***
Приближался день моего отъезда во Францию, и я все больше нервничал — да, именно нервничал, а не радовался, хотя, казалось бы, должен был лететь в Монпелье на крыльях. Конечно, я нечеловечески желал поскорее пуститься в дорогу, но при этом жутко боялся непонятно чего. С того времени, как я «овдовел», мы обменялись с Холмсом несколькими письмами, но оба старались, чтобы они выглядели нейтральными — мы делились последними новостями, скорее даже — делился я, потому что о чем мог писать мой друг? Правда, он упоминал, что побывал в Тулузе и даже прислал открытку с видом города, добавив, что «когда-нибудь мы могли бы посмотреть этот город…» Он деликатно не уточнил — вдвоем или втроем. Холмс упоминал также, что познакомился в университете Монпелье с неким Жаком Кюри, замечательным физиком, упоминая, что его младший брат, пожалуй, превосходит старшего дарованиями. Холмс намекал, что получил доступ в лабораторию университета по протекции «нашего общего друга» — так он величал брата в письмах. Уж не знаю, каким образом он зашифровывал меня в посланиях к Майкрофту — я того не спрашивал. Свои письма я запечатывал в отдельный конверт, который вкладывался в другой, с письмом Майкрофта, ответы приходили точно таким же образом. Майкрофт дал мне листок с адресом и велел заучить наизусть, поправляя произношение. Это название под конец стало мне сниться. Мне объяснили, что нужная улица находится недалеко от университета, Кафедрального собора, Ботанического сада — словом, Холмс жил в историческом центре. Я смутно помнил этот самый центр — узенькие средневековые улочки, почти никакой зелени, местами можно только ходить пешком — экипаж между домами не сможет протиснуться. У меня с собой был минимум вещей, но я все-таки ехал с чемоданом и саквояжем. Во-первых, я вез с собой скрипку Холмса — не Страдивари, конечно, а ту, которую ему когда-то давно купил Майкрофт, и подарки от нас обоих — и к Рождеству, и к будущему дню рождения. А еще я вез с собой кипу листов с первым вариантом книги Густава Сигерсона «Год в Тибете» и две тетради, которые мне передал Холмс — уточнить некоторые моменты. Поначалу все шло хорошо. Майкрофт проводил меня на вокзал, и я еще раз назвал ему адрес. Во время проводов я изображал убитого горем вдовца, который едет хоть немного отдохнуть. То, что к тому времени я продал практику, оставив лишь несколько пациенток, еще больше подтверждало эту версию. До Парижа я ехал в купе с каким-то пожилым господином, а потом, когда пересел на другой поезд, оказалось, что мое купе выкуплено целиком. К тому времени я уже порядком изнервничался. Поначалу я опасался слежки, поэтому перекусил только при пересадке — и то кусок в горло не лез. А оказавшись в купе один, я вдруг совершенно запаниковал. Черт знает что лезло мне в голову, мне казалось, что я медленно, но верно схожу с ума. Меня стала посещать бредовая мысль, что происходящее вообще нереально, что это всего лишь длинный и бестолковый сон. Я добирался до Монпелье по западной ветке, через Пуатье, Лимож и Тулузу, поэтому меня отправили очень заранее, чтобы я прибыл на место утром двадцать четвертого. Оставшись в купе один, я иногда все-таки что-то ел, заказывая еду в ресторане — тащиться туда с саквояжем, куда я переложил рукопись и тетради, показалось мне верхом идиотизма. Я крайне плохо спал — стоило мне задремать, как я быстро просыпался — особенно тревожили меня почему-то маленькие станции. Что со мной творилось, я понять не мог, но вот результат оказался плачевным — когда я уже подъезжал к вокзалу, то решил повторить адрес и понял, что совершенно его забыл. «Ру де ла Вьей»… а что дальше — совершенно стерлось из памяти. Или «Вей»? Господи, ну к чему, зачем требовалась такая непонятная конспирация? Неужели нельзя было дать мне листок с адресом — зашили бы мне его в подкладку пиджака, я бы, черт возьми, потом сжег бы его, съел, наконец, если бы понадобилось! И что мне оставалось теперь делать? Отправить телеграмму с вокзала я уж точно не мог. Хорошо еще я примерно представлял, где находится нужный дом. При этой мысли в моем разгоряченном мозгу опять чередой потекли выражения, недостойные джентльмена, когда я задал себе вопрос: почему мне хотя бы просто не показали подробную карту Монпелье? На вокзальной площади, как в любом городе, стояли экипажи в ожидании седоков. Но что толку мне было пытаться нанять кого-нибудь? Тут мелькнула спасительная мысль, что я мог добраться хотя бы до университета — уж это слово кучер должен понять даже на английском. Я растерянно пошел вперед, разглядывая экипажи — кучера оживились, стали предлагать свои услуги, лопоча по-французски. И тут один из них — молодой смугловатый парень — внезапно обратился ко мне на ломаном английском, указывая на мой чемодан с наклейками: — Месье из Англия? ЛондОн? Я немного говорить, месье! Я посмотрел на него так, словно он был архангелом Гавриилом, и только смог произнести: — Помогите мне, я забыл адрес! — Забыть адрес? О-ла-ла! Месье не волноваться, что вы знать? Район? Знаменитый место? Он помог мне забраться в открытый экипаж, погрузил багаж, опять уселся на козлы и обернулся ко мне, улыбаясь до ушей. — Университет, — сказал я, — собор. Ру де ла Вьей… Вей… — Rue de la Vieille Aiguillerie? — спросил возница. — Возможно… — Не собор, музей Фабра. Рядом музей Фабра. — Ресторан, — решился я выдать «явку», — месье Миро. — О! Я знать папаша Миро! Очень известный ресторан, месье! Недалеко совсем. — И он что-то крикнул лошади, и экипаж тронулся с места. Когда мы стали подъезжать к большой площади, я вспомнил, что бывал тут с Холмсом и что это Королевская площадь; Триумфальную арку я тоже узнал. Возница поехал дальше, и наконец показался Ботанический сад, а потом университет и собор. От нахлынувших воспоминаний, усталости, недосыпания и голода глаза у меня вдруг наполнились слезами. Тут мой возница принялся петлять, но я понимал причину — он ехал по тем улицам, где вообще мог протиснуться его экипаж. Хорошо еще, что в такой ранний час улицы были практически пусты. Наконец мы остановились, и кучер показал мне на вывеску: — Вот, месье, ресторан папаша Миро. Но закрыть. — Господи, что мне делать? — воскликнул я, уже не в силах держать себя в руках. — Не волноваться, месье, одну минута. Он спрыгнул с козел и принялся стучать в дверь. Ему открыл, по-видимому, работник. Кучер принялся что-то тараторить, то и дело оглядываясь в мою сторону. Работник поначалу возражал, и кучер подошел ко мне и тихонько шепнул: — Пара монет, месье. Я вынул из кармана мелочь и передал ему. Кучер продолжил переговоры, и наконец работник кивнул и открыл дверь шире. — Хозяин прийти через два часа, месье. Хотеть кофе? Вам налить и можно подождать. Честно говоря, я уже мечтал о том, чтобы мне налили чего-то покрепче, чем кофе, но боялся, что после уподоблюсь медузе, умирающей на пляже. — Не бросайте меня, — попросил я кучера, — я вам доплачу. — Мерси, месье. Идти внутрь, я вам помогать. Он, правда, помог мне выйти из экипажа, вынести багаж, и мы вошли внутрь ресторанчика. Место показалось мне очень милым, и оно, кажется, процветало. Зал был уже по-праздничному украшен. Нас с возницей усадили в уголок, постелив на старый деревянный столик салфетки и вскоре все тот же работник принес кофе и пару булочек. Кучер тут принялся о чем-то ругаться с работником, я смотрел на них уже в панике, боясь, что нас сейчас просто вышвырнут отсюда и придется ждать в экипаже на улице. Тут работник сменил тон и стал о чем-то спрашивать возницу. — Месье хотеть жилье? — спросил вдруг тот. — Жан говорить, что дом занимать. Фу… Там жить другой месье. Вот! — Да-да! — воскликнул я. — Мой друг пригласил меня в гости, встретить Рождество. Он как раз снимает жилье у месье Миро. Вы знаете того человека, месье? Кучер перевел работнику, и тот вдруг закивал и опять что-то залопотал. — Он говорить, тот месье — ученый, работать в университет, очень любезный месье, прекрасно говорить по-французски! — Да! — воскликнул я. Тут работник назвал фамилию — «Сигерсон» я понял и без перевода