Не о любви

Есть своя прелесть в работе глянцевого издания. И хоть я отработала не в очень многих местах, в каждом издательстве всегда была традиция — в день выхода нового номера хорошенько отдохнуть и расслабиться после напряженного месяца. А если выпуск выстреливает, и тираж расходится в первой же половине дня, то отдыхать можно вообще всю ночь напролет, не переживая о том, во сколько нужно будет прийти на работу на следующий день. Вся верхушка будет отдыхать и отсыпаться, довольная тем, что смогла нащупать ту самую животрепещущую тему. Работая в ДжиАр, чья специализация — экономическое направление, выстрелить можно не всегда. Как правило, только если за прошедший месяц случилось что-то такое, что смогло пошатнуть мир. В апреле нам повезло: из-за перебоев с поставками нефти и газа, а также очередного пакета свеженьких западных санкций все рынки начали падать и колебаться, показывая очень интересную динамику. Волатильность цен на акции, золото и курсы валют так сильно волнуют умы населения страны и диванных инвесторов, что они скупили семьдесят процентов тиража с прилавков и оформили подписку на электронную версию сразу же после выхода номера. И правда, зачем заморачиваться и самостоятельно что-то анализировать, если за тебя это может сделать кто-то другой? А ты потом просто воспользуешься информацией, предоставленной тебе на блюдечке с голубой каемочкой. Ну, как правило, на подобных людей и идет расчет. Как на летучке довольно сказал Илья: «Коллеги, чувствуете? Кажется, попахивает вторым тиражом». Именно поэтому чуть ли не упавший от счастья за свое детище Виктор Михайлович, только завидев цифры продаж, решил присоединиться к нам. И сейчас он сидит рядом со мной, крутя толстыми короткими пальцами бокал с коньяком, и восторженно рассказывает историю ДжиАр, об истоках, у которых стояли он, Илья и Антон. Как оказалось, ДжиАр существует не так давно, всего пять лет. Но, на самом деле, для глянцевого издания этого достаточно, чтобы выстрелить и затеряться в потоке всевозможного информационного мусора или же доказать свою значимость и остаться на коне. Только для этого необходима профессиональная команда и слаженный коллектив. И даже несмотря на то, что Global Review не может похвастаться порядочными сотрудниками, я бы слукавила, если бы отрицала, что голова у каждого из них на плечах имеется. Конечно, было бы здорово, если бы в перерывах между работой все еще и вели себя поприличнее, но, как говорится, чем бы дитя ни тешилось — лишь бы не вешалось. Хотя, наверное, даже будь это так, я бы не нашла общий язык ни с кем, кроме Майи. Тем более учитывая, что все поголовно в курсе, что происходит между нами с Ильей. Точнее, в курсе той видимости, которую мы создаем на людях. Что же происходит между нами на самом деле, — неведомо даже нам. Просто секс? Что-то я сильно в этом сомневаюсь... Тем не менее копаться в своих запутанных чувствах я совсем не хочу. Мне страшно от одной мысли, к чему я могу прийти в ходе своих размышлений. Я просто откладываю этот разговор с собой по душам в далекий и долгий ящик, до тех пор, пока уж совсем не прижмет. Я глубоко убеждена, что сейчас нам с Ильей не суждено быть вместе: два настолько израненных сердца не могут помочь друг другу. Сначала каждому нужно разобраться со своими тараканами и отпустить свое прошлое, чтобы, став самодостаточными людьми со здоровой психикой, попробовать построить что-то правильное. Что-то здоровое. Нельзя добавить в борщ тухлое мясо и гнилую свеклу и надеяться, что тебе будет вкусно. Может, поначалу ты и не заметишь привкуса гнили, зато потом от туалета не отойдешь с пищевым отравлением. Поэтому я решила: все, что нас будет связывать — это головокружительный секс и работа, за которую он мне платит. А когда он попросит, я уйду. Может, с тяжелым сердцем, не желая отпускать его руку. Но уйду. Так будет правильно. Хотя