Дьявол носит маску

Существуют тайны, которые не позволяют себя раскрыть: что было до пространства-времени? как построили Стоунхендж? что, черт подери, за кольцо носит Бак на своей шее? Для ответа на вопросы, подобные первым двум, трудно разжиться подходящим авторитетом – оставим это светлым умам будущих поколений. Что до последнего, то его сакральную завесу мы постараемся приподнять силами самого Бака. Надобно понимать, что за правдивость им сказанного мы, таким образом, не можем понести никакой ответственности; если автор и причешет пару слов, то лишь из стремлений к художественной целостности и – извиним его за себялюбивый каприз – сохранению бесподобного стиля. Проще говоря, принимать за истину предстоящий рассказ Бака или нет – выбор остается за читателем. С целью скорейшего возвращения к нормальным функциям, Райли был сослан на лоджию с приличным запасом питьевой воды, фруктов и бельгийского шоколада – обожаемого им, а потому впрок закупленного заботливым начальством. Там его, поглощающего засахаренные кусочки манго, и застал Бак. — Поверить не могу, что они меня сдали. Райли отодвинул миску в сторону. Его голос не был таким, который следовало бы, возможно, ожидать из уст человека, переживавшего крупную неловкость. Бак различил в нем эхо бесстрашной прямоты, какую обычно придает, в первую очередь новичкам и малоопытным, почти любой наркотик. Узнал и счел большой удачей: это было куда удобнее, чем отдирать его лицо от ладоней. — Боюсь представить, что еще ты стал бы просить у каждого встречного. Хотя, сказать честно, твоя вина во всем этом минимальная. — Как считаешь, я еще вполне упорот, чтобы попросить что-нибудь у тебя? Бак положил руки на плечи Райли без всякого трепета, но зато с нажимом достаточным, чтобы не дать ему встать ради какой бы то ни было глупости: — Давай-ка лучше поболтаем. — Я тоже могу быть ебанутым! – с нескрываемой обидой Райли все-таки отказался от попытки подняться. — Да, это точно. Только дело не в этом, а в том, насколько ебанутым могу быть я. Райли, – Бак присел так, чтобы видеть его глаза точно перед собой, – что бы там ты ни накрутил – не принимай это за чистую монету. Ты ведь не хочешь все испортить? — Я могу все испортить? — А как ты думаешь? Видимо, ты сильно ошибался во мне, раз позволил убедить себя в той чуши. Но имей в виду: не включишь башку – останешься один на этом блядском острове. Райли поджал губы: — Это жестоко. — Мне не нужны драмы и сопли. Я могу быть приятным, но если из-за этого мне начинают трахать мозг... — Я и не начинал. Ты вообще не должен был ничего знать. — Да что ты? – Бак нехорошо осклабился. – Я не глупее паровоза. Вчера ты избегал меня после того, как я отказался говорить с тобой о кольце, сегодня спер мои сигареты... кстати, я кручу их без машинки – считай, целое утро насмарку, – но я тебя прощаю. Только что было бы завтра, а? Спиздил бы мое исподнее? Или, может, написал бы рэп? — До такого никогда бы не дошло, зачем ты так? Бак выпрямился. — Затем, чтобы ты понял, с кем имеешь дело. Считай это дружеским советом: не строй воздушных замков по поводу людей. Особенно тех, которые могут убить тебя, не отвлекаясь от завтрака. Хочешь поиграть в любовь и прочее хуё-моё в таком месте, как это – приглядись к какой-нибудь здешней сиротке. Или хотя бы к Оливеру. Теперь, когда Бак смотрел сверху вниз, Райли испытывал саднящее желание вжаться в кресло или даже оказаться под ним. Тем не менее, он нашел в себе силы вызывающе расправить плечи и даже задрать подбородок: — Ты блефуешь. Может, я и не разбираюсь в людях и вообще поехал тут кукухой, но не настолько, чтобы поверить, что ты способен причинить мне вред. Несколько секунд Бак не сводил с него пронизывающий взгляд, а потом его лицо сделалось вдруг пугающе бесстрастным: — Тебе все еще интересно, чье оно? Без прочих назывательств Райли понял, о чем речь. Ему совсем не хотелось продолжать диалог, но тут он немедленно кивнул, а Бак развел ладони и соединил их в покорном хлопке. — Базара ноль. Я бы попросил тебя не говорить Киту, но что-то мне подсказывает, что ты поймешь, почему я сам этого всё ещё не сделал... – он облокотился на балконную изгородь и устремил взор