В омуте зелёных глаз

Вам нравится мокнуть под дождём? Конечно, это мало кому нравится. Но, я советую вам попробовать. Хотя бы раз в год, вы должны промокнуть! В летний день, после изнурительной жары, тёплый дождь бывает очень желанным. Главное — сделать первый шаг. Самое трудное вначале, потом пройдёт. Это как, когда вы хотите зайти в воду, но не можете решиться. Вам она кажется холодной, вы заходите по колени и останавливаетесь. Но чем медленнее вы продвигаетесь, тем мучительнее для вас процесс. Иногда, самым безболезненным способом сделать то, что вы сделать не решаетесь, это плюхнуться с разбега. (с) Чак Паланик «Тёплый дождь»

Он всегда любил дождь. Тот нёс с собой какое-то спокойствие и умиротворение. Можно было просто стоять и смотреть, как стекают капли по стеклу. Слушать, как стучат они по крыше, складываясь в мелодию, в которой он каждый раз что-то новое подмечает. И можно просто замедлиться. Остаться в этом моменте, продлить его. Просто закрыть глаза и представить, что они самые обычные братья, без всего этого груза ответственности, который они на плечи собственные взвалили. И хотелось хотя бы ненадолго, на миг всего, остановить бешеную гонку, в которой побеждали пока не они вовсе. Каждый раз, когда начинало казаться, что вот она, победа, руку только протяни, как та выскальзывала из рук змее изворотливой подобно. И нужно было вновь зубы стискивать, напролом идти, не жалея себя. Но так не хочется об этом думать сейчас. Пусть катится всё ко всем чертям, прихватив с собой этот грёбаный мир со всеми его проблемами и заботами заодно. После комнаты мотеля, после этого затхлого воздуха и зловония тут, на небольшой веранде, так хорошо дышится. Воздух настолько чист и свеж, что от него кружит голову точно от выпитого виски. Его хочется буквально ладонями зачерпывать и пить как воду — холодную, прозрачную будто в горной речушке. И для полного погружения в нирвану ему не хватает лишь одного — тёплого плеча рядом, горячего дыхания возле уха, посылающего топлы дурных мурашек по спине и рукам. Но сил сесть в машину и доехать до бункера просто нет. Он настолько истощён был — и морально, и физически, — что остановился в первом же подвернувшемся мотеле, решив, что сейчас ему как никогда отдых нужен. Иначе, неровен час, можно вообще до дома и не добраться никогда. Дождь льёт с неба с силой такой, что слышны удары капель по машине. Кажется, этот гул заглушил всё вокруг, даже мысли в голове стали как-то тише, будто кто-то ручку громкости на самый минимум выкрутил. Стоя на этой крошечной веранде, под крышей, облокотившись о шершавую стену, чувствуя каждую её неровность, он греет руки о чашку с кофе и смотрит на то, как низвергается с неба этот поток. Потрясающе красивое зрелище, от которого внутри замирает всё. Он точно несёт с собой очищение, освобождение от всех грехов. Смывая всё то плохое и омерзительное, что было в его… их жизнях. И тут ему лишь ухмыльнуться хочется — такое, пожалуй, не для него совсем. Не светит ему Рай. Слишком уж много он грешил в этой жизни. В ней вообще слишком много всего было… Слишком много. И захотелось вдруг как в детстве сделать шаг вперёд и выйти под этот дождь. Ловить ртом капли, запрокинув голову в чернильную мглу. Промокнуть до нитки, насквозь, чтобы потом отогреваться в горячем душе, подставляясь под струи, от которых покалывает кожу. Желание это было столь сильным, настолько сжирающим изнутри, что он не стал даже ему противиться. В конце концов, он тут один совсем. Да и кто знает, сколько ещё выпадет на его век таких моментов. В их ремесле не стоило даже на завтрашний день планы строить. И жить нужно было здесь и сейчас, не загадывая на будущее и не мечтая. Кружка с остатками давно остывшего кофе опускается на перила, а сам он делает этот шаг. Точно в бездну, в неизвестность шагает, настолько противоречивые мысли его сейчас раздирают. Крепко сдавливает руками виски, будто