задавался вопросом, как Дин отнёсся к его исчезновению на утро, какие мысли его тогда одолевали. И сейчас, глядя в эти глаза, Сэм понимает, что не спросит об этом никогда. Ему слишком страшно. Он боится собственных чувств, желаний, мыслей. У него просто не хватит сил ещё и с чувствами и переживаниями Дина совладать. Он смотрит в эти зелёные глаза и видит в них воронку коридора, которая затягивает его всё глубже и глубже в себя. Она манит Сэма, зовёт его. И, ещё не ступив в этот коридор из невысказанных слов, понимает, что не выбраться ему из этого лабиринта уже никогда. Он слишком сильно увяз.***
Пульс Сэма бьёт по пальцам, под ладонью, пережимающей горло, нервно дёргается кадык. Сэм лишь задыхается, ловя воздух губами непослушными. — Дин? — срывается с его губ полузадушенный выдох. И это самое сексуальное, что слышал в своей жизни Дин Винчестер. Ни одна девица, с которой он ночи коротал в вязкой, липкой тишине мотельных номеров, и рядом с Сэмом не стояла. Дину одного раза хватило, чтобы подсесть на него, точно торчок. И трясина эта засасывала всё глубже и глубже с каждым днём. Не то чтобы Дин сопротивлялся этому сильно, позволяя скорее в бездну себя затянуть. Он никогда. Ни за что не откроет ему правды, суть которой в том заключается, как он жалок и слаб, как зависим от младшего брата. Дин ведь тоже на игле, Сэм его самый сильный наркотик, тягу к которому не способно победить ни время, ни разделяющие их мили. — Пожалуйста, Дин… — Сэм прижимает к себе так сильно, что у него из лёгких воздух выбивает моментально. Что-то шепчет невнятное куда-то в шею, сам едва ли действиям своим и словам отчёт отдаёт сейчас. Но Дин жадно ловит каждое слово, впитывает каждый пойманный выдох. Дин кусает губы, осторожно прижимается в касании невесомом к бьющейся на виске Сэма жилке. Мягко обвивает пальцами чужое запястье. Лбом ко лбу Сэма прижимается, опаляя дыханием горячим, губами касается родинки на щеке. И только сейчас позволяет себе поверить в реальность происходящего. Дин смог бы справиться с этим делом один — не впервой было охотиться самому. Смог бы, но не захотел. Он слишком устал от одиночества и пустоты внутри. Тоску по Сэму не вытравить ничем было. Он тянется к Сэму, чтобы убрать со лба непослушную взмокшую прядь и заглянуть в глаза, чтобы увидеть в них всё: желание, томление, тревогу и беспредельную нежность. — Я так хотел забыть… — шепчет Сэм так тихо, что Дин невольно вперёд подаётся. — Хотел, но, чёрт, не вышло ничего. Оно никуда не делось, как бы далеко я не убегал… Ненавижу быть зависимым от тебя… Не могу вычеркнуть и отказаться. И когда Сэм наклоняется ещё ниже и губами дрожащими к его губам искусанным прижимается, Дин понимает: ничего не прошло, и всё будет. Сегодня, завтра, через месяц, через год. Это всегда между ними было и будет, какие бы препоны не ставила им судьба, как бы далеко не пытались они друг от друга убежать. Дин губами прижимается к мокрой от пота шее, носом зарывается в завитки каштановых волос, втягивая их запах. Когда у тебя есть тот, кто по значимости перевешивает весь остальной мир, ты не думаешь, не взвешиваешь и не оцениваешь — ты просто всё для него делаешь. Для него одного лишь. Забывая о себе.