когда Илья приобнимает меня и придвигается к нам, вклиниваясь в разговор, я в очередной раз начинаю сомневаться, а хватит ли мне сил отпустить руку, которая с такой заботой гладит меня по плечу. — Виктор Михайлович, — смеется Илья, — Вы никогда не устанете нахваливать нас? А как же о себе сказать? Все-таки это Вы создали журнал. — Я-то, может, и вбухал в него все свое состояние, но остальное создали вы с Антоном! Как же вовремя вы появились в моей жизни, братцы. Без вас я бы не удержал этот журнал на плаву! — Ой, скажете тоже, — отмахивается Шевцов, отпивая виски. — Это работа всего коллектива. — Ага, — кивает толстенький мужчина, — только если бы вы не толкали этот коллектив и не разгоняли их, когда они, как коршуны, слетаются обглодать кому-то кости, мы бы переформатировались из солидного экономического издания в желтую бульварную прессу! — и начинает хохотать, заражая своим смехом Илью. Я не видела, чтобы раньше он так много смеялся. Неужели об этом говорила Илона? И неужели это связано со мной? От этих мыслей мне становится не по себе. Как я, погрязшая в собственных проблемах и переживаниях, потерявшая право на счастье, могу помочь кому-то вылезти из своего панциря и приоткрыть дверь, чтобы без опаски снова выйти на солнечный свет? Такие люди, как Илья, определенно должны освещать этот мир своей улыбкой, и если мне удалось хоть как-то помочь ему, я очень рада. Не может столь светлый и добрый человек все время сидеть в тени и увядать, словно сорванный с поля цветок. Такие люди должны жить и заражать своим теплом окружающих. — Илья, — оживленно говорит Виктор Михайлович, почесывая лысую макушку, — в последнее время ты прямо сияешь. Это Анечка постаралась? — он бросает на меня многозначительный взгляд и нежно берет за руку. — Буду честным, — Илья откашливается, — без ее помощи тут не обошлось. И вот как мне это расценивать, Шевцов? Спектакль? Решил подыграть воспаленной фантазии своего босса? Правда, которой ты в очередной раз меня огорошиваешь? Нельзя же так. Еще чуть-чуть, и стены, с таким трудом возведенные вокруг моего сердца, падут, а я достану белый флаг, моля о пощаде. — Анечка, ты настоящая волшебница! — Виктор Михайлович целует тыльную сторону моей ладони. — А ты, Шевцов, не смей потерять такую женщину! — и грозит ему указательным пальцем. — А то я тебя придушу собственными руками! Я все еще надеюсь погулять на твоей свадьбе! — Ну, Виктор Михайлович, — Илья притягивает меня к себе, — если все настолько серьезно, то я ни за что в жизни ее не отпущу, — и прижимается губами к виску. По спине бегут мурашки. Почему это прозвучало так правдиво? Будто он сам верит в то, что говорит, и невольно заставляет поверить в это... меня? Я постепенно теряю грань между реальностью и фарсом, который красной нитью пронизывает все наши отношения. Но рядом с Ильей так хорошо, что я позволяю себе маленькую слабость и на секунду верю его словам. Зарываюсь носом в его шею, вдыхаю аромат кожи вперемешку с одеколоном и снова задаюсь вопросом: смогу ли я отпустить тебя, когда придет время? Илья нежно гладит меня по спине, периодически играясь с волосами. Он очень любит так делать. И эти моменты не сравнятся ни с чем: они такие теплые, такие уютные, такие до ужаса правильные и интимные, что не хочется, чтобы кто-то посторонний их видел. Мне хочется прямо сейчас встать и возвести огромную стену между нами и остальными людьми в этом кабаке. Чтобы не смотрели. Чтобы все это осталось только между нами. И что за ужасные собственнические чувства пылают в моей груди, когда он рядом? Да даже когда не рядом тоже: буквально с утра, когда какая-то милая девушка подошла к нему возле офиса узнать дорогу к метро, я чуть не расцарапала ей лицо. От жестокой расправы ее спасла Катя, которая налетела на меня, как ураган, и завалила вопросами по работе. До сих пор жалею, что не вцепилась в патлы