Калифорнийский цианид

– … с драгоценной жёнушкой в мой ресторан, чтобы что? Судя по выражениям ваших лиц, чтобы сахарными соплями друг друга кормить. Ещё и опоздал, кстати, ни стыда, ни со… Вот видишь, что я из-за тебя натворила? Ну и денёк, – Бьянки философски вздохнула, выпрастывая руки из карманов чёрного плаща, щёлкнула жвачкой между зубов, потом докинула: – Ладно, запрыгивай. Со смесью истомы и отвращения он нырнул к пассажирскому сидению её спортивной машины, загнанной по диагонали на бордюр, празднично блестящей аварийкой, собравшей вокруг себя с полдюжины взбешённых автомобилистов, прохожих и портье из соседнего здания. Мягкий хлопок двери – истеричный мотив их причитаний как отрезало. Бьянки присоединилась к нему через полминуты, не больше, но и по истечении их он уже по уши вплавился в кокон низкого сидения, и неуловимого амбрового парфюма, опиумного условного рефлекса… Нежное объятие венериной мухоловки поглотило его целиком. Мукуро потянулся за деньгами; Бьянки успела завести машину быстрее. Стрельнула в него холодной полуулыбкой и газанула вперёд, распугивая с тротуара замотанных под конец рабочего дня пешеходов, словно стайку вонючих голубей. Сказала: – Сегодня просто так не отвяжешься, у меня дерьмовое настроение. – Хочешь об этом поговорить?.. – Хочу об этом выпить. – Значит, я тебе не помощник. – Значит, дорогой, ты мне шофёр, пока вечер не кончится. – Холодно… А какое стоп-слово? – Лучше просто не сопротивляйся. Стоило только отъехать, у Бьянки зазвонил мобильный; она сбросила и стала набирать сообщение, изредка поглядывая на дорогу, небрежно поглаживая руль, а он молча, из уютной тени, наблюдал за тем, как она недовольно шевелила губами и взвешивала телефон в ладони, будто боролась с желанием приложить им кому-нибудь по голове. Видимо, действительно трудный день. Мукуро не пытался гадать и ничего не спрашивал, пока она сама не заговорила, паркуясь на этот раз немного более осмысленно. – Бывал здесь? – Нет, – произнёс он и тут же засомневался. Кривоватый нисходящий порог бара показался отдалённо знакомым. Спускаясь в тёмный зал по коварным ступенькам, Бьянки подхватила его под локоть, как будто искала опору, чтобы не подвернуть каблук, но на самом деле, он знал, – чтобы обезопасить спуск ему. Из всех людей, пожалуй кроме Наги, она питала наименьшие иллюзии насчёт надёжности его зрения, да и здоровья в целом. Музыка дребезжала негромко где-то под самым потолком, зал пустовал – неделя едва перевалила за середину, вечер едва начался, и не было ясно, для кого заведение работало, разве что для них двоих. Они расположились у стойки, и тогда Бьянки уточнила: – Серьёзно не хочешь? – Серьёзно. – И правильно, на самом деле, – после пары глотков коктейля она задышала ровнее. – Я всегда говорю – выбери свой яд и храни ему верность. Это как с религией, раз подписался, нечего потом блядствовать с чужими богами… – Чтобы не отхватить небесной кары? – Ещё бы. Уж не знаю почему, но Хаято я этого втолковать так и не смогла. – А ты точно пыталась? – Ой, молчал бы… Вот оно что, понял Мукуро, он действительно здесь бывал, имя Гокудеры помогло достроить образ. Когда они только прилетели в Милан, Ямамото возил их сюда втроём – но в какой из дней? Воспоминание с трудом прорывалось наружу. Тогда ли они вышли отсюда под утро, а Хибари ждал их – в той невозможной, чужой машине? Гокудера накидывал, ещё начиная с фуршета в поместье, и изображал непринуждённое веселье; Ямамото изображал дружелюбное безразличие, и явно переигрывал, параллельно докапываясь до Мукуро повторяющимися по кругу вопросами, чтобы задать которые он то и дело отводил его в сторону – как будто не понимал, что тем самым ещё сильнее нагнетает атмосферу. Мукуро это смешило, в качестве полезного идиота Ямамото был ему исключительно симпатичен, но напряжение между ними в те дни можно было резать ножом, а уж когда присоединялся Хибари… – … вот кто умел пить, и твой любовничек, кстати, тоже. – Что? – Мукуро с трудом отнял взгляд от лестницы, ведущей наружу, и уставился на просвеченный профиль Бьянки; в этом месте, хранившем напоминания о чём-то неприглядном, из него будто разом вышли все силы, но он заставил себя улыбнуться: – Он сам почти никогда не пил, и других за это дело ненавидел. Ты врёшь. – По себе не суди, – она повела плечом и, наконец, тоже бледновато улыбнулась: – Пил твой Хибари, как дьявол. – Не могло такого быть. С ней