В омуте зелёных глаз

— Сэмми! Дин всегда звал его этим детским именем почему-то только в те моменты, когда ему, Сэму, угрожала какая-то жуткая опасность или же, наоборот, в минуты расслабленности и покоя, когда его, Дина, нега и некая леность одолевали. В остальное же время он предпочитал ограничиваться кратким «Сэм» или «старик». Но как бы Дин не называл его, голос его всегда был бархатным и чарующим, полным нежности и заботы, которую ничем не скрыть было. Он с детства любил голос Дина: эти мягкие интонации всегда убаюкивали и чувство защищённости с собой несли. И Сэм тонул в этом голосе, кутался в него точно в плед тёплый. Именно голос Дина порой был той единственной опорой, что на плаву держаться заставлял, не позволял кануть в бездну собственных страхов. И если бы голос можно было бы в цвет покрасить, то голос Дина непременно был бы солнечно-жёлтым. — Дружище, тебе же хуже! Но этот голос будто не Дину принадлежит вовсе. Не его Дину уж точно. То был голос демона, который братом его сейчас завладел. Голос терпкий и возбуждающий. Пробуждающий самые тёмные желания, выносящий на свет Божий все его постыдные мысли. Этот голос был уже далеко не солнечно-жёлтым, к которому Сэм так привык, но тёмно-вишнёвым, цветом страсти и порока. И от этого разносящегося по всему бункеру «Сэмми!» у него едва колени не подкашиваются. Не от страха отнюдь, нет. А от накатывающего возбуждения, что такую волну жара по телу пускает, что Сэм поражается, как не вспыхнул до сих пор спичке подобно. Он в собственное сбившееся дыхание вслушивается, слышит, как шумит кровь в ушах, как стучит, готовое вот-вот выскочить из груди сердце. Возбуждение это растекается по венам, так явственно проступает через страх, что Сэму лишь хочется поддаться ему и просто выйти Дину навстречу, отдаться на его милость. И будь что будет потом. Надоело прятаться, надоело бегать от себя и желаний собственных. — Сэмми? Давай, Сэмми! Выпьем по пиву, потрещим. Тот самый голос с хрипотцой, который вздрагивать заставляет. Голос, от которого мороз пробирает едва ли не до костей. Но вместе с тем это чистый адреналин, бегущий по венам и артериям, сжигающий изнутри, заставляющий замирать на месте и лишь сильнее в стену вжиматься. Голос, обладающий магической властью над ним. Голос, буквально заставляющий терять голову от этих властных, в чём-то даже жёстких интонаций. В нём так и сквозит сейчас сталь и желание не подчиняться, но подчинять. Голос холодный, точно ледяное крошево в ведёрке для шампанского. Острый словно бритва и осколки стекла. Голос, пускающий сотни мурашек по коже, оседающий горячим, пульсирующим желанием в паху. Впервые он ощущает это постыдное, разливающееся внутри вожделение, когда видит запись с камеры наблюдения. Впивается буквально глазами в изображение, только теперь осознавая, как жутко соскучился. Но мозг сопротивляется из последних сил и никак верить не желает в то, что видит: ему обман лишь видится. И Сэм, как бы не отмахивался от сомнения, подтачивающего изнутри, понимает, что Дин очень сильно изменился. Даже по этой картинке, не блещущей великолепным качеством, видна эта появившаяся в облике брата вальяжность и некая расслабленность. Он точно груз огромный с плеч скинул. «Порнотип», — бросил ему тот коп, прежде чем уйти. И Сэм не мог с ним не согласиться. От Дина несло буквально этой сексуальностью, дикой, необузданной, какой-то первобытной даже. Он был просто греховно красив и ошеломительно привлекателен. Так что Сэм лишь сглатывает шумно, радуясь невольно тому, что один сейчас в этой комнате и никто не видит, как он пожирает буквально глазами изображение на экране. И Сэм отчаянно понять пытается, кто же это: его брат Дин или какая-то тварь, завладевшая его телом. Ему просто необходим ответ на этот вопрос. Но, едва увидев блеснувшие чёрные провалы вместо глаз, он дёргается, точно кто-то наотмашь его ударил. Худший кошмар реальностью стал. А потом, не без помощи Кроули, готового ради собственной выгоды на всё, Сэм находит Дина в каком-то баре. Дин сидит за пианино, опустив голову, и перебирает пальцами клавиши, точно наиграть мелодию какую-то хочет. Перед ним почти опустевший стакан с виски и Клинок. Тот самый, что вместе с Меткой подчиняет воле своей его брата. Тот самый, что требует крови, и зову которого Дин поддаётся так легко. — Привет, Сэм, — он даже глаз на него не поднимает. Голос Дина при этом твёрд и спокоен. Ни тени удивления или волнения. Дин точно уверен был, что Сэм придёт. И ждал его будто. Конечно, он знал, что дружок его закадычный, Кроули, сдал его со всеми потрохами, когда понял, что Дином управлять невозможно совершенно. И это был лишь вопрос времени, когда Сэм найдёт его. Сэм не был отнюдь наивной наивностью и не ждал, что Дин его с распростёртыми объятиями встречать будет, но это… Спокойствие Дина просто поражает его и даже, Сэм признаться в этом сам себе не хочет, царапает изнутри. Ему неприятно и в чём-то обидно даже, ведь он так ждал. Хотя почему Дин должен надежды его