той блондиночки мертвой хваткой. Я больше не слышу голоса Виктора Михайловича. Наверное, он вышел на танцпол, либо же переключился на такого же благодарного, как и я, слушателя. Мы сидим с Ильей, не отрываясь друг от друга, и перешептываемся обо всякой ерунде: о погоде за окном, о музыке, доносящейся из колонок, о наших вкусах и предпочтениях, и даже о женщинах, вопиюще разодетых и желающих встретить здесь симпатичного парня, с которым можно предаться ночному блуду. Если посмотреть на нас со стороны, мы правда похожи на пару до безумия влюбленных людей, которые жадно и очень по-собственнически вглядываются друг другу в глаза, шутят, смеются и периодически целуются. Никто бы в жизни не догадался, что все это лишь игра на публику, которая одновременно доставляет мне и огромное удовольствие от сладостной близости, и боль от осознания, что все это фальшивка, не стоящая ни копейки. — Эй, голубки, — присвистнув, подсаживается к нам Савельев, — вы еще долго собираетесь тут ворковать? — Антон, — Илья раздраженно закатывает глаза, и нехотя поворачивается к лучшему другу, — у тебя минута. Время пошло, чего надо? — Илюх, ты не против, если я приглашу твою даму на танец? — он играет бровями. — Против, — холодно отрезает Илья. Но Антон не теряется, а лишь оживляется еще больше: — Всего один танец, тебе жалко для друга, что ли? Всех наших девчонок уже разобрали, а танцевать в гордом одиночестве я не привык. — Савельев, помимо «наших девочек», тут есть еще уйма женщин, которые не прочь составить тебе компанию не только на один танец, но и на всю ночь, — язвительно комментирует Шевцов, заставляя Антона рассмеяться. — Я что, на клоуна похож? — Илюх, ну, я-то знаю, что это спектакль, так что расслабься. Тебе вовсе не обязательно метить передо мной свою, — он пальцами заключает последнее слово в кавычки, — территорию. От слов Антона меня пробирает неприятный озноб. Одно дело, когда ты думаешь об этом про себя, но совсем другое — когда тебе говорят это в лицо. Неприятно. Досадно. До чертиков обидно. А все усугубляется тем, что каждое слово Савельева — самая настоящая правда. А правду не любит никто. Правда всегда колет глаза… Илья резко подается в сторону Антона и притягивает его одной рукой за край пиджака. Лицо искажено от злости, а глаза мечут молнии. Плечи напряжены настолько, что вот-вот разорвут идеально сидящую на них светлую рубашку, а кулак, держащий Савельева за ворот, сжимается настолько, что костяшки белеют от напряжения. Гнев Шевцова практически осязаем. Темная аура, повисшая над ним, видна невооруженным взглядом и омрачает все вокруг себя. — Для особо одаренных повторяю: Савельев, иди сними себе другую бабу, а мою женщину не трожь. Что непонятного? — цедит сквозь зубы Илья. Мое сердце ухает вниз. Сейчас рядом с нами никого нет, и этот разговор слышу только я. Так к чему играть столь убедительно ради человека, который и так в курсе наших псевдоотношений? — Твою? — прыскает Антон. — Давно ли она стала твоей? — А это тебя не касается, — шипит Шевцов, а от его тона по коже бегут мурашки. — Минута закончилась, можешь идти. — Понял, — с недоумением отвечает Савельев и косится на меня. — Братец, играй-играй, да не заигрывайся, — и, отсалютовав нам, скидывает с себя руку и выходит из-за стола, чтобы скрыться в толпе пьяных лиц. Шевцов, я когда-нибудь тебя прибью, ей Богу. Скажи мне, где заканчивается твоя игра и начинается реальность? Зачем ты делаешь все возможное, чтобы я поверила в твою искренность? Почему не оставляешь мне ни шанса, чтобы уйти? Почему каждым своим действием и словом сжигаешь мосты, уничтожая все пути для отступления? Илья снова поворачивается ко мне, и от человека, минуту назад готового чуть ли не в клочья разорвать лучшего друга, не остается ни следа. На меня смотрит мужчина, от чьего взгляда тело пробивает сладкая дрожь, а внутри все трепещет, стоит