куда-то поверх одинаковых серых бараков. – Ты почти угадал, предположив, что я женат. Кольцо действительно мое – оно, полагаю, и теперь идеально сядет на безымянный палец, хоть я и не примерял его... Вот же пиздец, да уж тридцать с лишним лет! С тех пор, как ты на свет появился, а? — Мне двадцать девять. — Это меняет дело. Ну, мне тогда было девятнадцать. Рискнешь представить? — Сложно, – признался Райли. — То-то же. На твоем месте я бы лишний раз задумался о сообразности... а, проехали. Что ж, я жил в маленьком городе самого консервативного и уебищного штата, прогуливал школу, долбил дурь и бла-бла-бла. Родители были слишком нищими и трусливыми, чтобы постараться вовремя вылезти из этой дыры, посему им оставалось только наблюдать, как я, уже возненавидевший себя и их, начинаю ненавидеть всех вокруг. Переехали мы лишь тогда, когда я сделал буквально невозможное – вылетел из колледжа, где держали до победного таких кретинов, что едва научились подтираться. Вижу в твоих глазах вопрос: хочешь знать, за что меня выгнали? Я сломал одному парню челюсть, руки, ноги и кое-какие позвонки. Ага, он даже не мог ползти, – от мигом промелькнувшей на лице Бака улыбки Райли невольно вздрогнул, – я и тогда умел сделать человека инвалидом до конца его жизни. Меня хотели судить вообще-то, но родители этого парня были святошами: ходить он уже не смог бы, так что они решили спасти остальных детей в том ебучем захолустье. А уж я добрался бы и до них рано или поздно... Но и моей бедной матери пришлось немало постоять на коленях, чтобы нам позволили уехать без тяжб и разбирательств. Я сызмала был поперек горла у местной полиции; ты ж наверняка смекнул, что я не впервые... проявил некоторую жестокость? Ну, тем не менее, даже такая опасная сволочь, как я, смогла влюбиться, да еще и взаимно. Бак сделал небольшую паузу, чтобы закурить. — С твоего позволения, пока и эти не стибрили... Итак, в старшей школе у нас появился новенький. Для такой дыры, как Намбор, это было событием. Я скажу прямо: все были в ахуе, потому что он был красив, умен и ему нахрен удавалось абсолютно все. Держать в подобном дерьме таких молодых людей – это преступление, но загвоздка была в его родителях. Преподобный, блин, Элиотт Бёрт – как сейчас помню этого мужика со взглядом ламы и голосом, от которого потом было стыдно даже дрочить, – прикатил с семьей в нашу пердь после того, как предыдущий пастор застрелился прямо перед детским хором. Не могу его судить – пели-то обсоски и впрямь паршиво. Новенького звали Бартоломео. Барт Бёрт – ну да, один из двух его недостатков. Хоть никому и не хватало смелости смеяться надо мной, но пальмовую ветвь за самое идиотское имя я таки ему передал. — А что не так с твоим именем? Бак озадачился: сразу вспомнить, называл ли он свое полное имя кому-либо, кроме Кита, было нелегко. Но ни напоминать, ни впервые представляться ему не хотелось, поэтому он просто отмахнулся: — Ты же на серьезных щах не считаешь, что меня зовут Бак? – Он стряхнул пепел и, не дожидаясь, пока Райли откроет рот, продолжил, – так вот, вторым недостатком Барта стал я. Мне было невдомек, чем я притянул его внимание, но он сосал как пылесос, так что жаловаться не приходилось. Наверное, я закончил школу только потому, что на каждой большой перемене мог ебать его до поросячьего визга. Я уже не помню, в какой момент понял, что дело не только в ебле, но ты и вообразить не можешь, что я почувствовал, когда он сказал, что тоже меня любит. Я был... счастлив. Окрылен, мать твою, вот что! Мы строили планы, прикинь? У нас появились общие друзья, я стал сносно учиться, даже не покалечил никого до самого выпускного. Потом мы поступили в один колледж и купили друг другу кольца. Обручиться мы конечно не могли – это был конец восьмидесятых, и тогда в сраном Квинсленде разрешалось максимум сдохнуть от малярии; не уверен, что нынче что-то поменялось, – и просто оставили их при себе до лучших времен. А уж в лучшие-то времена мы верили! Мечтали, держась за ручки, как влюбленные младшеклассники, что однажды перестанем прятаться и вдвоем сделаем что-нибудь грандиозное. Создадим и назовем своими именами что-то значимое. Бля, да раз уж я запел про