Опалённый ангел

Спокойное море не каждому по плечу. Одни воспринимают штиль как внутренний покой, другие — как застой. Лео Лайке

Никкаль не пугает парочка сломанных рёбер. Всё, что на самом деле занимает её мысли, — это документы об оплате обучения, которые привозит Рэймонд в больницу. И ещё чек сверху. «За моральный ущерб», — объясняет мужчина, и Никкаль только кивает. Всё складывается не так уж плохо. Даже из такой ситуации можно извлечь выгоду. Никкаль въезжает в общежитие, перевозит свои немногочисленные вещи, заранее покупает необходимые материалы для учёбы. В конце августа они уже начнут дорожать, а пока за окнами цветёт июль, и никто не думает о начале нового учебного года. Вот только… Никкаль продолжают сниться шторма и серые глаза. За окном светит яркое солнце, она рисует яблони в ботаническом саду и море цветов. Её альбом заполнен яркими росчерками, он переливается всеми цветами и оттенками радуги. Он — дань жаркому, животрепещущему лету. Стужа не отпускает. Льдистыми снежинками полнятся её сны, холодные брызги впиваются в кожу, как сотни иголок. Кораблём играет, как детской игрушкой, Северное море. Поляны цветов идут волнами, земля дрожит, пока вода не пробивается наружу, пока морские волны не сносят всё на своём пути, разбиваясь о скалы. Море опасно, оно таит в себя девятые валы и ледяные шторма. Никкаль знает, что недалеко ушла от шпица, — такая же маленькая и жалкая, — такую шлюпку ледяная пучина пожрёт и не заметит, хитрость тут не поможет. Умный капитан не отправится на буксире в кругосветку, потому что всему своё место. Буксирам — в портах и бухтах, океанским суднам — в штормовых водах. Море не спрашивает и настигает её на выставке в частной галерее. Вокруг роскошная публика, восторгающаяся талантом хозяина, который любезно к своим работам добавил чужие. Звенят бокалы и негромко переговариваются люди. Пусто. Всё пусто. Никкаль их не замечает. Она выиграла приглашение сюда в покер, потратилась на платье, макияж и укладку. А хозяин этого места отвратительно бездарен. Это вполне очевидно, если ты способен отличить банальное незнание базовых дисциплин от собственного стиля. Никкаль здесь ради неё. Ради Адель. Бриллиант в окружении бутыльных стекляшек. Как вульгарно. Но Никкаль всё равно не может оторвать взгляд. В золоте она выглядит куда моложе, чем на этом полотне. Там Адель несколько смущённо складывает руки, сидит на самом краешке кресла, держа спину, как и положено юной девушке. Никкаль находит этот образ даже в чём-то ироничным: модели тогда было двадцать шесть, и на юную деву она совсем не была похожа. На этом, втором, портрете Адель на шесть лет старше. Никкаль чувствует спокойствие и величие, исходящие от этой дамы, без мягкой робости, без лишней скромности. Так её воображение рисует Королев и Императриц. Великих, но неизменно спокойных и не спешащих, уверенных в себе и своём положением. — Вам трудно скрыть отвращение ко всему, кроме неё, — раздаётся рядом приятный мужской голос. И море хлынуло. Никкаль видит, словно наяву, как благородную даму обнимают волны, а вместо палантина, по её плечам и рукам струятся такие же холодные и безудержные горные реки. Адель похожа на богиню гроз и морей. Это длится всего мгновение, но оно преисполнено таким чувством, что Никкаль ощущает покалывание на кончиках пальцев, ищущих кисть. Холст стонет и просит воплотить эту идею на нём. Не копировать шедевр, нет, а позволить ему вдохновить себя, пройти сквозь и выплеснуться чем-то новым. Но сейчас рядом гудит море и ожидает ответа. — Всё остальное пусто и бездарно, — шепчет Никкаль, всё ещё заворожённая видением. — Это просто законный способ дать взятку и отмыть деньги, — безразлично пожимает плечами Рэймонд. — Как пошло, — Никкаль даже не поворачивается, только едва заметно кривит губы. Тихо. Искусство не терпит суеты. Никкаль всё равно чувствует себя одухотворенной, почти счастливой. Это настолько странно, что она не выдерживает и произносит в слух: — Я хочу дать ей в руки реки и обернуть в море. Никкаль делиться этим, как самым постыдным грехом на исповеди. Это желание прикоснуться к вечности, к шедевру. Почти богохульство. — Я бы взглянул. — Я не Икар, мне не приблизиться к оригиналу. — Греки не знали, что чем выше взлетаешь, тем ниже температура. Так что Ваши крылья не растают. Никкаль не может сдержать тихого смешка, находя это утверждение забавным. Что ж… Если взглянул бы, то… почему бы и нет. — Я пришлю её Вам, — обещает она, запальчиво и в чём-то безрассудно, не спрашивая адрес. Море отступало, пока не стихло. Штиль. Картина не желает являться миру. Никкаль чувствует себя жалкой. Она словно отламывает стекляшки от бутылки дешёвого вина, при том, что стремилась хотя бы к Сваровски. Никкаль кипит от злости и смотрит с яростью на очертания статной женщины на холсте. Та, кажется, усмехается ей в ответ. Никкаль касается неровных контуров, её руки дрожат, но в мягких линиях море не слышно. Только тупая сепия Вебера. Заковать такую женщину в кандалы — преступление. Надеть корону и посадить на трон, приковав золотой цепью? Нет. Никкаль не желает больше ждать шторма. Она выбирает быть им.