только услышать его голос и увидеть теплую улыбку. И не будь я глубоко убеждена, что нам не быть вместе, была бы уже по уши влюблена в этого прекрасного человека. — Так на чем мы там остановились? — придвигаясь ближе, Илья притягивает меня к себе и зарывается носом в мои волосы. Казалось бы, такое незначительное движение, а внутри все замирает. Мне так хочется, чтобы это мгновение длилось как можно дольше. Даже несмотря на людей вокруг, я отчетливо чувствую единение наших душ. И снова я задаюсь вопросом: как бы все обернулось, познакомься мы семь лет назад? Может, сейчас я бы была самой счастливой женщиной на свете? Рядом с таким мужчиной просто не может быть иначе. Даже не воспринимая меня как свою девушку, Илья всегда галантен и вежлив. Ну, за исключением тех моментов, когда я нарочно его бешу. Он всегда защищает меня и, уверена, придет на помощь в любой ситуации. Его искренность и порой обескураживающая честность все говорят сами за себя: в отношениях он всегда открыт и предан одному человеку. В этом у меня нет ни капли сомнений. — Илья, — я отстраняюсь и смотрю в его недовольные глаза. Кажется, ему не очень нравится, что я решила вырваться из его объятий. Но я должна спросить его о том, что мучает меня весь вечер. — Ответь мне честно… Где заканчивается наш спектакль и начинается реальность? Черты его лица напрягаются, но Шевцов лишь шумно вздыхает и устремляет свой взор куда-то сквозь меня. Молчит. И, судя по задумчивому взгляду и сдвинутым к переносице бровям, усердно о чем-то размышляет. С каждой минутой его затяжного молчания я задыхаюсь все сильнее, не в силах справиться с бушующими эмоциями. Наконец посмотрев на меня, Илья обреченно выдыхает: — Я не знаю, Аня. Я уже и сам запутался в том, что происходит между нами, и, честно говоря, даже не пытаюсь разобраться, — он озадаченно чешет щетину и продолжает: — Но я стараюсь думать, что все это игра. — А как же то, что происходит вдали от посторонних глаз? Тоже игра? — его слова режут по ущемленной гордости. — Могу я не отвечать? — Илья корчит просящую моську, но я выжидающе смотрю на него и целенаправленно пропускаю вопрос мимо ушей. Смекнув, что я не потерплю отказа, Шевцов зарывается руками в волосы и говорит: — Нет, Аня, то, что происходит между нами наедине, — не игра. Там все по-настоящему, и меня это убивает. — Почему? — Да потому что слишком высокую цену мы можем заплатить за то, что так и норовит выйти из-под контроля. Понимаешь? В его глазах я вижу отражение собственного страха. Молча киваю в ответ. Я все прекрасно понимаю, но не знаю, как остановить уже запущенную химическую реакцию, в которой секс сработал лишь катализатором. И боюсь, что эта реакция уже необратима. Рано или поздно мы просто выпадем из этих отношений, оставшись лишь нерастворимыми осадками в воспоминаниях друг друга. — Понимаю, — я слабо улыбаюсь и, невесомо коснувшись губами его щетинистой щеки, утыкаюсь в нее носом. Чувствую, как он берет мою ладонь и целует ее тыльную сторону. — Но иногда мне кажется, что ради тебя я готова заплатить эту цену. — Аня, я же просил тебя… — сдавленно стонет Шевцов. — Не говори мне ничего, из-за чего я могу поступиться со своими принципами. Я и так уже вляпался по самое не хочу. — Хорошо. Но помни: мои слова о том, что я уйду в любой момент, все еще в силе. — Я помню, но проблема в том, что с каждым днем я все сильнее хочу, чтобы ты осталась рядом, — он поворачивается ко мне, вкрадчиво вглядываясь в глаза. — Я схожу с ума, да? — Мы оба уже давно сошли с ума. В тот самый день, когда впервые встретились. В следующее мгновение телефон на коленях заходится яростной вибрацией. — Мне нужно отойти, — я беру нарушителя спокойствия в руки и встаю из-за стола. Мне срочно нужно на воздух. Казалось бы, в жизни ведь все так просто. Всегда легко давать советы, наблюдая за всем со стороны. Любой скажет, что мне