и закивал, как китайский болванчик. Язык меня уже не слушался. — Почему ваш друг вас не встретить? — удивился мой кучер. — Я болван, месье, — без обиняков заявил я. — Хотел сделать сюрприз и не дал телеграмму. — Пить кофе, месье, не волноваться. Скоро поедем. Там немного пройти пешком, узкий улица. Я вам помогать, месье. Работник смотрел на меня уже дружелюбно и даже в бесцеремонной французской манере похлопал ободряюще по плечу, что-то говоря. — Жан говорить, что ваш друг очень отличный месье, часто тут бывать. Папаша Миро ему нравиться… то есть ваш друг нравиться папаше Миро. Он говорить, что иметь маман француженка и отец из Скандинавия. Я пил кофе и улыбался, как идиот. Легенду Холмса я помнил, слава богу, хорошо. — Маленький внук папаша Миро говорить… ваш друг играть, — кучер показал вдруг, что играет на скрипке. Стоп, почему играет на скрипке? Она же лежала у меня в чемодане! Кофе едва не попал мне не в то горло от неожиданности, и я закашлялся. Давешнее ощущение, что все происходящее — всего лишь плод моего больного воображения, опять нахлынуло с новой силой. Рядом с опустевшей кофейной чашкой вдруг будто сам собой появился стакан воды, и я жадно осушил его, едва ли не давясь. — Месье так переживать, — покачал головой кучер. — Идти, месье, тут очень рядом. Я поблагодарил работника ресторана, вышел на улицу, кое-как забрался в экипаж, вцепился в свой саквояж. Кучер смотрел на меня с плохо скрываемой жалостью. Славный малый, что бы я без него делал? Но моя благодарность быстро сменилась подозрением, потому что кучер тронулся назад той же дорогой, опять выехал к Собору, но потом все же повернул на другую улицу, мы проехали совсем ничего и остановились на углу. — Rue de la Vieille Intendance! — объявил мой кучер, и я тут же вспомнил адрес. Это была нужная мне улица. — Слава богу! — воскликнул я и назвал номер дома. — Да, месье, это дом месье Миро сдавать. Идти, я вас проводить. Он подхватил мой багаж, и мы двинулись по улочке. Прошли всего несколько шагов, и кучер указал на небольшой дом: часть его окон на первом этаже была заложена кирпичами, заштукатурена и покрашена в тот же желтоватый цвет, что и многие здания в этом городе. На втором этаже все ставни были закрыты, в том числе и на большом окне, выходящем на балкончик. Кажется, такие балконы как раз и называются французскими. Мы обогнули здание и кучер постучал в дверь. Ему пришлось сделать это дважды, прежде чем послышались быстрые шаги. Дверь распахнулась и перед глазами у меня потемнело. Нет, бог миловал, и я не свалился без чувств, как после известия, что Холмс жив. И я вполне осознавал, что меня подхватили под руки и куда-то ведут, я слышал французскую речь, меня на что-то усадили. Но голоса я слышал как сквозь вату, а в прихожей было, откровенно говоря, темно. Я сидел на чем-то плоском, но не на стуле точно, и видел только спину высокого мужчины в халате, однако не мог назвать его по имени. Наконец дверь захлопнулась, и мужчина вдруг опустился на колени, обнял меня за талию и прижался ко мне. — Боже мой, — услышал я шепот, — боже мой. Это, правда, вы, мой дорогой? Алан Грей Джон уехал в Монпелье, встречать Рождество с Шерлоком Холмсом. Шеф пребывал в задумчивости, и я догадывался, что его тревожит. Даже я старался поменьше думать о том, как там они встретятся, что почувствуют, понимая, насколько коротким выйдет это свидание. Джон даже не сможет остаться на шестое января. Ближе к вечеру двадцать третьего я начал подумывать, как бы поделикатнее намекнуть шефу, что ему не обязательно уходить завтра домой и встречать Сочельник в одиночестве. Я решил начать разговор сразу после ужина, но внезапно шеф меня опередил. — Алан, — сказал он как бы между прочим, когда мы перешли ко второму блюду, — надеюсь, я не слишком испорчу вам планы, если попрошу завтра тоже задержаться? — У меня нет никаких планов на завтрашний вечер, сэр, но я бы отменил их, несомненно, даже будь они у меня. Вы приглашены куда-то, и я должен сопровождать вас? — Нет, я никуда не приглашен, хвала Господу. А иначе как вы могли бы не знать об этом? — отозвался мистер Холмс немного ворчливо. — Просто приходите завтра в клуб часам к... словом, к чаю. Ответим на письма, и… надеюсь, вы не откажетесь встретить со мной Рождество? — Очень хорошо, сэр. Я ответил невозмутимо, но, конечно, хотя сам думал предложить то же, немного заволновался. Во всяком случае, у меня оставалось утро, чтобы купить подарок, приличный для такого случая. За все годы, что я служил у шефа, это было первое подобное приглашение, не считая того Рождества, что мы провели как-то несколько лет назад вместе на континенте по необходимости. На следующее утро я составил конкуренцию сотням лондонцев, совершающим набеги на магазины, и приехал в «Диоген» уже к трем, спрятал до поры до времени подарок, так что когда шеф пришел в четыре, он уже застал меня за рабочим столом. — Добрый день, сэр. Телеграмма от доктора… доктора Джонса с поздравлениями. — Добрый день. Очень хорошо, — кивнул мистер Холмс, забирая бланк и тщательно скрывая радость по поводу того, что Джон уже на месте. — Поздравление от Ее Величества, — продолжил я, — это от Его Высочества. И остальная почта, сэр, — еще восемнадцать поздравлений, в том числе от миссис Лорси*. Я послал ей и миссис Хадсон конфеты, как вы велели, — шоколадные наборы. Конфеты для вашей экономки в шкафу, вы сможете вручить их послезавтра. Деловой почты нет, сэр. — Ну и слава богу, что нет, — сказал шеф, ставя открытку Берти на каминную полку, а письмо Королевы убирая в шкатулку, которая хранилась в верхнем ящике стола. Затем просмотрел остальные поздравления, кинул взгляд на елку, установленную в углу приемной. — Пока мы не начали работать — у меня есть поручения, сэр. Они касаются вас. Я достал две коробки из ящика. — Доктор перед отъездом просил меня передать вам это перед праздником, сэр, — я протянул коробку с лайковыми перчатками, которую Джон оставил в подарок шефу. — А это... пришло почтой на адрес клуба от анонимного друга. Бутылка французского шампанского, сэр. — Да-да! — дрогнувшим голосом отозвался он. — Догадываюсь, от кого. Вот мы с вами ее и откупорим сегодня, эту бутылку. Оценим, так сказать. До чая есть время на пару писем. Садитесь за машинку, Алан, я вам продиктую. Я тоже догадывался от кого шампанское — поперек этикетки шла надпись «С Рождеством» очень знакомым почерком, им же была подписана и коробка. В противном случае я не рискнул бы дать шефу глотнуть присланное непонятно кем. Впрочем, я сделаю глоток первым, в любом случае. Мало ли… После чая мы некоторое время работали — заканчивали все срочные дела, раз уж собирались отмечать праздник как подобает, и наконец сели за стол «по-домашнему», в обычных пиджаках. Лакеи привезли закуски и привычно испарились. — Интересно, как там Львенок встречает Рождество? — начал шеф «светскую беседу». — В Генуе тепло, и я полагаю, что елей там нет, скорее уж пальму встретишь. Но пальма для Пасхи. Думаю, сэр, мальчик получил много подарков, и лично, и по почте. А вам в детстве что дарили на Рождество, сэр? Книги? — Я даже не про климат. Католическая страна, Рождество празднуют с размахом. Что мне дарили? Ну, когда я был совсем маленьким, дарили игрушки. Я даже в них играл до определенных лет, можете представить меня с солдатиками? Они потом Шерлоку перешли по наследству. А потом, конечно, дарили книги. — Солдатики, сэр? Почему бы нет. Стратегия, а не тактика... да в общем-то и тактика — вполне представляю, сэр. Лет до... пяти? — До четырех, а потом я стал готовиться к школе, и игрушки мне заменили книги. Ну, с ними я знал, что делать. А так — стратегия, конечно. Но мне не хватало фантазии. Солдатики у меня изображали наши войска и французов, и мне быстро надоело играть в Ватерлоо, а пойти против исторической правды мне не хватало тогда ни фантазии, ни знаний. — Зато, вероятно, ваш брат играл в солдатиков иначе? Думаю, он разыгрывал локальные бои, брал в плен противников и допрашивал их, в том числе о них самих, фантазируя за обе стороны. Я