единственной Мукуро совсем не хотелось это обсуждать; она знала слишком много такого, услышать о чём он совершенно не был готов. Только поначалу её рассказы казались ниспосланными. Он снова отвернулся, прокрутился на табурете, стал мысленно притягивать входную дверь к себе, попытался подумать о чём-то постороннем, но Бьянки, подобравшись к третьей порции спиртного, не унималась: – Было, и не так уж давно. Лет пять назад, прямо до того, как он свалил из Италии, и когда “Смерть” ещё существовала… Да уж, вот это было время, и музыку там умели играть, и бизнес делать. Настоящие охотничьи угодья, а я, дура, считала себя выше всего этого, поэтому редко туда совалась, особенно после того, как они меня бортанули. Сейчас, конечно, многое бы отдала, чтобы хоть на пару часиков… – Ну хватит. Бьянки оскалилась с довольством пригревшегося на солнышке хищника. – Там у него были такие способные учителя по части опасных развлечений… К языку тёплой рвотой подкатил стон; сглотнув его, он прилёг щекой на липковатую лакированную столешницу, вкосую поднял на Бьянки глаза, должно быть, совсем не по-доброму. Выскочить отсюда, рвануть на такси домой, заткнуть уши… он, конечно, не мог. Не потому, что она держала его заложником сразу по нескольким статьям, просто… – Помню, – сказала она, – как-то в середине зимы в “Смерти” устроили вечеринку, прямо-таки запредельную, а я с кем-то поссорилась, убежала, можешь представить, вся на эмоциях. Рановато, двух часов ещё не было, взяла машину и собралась гнать до самой Ломбардии, но отъехать толком не успела, рядом на красный притормозили эти… Сначала увидела твоего Хибари на пассажирском – бледный, страшный, вроде как и трезвый, а вроде как под спидами, смотрит так, что чёрт знает, что в следующую секунду произойдёт. Честно, зрелище неприятное, не представляю, как ты мог с ним в одной постели… Ну, ну. В общем, они без крыши ехали, поэтому я не сразу узнала машину их Босса. Не знаю, узнал ли Босс меня, может просто тачка понравилась, глянул с такой говноедской улыбочкой, и давай брать на слабо. Это только на людях, при свете дня, так сказать, у Занзаса была определённая репутация, но все, кто хоть раз видел, как он гуляет по ночам, мочили штанишки от таких подкатов. Гонять по итальянским дорогам после двух бутылок Джека в одно горло – вообрази на секундочку, – и это было так, невинное баловство. Отморозки, что сказать, и Хибари был у них не на последних… – Почему тебя не взяли? – А? – Ты сказала, они тебя бортанули. – Тему переводим?.. – Мне интересно. Бьянки опрокинула последний глоток, присыпала барную стойку парой сложенных купюр и дёрнула головой, мол, идём; Мукуро уже было решил, что сумел удачно заткнуть ей рот, но на улице, передавая ему ключи от машины, она вздохнула и продолжила: – Как бы выразиться помягче… Бизнес бизнесом, но нравы внутри Варии спартанские. Во всех смыслах. Не то чтобы они там все женский пол поголовно ненавидели, но принять к себе? Не смеши. – Что-то в твоей истории не сходится, – присев за руль, Мукуро вроде как ощутил прилив уверенности. Надо было только найти уязвимое место, и все её песочные замки посыпятся, все узлы воспоминаний разовьются, и он сможет прибрать факсимиле Хибари, которое она вандализировала своими показаниями очевидца, обратно себе. Он сказал: – Когда я последний раз проверял, первым человеком в их организации была женщина. Обворожительно бойкий смех Бьянки вернул его на землю. Смотреть на её самодовольство было уж совсем противно, поэтому он слился взглядом с лобовым стеклом. – Если ты Вайпер женщиной считаешь, то я не знаю, чем тебе вообще можно помочь. – Ты очень жестока, – он услышал в своём голосе праведную нотку обиды, и тут же рассмеялся над самим собой. – Виновна, – Бьянки согласно улыбнулась. – Ну а кто тебе ещё правду расскажет, если не я? И она рассказывала: с садистским наслаждением хлестала его сакральным знанием. Открыла для него родник в пустыне, а потом стала топить его голову в нём же. Временами он терпеть её не мог, и теперь уже не представлял – как смог настолько сильно ей довериться? Отчаяние в его жизни всегда творило чудеса, поэтому не удивительно, что сидя прошлым летом в узилище CEDEF, с одной только ускользающей спасительной ниточкой в лице Наги, он снова сделался настоящим чудотворцем. В первые недели, когда он едва соображал, у него было много визитёров: Иемицу, холодно выжидавший верного момента для его