В омуте зелёных глаз

Он чувствует себя едва ли не Гулливером в стране Лилипутов. Не то чтобы его и раньше это чувство не посещало, но сейчас оно обострилось просто до предела, подпитываемое абсурдностью сложившейся ситуации. Кто он теперь: младший брат или старший? Кто Дин для него сейчас: опора и поддержка или тот, кому самому эта опора нужна не меньше, а то и больше? Бить ведь детей нельзя, да? Нехорошо это. А что делать, если дети эти до белого каления тебя доводят, бесят до зубовного скрежета, до чёрных точек перед глазами и впившихся в ладони ногтей. И хотелось лишь подзатыльник Дину отвесить. Хороший такой, чтобы ойкнул, чтобы клацнул зубами, чтобы знал, что неповадно так себя со старшими вести. Даром что Сэм сам его, если только из фактов исходить, на четыре года младше был. А память услужливая тут же подбрасывала все те подзатыльники, что Дин всегда раздавать любил, когда Сэм ребёнком и подростком был. И он мечтал отыграться за все эти затрещины, тычки и подначки. Но вместе с тем Сэму выше всего этого хотелось быть, пусть и таяли силы с каждым днём, а от нервов давно уже ошмётки одни остались. Хотелось подход к этому ершистому подростку найти, который состоял из колючек и углов острых одних лишь. Сэм напиться мечтал. До беспамятства желательно. А потом повторить для верности пару раз. И проснуться утром с ужасным похмельем и раскалывающейся от боли головой и поверить в то, что всё это сном было. Дурным, но всё-таки сном. О котором он забудет когда-нибудь. Обязательно. Но нет. Прогневал он, видимо, когда-то богов каких-то или, чёрт теперь разберёт, кто там верховодит всем этим цирком. Потому что его личное проклятие никуда не пропадало. Не исчезало, стоило глаза крепко зажмурить. Сидит вон себе, ноги на стол закинув, и поглощает в неимоверных количествах, то есть ещё больших чем обычно, дрянь всякую. И как только вмещается всё в это тело тощее? Вопрос был чисто риторический — требовать на него ответа Сэм не собирался. Сэма воротило от той музыки, что слушал Дин. Ему никогда не нравились музыкальные пристрастия брата, но со временем он привык, а некоторые песни даже успели стать любимыми. Но то, что слушал сейчас Дин, было за гранью его понимания. Сэма выворачивало буквально от этой музыки, уши хотелось руками закрыть, только бы не слышать всё это, потому что мелкий категорически не признавал наушники, гадёныш такой. Сэм часто ловил на себе его взгляд. И если Дин, взрослый Дин, мысленно всегда поправлял себя Сэм, смотрел прямо и открыто, не таясь и не прячась, не скрывая желаний своих, то этот подросток бросал на него взгляды украдкой, словно боялся, что его на месте преступления с поличным застукают. Сэм лишь улыбку прятал, когда ловил на себе эти робкие почти взгляды. Уж слишком этот Дин ему его самого себя напоминал в этом же возрасте. Тогда Дин для Сэма всем был: братом, отцом, матерью, героем и подельником по проказам. Он для Сэма Богом был, на которого равняться хотелось. Не исчезло это желание и годы спустя, впрочем. От мелкого же Дина голова шла кругом. И Сэм поверить никак не мог, что это Дин, его Дин, просто в теле подростка. Для него он был едва ли не самозванцем — никем больше. Сэм вздрагивал слегка всякий раз, когда сталкивался с мелким, тот ему видением лишь казался. А потом моргал раз, другой, возвращался в реальность, и с губ его едва различимый стон срывался. Не того совсем он рядом с собой увидеть мечтал. Сэм скучал по Дину. Скучал так, как никогда прежде. И тем сильнее тоска была, что вроде вот он Дин рядом совсем, руку только протяни, но то обман лишь. Ему вовсе не этот щуплый подросток в безразмерной толстовке был нужен. Он жаждал своего Дина назад вернуть. До дрожи, до зуда под кожей. Попрание благ собственных во имя спасения мира — это всегда в крови Винчестеров было. Они как никто, Дин особенно, умели жертвовать собой ради других. Но Сэм сыт уже по горло был. Ему опостылело всё настолько, что хотелось лишь вещи собрать и укатить на Импале в закат или куда там полагается сбегать от старших-младших братьев. Потому как находиться под одной крышей с поехавшим от разбушевавшихся гормонов подростком было выше его сил. Сэм знал, как успокоить Дина, своего Дина, но этот пацан для него загадкой, тайной за семью печатями был. Сэм безусловно рад был видеть Дина вот таким: несломленным всем тем грузом ответственности, что он всегда на плечах своих нёс, не совершившего все те ошибки, которые тянулись за ним вереницей длинной. У этого Дина не было Метки, которая всё