прав, сэр? — Может быть, Алан. Дело в том, что при мне Шерлок играл редко, он все больше старался говорить со мной, мы ходили с ним гулять, я почти не видел его играющим — просто не успевал. Единственный раз, когда я застал его рядом с солдатиками, он просто сидел и смотрел на них. — Вполне его понимаю, сэр. Общение со старшим братом явно интереснее оловянных войн. Я как-то раз подарил сыну одной моей знакомой с похожим характером набор деревянных солдатиков, сэр. Резных, красиво раскрашенных — отличный набор. Так он, по словам матери, представьте, трех из них обернул материей, чтобы те изображали дам, и оставшиеся семеро проводили время в дуэлях из-за них. А одна «пара» потом поженилась. — Если успели пожениться, значит, мать — разумная женщина, иначе ребенку быстро запретили бы играть в солдатиков «неправильно». Мальчик, выходит, увлекался Средними веками? — Думаю, он начитался Дюма. Мать... да, была вполне разумна... впрочем, она и сейчас разумна, конечно. Давно ее не видел. Вероятно, сыграло роль еще и то, что она сама очень хотела иметь дочь. Могу я спросить, сэр, доктор ведь вернется четвертого? — Да, четвертого, — кивнул шеф. — Жаль, конечно, что не восьмого. Но пока таковы обстоятельства. — Да, сэр. Думаю, мы все это понимаем. Четвертое — тоже хорошо. Я только хотел спросить, сэр... какие у вас планы на тридцать первое число? — Да ровным счетом никаких. Какими они могут быть? — пожал плечами шеф. — Могу я обратиться к вам в таком случае с просьбой, сэр? С ответным приглашением? Я, конечно, не рискну позвать вас к себе, и понимаю, что шумные людные места не привлекают вас, сэр, но я помню, что несколько лет назад мы с вами как-то уже встречали Рождество в небольшом кабачке... помните, в Голландии? Такие небольшие кабачки есть и в Лондоне — и некоторые из них вполне приличные. — Да, я помню тот ресторанчик в Сохо, куда меня водил Джон, — мы синхронно вздохнули. Бедняга Питерс. — Маленькое новогоднее приключение? С удовольствием, Алан. — Спасибо, сэр. — Я позвонил, чтобы привезли горячее. — Вы не пожалеете. Я покажу вам очень уютный ресторан, всего на три столика. — Некоторое время я расписывал прелести тамошней кухни. — Когда-то я совершенно случайно набрел на этот ресторанчик. С тех пор иногда там встречаю праздники. — Видимо, в приятной компании? — Обычно в наиболее приятной — с самим собой. — А как же ваши милые дамы? — удивился мистер Холмс. Мда… Объяснять шефу, что замужние дамы обычно встречают праздники в семейном кругу, я не стал, чтобы не ставить его в совсем уж неловкое положение. — Ну... в этом ресторанчике очень домашняя атмосфера, сэр, а дамы... предпочитают блеск. Обычно. Впрочем, один раз мы оказались там в Пасхальный вечер с мисс Морстен. Доктор тогда уезжал с вашим братом расследовать что-то за городом. Сам шеф тогда ездил в театр с Айрин и Сесилом, думаю, он помнил. — Вы сидите, Алан, сидите... — когда мы закончили с основным блюдом, мистер Холмс внезапно поднялся из-за стола. Кажется, он понял насчет дам и праздников и слегка смутился. — Мы ведь не станем соблюдать все эти нелепые традиции насчет дня коробок и всего такого, правда? Думаю, уже можно. Он сходил в кабинет и вернулся в гостиную чем-то вытянутым, завернутым в праздничную оберточную бумагу и перевязанным лентой. И когда я снял всю эту мишуру, то оторопел, увидев лампу от Тиффани. Не вот прямо павлины и ирисы, вполне мужская такая лампа, но в фирменном стиле. — С наступающим, Алан. Надеюсь, вам понравится. — О... очень красиво. Спасибо, сэр, я... очень красиво. Она украсит нашу приемную. Тогда и я, сэр, с вашего разрешения. Я тоже вышел из гостиной и вернулся через мгновение со своим подарком. Я успел купить его утром и внести во внешний вид некоторые изменения, посетив гравера. В коробке лежал хрустальный графин для коньяка и три коньячных бокала; на каждом были выгравированы инициалы: на одном — шефа, на втором — его брата и на третьем — доктора. — С Рождеством, сэр. Надеюсь, следующий год вы будете пить уже из них. — Я, конечно, предполагал, что вы возьмете ее домой, но и правда... — начал мистер Холмс насчет лампы, но тут осекся, глядя на мой подарок. Надо было что-то сказать. — Практически, тут и есть мой дом, сэр. Рад, если вам мой подарок нравится так же, как мне ваш. — Очень нравится, Алан. И спасибо вам за ваше долготерпение. — Что вы, сэр, терпение проявляют, когда что-то неприятное или скучное. Я подвинул блюдо с фруктами ближе к шефу, откупорил шампанское и разлил по бокалам. Пригубил свой, потом протянул второй шефу. — Достаточно охладилось, сэр. С Рождеством. Пусть мечты сбываются. — Пусть сбываются. У всех нас. — Я думаю, сэр, у всех нас сейчас одна и та же мечта. А о чем вы мечтали в детстве на Рождество, сэр? — Сначала, чтобы мама была здорова, но эта моя мечта не сбылась. Потом, чтобы с Шерлоком все было хорошо. — И у вас никогда не было менее глобальной мечты? Ну, в дополнение к этим, например? Что-то такое... простое? — Нет. Я был уверен, что менее глобальные вещи мне и самому под силу. Скажите, Алан, а где другой подарок? — Простите, сэр? Обычно я всегда понимаю, что шеф имеет в виду — с полуслова, но сейчас был в замешательстве. — Но ведь вы купили графин сегодня? Я очень тронут, Алан, и даже с моим незнанием реалий я понимаю, чего стоило успеть сделать гравировку за столь короткое время в Сочельник. Но ведь наверняка до того, как я попросил вас разделить со мной праздничный вечер, вы собирались подарить мне что-то другое? Что это и куда вы это дели — мне любопытно. — Ох, — вырвалось у меня. — Я чуть не забыл. Одну минуту, сэр. И я снова метнулся в приемную. Думая только о графине с бокалами, я позабыл о первом подарке, который давно лежал у меня в столе. Это был набор, состоящий из ложечки для чайницы в форме виноградной лозы и такой же лопатки для торта и щипцов. — Заранее купил, вы правы, сэр, — сказал я, возвращаясь и вручая подарок. — О! Красота какая. Сколько у меня сегодня подарков, однако... Спасибо, друг мой. Ну, с меня тоже второй подарок, положу под елку в новогоднюю ночь, вернемся сюда из вашего уютного ресторана — и развернете. Идет? — Хорошо, сэр. У меня тоже был припасен еще и новогодний подарок. Так что и я положу сверток под елку тридцать первого. — Хорошо помню, как в детстве мы праздновали Рождество всей семьей — единственный раз в общем-то, — пустился шеф в воспоминания, — Шерлоку исполнилось уже три года, и его посадили за стол вместе со всеми. А мне было десять, и я уже наверняка знал, что подарки не появляются волшебным образом у нас под подушками, а их кладут туда мама с папой. Так что я понимал, кого благодарить, когда нашел у себя под подушкой «Графа Монте-Кристо». Я давно хотел эту книгу, у отца в библиотеке ее не было, я читал в школе и ужасно обрадовался подарку. А Шерлок спросил: «Почему ты так радуешься, Майки, это ведь даже нельзя съесть?» Самому ему тогда подарили шоколадных коней, и он тоже долго не ел их — жалел. — Ваша мама, сэр, была, видимо... ох, не люблю я все эти выражения о прогрессивных взглядах, но по сути так ведь оно и есть? Трехлетних детей не принято сажать за стол до сих пор. — Матушка, правда, придерживалась, как вы говорите, прогрессивных взглядов. Меня сажали за стол в праздники, сколько я себя помню. В раннем детстве я не задумывался над этим, а когда подрос — мама уже умерла. Ее не стало, когда мне едва исполнилось одиннадцать, и все последующие годы мы встречали Рождество с отцом и братом. Очевидно, хотя отец прогрессивных взглядов не придерживался, он понимал, что без брата я за стол не сяду, уйду к нему в детскую, а лишаться моего общества за столом не хотел. Так что Шерлок потом всегда присутствовал за трапезой. Может, в детской он бы ел спокойнее и съедал больше, но спорить с нашим отцом... никто бы не рискнул. — Даже вы, сэр? — Тем более я, Алан. Наш отец отличался очень непростым характером. Он был очень... взрывной, что ли. Мог накричать на любого, сердился из-за пустяков. При этом на меня никогда не повышал голоса, он очень меня любил, и мне не