просто нужно разорвать эти отношения, чтобы сохранить остатки своего разума. Но все всегда осложняется, когда чувства вступают в свои законные права и эта пьянящая волна накрывает с головой, ослепляя и вынуждая мозг забыть о существовании трезвого взгляда на вещи. Очень сложно бороться с собственными чувствами, что так нещадно прут против голоса разума. Разум и сердце — это извечная борьба, о которой пишут книги, снимают фильмы и даже шутят в интернете. Раньше я всегда смеялась над подобными приколами, не понимая, как сердце может так упорно противоречить здравому рассудку. Смеялась ровно до тех пор, пока на пороге моей квартиры не появился Илья. Чертов Шевцов. Чертов Савельев. Кто просил вас прийти в мою жизнь так не вовремя? Я просто не могу уйти сейчас. Жизнь Алисы стоит для меня во главе угла: ради нее я готова расшибиться в лепешку и даже отдать сердце и душу на растерзание, чтобы потом еще долго зализывать раны. Уж лучше так, чем позволить ей умереть, зная, что у меня был шанс ее спасти. Если в угоду своим эгоистичным желаниям, я брошу сестру на растерзание судьбе, то никогда себя за это не прощу. Разбитое сердце невозможно вылечить. Время не имеет свойства лечить, оно позволяет только смириться… Со временем раны затянутся, но на их месте останутся глубокие рубцы. Лучше так, чем просыпаясь каждое утро и вспоминать, что ничего не сделал для самого родного во всем мире человека и он ушел навсегда… Как я скучаю по сестре — эту тоску невозможно описать словами. Мне так хочется снова увидеть Алису, ее улыбку, услышать задорный смех, когда она смотрит любимую «Импровизацию». В груди больно щемит. Эти воспоминания заставляют слезы навернуться на глаза. Господи, да за что ты послал моей семье такое испытание? Неужели мы где-то так согрешили, что теперь невинный ребенок должен страдать? Неужели мама в прошлой жизни сделала что-то такое, за что заслужила смотреть, как ее ребенок умирает у нее на руках? Я всегда знала, что мир несправедлив, но никогда не думала, что столкнусь с настолько жестокой реальностью. Реальностью, которая вышибает почву из-под ног, заставляя хвататься за любую возможность, лишь бы удержаться на плаву. Реальностью, которая заставляет биться в дикой агонии от бессилия и отчаяния, добивая кучей проблем сверху, которые никто за тебя решать не собирается. Я снова вспоминаю, как защищенно себя чувствовала в папиных объятиях. Какой штиль был в моей душе, когда я лежала у мамы на коленях, а она читала мне книжки и рассказывала сказки, поглаживая по непослушным волосам. Какой детский восторг ощущала, когда Алиса возвращалась домой с соревнований и олимпиад, принося с собой призовые места. Когда-то у меня была счастливая семья, которая согревала любого, кто войдет в ее дом. Сейчас же над нашими головами сгустились тяжелые тучи, очерняя все вокруг. Моя семья разбита. Домашний очаг почти потух, и сколько бы я ни подкидывала туда дров, они лишь тлеют, словно догорающая спичка. Того огонька, который грел меня даже за многие сотни километров от дома, я уже давно не ощущаю. Смерть так и дышит нам в спину, и я не знаю, как мне отвадить ее от дверей родительского дома. Улица с порога обдает меня вечерней прохладой. Я достаю из кармана электронную сигарету, затягиваюсь сладким дымом и наконец отвечаю на входящий звонок: — У аппарата. — Анька, привет! — весело здоровается Наташка. — Слушай, почитали с Китом ваш журнальчик, ну, вообще балдеж. Твоя статья нас очень удивила. Кит спрашивает, когда ты успела переучиться и вывести свой заезженный с универа стиль на профессиональный уровень. — А ты предложи Шепу переписать одну и ту же статью чертову дюжину раз, и тогда он познает дзен, — язвительно отвечаю я и сама не замечаю, как мысли, сковывающие грудную клетку, постепенно отступают. — Сама ему предложишь. Ты сейчас где? Мы собираемся в наш любимый паб, ты с