боль приглушить пытается, точно вытолкнуть все мысли из головы хочет. Хочется лёгкости и пустоты. Хотя бы на пару жалких минут. О большем он и не мечтает даже. Раскидывает руки в стороны, запрокидывает голову в небо, напоминая сам себе распятие нелепое. И чувствует, как бегут по лицу, прячась за воротом рубашки, холодные капли. Но он даже не дёргается — наслаждается моментом. Ловит капли ртом, ладонями, следит за тем, как они стекают по руке. Танцует под эту музыку дождя. Смеётся. Впервые за долгое время. Смеётся так беззаботно, как не смеялся уже много лет. Словно ребёнок, перед которым весь мир лежит. В кармане джинсов елозит телефон, выдёргивая из этого лёгкого забытья. Не хочется отвечать, не хочется даже знать, кто это. Но таким настырным мог быть только один. — Сэмми, — лениво тянет он, отвечая только несколько пропущенных вызовов спустя, зажав трубку плечом. — Какого чёрта, Дин, — шипит трубка разъярённым голосом младшего брата. И он тут же представляет, как Сэм стоит в бункере, сжимая переносицу двумя пальцами и кляня на чём свет стоит Дина. — Где тебя носит? Такое чувство, что будь у Сэма сейчас такая возможность, он бы схватил его за шкирку точно щенка нашкодившего и встряхнул как следует. Дин улыбается представшей пред глазами картине и хмыкает невольно. Выходит слишком громко. — И что, позволь узнать, тебя так рассмешило? — голос Сэма подозрительно тих и спокоен сейчас, но Дину ли не знать, что это лишь затишье перед бурей. — Я так соскучился, Сэмми, — лучше упредить удар и умаслить мелкого, иначе не избежать ему разборок, когда он домой вернётся. Сэм и так себе места не находит в последнее время из-за этой Метки, будь трижды проклят тот день, когда Дин решил принять её от Каина. — Я тоже, — выдыхает в трубку Сэм. И Дин вдруг осознаёт, как ему на самом деле не хватает сейчас брата рядом. За эту неделю, что он мотался по стране в поисках хоть какой-то зацепки, пусть самой жалкой и ничтожной, успел жутко соскучиться по Сэму. И пусть тот ворчал в последнее время больше обычного, пусть оберегал точно курица-наседка, но Дину не хватало и этой заботы, и этого извечного брюзжания. Как никогда нуждался он сейчас в том тепле и любви, что дарил ему Сэм. — Где ты сейчас? Почему до сих пор не приехал? — В какой-то жуткой глуши, — отзывается Дин. И в этих словах ему самому не то вопрос, не то утверждение слышится. — Я жутко устал, Сэм… И тут дождь, — Дин сам не понимает, почему говорит об этом, но ему хочется, чтобы Сэм знал, хочется, чтобы он рядом был сейчас. — Дождь? — недоверчиво отзывается трубка. — Да. Знаешь, Сэмми… — Дин спотыкается на середине фразы, замолкает надолго, точно обдумывает, говорить об этом или нет, а потом решается всё же: — Я бы хотел, чтобы ты был здесь. Сейчас. Как в детстве, помнишь? Когда отец оставлял нас у Бобби, а мы выскакивали под ливень и бегали по всему двору. — Точно, — в голосе Сэма появляются какие-то другие нотки совсем, и Дин представляет, как тот улыбается сейчас, отчего на щеках тут же ямочки появляются. — А Бобби всегда ждал нас на крыльце с полотенцами и огромными чашками какао. Они оба замолкают, погружаясь в воспоминания. И память тут же рисует картины, что кажутся настолько реальными, будто всё у них перед глазами происходит: и ухмыляющийся в усы Бобби с перекинутыми через плечо полотенцами, и кружки с дымящимся какао у него в руках, и их счастливые лица. — Когда же всё это закончится, Сэмми, — тихо шепчет Дин, кусая губы и сжимая в кулак руку с силой такой, что на ладони непременно следы от ногтей останутся. — Мы справимся, Дин. Вместе. Как всегда. И Дину так хочется сейчас верить Сэму. Так хочется представить себе этот мир, в котором будут только они. Вдвоём. Как мечталось всегда. Они построят его на руинах старой жизни, оставив за порогом всё то, что несло с собой боль и страдания, страх и отчаяние. — Я жду тебя, Дин, — выдыхает Сэм. — Возвращайся домой.