оправдывать? А потом Дин поворачивается слегка в его сторону и поднимает на него взгляд. И, встретившись с ним лицом к лицу, глядя сейчас в эти потемневшие глаза, Сэм понимает, что пропал. Окончательно и бесповоротно. И нет для него пути назад. И Сэм весь будто подбирается тут же, замирает на месте, невольно сглатывает слюну вязкую, проталкивая её с трудом в пересохшее в миг горло. Он кроликом сейчас себя ощущает, что замер перед удавом. И удав этот вовсе не милосердно настроен — проглотит и не заметит даже. Сэму бы ноги уносить отсюда, но он как заворожённый слушает голос Дина. Обволакивающий, такой манящий, обладающий практически гипнотической силой над ним. Он ловит каждое слово Дина, впитывает его точно губка. И готов простить Дину всё: и эти снисходительные нотки в голосе, и так не свойственное брату превосходство — пусть тот говорит только. Голос не Дину принадлежит вовсе, но Сэм уверен, что, позови его этот демон за собой, не раздумывая бросился бы в омут с головой. И глаз не может отвести от лица Дина. Думал, что никогда больше не увидит эту затягивающую в себя зелень, что полыхает теперь поистине дьявольским пламенем и каким-то непонятным Сэму торжеством. Думал, что придётся лишь в памяти воскрешать эту ухмылку, что приклеилась точно к губам Дина сейчас. В каждом движении Дина, в каждом его жесте лишь уверенность и пренебрежение чувствуется. Вот Дин глоток виски делает, быстро облизывает губу нижнюю, а Сэм забывает, как дышать нужно. Сглатывает шумно и гонит прочь от себя этот порочный облик Дина. Не затем он сюда пришёл, чтобы пялиться сейчас на Дина точно на божество в храме. Но, чёрт возьми, Дин и был им. Грёбаным божеством, Идолом, на которого хотелось лишь молиться. Сэм ближе подходит. Ему плевать на то, что Дин убить его голыми руками может. Он вступил на скользкую дорожку, поворачивать с которой назад не намерен вовсе. Сэм до конца идти готов, чем бы не закончился этот его крестовый поход. Плевать абсолютно на цену, которую заплатить придётся за спасение души Дина. — И когда я доберусь до тебя, Сэмми, — хриплым шёпотом с заднего сидения, — пощады тоже не жди. И это обещание расправы, которое, Сэм в этом уверен точно, Дин обязательно воплотит в жизнь, если шанс такой выпадет, лишь кровь сейчас будоражит. Страх уходит на второй план куда-то, оставляя только болезненное возбуждение. Страх возвращается время спустя витком новым, заставляет вжиматься в стену, бояться собственной тени. Сэму кажется, что Дин способен его лишь по дыханию найти, настолько шумно он сейчас дышит. Он слышит шаги, но понять никак не может, где Дин сейчас. Звук его шагов и голоса отражается от стен и эхом по коридорам разносится. — Я устал играть. Давай закончим. Как раскат грома, как предвестник апокалипсиса. Как конец всего сущего. И Сэм потом ещё долго будет пытаться понять, как ему удалось увернуться от удара молотка, что занёс над его головой Дин. Где-то в мозгу проносится мимолётная мысль, что отец бы гордился им за проявленную реакцию, но у него у самого сердце сейчас где-то в горле колотится, а дышать катастрофически нечем становится, когда он понимает, как близок был Дин к тому, чтобы угрозу свою явью сделать. Но Сэм выпрямляется резко и выбрасывает руку вперёд, прижимая острие клинка к горлу Дина. И ощущает вдруг себя таким ничтожно слабым рядом с братом, таким опустошённым. Это глаза Дина, несмотря ни на что, горят сейчас азартом игры и пламенем — точно он победителем в этой битве вышел. Это на губах Дина играет вызывающая ухмылка. В глазах Сэма лишь слёзы непролитые дрожат и боль, что съедает его изнутри сейчас, отражается. Он разбит и сломлен, он устал слишком. Ему всё равно становится, что дальше с ним будет. — Ну какой ты. Давай, — бросает ему в лицо Дин и лишь сильнее вперёд подаётся, напарываясь на острие клинка. Он дразнит Сэма, играет на остатках его нервов, что давно уже в клочья разорваны. И Сэм дышит рвано, хватая ртом воздух, и пытается дрожь в руке, которой клинок держит, унять. — В этом ты весь, — Сэм руку опускает. Он так и не смог. И не сможет никогда. Кем бы ни была эта тварь, что стоит сейчас перед ним, Сэм в ней лишь Дина видит. Мгновение, и глаза Дина застит эта противная чернота, от которой у Сэма мурашки по телу. Но он готов принять свою участь: лучше уж умереть от рук этого демона, чем жить с осознанием, что не смог помочь Дину, не смог душу его бесценную и тело спасти. — Вы чего такие озадаченные, народ? — произнесёт Дин, кажется, вечность целую спустя, когда Сэм уже почти надежду на благополучный исход потеряет. Он вглядывается в его лицо, в эти глаза, из которых постепенно уходит омерзительная чернота и возвращается привычная зелень. Он вслушивается в этот солнечно-жёлтый голос, мечтая больше никогда не услышать эти тёмно-вишнёвые интонации. Сэм чувствует, как напряжение последних недель отпускает, как дышать становится легче, как сами собой расправляются плечи. — С возвращением, Дин, — выдыхает Сэм, впервые за долгое время позволяя себе улыбнуться.