нами? — Наташ, у меня корпоратив, — тяжело вздыхаю я. Честно говоря, сейчас я бы вовсе не отказалась увидеться с Шепелевыми-Авериными и провести вечер в их компании. Мне очень хочется отключиться и не думать ни о чем хотя бы один вечер: ни о Шевцове, ни о Савельеве, ни даже об Алисе и моих финансовых проблемах. Все, чего я хочу, — забыться за бестолковыми разговорами с друзьями с бокалом чего угодно, что крепче детского шампанского. — Ну, смотри сама… — голос Наташи удаляется от микрофона, и я с трудом разбираю какую-то возню, доносящуюся из динамика. В следующий момент раздается знакомый мужской голос: — Шепелев у аппарата. Вызываем Анну Ланскую, прием! — Шепелев, — улыбка трогает мои губы, — тебя исправит только могила. Чего тебе? — Мне нужна подруга, которая всегда после своих корпоративов приходила бухая на порог моей квартиры и тащила мою дедовскую задницу в бар. Не подскажешь, где ее можно найти? — Там же, где и твой клоунский костюм. Она как раз заканчивает его шить. — Очень остроумно. Клоунский нос не потеряла? — Это у тебя надо спросить. Подойди к зеркалу и проверь, все ли на месте. Ладно, я тебя поняла. Видимо, сегодняшний вечер надо отметить красной цифрой в календаре, ведь сам Никита Юрьевич наконец-то соизволил потусить. Только скажи мне, какого черта тебе приспичило заняться этим во вторник? — Вторник — это маленькая пятница! — весело отвечает Шеп, явно довольный тем, что убедил меня присоединиться. — Очень интересная у тебя логика… — я прикладываю ладонь ко лбу. — Короче говори адрес, мы едем за тобой. А то я тут опьянею от любви быстрее, чем доберусь до пивной бочки! — Давай ваши с Наташей любовные утехи ты оставишь без комментариев? Адрес скину, — и, перебросившись еще парой лестных словечек с Некитом, кладу трубку. Да. Мне определенно нужно делать отсюда ноги. Находиться рядом с Ильей сейчас сродни пытке. Его слова до сих пор волнуют душу, а сердце по-прежнему выплясывает чечетку. «…с каждым днем я все сильнее хочу, чтобы ты осталась рядом». И что бы я ни говорила, от себя не убежишь: я тоже этого хочу. Однако, к сожалению, есть тысяча и одно «но», по которым это невозможно. Каждый из нас это понимает. Захожу обратно в здание и целенаправленно двигаюсь в сторону столика, за которым оставила свою сумку. Осталось только предупредить Шевцова, а то еще подумает, что я валяюсь пьяная вдрызг в какой-нибудь сточной канаве под мостом у Москвы-реки. Однако ни за столом, ни на танцполе, ни даже возле барной стойки в компании какой-нибудь обворожительной дамы я его не вижу. — Майя! — я подхожу к рыжеволосой девушке, которая активно болтает с каким-то незнакомым мне парнишкой. — Ты Илью не видела? Она резко оборачивается и оживленно манит меня пальцем к себе. Майя убирает волосы от моего лица и шепчет на ухо: — Анечка, я видела, как они пару минут назад с Антоном Владимировичем на повышенных тонах разговаривали, а потом ушли куда-то в сторону туалетов. Я хотела посмотреть, что там происходит, но меня тут задержали немного, — смущенно бормочет она, стреляя в парнишку глазками. На моих губах появляется улыбка: — Я тебя поняла, спасибо. Отдыхай, — и, подмигнув ей, стремглав бросаюсь в указанном направлении. Внутри закрадывается плохое предчувствие. И слова Майи об их повышенных тонах меня нисколько не обнадеживают. Я надеюсь, что со мной это никак не связано, хотя зная Шевцова, учудить он мог все что угодно, тем более с провокации Савельева. Я оказываюсь в небольшом холле, ведущем к туалетным комнатам и поворачиваю налево. Как забавно, что практически во всех заведениях мужские туалеты находятся слева, будто всех мужиков специально программируют на хождение не на ту сторону. Хмыкнув себе под нос, медленно прохожу вперед и останавливаюсь, отчетливо слыша знакомые голоса. — Илья, я же не слепой и все прекрасно вижу. Что за хуйня происходит между вами? — Хуйня болтается