все это – Райли, мы думали даже о детях!.. — Пошел ты на хуй, Барти, – вместе с этими словами Бак выплюнул окурок, – надеюсь, твой бог отправил тебя в преисподнюю. Я остановился на лучших временах? Они, как видишь, не наступили. Потому что на первых каникулах в колледже я узнал еще об одном недостатке Барта Бёрта. Зажечь вторую сигарету получилось у Бака не так скоро: пальцы не попадали по колесику зажигалки. Райли, боясь вдохнуть слишком громко, сидел не шелохнувшись. — Его родители уехали в соседнюю деревушку на выходные – там жила от силы сотня человек, все старики. Своего священника у них не было, и отец Элиотт иногда отправлялся туда с супругой и особенно ярой паствой на воскресное служение. Обычно Барт уезжал с ними, только в тот раз ему позволили остаться и отметить окончание первого учебного года вместе с однокурсниками. Со мной, конечно – какие могли быть однокурсники, если мы на все выходные заполучили родительскую спальню?.. Я чуть не откинулся в ту субботу, клянусь. Но на ночь я должен был уйти домой: после всех моих внезапных успехов, моего взлета, я боялся разочаровать родителей. Они и так догадывались, я понимал это и всеми силами старался отвести подозрения. Я почти дошел до дома, но тут увидел, проходя под фонарем, что вся моя рубашка – черная, блядь, как нора Бэтмена, – в пятнах малафьи. Не стучаться же к соседям, да? Я еще понадеялся, что прокатит отмазка типа «я попал в паутину» – этого дерьма там с избытком, Рук Айленд рядом не валялся, – но рассмотрел поближе и понял, что принять это за правду можно будет, только если я скажу: «Я попал в паутину, а потом меня выебал весь город». Короче, я побежал обратно, чтобы одолжить у Барти что-нибудь чистое. В Намборе никто не запирал двери, потому что все друг друга знали, а еноты и прочая хвостатая мразь была настолько наглой, что все равно нашла бы способ проникнуть в дом... Когда я обнаружил, что дверь, из которой я вышел двадцать минут назад, закрыта, то решил, что она просто захлопнулась. Похер, подумал я и влез через окно в подвале. Неожиданно Бак расхохотался; даже на словах о паутине его лицо оставалось каменным и выражало лишь концентрированную горечь ненависти. — Просто вспомнил, знаешь, такой тупняк... Я поднимался в спальню и недоумевал: где этот ебаный Барти Бёрт, сын пастора и церковной пианистки, раздобыл порнуху? И разве у бога не повсюду глаза и уши – даже я постыдился бы включать ее так громко! Сука, да как он вообще посмел смотреть ее без меня?! Райли не смог сдержать испуганный возглас, когда Бак вдруг затушил окурок прямо о запястье, где тут же проявилась красная стигмата ожога. — Мы поклялись, что даже не проживи мы вместе всю жизнь, вот эти кольца, – Бак с остервенением выдернул цепочку из-под футболки, – будут опять надеты, только если мы найдем того или, дерьмо случается, ту самую. Если Барт будет убежден, что больше не любит меня, а я, соответственно... Тут Бак снова потревожил горловину своей футболки, но на сей раз затем, чтобы продемонстрировать ветвистые оленьи рога, пигмент которых порядком выцвел за годы вечного лета. — Как-то все к одному сложилось: мама была фанаткой Диснея, а порнуха оказалась Бартом и школьным учителем географии. Вот я и придумал, видишь, заклеймить себя, как одну большую шутку. — И больше вы не встречались? Что было потом? — Потом? Ну, как я и говорил, он больше не вставал, поэтому через пару лет вскрыл себе вены. Но это уже мимо меня: мы перебрались в Викторию, а там было, на что отвлечься... Райли громко сглотнул. Все, что оставалось в нем от «Амура», вытолкнули мурашки, пробежавшие по всему телу до самых волос. — Бля... – хрипло пробормотал он. – «Его родители были святошами» не в переносном смысле, да? Бак утвердительно качнул головой. Большую часть лица Райли тут же спрятал в сгибе локтя, и в ставших неестественно огромными зеркалах его души отразился праведный ужас. — За каждую похеренную мечту я ломал ему по одной кости. С тех пор в каждом хорошем мальчике я вижу мишень. Ты исключение, но мог бы не стать им, не будь у меня фетиша на ясноглазых... Да и теперь, скорее всего, я стремлюсь помочь не тебе, а тому, что у меня еще от сердца осталось. Они