Мы проживем эту жизнь заново

Война отобрала у Виктора очень многое. Да почти все! Скажи ему кто раньше, что в двадцать с небольшим он останется слепым инвалидом без средств к существованию – не поверил бы ни за что. Он с детства берег глаза, зная о плохом зрении. И вот… Война не разбирает слабых и сильных, взваливая на всех одинаково неподъемный груз. Но кто-то идет вперед, сцепив зубы, и побеждает, а кто-то падает. Виктор не представлял, как будет жить дальше – беспомощный, потерянный, никому не нужный. Даже если отбросить его личную трагедию, были и другие, не менее ощутимые потери. Погибшие друзья. Таявшая с каждым днем надежда на счастливое будущее. Желание жить, истончавшееся до летящей по ветру паутинки. Иногда он готов был вырвать себе мозг собственными руками, если бы мысль о самоубийстве не казалась такой отвратительной. И дело не в вере в Бога, так и не привитой Виктору до конца ни родителями, ни воспитателями в школах, где он учился. Жалостью к себе ничего не исправить. Зря он разве пошел на фронт вслед за друзьями? Сражался, проливал кровь. И все это, только чтобы бесславно умереть на больничной койке от беспросветной тоски? Ну, нет! Он не позволит себе сдаться в плен собственному малодушию. Первые недели в госпитале Виктор держался только благодаря тому, что лечение отнимало все его время и силы. Перевязки, обследования, борьба с непривычной молодому цветущему организму физической немощью. Чтобы в его состоянии пройти несколько десятков метров от палаты до перевязочной, требовалось сосредоточиться и призвать на помощь все имеющееся в наличии воображение. Мысленно этот путь рисовался Виктору в виде тонкой светящейся линии: вот по этому коридору прямо, а вот здесь – свернуть налево. Новые навыки давались с трудом, но давались. Виктор научился ориентироваться в абсолютной темноте по звуку и запоминать дорогу по внутреннему компасу, доставшемуся ему, скорее всего, как наследство от его далеких первобытных предков. Он, как птица, добирался до нужного места на голых инстинктах. Пока только в пределах больницы. Постепенно вспышки отчаяния стали случаться все реже. Ну да, меня потрепало, говорил себе Виктор, но есть люди, которым досталось еще больше. Взять хотя бы Веру. Она потеряла всех, кого любила по-настоящему: жениха, брата, близких друзей. Бросила учебу, литературную деятельность, однако по-прежнему продолжала работать в больнице, не имея для этого видимой причины, кроме внутреннего убеждения нужности этой работы, и своим незаметным мужеством поддерживала тех, кто готов был отчаяться. Вера часто навещала Виктора, чтобы, как она сама говорила, он не скис в убогой больничной обстановке. Из всей их довоенной компании друзей только она осталась у Виктора. Вера была больше, чем другом – она знала другого Виктора, хорошего славного парня, беззаветно влюбленного в нее без надежды на взаимность, всегда готового услужить, помочь и поддержать подругу детства. Что-то от этого Виктора осталось и сейчас, но не так уж много. При мысли о Вере он чувствовал… да, пожалуй, горечь. И еще сожаление – о так и не сбывшейся светлой мечте, а еще о неразделенной любви, оставшейся в прошлом. Вера, скорее всего, не замечала, как сильно Виктор изменился после ранения, не в физическом смысле, конечно. Она вела себя с ним, как обычно: дружелюбно, заинтересованно и немного высокомерно. Как с погибшим младшим братом. Наверное, Вере не хватало того немного покровительственного отношения, которое связывало ее с Эдвардом, вот она и перенесла роль старшей сестры на «милого и славного» Виктора. Что ж, он не был против. Они стали еще ближе друг другу, хотя и не в том смысле, в каком хотелось Виктору. В то время как Виктор лечился после ранения, Вера продолжала работать в гражданской больнице Сент-Джуд, где было несколько отделений для военнослужащих, и навещала его несколько раз в неделю – на большее у нее просто не оставалось времени. – Ну и как тебе там? – спросил