у тебя между ног, Савельев. Будь добр подбирать выражения, — одергивает друга Шевцов. — Окей, — отмахивает тот от его замечания. — Я прекрасно вижу, как вы смотрите друг на друга. Что происходит? Скажи честно, ты с ней спал? У меня глаза на лоб лезут от его прямолинейности. Хотя, может, у мужиков так принято… — Нет, — сразу же отрезает Шевцов. Так холодно и цинично, что мне становится не по себе. — Илюх, я ничего не хочу сказать, но будь осторожнее, играешь с огнем. Анька — баба хоть куда… — Ты поэтому налево от нее ходил? — раздраженно спрашивает Шевцов. — Именно потому что она, цитирую, «баба хоть куда»? — по голосу слышно, насколько ему неприятен этот разговор. — Нет, ходил я налево, потому что не могу долго находиться с одной женщиной. Я ж не ты, для меня нет ничего святого, и ты прекрасно это знаешь. И вообще, не верю я в эти ебучие сказки про любовь. Так что не надо меня лечить, — прямо отвечает Савельев, а его слова выбивают из легких воздух. Неприятно. Обидно. И зачем я тогда по собственной глупости решила открыться столь холодному мужчине? Да, может, как человек и как друг, он неплох, но как мужчина… это правда самое ужасное, что со мной случалось. Не поддайся я тогда чарам обворожительной улыбки и глубине серо-голубых глаз, никогда бы не допустила подобной ошибки и не пришлось бы выскребать свою самооценку из-под плинтуса из-за подобного козла. — Я тебя не лечу, Антон. Кажется, это ты притащил меня сюда. Тем не менее я тебе скажу: не приближайся к ней. Не пытайся с ней общаться, не пытайся приглашать ее на танец. Даже, блять, не смотри в ее сторону. Она и так достаточно настрадалась только из-за того, что тебе не хватило яиц, чтобы честно с ней порвать и пойти трахать очередную бабу, — шипит Илья. — Ладно, без толку тебе что-то доказывать, — вздыхает Савельев. — Но ты же понимаешь, что все это звучит как бред упрямого ревнивца? Ты отдаешь себе в этом отчет? Ты же не глупец и прекрасно видишь, что между вами все выходит из-под контроля. — Антон, — шумно вздыхает Илья, а я прямо из-за угла чувствую прущий из всех щелей негатив. — Я не позволил тебе танцевать с Аней по той простой причине, что она моя «девушка», кандидатуру которой ты сам мне предложил. Это всего лишь игра, не больше. Все в порядке. Между нами ничего нет. — То есть ты можешь дать мне честное слово, что все, что происходит между вами, — всего лишь игра? И ничего личного? — Да, — сухо отвечает Шевцов, а от его безучастного голоса внутри все сжимается. — Я просто плачу ей деньги за то, что она притворяется моей девушкой. И играет она, правда, превосходно. Вон, даже ты поверил. Илья пытается свести разговор к шутке, но Антон продолжает наседать: — Ну, смотри, я тебя за язык не тянул. То есть, положа руку на сердце, ты можешь сказать, что если к ней кто-то будет подкатывать, тебе будет похуй? — Да, мне будет вообще фиолетово, если рядом не будет никого, кто может это увидеть и поставить весь этот фарс под сомнение. — Как скажешь, — односложно говорит Савельев, и в раковине включается вода. Внутри все обрывается. И чему мне верить? Тем словам, которые он говорил мне наедине, или тем, которые озвучил лучшему другу? Зная обстоятельства, я могу с уверенностью сказать лишь одно: Илья нагло врет Савельеву в лицо. Он не может сказать лучшему другу, что трахает его бывшую и что, возможно, у него есть к ней какие-то чувства. Уж лучше Илья затолкает их себе в глотку ногой, чем скажет правду кому-то, кроме меня. Но даже это понимание не успокаивает бурю, бушующую внутри. Слышать все это до чертиков неприятно и обидно. И хоть я прекрасно понимаю его мотивы и то, какая правда кроется за столь лицемерными словами, от этого мне не легче. Я хочу уехать отсюда. Сейчас же. Не хочу видеть ни Савельева, ни тем более Шевцова. Мне правда нужно отдохнуть от всего этого балагана. В конце концов, Илья мне ничего не