хотелось его огорчать или сердить. Он хотел иметь идеального сына — и получил его... до поры до времени. Думаю, в какой-то мере он завидовал моему умению никогда не повышать голоса. — Вы простите, что я спрашиваю о вещах, которые меня никак не должны касаться, сэр. Просто... просто у меня довольно долго, видимо, складывалось неправильное впечатление… я думал, именно ваш брат был всеобщим любимцем в семье. — Считай я так, то не стал бы рассказывать, Алан. Впрочем, мне очень сложно представить, что вы думаете, будто вас может не касаться что-то, касающееся меня. А мой брат не ходил у отца в любимчиках, увы. Шерлоку вообще не повезло в этом смысле — его вечно все сравнивали со мной. Будь мы совсем разными — было бы проще. Но на самом деле мы похожи, вы же знаете, так что нас сравнивали постоянно — в школе, в колледже... Он даже в университет поступил специально в другой, чтобы хоть там от профессоров не слушать, что сделал бы я на его месте в любой ситуации. — Что ж, раз меня это касается, сэр, я спрошу. Вам не кажется, что пора приступать к новому этапу в операции «возвращение Шерлока Холмса»? Я готов к действиям. — Ближе к весне начнем, друг мой. Знаете, Алан, бывает доверие и доверие. И это два разных... отношения. Видит бог, я очень люблю доктора Уотсона, и я доверяю доктору, в том смысле, что абсолютно уверен — никакую тайну он не выдаст и под пытками и всегда будет честен и откровенен со мной... но есть другая степень доверия, когда ты знаешь, что человеком все и всегда будет сделано именно так, как ты считаешь правильным, и для этого ему даже не нужно ничего объяснять. Таким абсолютным образом я доверяю только двум людям на свете, и как ни странно — мой брат тут на втором месте. Я никак не ожидал от шефа такой прочувствованной речи в ответ на мои, в общем-то, простые слова, и не сразу нашел, что сказать. — Судя по телеграмме, доктор ведь добрался благополучно? — спросил я наконец. — Думаю, да… — отозвался шеф, — чего тут добираться? Тем более, город ему знаком. Помните, они там провели как-то отпуск? Шерлок потому и выбрал Монпелье — приятные воспоминания. Ну и университет с его лабораториями, я думаю, роль сыграл. Надеюсь, брат не будет совсем уж скучать там... во всяком случае, прошедшие полтора года выдались насыщенными. Вот кто должен больше всех радоваться, что ситуация сложилась подобным образом, так это вы, Алан. Ведь не случись вся эта история с водопадом, и в Тибет, и в Персию пришлось бы ехать мне... ну и вам. Так далеко и надолго без вас я и без любых обещаний не рискнул бы отправиться. — Мы бы съездили, конечно, и вернулись благополучно, я уверен, но предпочел бы, чтобы ни вы, ни ваш брат не платили такую цену за успешное выполнение миссии. — Ну-ну... съездили бы... Да нет, вы, конечно, правы, Алан, я сам бы предпочел использовать подготовленные когда-то «легенды» лично, а не передавать полномочия брату. И не скажу, что это прибавило мне спокойствия — как раз наоборот, куда проще рисковать самому, чем подвергать риску близких. Но должен признать, что если бы, наоборот, Шерлок работал с окружением полковника, а мы с вами путешествовали по Востоку... боюсь, Алан, то ни он, ни мы не преуспели бы настолько, насколько нам это удалось. Так что, в какой-то мере, все сложилось удачно, хотя цена... да, очень велика. Вы ведь знаете, я не фаталист и предпочитал всегда надеяться сперва на вас, затем на себя, и уж только в-третьих — на судьбу. Но, вероятно, в данном случае судьба распорядилась правильно, и Шерлок принял верное решение, когда обстоятельства помогли ему тогда объявить себя мертвым. — А что такое, по-вашему, судьба, сэр? — я старался, чтобы мой голос не дрогнул после таких его признаний. — Случайность или совокупность наших поступков? — Судьба, Алан, — это такой заменитель понятия Господь. — Значит, и то, и другое. — В какой-то мере, я завидую людям искренне верующим. Но сам я даже в судьбу верю лишь в третью очередь... — А я даже не знаю, в какую очередь в судьбу верю я. Но мне кажется, что когда судьба — это своего рода аванс, им надо всегда пользоваться. Второго шанса уже не будет. — Вы еще очень молоды. Впрочем, вы, наверное, всегда будете таким, Алан. В отличие от меня... — Ну, я уже тоже не мальчик, сэр. И разве такая точка зрения зависит от возраста? Наверное, от личного опыта и рожденных им убеждений. — Наверное, оттого я и говорю — вы всегда будете таким. Вы молоды по сути. Я же с юности не молод. Вы ждете от судьбы хорошего, а я... любого. Но мы ведь с вами поможем судьбе, Алан? — Конечно, сэр. Это ведь вполне нам по силам, никаких сомнений у меня на этот счет нет. — Спасибо, Алан. Ну, что у нас после шампанского? Несите-ка коньяк. Джон Уотсон Кажется, я сидел на сундуке. Холмс все еще прижимался ко мне, и я не видел его лица, а только, как слепой ощупывал его плечи, гладил по волосам — с утра он их еще не помадил, или же не стал возвращаться к этой привычке, после всех странствий. Такие мягкие, немного взлохмаченные после сна. От него пахло не так, как я привык, и я чувствовал, что плечи его стали более мускулистыми, чем раньше. — Посмотрите на меня, — попросил я. Он только подался выше, уткнувшись лицом мне в шею, и я вздрогнул. — Господи! У вас усы? Плечи его затряслись от беззвучного смеха, и он все же поднял голову. — Почему у вас такое темное лицо? — продолжал я спрашивать невпопад. — Тут темно, милый, а я очень загорел за прошедшее время, — ответил он хриплым от волнения голосом. Я различал в полумраке черты родного лица, но еще и ощупывал, поглаживал — лоб, щеки, чуть дрожащие губы. И я потянулся к ним наконец. Если раньше я не мог поверить, что увижу моего дорогого друга, то теперь опасался сдвинуться с чертового сундука — вдруг Холмс исчезнет? — Вы совсем не изменились, — сказал он, когда мы наконец попробовали опять дышать. — Разве? — Совершенно такой, как я помнил, — он смотрел на меня с нежностью. — А вот меня сложно узнать, наверное? — Идемте на свет, — попросил я, — хочу посмотреть на вас. — Как звучит, родной, не находите? «Идемте на свет». Он легко поднялся, протянул мне руку и, когда я поднялся, обнял за плечи и ввел в комнату. Но я ничего не видел вокруг, смотрел только на него. — У вас виски седые, — протянул я с жалостью. — Маленькая плата за то, что я заставил вас с Майкрофтом пережить. Как он? — В добром здравии и в отличной форме, — ответил я. — Я недавно продал практику и окончательно перебрался к нему, так что он у меня под присмотром. Впрочем, мы приглядываем друг за другом в равной мере. Он улыбнулся, кивнул и опять обнял меня. — Джон, — прошептал он. Меня вдруг посетило острое чувство, которое называется дежавю. Именно так, с таким точно выражением он впервые произнес мое имя в давний осенний день на Бейкер-стрит, когда мы признались друг другу в чувствах. Меня еще в то мгновение посетила мысль, что я недостоин такой интонации, потому что именно так произносят «Ты еси». Но сейчас мое сердце возрадовалось, и страхи покинули меня вместе с глубоким вздохом. — Как вы добирались, дорогой? — спросил Холмс. — У вас такой вид, будто вы не спали и не ели в дороге. — Почти так и было. Я почему-то ужасно нервничал. Представляете, я забыл ваш адрес — чудо, что мне попался этот милый кучер, который худо-бедно понимал по-английски и знал вашего домовладельца. — Может быть, чудо и есть, — ответил Холмс, ласково целуя меня в лоб. Он уговорил меня немного отдохнуть и повел наверх, в спальню. Именно тут и находился французский балкон. Холмс слегка приоткрыл ставни, чтобы впустить свет. Я немного неуверенно скинул пиджак и сходил в ванную комнату, чтобы умыться с дороги. — Вода пока холодная, — предупредил Холмс, — я еще не топил котел внизу. Бриться я не собирался, хотел только смыть следы пребывания в поезде, так что мне хватило воды той температуры, которая текла из этих странных европейских кранов. Когда я вернулся, Холмс уже принялся одеваться. — Как вы договаривались с Майкрофтом насчет сообщения о том, что приехали? — спросил он. — Он говорил, что вы отправляете