больше и больше с каждым днём подчиняла себе его Дина, лишая того едва ли не рассудка и вынуждающая творить страшные вещи. Этот Дин был беззаботен, как могут быть беззаботны только подростки, у него горели глаза и было столько энергии, что Сэм порой задавался вопросом: а не встроен ли в эту версию его брата вечный двигатель? Сэм благодарен был даже в чём-то за случившееся, потому что они оба заслужили эту передышку небольшую. Им отдых требовался от всего того беспредела, что происходил с ними в последнее время. Но не ценой же его нервов. Сэм устал. Жутко. Каждое утро он просыпался в ожидании очередной катастрофы. А потом как обухом по голове пришло осознание. И хотелось лишь то ли прибить самого себя, то ли медаль себе же выдать: за тугодумство и слепоту или за сообразительность — Сэм так и не решил пока. Сэм вспомнил, как сам задевал Дина, будучи подростком, как говорил ему колкости, как язвил в ответ и огрызался. Как старался привлечь внимание Дина к персоне собственной хоть как-то, выводя того на эмоции, вытворяя такое, за что до сих пор стыдно было. И даже люди в белых халатах, окажись они здесь, ему уже не помогут. Сэм это чётко осознавал, потому что никто и никогда не играл на его нервах вот так, как это делал Дин сейчас. Тот слишком хорошо его знал, чтобы давить именно на то, что Сэма триггерило так, что он практически голову терял. И впору было появившиеся седые волосы на голове пересчитывать, а не искать способ брата обратно вернуть. — Дин, — однажды всё же решается начать разговор Сэм. Мелкий выглядит удивительно притихшим, обложившись кучей толстенных книг. — Дин, я... был таким же… — он неопределённый жест рукой делает, точно это всё объяснить Дину должно. — Таким же… мудаком? — заканчивает за него Дин и ухмыляется. Совсем как всегда, а в глазах зелёных тут же искорки вспыхивают. — Я не это имел в виду, — тут же старается оправдаться Сэм. Но кого он обмануть пытается, это же Дин, как бы тот не выглядел сейчас. Порой, если абстрагироваться от этого ломающегося голоса и закрыть глаза, то вполне можно было забыть о том, что его Дина нет рядом. У этого парнишки были воспоминания Дина, его опыт и упрямство, разве что тело временами подводило и жило будто собственной жизнью, напрочь игнорируя желания хозяина или им же, пусть и неосознанным, подчиняясь. — Ещё каким, Сэмми, ещё каким, — ухмылка становится только шире. — Уж можешь мне поверить. — И как ты терпел всё это? — Сэм никогда не задавался этим вопросом, привыкнув принимать внимание и заботу Дина как данность, как что-то само собой разумеющееся. — Я просто очень сильно тебя любил, Сэмми, — тут же, не задумываясь над ответом совершенно, отзывается Дин. — Любил тогда, люблю и сейчас. Сэм ощущает на своём плече прикосновение чужих пальцев, слегка сжимающих и дарующих уверенность и поддержку, и невольно глаза прикрывает, позволяя себе хоть на миг, но поверить, что Дин вернулся. И ему так хорошо в этом сладостном забытьи, что он пропускает момент, когда его шеи касается горячее судорожное дыхание и мягкие губы. Его подбрасывает буквально на стуле, и он тут же распахивает глаза, напарываясь моментально на угольно-чёрную бездну зрачка, затопившую собой сейчас манящую зелень. — Дин… — с губ его срывается невольным скулежом. И Сэм сам себе таким жалким кажется, таким истосковавшимся по теплу и ласке Дина. — Не надо, — только и в состоянии выдавить он из себя. Потому что всё происходящее кажется жутко неправильным и диким. Потому что между ними сейчас… сколько, лет двадцать разницы? — Меня посадят за развращение малолетних, — наконец возвращает Сэм контроль над собственными, расшатавшимися ни к чёрту нервами, устало проводя ладонью по лицу. — А ты не попадайся, — горячим шёпотом над ухом. — Да иди ты, Дин, — Сэм в бок его локтем пихает, — отвали. Нашёл что-нибудь? — предпочитает он сменить тему, только бы не думать о случившемся, только бы не зацикливаться на том, как всё внутри него жаждет буквально этих прикосновений. Они обязательно найдут выход. Всегда находили. И тогда он точно отыграется на Дине за всё это. — Даже не думай об этом, Сэмми, — лениво тянет мелкий, точно мысли его читает. — Это карма твоя. Терпи. И Сэм, хмыкая невольно, запускает в этого засранца карандашом, который под рукой оказался. И они оба заливаются смехом, таким беззаботным, таким искренним, словно не довлеет над ними груз ответственности за судьбы мира и всего сущего, словно они самые обычные люди, позволившие себе поверить в то, что всё обязательно будет.