Виктор, прогуливаясь с ней по небольшому госпитальному дворику. — Отвратительно. Прямота Веры не позволяла ей высказываться в духе официальных газетных передовиц – что можно принести пользу нашим солдатам, работая в любом месте, и самый маленький вклад в победу имеет большое значение. Нет, Вера никогда не произнесла бы подобной глупости. А, тем более, она не стала бы врать Виктору. Как не врала ему о своих чувствах, хотя они никогда прямо не заговаривали об этом за все годы их знакомства. Эта девушка всегда была с ним искренней и честной, и вздумай она лицемерить – Виктор сразу бы понял. Ранение лишило его зрения, но слепота обострила другие чувства – не видя собеседника, он каким-то внутренним чутьем улавливал его эмоции. Особенно, если рядом находился давно и хорошо знакомый человек. Самоотверженная дружба Веры, конечно, очень поддерживала Виктора после ранения, и все-таки он часто думал о другом, более пылком чувстве. Любовь. Страсть. Да хотя бы простое физическое влечение, если в его положении можно надеяться на что-то подобное. Виктор был молод, и он все еще мечтал встретить девушку, которая станет ему не только другом. И будет испытывать к нему не только жалость, потому что жалость он ненавидел. Он чувствовал ее на расстоянии, как другие люди чувствуют неприятные запахи, и старался избегать общения, основанного на этом унизительном ощущении. Медсестры из госпиталя, родственницы его сослуживцев, с которыми Виктор сталкивался после ранения, обычно так и реагировали, видя его беспомощность – от них просто полыхало состраданием. Вера была приятным исключением, но Вера его не любила. Более того, кажется, она любила совсем другого. Виктор понял это, выслушивая ее рассказы о планах на будущее, совсем близкое и более отдаленное, когда война останется лишь отголоском воспоминаний, о намерении вернуться в Оксфорд, к учебе и писательской деятельности. Вера делилась с ним сокровенными желаниями, подробно расспрашивала о самочувствии, поддерживала и ободряла, но настоящая теплота и трепет в ее голосе слышался только, когда она говорила о Джордже Кетлине. Столько энтузиазма было в рассказах об этом человеке, что Виктор начинал его тихо ненавидеть, как ненавидят более удачливых соперников – иррационально и без видимых оснований, потому что они даже не были знакомы. Везение опять отвернулось от Виктора. Его единственная юношеская любовь, уже не такая пылкая, но все еще живущая в сердце, рушилась под напором жизненных тягот. А тут еще Вера как будто решила окончательно добить его, чтобы он почувствовал себя полным ничтожеством. Она, конечно, действовала из лучших побуждений, и Виктор не сразу понял, о чем речь. Он вслушивался в спокойный уверенный голос девушки, а смысл сказанного дошел до него лишь через некоторое время. – Так ты делаешь мне предложение? Серьезно? В сердце Виктора как будто воткнули иглу. Больно, но не смертельно. – Я хочу позаботиться о тебе. Мы могли бы жить вместе, – мягко сказала Вера. Очевидно, она уже распланировала их будущность в статусе супругов и говорила об этом, как о свершившемся факте. Не удивительно, ведь Вера всегда умела вот так ненавязчиво настоять на своем, а ее уверенность внушала доверие. Надо было только согласиться с этими планами, и тогда многие проблемы станут не такими сложными. Благодаря их многолетнему знакомству Виктор прекрасно представлял, с какой целеустремленностью Вера преодолевала возникающие перед ней трудности. Теперь он сам стал объектом этой неуемной энергии. И почему-то почувствовал себя распятой на вертеле птичкой, которую вот-вот поджарят ради утоления минутного голода. Это было странное состояние, какое бывает, когда тебя обнимают с намерением задушить. Слова Веры как раз и стали такими удушающими объятиями. А ведь после возвращения Виктора с фронта они не раз обсуждали будущую мирную жизнь. Какой она будет? Найдется ли в ней место таким, как Виктор, – молодым солдатам, ставшим