телеграммы на определенный адрес с одного и того же почтового отделения. И просил написать что-нибудь нейтральное. Я тут под именем доктора Джонса. Вы куда-то собираетесь? — Вы отдыхайте, не волнуйтесь, я быстро схожу отправить телеграмму — тут все близко, а потом загляну к папаше Миро и договорюсь с ним насчет завтрака, обеда и, главное, ужина с хорошим вином. — Я останусь тут один? — вырвалось у меня невольно. — Милый, что вас смущает? Вас никто не побеспокоит. Я запру вас на ключ, а вы бы легли и подремали. Господи, вы смотрите на меня так, будто я не настоящий. — У меня дикое чувство, будто я сплю. Например, работник в ресторане говорил, что вы играете на скрипке, а я ведь привез вашу. — Майкрофт хорошо обеспечил меня средствами, так что я позволил купить себе вполне приличную скрипку — уж очень соскучился по игре. — Холмс обнял меня и покрыл мое лицо быстрыми поцелуями. — Все хорошо, мой дорогой, это я. — Я не усну, пока вы не придете. — Хорошо, осмотритесь пока, — он надел пиджак и еще раз поцеловал меня. Странно, эти поцелуи меня скорее успокаивали. Будь нам лет по тридцать, до исполнения ли условий конспирации нам сейчас было? Но когда тебе уже около сорока, а полтора года ты жил, как монах, тело твое еще должно очнуться после вынужденного воздержания. Эти «медицинские» размышления странным образом вернули меня на твердую почву. Когда Холмс ушел, я разобрал вещи, оставив подарки в чемодане, достал только скрипку и пошел осматриваться. Удивительно, но в доме царил порядок. На первом этаже находились прихожая, гостиная, кухня, а еще, как ни странно, комнатка с душем. Вторая дверь вела в садик, окруженный высокими стенами. Садик оказался ухоженным, и я посочувствовал Холмсу — прежде он никогда в жизни не стал бы возиться с цветами, но, видно, ему просто необходимо было хоть чем-то себя занять в свободное время. Интересно, где он купил скрипку? Не в Монпелье же? Наверное, он имел возможность выезжать из города. Честно говоря, мало кто узнал бы его в загорелом усатом господине. В гостиной в углу стояла чугунная печка. Забавная штука — она, должно быть, нагревалась очень сильно, а дымоход тут проходил внутри помещения и тянулся через оба этажа. Возле печки стояли два кресла, а в стороне, у окна — стол со стульями (я положил на него привезенную скрипку). Вообще гостиная выглядела полупустой. В старинном застекленном шкафу чего только не лежало на полках — и кое-какие книги, и футляр со вновь приобретенной скрипкой, и посуда. Судя по состоянию ковра, на котором стояли кресла, уборщица сюда приходила — и регулярно. Я поднялся в спальню, поправил постель на широкой кровати, разулся и прилег. Я лишь на минуту закрыл глаза, и, казалось, тут же открыл их, слыша, что внизу что-то происходит. Обнаружив, что укрыт пледом, я понял, что это Холмс вернулся. Подойдя к лестнице, я услышал два голоса — один принадлежал моему другу, а второй — какому-то мальчику. Разумеется, я не понял ни слова, но мальчик что-то спрашивал, а Холмс отвечал весело. Наконец хлопнула входная дверь. — Вы уже проснулись, мой дорогой? — раздался вопрос. — Кто это был? — спросил я, быстро спускаясь вниз. — Это внук папаши Миро. Хороший мальчик. Он помогал мне принести продукты и спрашивал, неужели я сам буду готовить завтрак? — А вы будете готовить? — удивился я, глядя на накрытый стол. — За прошедшее время я научился кое-что готовить, — не без гордости заявил Холмс, — уж с омлетом я справлюсь. Нас снабдили свежими круассанами и маслом. А еще шампиньонами, молоком и яйцами. И он, правда, приготовил замечательный омлет с грибами и ветчиной, которая нашлась у него в запасах. Мы позавтракали и уселись у печки, раскурив трубки. Будь тут камин, это вообще напоминало бы Бейкер-стрит.***
Утром следующего дня я встал с постели, отогнул занавеску и выглянул на свет божий. Кажется, я начинал верить в реальность происходящего. Солнце уже поднялось достаточно, чтобы лизнуть крышу дома на противоположной стороне улочки. Ставни окон были закрыты. Я обернулся и посмотрел на кровать. Холмс еще спал. Доковыляв до постели, я скинул халат и нырнул под одеяло. Осторожно, чтобы не разбудить Холмса, приподнял свою подушку, сел и взял с тумбочки одну из его путевых тетрадей. Она не касалась Тибета, там рассказывалось о путешествии по Индии до Калькутты. Холмс подарил мне эту тетрадь в числе прочего на Рождество. Я пока что не вчитывался в записи, решив оставить это на потом, когда вернусь в Лондон. Пока что я рассматривал зарисовки, поражаясь, что Холмс так долго скрывал свой талант. Особенно мне понравился старик в чалме — в портрете не было отточенной техники Питерса, но резкими штрихами хорошо передавался характер человека. Я успел посмотреть всего несколько страниц, когда Холмс пошевелился, проворчал что-то невнятное, забрал из моих рук тетрадь и отложил на свою тумбочку. — Доброе утро, — улыбнулся я. — Который час, Уотсон? — Не знаю, но уже утро. Солнышко светит, — усмехнулся я. — С Рождеством, дорогой. — С Рождеством, — Холмс потянулся ко мне, и мы поцеловались. Легли мы вчера очень поздно — встречали праздник. Сперва сами жарили мясо — отменные стейки получились, прочее доставили из ресторана. Мы славно поужинали, а потом, наплевав на традиции, обменялись подарками, и я сразу спрятал в чемодан тот, что предназначался для Майкрофта. Потом мы долго разговаривали, как и днем, впрочем, и Холмс, по моей просьбе, поиграл мне на скрипке — на скрипках, точнее, и, спасибо Мендельсону, и да простит нас Новорожденный, мы наконец-то согрешили, так что легли очень поздно, а сейчас оба, кажется, чувствовали давно забытый дискомфорт. — Нам бы стоит выйти в люди, как думаете? — спросил я. — Позавтракаем у папаши Миро и договоримся об ужине. Останется только придумать причину, — хитро подмигнул Холмс, — почему я не уведомил сразу о том, что гость останется у меня. — Вот черт, ведь у вас внизу нет дивана! Мы скажем, что я пребывал в полной прострации, — скорчив скорбную мину, ответил я. — Приехал ведь чуть живой. Если бы вы не вызвали меня телеграммой, бог знает, как бы я вообще пережил свою утрату. Что мы делали? Мы разговаривали. Вы меня утешали, призывали жить дальше. Холмс покосился на меня. Насчет прострации, собственно, я не погрешил против истины, пусть даже она была вызвана совсем другой причиной. — Ну да, а потом я уложил вас в постель, а сам остался внизу, в кресле? — рассмеялся Холмс. — Разве мы с вами не ночевали иногда на одной кровати в деревенских гостиницах? И никто нам вслед косо не смотрел. В этом есть что-то особо неприличное для французов? — Ну, когда нет выбора — ничего особенного, но ведь, в нашем случае, нормально было бы уведомить хозяина о планах. Просто нам это не пришло в голову. Конспираторы... Узнает Майкрофт — головы нам не сносить. — Теперь, когда я немного пришел в себя, попросим. Вы просто были слишком обеспокоены моим состоянием. Так и скажите этому вашему французу. Приведя себя в порядок и одевшись, мы наконец-то высунули носы за дверь. Несмотря на зиму, в солнечный и безветренный день тут было тепло — относительно, конечно. Народу на улицах было немного — возможно, многие посещали храмы. До дома Холмса хорошо доносились колокола Кафедрального собора. Месье Миро встретил моего друга радушной улыбкой. Он что-то сказал, и Холмс мне сразу перевел: — Месье Миро рад меня видеть и спрашивает, как зовут моего друга. — Доктор Джонс, — представился я с вымученной улыбкой. Холмс бросил на меня быстрый взгляд, поражаясь, видимо, проснувшимся у меня актерским дарованиям, но ничего не сказал. Месье Миро пригласил нас за свободный столик и принялся договариваться насчет меню ужина. Видимо, Холмс через внука что-то передал ему насчет «обстоятельств» своего гостя, к тому же у меня на лацкане пиджака все еще была нацеплена траурная ленточка. Месье Миро любезно осведомился, хотелось бы мне поужинать в ресторане или лучше, если блюда доставят к моему другу? — Если можно, дома, — ответил я вяло, всем своим видом показывая, что пока не в силах выносить праздничные толпы. Потом