В омуте зелёных глаз

Ненависть лишит твою душу свободы и сожрёт тебя изнутри… © «Сказка о хвосте феи» (Fairy Tail)

Дин понимает, что она хочет сказать ещё до того, как слова повисают в воздухе. Ещё до того, рушатся точно хлипкие карточные домики все его надежды. Надежды на то, что вот теперь у них с Сэмом будет нормальная семья. Почти как у всех. Он не просил ничего подобного. Возможно, когда-то в детстве, целую жизнь назад, он и мечтал о том, чтобы у него была семья. Была мама — любящая, заботливая, пахнущая теплом и уютом, оставляющая невесомый поцелуй на лбу перед сном. Мечтал о счастливом отце, который не был помешан на мести и учил бы его играть в бейсбол, а не стрелять из пистолета. Ему самому отчаянно хотелось побыть ребёнком, почувствовать, что значит быть любимым сыном, а не нянькой для младшего брата. Хотелось сбросить со своих хрупких детских плечей этот груз непосильный: Дин сам был ещё ребёнком, а ему пришлось слишком рано повзрослеть и быть маленькому Сэмми не только старшим братом, но и отцом и матерью. Он не жаловался никогда, не вымещал свои обиды на брате, но в тайне мечтал о том, что всё будет по-другому. И когда-нибудь, обязательно, у них будет семья, как у нормальных людей. Но постепенно, с годами, все эти желания патиной подёрнулись, словно старое столовое серебро, которым давно уже не пользуются. Дин взрослел, и все мечты о воссоединении семьи сходили на нет. Со временем осталось лишь главное, то, что всегда имело для него истинное значение: Сэм, его счастье, благополучие и безопасность. А детские мечты навсегда были похоронены в самых потаённых уголках памяти, куда никому ходу не было. И эта женщина — Мэри, у Дина язык сейчас не поворачивается назвать её мамой, — что стоит между ним и Сэмом, действительно очень многое упустила в их жизнях. Слишком многое, чтобы был хоть малейший шанс наверстать даже ничтожную малость из упущенного времени. Она чужая для них, как и они для неё. И только по злой насмешке судьбы, что никогда не благоволила к Винчестерам, эта женщина выглядит так же, как их мать. И хочется вернуть Амаре этот подарок нежданный, этот плевок в душу, это наказание за то, что «предал». — Мама, что ты хочешь сказать? — голос Сэма дрожит и срывается. Дин взгляд быстрый на него бросает и улавливает замешательство в глазах Сэма, замечает, как дрожат в этом лёгком полумраке слёзы в тёплом карем. Неужели он ещё ничего не понял? Неужели не осознал, что она бросает их. Снова. Как и многие годы назад. Конечно, откуда Сэму знать, что чувствует тот, кого бросают? Ведь это он всегда уходил, оставлял Дина за порогом, предпочитая кого-то другого. Это Сэм всегда выбирал жизнь другую, в которой ему, Дину, места никогда не находилось. И каждый такой уход, порой бегство настоящее, неизменно нёс с собой боль, отчаяние и желание выцарапать сердце из груди, чтобы не билось больше птицей раненой за грудиной. Да, Дин порой срывался в таких случаях, выходил из себя, говорил Сэму множество нелицеприятных вещей, но никогда прежде в нём не поднималось то чувство, что зарождается внутри сейчас. Его почти с ног сбивает этой волной, уносит за собой в непроглядную черноту. И этот совершенно взрывоопасный коктейль из гнева, злобы, ярости, ненависти и… любви кружит голову и заставляет сильнее стискивать зубы. Дин вдруг осознает, насколько сильно ненавидит ту, что стоит перед ним сейчас. Ненавидит так, как никогда не мог ненавидеть Сэма, когда тот предавал его. Ненавидит и любит. И эти противоположные чувства разрывают его изнутри, лишают