инвалидами и не знавшим другой работы, кроме сражений. Пока на них смотрели как на героев, а что будет потом? Люди, настрадавшись за годы войны, хотели забыть о ней как можно скорее или хотя бы стереть из памяти самые неприятные воспоминания – боль, кровь, лишения, потерю близких. В госпитале, среди бывших сослуживцев и незнакомых солдат и офицеров, чудом выживший после ранения Виктор чувствовал себя своим. Перспектива начать самостоятельную жизнь за пределами этого маленького военного братства его откровенно пугала. Кому он там будет нужен со своими страданиями? Виктор принял бы любую помощь, лишь бы не чувствовать себя обузой, но только не ту, что предлагала Вера. Это было еще хуже, чем жалость – унизительная подачка, грош, кинутый под ноги нищему во исполнение унылых христианских заповедей. До войны он бы целовал ее ноги за одну возможность назвать своей женой, но не сейчас. Гордость – это то малое, что осталось от его искореженной юности, и Виктор не готов был променять ее на спокойное благополучное существование под крылышком самоотверженной подруги. Он даже придумал отговорку, чтобы не оскорбить Веру прямым отказом. Приготовился рассказать ей насквозь лживую историю о девушке Молли, с которой якобы встречается. Молли действительно существовала и работала медсестрой в соседнем отделении, а в их палату заглядывала во время дежурств и совсем не ради Виктора. У нее был приятный негромкий голос и легкий северо-ирландский акцент. Вера, скорее всего, поверила бы. Она всегда верила Виктору, зная его искренность и верность слову. Но в последний момент Виктор отказался от этой затеи. Молли не виновата, что Вера его не любит и никогда не полюбит. Поэтому он просто ответил: – Нет! И добавил, чтобы не вышло слишком резко: – Нет, спасибо. Я откажусь, даже если ты всерьез думаешь, что поступаешь правильно. Не надо, Вера, – Виктор протянул руку, надеясь коснуться девушки, но поймал лишь пустоту. Вера сама нашла и легко сжала его ладонь, побуждая продолжать. – Не лишай себя того, о чем ты всегда мечтала. – И что же это? – Быть счастливой. Помогать людям. Писать хорошие книжки. Виктор не мог видеть, как при этих словах у Веры блеснули слезы на глазах. Было только два человека, которые понимали и принимали ее упрямое стремление выразить себя в художественном творчестве и всегда поддерживали в этом – погибший брат Эдвард и Виктор. – Почему ты думаешь, что они будут хорошими? Вера не могла скрыть волнения, когда они заговорили об этой полузабытой мечте, которой наступивший мир дал второе рождение. – Ну, я же тебя знаю. Ты все делаешь хорошо. Почему литература должна быть исключением? Нащупав безопасную тему, Виктор немного расслабился. Он бы не выдержал, если бы пришлось объяснять, почему он не хочет принять то, что так милосердно предложила Вера. Он бы, пожалуй, накричал на нее, чего не делал никогда раньше. А им сейчас только истерики не хватало. По тому, как горячо Вера пожала его руку и поцеловала в щеку – легко, невесомо – Виктор понял, что затронул в ней очень важную струну. Ну и хорошо, это лучше, чем обсуждение их предположительно возможного брака. Возможного лишь как жалкий суррогат настоящей близости, вот что больше всего возмущало Виктора. Вскоре Вера заторопилась домой. Ей надо было еще добраться до квартирки, которую она делила с еще одной медсестрой, а транспорт в Лондоне был очень ненадежен. Прощание вышло немного скомканным. Не было привычных дружеских объятий, обещаний скорой встречи. Виктор напряженно и натянуто улыбался, сдерживаясь из последних сил. – Извини меня, – торопливо произнесла Вера. – Я хотела помочь. Не получив ответа, очевидного в данной ситуации, она попросила: – Я могу хотя бы навещать тебя? – Конечно. Я даже надеюсь, ты будешь делать это довольно часто. Вера еще раз пожала Виктору руку и ушла, а он вернулся в свою палату. Упав лицом в подушку, он постарался подавить рвущиеся из груди рыдания. И у него почти получилось.