Холмс попросил у хозяина дополнительные пледы или одеяла, и француз хлопнул себя по лбу. — Вы спали в кресле, месье Сигерсон? Почему же вы сразу не сказали мне? Вечером же привезут диван! Но Холмс попросил походную кровать, ссылаясь на то, что я вскоре уеду обратно в Лондон, а диван будет напоминать ему лишний раз о вынужденном уединении. — Я уверен, что ваш друг обязательно вас навестит снова, — ответил папаша Миро. Но тут принесли наш заказ: кроме кофе и традиционной выпечки, еще и омлет по-французски. Хозяин пожелал приятного аппетита и отошел. — Он ведь, в некотором роде, свой? — спросил я. — Он не знает, кто вы, но полагает, что вы не просто какой-то норвежец, видимо? Или ваша работа в университете — достаточно хорошее прикрытие? — Он свой в том смысле, что хороший человек и симпатизирует мне. Когда я только приехал сюда, на меня навалилась вдруг тоска. Такой знакомый мне по той нашей поездке город, да так близко к дому... ну, если сравнивать с пунктами моих путешествий — просто рядом. И я засел в доме, даже не поехал в университет. И на третий или четвертый день он пришел ко мне с просьбой — не послежу ли я пару дней за его младшим внуком, пока он с женой, дочерью с зятем и старшим мальчиком (именно он помогал мне вчера) съездят к кому-то в гости. Ну, как откажешь хозяину... За два дня я пересказал малышу пяти лет — уж не знаю, почему семья не взяла его с собой — все сказки, которые в детстве сочинял для меня брат. И как-то пришел в себя. Я едва не взял Холмса за руку. — Надеюсь, что скоро все это закончится. Хотя бы относительно скоро. — Самое тяжелое в том, что от нас с вами ничего теперь не зависит. Придется ждать, пока брат... а он не торопится. — Он торопится — насколько это возможно, дор… — запнулся я, — дорогой Сигерсон. Неужели вы думаете, ему не хотелось бы, чтобы вы поскорее вернулись? Он очень скучает по вам. — Не сомневаюсь, конечно. Но у него выдержка как у индийского слона... у меня столько нет. Брат будет делать все медленно и осторожно. — Потерпите, дружище. Не желай так наш общий друг вашего возвращения, он бы давно выправил мне документы и отправил к вам в эмиграцию. Но разве ж он сможет без вас? — Да он и без вас уже не сможет. Только о вас и пишет все эти месяцы, что я тут. Да и вы ведь, старина Джонс, уже не бросили бы его. Ведь так? — Разорваться я бы тоже не смог. Так и выходит, что нам всем надо потерпеть еще какое-то время. Чтобы ничье сердце не осталось бы разбитым. — Да это я так, ворчу просто... — Холмс улыбнулся одними губами, — уж и поворчать нельзя? Он несколько раз за это время предлагал мне уехать с вами и даже сказал, что готов уехать следом, если я решу, что так лучше. Я отказался, даже не спросив вас... — Да я бы ответил то же, что и вы.***
Непростая получилась неделя — первые дни мы оба пребывали будто в угаре, но ближе к Новому году стали чувствовать глубокую неудовлетворенность краткостью свидания. Наши разговоры становились все откровеннее и серьезнее, и я рассказал Холмсу, что, на самом деле, произошло между мной и Майкрофтом, когда тот ездил во Флоренцию, как мы, было, дружески сошлись с Греем, а потом опять наши отношения стали прохладными. «С Майкрофтом нелегко, я знаю, — Холмс неожиданно посочувствовал и мне, а не только брату, — но вы потерпите, дорогой. Когда я вернусь, все наладится». Говорили мы и об Айрин, Мэри и Львенке. Мэри писала Майкрофту, но от Айрин и Сесила не было ни строчки, ни привета. — Полагаю, Айрин догадывается, что я жив, — сказал Холмс. — Вы думаете? — Уверен. Я предполагал, что она обидится. Для Майкрофта, конечно, это плохо, но для Айрин, вероятно, так лучше. На двух стульях усидеть невозможно. А вам-то Мэри пишет? — Пишет, — кивнул я. — Отвечать ей мне, разумеется, непросто, но я стараюсь. Что ж, они там замечательно устроились. В оставшийся до школы месяц Сесил занимался итальянским — Айрин нанимала ему учителя. Поначалу мальчику было непросто в новой школе, но после занятий он все-таки возвращался домой. До начала занятий Айрин успела обойти и объехать с ним все улицы вокруг виллы и школы, так что он хорошо запомнил маршруты, но по утрам он все-таки ездит на уроки в экипаже. Впрочем, многие мальчики тоже приезжают на занятия, и, вообще, Львенок, по сравнению с одноклассниками, оказался очень самостоятельным и решительным молодым человеком. — В общем, Мэри рассказывает в основном о ребенке, я понял, — кивнул Холмс, доставая папиросы. Тридцать первого я уже днем собрал все вещи. Уезжал я первого ближе к полудню, и не хотелось утром суетиться почем зря. Мы не пошли в ресторан, а встречали Новый год дома. Месье Миро, наверняка, посчитал, что я так и не воспрял духом. Мы решили провести новогодний вечер наверху, сидели прямо на кровати, расставив вокруг на подносах бокалы, бутылки и сыр. Холмс, впрочем, больше курил, чем пил или ел. — Нет, не только. Конечно, Мэри не пишет о совсем уж личном, но, судя по всему, им обеим в Генуе понравилось. Они изучают город, понемногу заводят знакомства — их «легенда» ни у кого не вызывает вопросов: верных вдов в Италии уважают, как я понял, а то, что Айрин выписала из Франции одинокую кузину, тем более ни у кого не вызвало вопросов. — Вернусь — сам напишу Айрин. Надеюсь, она простит и нас с Майкрофтом... со временем. Интересно, как прошли у брата эти праздники, рискнул он позвать Грея, как вы советовали, или нет. Напишете мне, что он вам расскажет, хорошо? — Обязательно. Я уверен, что они и Рождество отметили и сейчас встречают Новый год. Надеюсь, когда я вернусь, Майкрофт не сделает вид, что «ничего не было». — Я смотрю, вы реально стали лоббировать интересы Грея, — усмехнулся Холмс. — Помиритесь с ним, Уотсон, я не стал бы возражать, если бы вам удалось подружиться с ним, правда. А там, глядишь, удастся и мне. Грей, в сущности, хороший парень. И нет, обсуждать его мы не станем. Как думаете, теперь Майкрофт отпустит вас сюда на Пасху? — Да я не ссорился с Греем, в том-то и дело. И даже готов попробовать выяснить отношения, но, боюсь, он не захочет. — Я улыбнулся. — И да, его мы обсуждать не станем. Насчет Пасхи не могу сказать, милый, но летом я начну бунтовать, если что. — Я сам напишу брату, попрошу. Скажу, что если не отпустит вас хотя бы летом, то я впаду в полное отчаяние... даже прикидываться не придется особо. А вы потом, когда станете описывать всю эту историю, упомянете, что мы за время моего отсутствия встречались всего два-три раза и так страдали, что... ваши читательницы обрыдаются, — резюмировал он довольно желчно. — Вот не думаю, что моим читательницам стоит знать что-либо о наших с вами страданиях, — покачал я головой, беря его за руку. — И не надо отчаиваться, любовь моя. — Неделя — это так мало, Джон, — тихо произнес Холмс. — Особенно когда впереди еще много других, пустых недель. А читательницы — да что читательницы? Они же понимают, что люди, в любом случае, скучают по своим друзьям. Даже если не напишете прямо — сами додумают что угодно. — Недели мало, да, — я убрал поднос на свою тумбочку, подвинулся ближе, обнял Холмса и уложил его голову себе на грудь. — Но хорошо, что она была. Куда хуже, если бы ее не было. — Знаете, а я уже и не верил, что вы приедете. Майкрофт определенно обещал мне в мае, что мы с вами встретим Рождество вместе, но ничего конкретного ни вы, ни он ведь не написали. А спросить я боялся. Так что двадцать четвертого уже решил, что... ну, почему-то не вышло. — Это все Майкрофт и его любовь к сюрпризам, — хмыкнул я. — Кажется, я уподобляюсь Грею и все реже возражаю вашему брату, а стоило бы. — Подождите уж, пока я вернусь, тогда и начнете снова возражать. А пока... жалко его. — Знаете, я, наверное, напишу, что ничего не знал о том, что вы живы, — сказал я неожиданно даже для самого себя. — Как это — не знали? — закашлялся Холмс. — Ну вот так, не знал. Потому что я ведь никогда не писал, что меня связывают с Майкрофтом близкие отношения. — Ну, лет через пятьдесят, может, люди и не задумаются... но сейчас же все знают, что вы его врач. И потом... а я не буду