здравого смысла и тянут на дно. Ему хочется отпустить и ненависть эту, и любовь. Он предпочёл бы спасительную пустоту сейчас, чем вот это вот всё. Предпочёл бы вовсе ничего не чувствовать, отгородиться от этих эмоций, растоптать их в прах, обратить в пепел. Но он не может. Что-то внутри него цепляется, борется, не может или не хочет отпустить. Дин слова её мимо ушей пропускает, не смотрит на неё даже. Ему проще в пол уткнуться взглядом, только бы никто не видел, только бы никто не понял, как скручивает в агонии дикой все внутренности, как прокатывается по венам и артериям волна жгучей боли. Впивается рукой в край стола, на него же бедром опирается. Так необходимо сейчас хоть что-то, что поможет не провалиться окончательно в бездну из тьмы и отчаяния. — Мне просто нужно время, — Мэри делает шаг к нему, но Дин лишь отшатывается от неё, будто она прокажённая. Он не готов ни слышать то, что она говорит, ни тем более искать в себе силы понимать и прощать. Дин не смотрит на Мэри, но кожей буквально ощущает этот обращённый на него взгляд. И там, где глаза скользят по его лицу, жжёт и зудит нестерпимо. И хочется лишь плечами передёрнуть, чтобы сбросить его с себя, чтобы освободиться от его тяжести. Раз и навсегда. Краем глаза замечает, как Мэри подходит к Сэму, обнимает его и что-то говорит. Но Дин не слышит, шум в ушах заглушает каждое сказанное ею слово. Когда же всё это закончится? Когда она наконец вещи свои заберёт и выйдет за порог? Дин хочет, жаждет, чтобы Мэри ушла, оставила уже их одних. Ему так необходим сейчас этот глоток свободы. Необходимо, чтобы всё вернулось на круги своя, чтобы снова были только они: Дин и Сэм — вдвоём, как и всегда. И каждый сделанный ею шаг по лестнице отдаляет её всё больше и больше от них. Каждый шаг как поставленная точка, как гвоздь, вбитый в крышку гроба. Каждый шаг — очередная трещина на хрустальном дворце его желаний и надежд. И раздавшийся скрип двери противно режет по ушам. Он как взрыв сверхновой в черепе. И воздух из груди выбивает в два счёта. Дин пытается вдох сделать — рёбра сжимает будто хваткой стальной и не отпускает уже. Каждый сделанный вдох ли, выдох ли точно на части его разрывает. И хочется лишь кричать, крушить всё вокруг себя, но Дин молчит, полностью погружённый в себя и свою боль. А потом повисает тишина. Настолько оглушительная, что кажется, будто до неё дотронуться можно. И нервы напряжены до предела — ещё мгновение, и они лопнут, натянутой тетиве подобно. Дин счёт времени теряет, а потом вздрагивает невольно, когда на плечо опускается тяжёлая рука. И жар этой ладони прожигает сквозь рубашку даже. Пальцы едва сдавливают плечо, неся с собой так необходимую сейчас поддержку. Сэм не говорит ничего, понимает прекрасно, что слова не помогут сейчас. Лишь притягивает к себе Дина, смыкая руки на его спине, обнимая так крепко, что дышать становится трудно. Но Дин не дёргается даже, не пытается освободиться. — Ненавижу, — рычит Сэму в шею, опаляя жаром дыхания своего. Почти смыкает зубы на чужой ключице, утыкается носом в шею, шумно втягивая такой родной запах. — Ненавижу, — выходит так тихо, что Сэм лишь чувствует, как шевелятся губы Дина, но вряд ли он слышит, что именно тот произносит. Возможно, он уже завтра пожалеет о своих словах. Возможно, вновь позволит беспокойству за Мэри взять верх над собой, но сейчас ему хочется не думать, не чувствовать, не анализировать. Сейчас ему нужно лишь тепло рук Сэма, жар его дыхания и лёгкое прикосновение сухих губ, оставляющее невесомый поцелуй на виске.