надолго замолчали; можно было расслышать, как внизу остывает раскалившийся за день асфальт. На лоджию выглянул Хойт. Обнаружив Райли столь же бледным, что и поутру, он даже успел испугаться, но тишина душного вечера фонила чересчур красноречиво – он хмуро оглядел Бака и снова скрылся из виду. — Мне интересно, какую цель преследовал этот идиот, – Бак кивнул ему вслед, – когда решил высказать тебе свои злоебучие догадки: он знает меня лучше, чем кто угодно здесь. Между нами говоря, мне кажется, у него развивается маразм. Страшно, блин, ведь мы почти ровесники. — Но как же Кит? Мне казалось, ты любишь его – нет, я был уверен. А ты не врал, значит, отрицая... — Ненависть убивает, Райли. Медленно, постепенно, но она будет сводить с ума, пока ты не заорешь до крови в горле и не побежишь голышом резать направо и налево – и пока кто-нибудь не всадит тебе в висок седативные девять граммов. А мы все по природе своей боимся умирать. Вот я и привязался к Киту, как к якорю, потому что он меня заземляет. Если бы не он, я, возможно, и вышел бы однажды за пределы своего дома в Бэдтауне. Голый и с кинжалом. Он далеко не ангел, а порой я его даже побаиваюсь – просто уму непостижимо, как ему удается конвертировать мое черное в свое белое. Хотя в последнее время кое-что изменилось, и я не хочу думать, к чему это приведет. Через четверть часа Бак заглянул в кабинет Хойта, который как раз переживал новый виток активной перепланировки в лазарет: на невесть откуда притащенном листе тепличного поликарбоната лежали, перепачканные запекшейся кровью, Джейсон и Ваас. В это же время трое наемников пытались вытолкнуть Безголового в окно – его окоченевшая громада бросала значительную тень на доброе имя лечебного учреждения. — А с этими-то что? – поинтересовался Бак. Олли неопределенно дернул губами: — Говорят, просто валялись на дороге. В целом, порядок – будут живы, если не умрут. Как всё прошло? Хойт, принимавший посильное участие в катапультировании Безголового, насторожился. Бак заметил это и снисходительно отступил на полшага, давая понять, что допускает его причастность к разговору. — Какая радость, что ты больше не мой босс, – первым делом заявил он, когда Хойт присоединился к ним. – Могу теперь сказать, что ты редкий полуёбок. — Попридержи лошадей – мне-то и сейчас ничего не мешает тебя пристрелить, – огрызнулся тот. — С удовольствием понаблюдаю с того света, как Кит вырывает тебе кадык. Похер, все прошло нормально. Продуктивно, я полагаю. — Ты рассказал ему о кольце, да? Оливер убрал за ухо уже приготовленный к употреблению косяк: — Кольцо? Что за тема? — Вырастешь – поймешь. Да, рассказал. Похоже, друзей у меня поубавилось, но если это пойдет ему во благо... Я со своей стороны сделал все, чтобы Райли принял верное решение. Надеюсь, никому из вас не придет на ум отговаривать его от идеи съебать отсюда куда подальше? Почти синхронно Хойт и Оливер замотали головами. В это мгновение Джейсон издал приглушенный стон, и Олли был вынужден отлучиться, чтобы уважить пострадавшего. Оставшись с Баком тет-а-тет, Хойт с физиономией, исполненной почтительного сочувствия, пожал ему руку: — Спасибо, что подчистил за мной хвосты, старина. — Что, передумал стрелять? — Брось, ты же знаешь, я честолюбив. А длинный язык – мой бич, я готов это признать. Зато с тобой мне повезло. Всем нам. — Да плевал я на тебя. Хочешь отблагодарить – постарайся хоть теперь нажать на нужные рычаги и не обосраться. Хойт с жаром ударил себя кулаком между ребрами: — Застрелюсь сам, если не выйдет. Понимаю, доверия не заслужил, но в кои-то веки хочется сквозь землю провалиться от стыда. — Ну, даже Райли дал тебе шанс... Ладно, мне пора домой, бывай, – Бак поднял ладонь в прощальном жесте, а затем прибавил, – но коль тебе опять захочется потрясти кого-нибудь психоанализом – убедись, что он мне не очень дорог, окей? Я не всегда бываю милым. — Упаси бог. Слушай, – он нехотя задержался, – а ты ему ту же историю поведал? Просто любопытно. Бак молча оглядел Хойта так, что тому захотелось немедленно покинуть раз и навсегда собственные владения. — Эй, мужик! – Олли разместил уже вполне говорящую голову Джейсона на своей толстовке. – Колеса не