выглядеть при этом откровенным эгоистом? Несколько лет не давать о себе знать лучшему другу... и что я делал, кстати, эти годы? От наркомании лечился? — Путешествовали. Ну, пришлось вам скрываться, что ж теперь? Конечно, многие знают, что я личный врач Майкрофта, но в рассказах я об этом никогда не писал. Если Ее Величество спросит, было ли мне известно, что вы живы, ей мы скажем правду, — улыбнулся я. — В общем, оставаться мне в веках сухарем и эгоистом. А вам — всепрощающим ангелом. Или напишете, что дали мне в нос за такое вопиющее поведение? — засмеялся Холмс нарочито громко. — Ни за что, — я поцеловал его в лоб. — Не надо так нервничать, дорогой, можно ведь вообще не писать этот рассказ. Достаточно, если газеты протрубят о вашем воскрешении. — Газеты — дело нынешнее, — вздохнул он, успокаиваясь, — а я, представляете, стал серьезно относиться к тому, что о нас с вами будут думать и через сто лет. Вы на самом деле отличный писатель, дорогой. Не будь эти рассказы про меня, я все равно читал бы их с интересом. Так что придется вам извлечь меня из водопада и как-то объяснить мое отсутствие. А все остальное — на ваше усмотрение. — Не подлизывайтесь, — рассмеялся я. — Вот вернетесь — обсудим, как вас извлекать. Я придумаю пока только детективную составляющую. — И вовсе я не подлизываюсь. Уж нельзя и правду сказать? — делано возмутился он. — Вот вернетесь — я вам напомню, когда в очередной раз вы станете критиковать мой мелодраматический стиль, — фыркнул я, укладывая Холмса на обе лопатки. Что ж, я нащупал тот шутливый тон, который помог нам продержаться до того времени, как мы, уставшие после последней нашей ночи, уснули наконец. Утром я проснулся раньше Холмса и зачем-то обошел дом, выкурил сигарету на пороге двери, ведущей в садик, потом сам растопил плиту и поставил на нее чайник, окинул взглядом гостиную, вздохнул и поднялся наверх. — Еще только семь, — проговорил Холмс, бросая взгляд на часы. — Да, но я не хочу спешить, — ответил я и прилег рядом. — Мы спокойно позавтракаем — и вы тоже! — Жан приедет за мной в одиннадцать. Жаном звали того самого кучера, который спас меня в день моего приезда. Однажды мы все-таки проехались с Холмсом по городу, воспользовавшись услугами этого славного малого, и я заодно договорился с ним, что он отвезет меня первого на вокзал. Я боялся сказать что-нибудь лишнее, чтобы не расстроить Холмса. Конечно же, он бы не поехал меня провожать — я бы ни за что не подверг его нервы такому испытанию. Мы как-то нарочито не торопясь стали готовиться к моему отъезду. Когда я брился, Холмс стоял позади меня, прислонившись к косяку, и смотрел на мое отражение в зеркале. И это опять напомнило мне первое наше утро. Я еще раз проверил багаж, и Холмс заодно положил мне в чемодан коробочку с белым тибетским шарфом-кхата, который ему надел на шею сам далай-лама, — попросил сохранить до его возвращения. Мы приготовили завтрак, то есть разогрели кое-что, доставленное из ресторана еще вчера, и долго сидели за столом, стараясь говорить о ближайших планах: как я приеду в Лондон и сразу дам телеграмму, а потом как можно скорее напишу. Мы будто шли по тонкому мостику, боясь сорваться, и потом стояли, обнявшись, молча, напитываясь друг другом, пока снаружи не постучал Жан. Холмс отпрянул от меня и распахнул дверь. — Дайте мне знать, когда доедете, дорогой Джонс, — сказал он, беря мой чемодан и передавая кучеру. — Обязательно, старина Сигерсон, — ответил я, крепко пожимая ему руку. Мы с Жаном завернули за угол дома и пошли к экипажу. Я не знаю, смотрел ли мне вслед Холмс, я не рискнул обернуться. Майкрофт Холмс Мое рождественское безумие продолжилось. Я заказал такой же бокал — четвертый, и на нем выгравировали инициалы Грея. Другой подарок был мной уже давно куплен и лежал до поры в ящике стола, завернутый в праздничную бумагу. Все эти дни я ночевал в клубе, так и не ушел ни разу домой, и Алан, конечно, тоже все время оставался со мной, лишь тридцатого утром он на два часа уехал, очевидно, чтобы устроить все. Тридцать первого мы работали весь день, потом выпили чаю. Сразу после чая я ушел в спальню и вышел через полчаса, уже переодевшись. Грей за это время тоже сменил костюм на сюртук. — Вы прекрасно выглядите, сэр, — улыбнулся он, — всегда завидовал вашему умению носить любую одежду так, словно она вам привычна. Едем? Я кашлянул: — Вот уж нашли чему завидовать, Алан. Невольно я окинул взглядом его фигуру. Может, я как-то там и ношу одежду по-особенному, но на мне сюртук так никогда не будет сидеть. — Едем. — Только... нам придется взять кэб, сэр. Ваш экипаж привлек бы слишком много ненужного внимания. — Конечно, Алан. К кэбам я успел привыкнуть за прошедшее время. Мы доехали до нужной улицы и зашли в ресторанчик. Нас уже ждали. Хозяин пожал Алану руку, поклонился мне и провел нас к местам. Зал, если его можно так назвать, был очень мал, на три столика. Мы сели за самый дальний. На столе стояли свечи и еловая лапа в вазе. Хозяин принес вино и ананас, нарезанный кусочками и выложенный в виде птицы. — Я взял на себя смелость заказать ужин заранее, сэр. Надеюсь, вам понравится, — Алан развернул салфетку. — Понравится, уверен. А место милое, вы правы. Я чувствовал себя иначе, чем в том ресторане мадам-француженки. Тут некого было разглядывать, некому было и разглядывать нас. Мы оказались почти в замкнутом пространстве, и я пока не мог определить, нравится мне это или нет. И все-таки пахло ананасом, свежей хвоей и горячим воском. — Тут спокойно, — заметил Алан. — Один столик останется пустым, за вторым встречает Новый год пожилая семейная пара. Это ресторан для своих. Столики приходится заказывать очень заранее. Сегодня вы мой гость. Я очень рад, что вы приняли мое приглашение, сэр. — Я тоже рад, что его принял, — улыбнулся я. При этом подумал, что Шерлок и Джон сейчас наверняка сидят в ресторане «У папаши Миро». Рождество они, конечно, встречали дома, а сегодня могли и в «свет» выбраться. — А что за человек здешний хозяин? — спросил я. — Хозяйка, сэр. Ее муж — всего лишь ее муж. А она дочь прежних владельцев, и хотя, конечно, официально собственник именно муж, но на самом деле распоряжается всем она. Этот ресторанчик тут уже более ста лет, сэр. Муж хозяйки — отличный повар, она даже говорит, что он женился на ней, чтобы иметь возможность готовить тут. — Что ж, они, можно сказать, нашли друг друга. Надо же, а я никогда не слышал раньше об этом месте. Как вы думаете, Шерлок о нем знает? — Знает, сэр, — уверенно кивнул Грей. — Я видел его тут один раз. Мы сделали вид, что незнакомы, поскольку он, думаю, был тут по делу... он беседовал тут с дамой. — С дамой? С кем это он? Не с клиенткой же? — Ну, честно говоря, я не выяснял, но решил, что именно с клиенткой. Зачем иначе вести ее сюда? Хотя, конечно, она могла быть свидетельницей... поскольку это все никак не угрожало вам, я не стал наводить справки. Я очень удивился этому замечанию. — А чем мне это могло угрожать, Алан? — Ничем, сэр, я потому и не стал ничего уточнять. Зачем мне вмешиваться в то, что меня не касается? Если бы я посчитал, что это как-то заденет вас, я бы все выяснил, чтобы ответить, по крайней мере, на ваши вопросы, если бы они возникли. — А чисто из любопытства: дама в смысле женщина вообще или леди? Вы же наверняка определили, кто она такая, даже при мимолетном взгляде? — Ну, конечно, не настоящая леди, но и явно не горничная или что-то такое... Замужняя, сэр, лет тридцати, думаю, что она жила в Лондоне, почти уверен в этом — погода была влажной, а шляпа дамы почти не пострадала к вечеру, хотя ботинки она успела слегка промочить. Вряд ли она приехала издалека. Я никогда ее раньше не видел, а будь она вхожа в высший свет или близка к нему, я узнал бы ее. — Стало быть, или правда клиентка, чье дело затрагивало интересы мужа, или свидетельница. Что же это мы, Алан? Забыли, зачем тут? Скажите первый тост. — С удовольствием, сэр, — Алан поднял бокал. — Первый тост за то, чтобы этот год унес с собой все плохое. Год выдался не самым легким, и я рад, что