обещал. Наоборот, всеми своими словами он пытался донести до меня, что нам не быть вместе. Да я и сама это понимаю… Я настолько ухожу в себя, что напрочь забываю, что вообще-то стою за углом мужского туалета, поэтому вздрагиваю, когда над ухом раздается голос Савельева: — О, Анюта, а ты чего тут? В женском туалете очередь, что ли? — язвительно спрашивает он. — Нет, — слегка опешив, отвечаю я. — Мне нужен Илья. — О как, — усмехается тот, пользуясь отсутствием Шевцова. — А вот ты ему не очень, знаешь ли. — Савельев, ты все никак не угомонишься? — тихо подошедший к нам Илья за шиворот оттаскивает друга подальше от меня, только я хочу вставить свои пять копеек. — Я же тебе сказал, чтобы ноги твоей рядом с ней не было. У тебя проблемы со слухом или с восприятием информации? — Ой, Шевцов, иди нахуй, — раздраженно отмахивается Антон и направляется прочь, ни разу не обернувшись. — Илья, мне нужно ехать, — говорю я, завязывая пояс тренча. Не смотреть ему в глаза. Нельзя. — Почему? — Мне позвонила Наташа и попросила встретиться, — закончив со своим увлекательным занятием, я разворачиваюсь и иду к выходу из бара. — Дело только в этом? — проницательно уточняет идущий рядом Илья. — Да, — односложно отрезаю я, открывая входную дверь и выходя на улицу. Шевцов следует за мной. — И разговор, который ты подслушала, тут ни при чем? — его слова заставляют меня замереть. Я разворачиваюсь к нему и смотрю прямо в бездонные карие глаза. — Ни при чем, Илья. Ты сказал правду. Между нами ничего нет, ты просто платишь мне деньги за то, что я помогаю тебе отмазаться от нежелательной женитьбы. Все. На этом точка. Я не имею ни малейшего права требовать от него чего-либо и не имею права на него обижаться, даже несмотря на то, что очень хочется. Я прекрасно понимаю, что он не мог поступить иначе: не мог вывалить моему бывшему, что спит со мной, не мог признаться, что весь этот спектакль давно уже вышел за рамки дозволенного. Он даже себе боится в этом признаться. Ровно так же, как и я. — Аня, не все из того, что я сказал Антону — правда. И ты прекрасно это знаешь, — он кладет руки мне на плечи и сжимает их. — Я знаю. Спать-то ты со мной спал. И уверена, переспишь еще не раз, — я нервно дергаю плечами, не в состоянии спокойно смотреть в его напряженное лицо. Отпусти ж ты меня наконец… — Нет, Аня. Я вовсе не об этом. Личного между нами гораздо больше, чем фальшивого напыления. Мои губы трогает горькая усмешка: — Не ты ли говорил, что не хочешь все усложнять? — Аня, это выше моих сил, — тяжело вздыхает Илья, опуская глаза в пол. Он... смущен? — Я не могу за себя ручаться. Каждый раз я повторяю себе, что не должен, но я не могу... Точнее не так. Я не хочу быть вдали от тебя. Может, во мне говорит лишь бешеное влечение к тебе, — он снова поднимает взгляд, а в нем я вижу свое отражение. Он чувствует и думает то же, что и я. — И, может, когда мы насытимся друг другом вдоволь, станет проще. Но сейчас… Блять, чувствую себя пятнадцатилетним мальчишкой, который и двух слов не может связать. — Давай будем просто заниматься сексом и все? — цинично предлагаю я, отчего Илью передергивает. — Ты жестокая женщина, ты в курсе? — Ты сам просил меня быть такой. Я говорю холодно, а за стальными нотками в голосе всеми силами пытаюсь спрятать дрожь, разрывающую меня на куски. Я пытаюсь сохранить то лицо, о котором он меня просил. Сейчас я играю в театре одного актера. Забавно получается: его спектакль породил еще один, и в обоих я исполняю главную роль. Жесток здесь только ты, Шевцов, жестоко твое эгоистичное желание. Жестока была твоя просьба. Но я ее выполню. Хотя бы потому, что хочу удержать наши чувства вдали друг от друга. Кажется, каждый из нас уже пожалел о том, что ввязался в эту игру с чувствами… С ними не играют, потому что человеческое сердце — не игрушка. Жаль, что мы поняли это, когда пути назад уже нет.