казни; неприступная Хана в роли вынужденной соучастницы; Ямамото, запутавшийся в параноидальных фантазиях не хуже него самого… И, конечно, Лал, её-то он увидел насквозь с самого начала – гордая и беспринципная завоевательница, потратившая двадцать лучших своих лет ради Иемицу, ради места, которое подсидел паршивый сопляк, продукт непотизма. Её и уговаривать не пришлось, Лал вошла в его положение с суровым сочувствием, они ударили по рукам: он пообещал ей открыть вакансию следующего руководителя CEDEF, а она – открыть ему доступ к Хибари в подходящей ситуации, но только единожды. Никаких вторых попыток. И только потом, к концу лета, до него начал доходить масштаб неподъёмности всех услуг, которые он раздал в долг не одной Лал, но и Наги, и Ямамото, и, в конце концов, самому Иемицу. Вечерами он засыпал в холодном поту, по утрам просыпался, откашливаясь нервным смехом, и всё думал – кто? Кто ему поможет? Он себя переоценил, в четырёх стенах ему никак было не найти пособников. Часами он прокручивал у себя в голове события последних двух лет, последнего года, последних месяцев; они лезли из щелей его мозга лохматой набивкой – особенно после того, как Наги отвадила его почти от всех угнетающих лекарств. Раз десять он умолял её найти Эм, но каждый раз получал отказ; ему казалось, Наги что-то утаивает под благородным намерением не впутывать непричастных людей в дела Вонголы, но, как оказалось, Наги действительно тогда знала об Эм меньше, чем он сам. Продираясь сквозь воспоминания, меньше всего ему хотелось касаться последнего дня с Хибари; всю ту неделю на изломе весны он помнил как терпкий сон, подвешенный в пустоте, как что-то отдельное, как милосердную галлюцинацию умирающего, который видит свет, в то время как его разум погружается в неизбывную тьму. Но именно там, между бликующих волн Атлантики и ощущения вырванных гравитацией органов, всплыло её лицо. Девушка, слишком красивая и твёрдо стоящая на ногах, чтобы всерьёз добиваться его внимания, появившаяся в пудре из флирта и алмазных осколков, в самый роковой момент – словно видение из будущего, которое пытается мягко отвадить от ошибки, хоть и не может, повинуясь замысловатым законам многомерной вселенной, рассказать заранее, в чём именно эта ошибка будет состоять. Зачем-то Мукуро был ей тогда нужен, а значит, он мог её использовать. Когда он рассказал Наги об этом эпизоде, та в первую очередь спросила Хибари, но он ответил, что не помнит никаких девушек из Атлантик-Сити. Типично. Затем Наги обратилась к Иемицу и, хоть и не с первого раза, выяснила подробности. Из Мукуро буквально вышибло дух, когда он понял, что девушка, благодаря которой он мог бы избежать столкновения с CEDEF, была сестрой Гокудеры, – это стало откровением, знаком, божественным вмешательством; прошло немало времени, прежде чем он понял, что она была сестрой Гокудеры не в том смысле, который имел бы для него значение, да и в Атлантик-Сити она отправилась вовсе не по его душу, и тогда, постепенно, в его глазах она начала трансмутировать из небесного посланника в настоящую демоницу. Впрочем, так было даже удобнее – правила контрактов со злонамеренными силами были знакомы ему куда ближе… – Повернись-ка, – сказала Бьянки и потянула его за подбородок. Они сидели на подземной парковке, готовясь выйти в четвёртое по счёту заведение. Время шло к полуночи. Она только что закончила поправлять свой макияж и теперь обводила его веки мягким чёрным карандашом – он чувствовал прохладные кончики её пальцев на коже, чувствовал подслащённый спирт, вмешанный в её дыхание, и не возражал. Чем бы не тешилась. – Когда Хаято был совсем мелкий, мы с подругами ловили его, зажимали в углу и точно так же заставляли работать моделью, – Бьянки открутила кисточку от туши разомлевшим, но всё ещё уверенным движением, и тихо посмеялась: – Ору-то было. – О. А в платья вы его не наряжали? – Было дело. – Это многое объясняет. – Ни хрена это не объясняет, мой дорогой. А вот то, что я однажды чуть его не убила… – Боже… Как? – Разбила отцовский стакан, растолкла стекло в ступке на кухне и попыталась подсыпать ему в еду. Представляешь, вычитала где-то, что это один из самых действенных методов отравления, медленный, но не обратимый и фактически не оставляющий следов… Наша кухарка поймала меня за руку и донесла матери, слава богу. – Тебя наказали? – Ещё бы. Мать так избила меня, что я две недели не могла выйти из своей