забудь. После непродолжительного копания в цветастой поясной «бананке», Оливер кинул Баку маленький пузырек. Заметив его колебания, он поспешил пояснить: — Да это, блин, метоклопрамид. Традишка — то есть, не мы с Доком намутили. Там внутри должна быть инструкция, как принимать. Бак убедился, что в склянке просматривается скрученный бумажный листок, и убрал ее в карман. Когда он ушел, Хойт участливо осведомился, не требуется ли Оливеру его помощь; с нескрываемым облегчением получив отрицательный ответ, он выскользнул на лоджию. Скорбное разочарование отпечаталось на лбу Райли глубокими полосами. Он сидел, подобрав ноги к груди и слегка покачиваясь. Свой тоскливый взгляд он отвлек от пола, лишь когда уязвленный невниманием Хойт постучал по столу. — Тяжелая вышла беседа, да? — Ты был прав насчет моего мировосприятия, – произнес Райли. – Замшелого. Я, кажется, и впрямь не вижу полутонов. Но Бак всегда был ко мне так добр, по-настоящему добр, как у этого может быть двойное дно? — Не загоняйся, детка. Ты просто хочешь видеть в людях лучшее, – не встретив ни малейшего отпора, Хойт несколько раз провел пятерней по темным волнам его волос. – Если бы к этому стремились все, мы уже существовали бы в утопии. Увы, человечество давно поступилось благостью в угоду инстинктам, а инстинкты заставляют нас быть эгоистами. — Выходит, я провел здесь столько лет действительно зря... — Скажи пожалуйста, вовсе нет! Разве это не самый ценный урок? Я имею в виду, где еще ты так ясно смог бы разглядеть, как меняются люди? Или не меняются, но и это невозможно понять без наблюдений. — Ну и кто поменялся? Если ты о том, что все, кого я любил, тут совсем поехали крышей, то твой цинизм неуместен. Хойт в порыве чувств схватил его за щеки: — Райли, детка, я о себе! Не хотел говорить, ведь хвастаться особо нечем, однако я вел календарь: сегодня был бы четыреста второй день с тех пор, как я никого не убил своими руками. Но ты же помнишь, что сказал Бруно? — Кто? — Негр, которого я грохнул утром. — Точно, ты ж убил черного парня! Это может плохо сказаться на твоей репутации. — Ну... он оскорбил и намеревался заполучить тебя в качестве, хм, специалиста физических услуг, а габариты его ты видел сам – вариантов было не так уж много. Заметив, что Райли не сверх меры впечатлила его доблесть, Хойт раздраженно откашлялся. — В общем, я категорически не согласен с тем, что ты провел эти годы напрасно. Не будь тебя, я вряд ли вспомнил бы, что такое гуманность. — Эм... Я, правда, не сильно стремился, но раз это что-то значит, то спасибо за поддержку. Только я все равно свалю в ближайшие дни, так что, если хочешь, можешь меня обнять. Предложение, разумеется, оказалось слишком заманчивым, чтобы на его счет могла возникнуть хотя бы толика сомнения. Хойт крепко стиснул Райли – куда крепче, чем следовало бы, – и к моменту, когда все правила приличия уже диктовали необходимость разъединить руки, он только входил в раж. Воспользовавшись тем, что Райли было неловко пойти на попятную в уже проявленном великосердии, Хойт в конце концов просто прижал его голову к своей груди. — Детка, я поддержу тебя в любом случае, но все-таки позволь спросить, чтобы ты потом не обвинил меня в чем-нибудь: неужели ты готов сдаться? — Не уверен, что правильно тебя понял – расшифруй. — Ну, Бак ведь рассказал тебе историю о кольце? Просто когда он поделился со мной, его душа, знаешь... он раскрыл ее. Но прежнему Хойту, который ничего не предпринял. Мы пропустили пару стаканов, я дал ему работу – вот и все. — Окей, и к чему это? — Мамин уход мог окончательно превратить меня в озверевшего психопата, но я каждый день смотрел на тебя и все сильнее влюблялся в эту непоколебимую веру. Хоть ты и увлекся поиском несуществующих смыслов, но все равно принес свет в это место. Мне кажется, что ты смог бы и Баку помочь: ведь он и тебе раскрыл душу – может, в нее осталось только вложить немного света? — Ты всерьез так считаешь? Широко разошедшаяся острозубая улыбка Хойта не сочеталась с вкрадчиво назидательной интонацией его голоса, но Райли, все еще плотно втиснутый в дорогой египетский хлопок, не мог этого видеть. — Я верю, малыш. А верить я учился у лучших.