комнаты, остальным сказали, что у меня кишечный вирус. Она, конечно, сделала мне одолжение. Если бы отец узнал, пристрелил бы нас обеих на месте. – Да, – выдохнул Мукуро, когда Бьянки уже складывала свои принадлежности обратно в косметичку. – Есть в твоём брате что-то такое, из-за чего хочется его замучить, как котёнка. – Думаешь? – А как ты сама себе это объясняешь? Она на секунду задумалась, остановившись потяжелевшим взглядом на зеркале заднего вида, потом слегка пожала плечами: – Каинов инстинкт. Бездумно отдавшись её воле, Мукуро двинулся дальше – по тёплому, обильно цветущему, ощутимо переливающемуся через край течению вечера, – через гулкий бетон парковки, по внутреннему коридору, открытому для них каким-то подкупленным знакомым, служащим в частном клубе, членства в котором у него не было. В Милане Бьянки знала почти всех, кого стоило знать, и абсолютно всех, кого не стоило. – Не унывай, зайчик, – в бронзовой клетке лифта её голос распался кристалликами эха; расстегивая пару верхних пуговиц его рубашки, она сказала: – Повеселимся ещё немного, скоро тебя отпущу… Ох, а это что? Посмотреть можно? Двумя острыми ногтями она подцепила цепочку, облегавшую его шею, потянула на свет; он поймал её за запястье и увёл руку вниз, нежно и настойчиво. Хоть он и видел собственными глазами, сколько она уже выпила, его не оставляло подозрение, что эта её захмелевшая развязность порядком наиграна. – Нельзя. – Сувенир?.. Ну, как хочешь, храни свои секреты. Мы почти на месте, так что… – Можешь не объяснять, – Мукуро кивнул и легко приобнял её левой рукой за плечо. Всё это было до смерти скучно, а без допинга, принимать который казалось тем бессмысленней, чем больше вокруг открывалось соблазнов – ведь ради кого? ради кого он бы воплощал свои лучшие ипостаси здесь? – было скучнее вдвойне: разгоняющий кровь ритм музыки, благоухающий свет, льющийся карамельным сиропом снизу, из-под напольных платформ, и мерцающий голубоватой взвесью наверху, за стеллажами из бутылок, литыми настенными скульптурами, над надломленными нимбами расслабляющихся людей, осевших внутри полукруглых ниш, внутри неплотной массы танцующих, внутри своих ладных, отмытых тел. Среди них здесь был кто-то, кому Бьянки хотела попасться на глаза, вероятно, кто-то, кому она хотела насолить, или наоборот, подластиться… Хотела ли она, чтобы её увидели именно с ним? Возможно, хоть сам Мукуро и не считал себя объектом такого уж повышенного спроса. Возможно, сюда просто напросто не было принято приходить без компании. Возможно, эти несколько часов – очередной шажок, промежуточное звёнышко в её исступлённых поисках того, к кому он так и не помог ей приблизиться, хоть и обещал. Он много чего обещал, и все его обещания были априори ложными; его настоящий талант заключался не в том, чтобы всегда исполнять обещанное, а в том, чтобы вовремя определить, какой человек ему подобного обмана не простит. Бьянки простила, пусть и с оговорками. Он думал об этом медленно, без ярого интереса, пока его тело находилось в её распоряжении – каждый из них исполнял свой обычный танец и, парадоксальным образом, они сходились в унисоне, не прилагая к этому особых усилий, – в конце концов, день был долгим, и тучи над ним уже начинали сгущаться, а всё прочее было воистину несущественно, как сказал бы… Щедрый поцелуй в губы привёл его обратно в тихое лобби. – Ну всё, больше тебя не держу. Неподалёку стояла пара куривших человек, случайно встреченных знакомых Бьянки, с которыми она собиралась закончить вечер; сама Бьянки стояла к ним спиной, закрывая обзор на их молчаливый обмен знаками внимания: он передал ей конверт, она вложила в его ладонь пакетик с молочного цвета капсулами. Её дизайнерское творение, ручная работа, индивидуальный заказ. – Сумеешь добраться до дома? – уточнил Мукуро, пряча капсулы во внутренний карман пальто. Ему совсем не хотелось об этом заботиться, и если бы она попросила и дальше её сопровождать, теперь он бы точно нашёл повод увильнуть. Мысленно он уже это сделал. Мысленно его уже здесь не было. – Кто сказал, что я собираюсь домой? Держи, – отсчитав для себя примерно половину, Бьянки вернула конверт с оставшимися деньгами ему. – Разбитым сердцам сегодня скидка. Не сдержавшись, он спросил в последний момент, когда она уже шагнула прочь: – Неужели настолько заметно? Вопрос был предельно глупым, учитывая обстоятельства, поэтому вслух Бьянки на него не ответила.