он позади. И пусть следующий принесет нам радость, сэр, и пусть у вас, и у каждого, кто вам дорог, в новом году исполнится самое заветное желание. — Спасибо, друг мой. «Интересно, какое у него самого-то заветное желание?» — подумал я машинально, при этом с улыбкой разглядывая лицо своего помощника. — А куда вы дели свою зеленую бороду, Алан? — Я ее сбриваю, сэр, каждый вечер и каждое утро, — ответил он совершенно невозмутимо, — так как она недостаточно зеленая, чтобы нравиться вам. Куда менее зеленая, чем эта еловая ветка. Ну да, он понятия не имел, что я имею в виду, но раз шеф спросил, то ведь что-то надо отвечать. — Но вы, знаете, хорошо конспирировались все эти годы, — продолжил я тем же серьезным тоном. — И даже сумели омолодиться. И правда — а что еще ждать от волшебника? Интересно, насколько хватит его невозмутимости? — Волшебники, сэр, всегда выглядят такими, какими простые смертные их хотят видеть. Если, по-вашему, борода у волшебника зеленая, то, несомненно, так оно и есть. Усы тоже, сэр? — Нет-нет, усов у вас не было. — Я не выдержал и рассмеялся. — Просто вы сказали о самом заветном желании, и я вспомнил сказку, которую когда-то очень давно рассказывал Шерлоку. Там был волшебник с зеленой бородой, который исполнял заветные желания. Помните то письмо Шерлока? Я, в сущности, рассказывал ему сказку о нас двоих. Он знал, что никто больше не напишет такое, и я пойму, что весточка пришла от него. — Честно говоря, я один раз слышал об этом волшебнике, сэр, но не придал значения этим словам. Когда… — он запнулся, но продолжил, — когда вас ранили, брат не отходил от вашей постели и попросил меня привезти с Бейкер-стрит шкатулку. Честно говоря, я подумал тогда… — Что в ней шприц, — кивнул я. — И это, видимо, читалось у меня на лице, потому что он стал говорить, что это очень-очень важно, и там лежит подарок от волшебника с зеленой бородой, который только один может спасти вас. Мне захотелось поверить, что это правда, и я привез шкатулку. Думаю, я знаю, какое желание загадал волшебнику ваш брат, сэр. — Да, конечно, — кивнул я и взял бокал. — Но раз вы пожелали исполнения самого заветного всем, кто мне дорог, то и себе тоже. За это, Алан. — Второе Рождество за неделю, — отчего-то пробормотал он, давая знак хозяину. Через пару минут на столе стояли первые блюда. — Телячьи языки в желе из куриного бульона с хересом, сэр. А это мясной рулет с черносливом внутри — хозяину очень удается это блюдо. И креветки, отваренные в травах и ананасовом соке. Вино тут наливают сами, позвольте мне поухаживать за вами, сэр. — Это заведение вы сперва назвали кабачком, — хмыкнул я. — Хороший кабачок, мне нравится. — Повар тут любит эксперименты... в меру. Я часто провожу тут воскресные и праздничные вечера. Что-то неопределенное промелькнуло в глазах Алана, когда он это сказал. Берти утверждал, что глаза у моего секретаря имеют, по большей части, или меланхоличное, или скорбное выражение. Насчет скорби — это преувеличение, конечно, но слегка грустные — это верно. «Если бы я его не побаивался немного, как всякого не в меру скрытного человека, — усмехнулся как-то Берти, — я бы встречал его шуткой: «О чем сегодня скорбим, мистер Грей?» — Ваш тост, Алан. Ваша очередь. — Мы еще не выпили за здоровье Ее Величества. — Определенно. Мы подняли бокалы за нашу королеву. — Но это общий тост, — сказал я, — так что все равно ваша очередь. — Я учту, и пока вы оцениваете мясной рулет, я придумаю тост, сэр. Вам нравится мясо с черносливом? Мы никогда не заказывали такое в клубе. — Если бы вы не сказали, я бы не поверил, что он тут есть, а у меня к нему предубеждение. Но скорее к запаху чернослива, чем ко вкусу. А пахнет специями, так что все замечательно. — Такой рецепт, сэр, фирменный для хозяина. Вашему брату тогда, похоже, понравился... во всяком случае, блюдо с этой закуской первым опустело у них, и не думаю, что все съела дама. Мне оттуда было не очень хорошо видно, — указал он на столик в углу. — Ему как раз нравится, это верно. А я вот не помню, откуда у меня такая настороженность к черносливу. Но ваш знакомый повар меня, кажется, переубедит. — Приятно слышать, сэр, я слегка опасался, что вам не понравится. Но мясо становится таким нежным из-за слив, что отказаться от них в рецепте невозможно. А предубеждение у многих из детства, когда отвар чернослива давали, простите, в медицинских целях. И потому именно запах его у многих ассоциирован с чем-то лечебным, хотя дети обычно не помнят, с чем. А вашему брату, думаю, его не давали, телосложение ведь не то... он и в детстве был таким... недобирал массы, наверное? — Да, это всегда была проблема — накормить его как следует. Он из тех, кого любое переживание лишает аппетита. — Неужели не было такого блюда, которое ему нравилось бы больше других? — Ему нравился творог. И вообще все с творогом. Особенно, когда он мягкий и такой... взбитый, что ли? — Вы ведь росли в загородном поместье, сэр, я знаю. Думаю, недостатка в твороге не было. У нас в школе, сэр, держали всего одну корову, и молока хватало только для чая. Я творог впервые попробовал уже у вас на службе. — Господи, ужас какой, — вырвалось у меня. — У нас творога, конечно, было вдоволь, но знаете... Считается ведь, что ребенок должен есть все, что дают, не капризничать, и вообще, баловать в еде не приветствуется. Пока мама была жива, строгого воспитания не придерживались. А потом... Хотя когда Шерлок учился в школе и я его навещал — вот тогда я его баловал вкусным. — У нас в школе все ели, что дают, но, конечно, в дни посещения ученикам привозили разное... впрочем, наш директор запрещал оставлять гостинцы дольше, чем до среды, так что все съедалось побыстрее. Если кому-то привозили много, то он даже угощал окружающих. Я знал, что Алан — сирота, и вряд ли его навещали, значит он бывал в числе угощаемых. Как-то с еды мы перешли к невеселым воспоминаниям. Но тут, к счастью, дошла очередь до креветок. — Очень нежный и пикантный вкус, — одобрил я. — Живыми готовили — сразу чувствуется. — Здешний повар — настоящий мастер. Я даже как-то думал пригласить его покулинарничать в клубе... но он не любит готовить много одного и того же, на всех джентльменов, говорит — блюдо надо готовить только для гурманов. У меня созрел тост, сэр. — Грей поднял бокал белого вина: — За мастеров своего дела, за каждого, кто в своем деле на высоте. — Прекрасный тост, Алан. Мы могли бы иногда приезжать ужинать сюда, если, конечно, вы не сделали исключение для вашего любимого места только ради Нового года? — Что вы сэр, я буду счастлив ужинать тут с вами в любой день. Если вам понравился этот столик, то он всегда окажется наготове. Или можете выбрать любой из трех. Я выбрал сегодня этот, потому что хотел вам рассказать, что за ним сидел ваш брат с дамой, вы меня просто опередили вопросом. А сам я обычно сажусь вон там, в углу. Но вы можете выбрать любой столик, и он всегда будет вас ждать. — Да тут везде уединенные уголки в своем роде. А почему вы выбираете именно тот столик? — Он самый маленький, а я обычно прихожу сюда один. За этим столом можно сидеть хоть вчетвером, а там помещаются только двое. Кадка с растением отгораживает место. При большом желании, конечно, и там можно сидеть втроем или вчетвером, но будет тесно, мне кажется. Я посмотрел на столик в углу, представил себе там Грея. Одного. У меня не слишком богатое воображение, в отличие от Шерлока, но представил я так, как будто сам там сижу, и увидел весь зал, представил себе людей, которые пришли сюда с друзьями, любовниками, любовницами, пришли не просто так, а потому что место располагает к уединению — не одиночеству, а именно уединению. И началось... «Если я захочу сидеть с ним за тем столиком — не окажется ли это вторжением в его частную жизнь? Или он, напротив, хотел бы изменить этой своей привычке, раз уж будет приходить сюда не один? Не допущу ли я бестактность, если попрошу иногда приглашать с нами Джона?» До меня вдруг окончательно дошло, что Грей совершенно одинок. Что кроме, в общем-то, гениального, но местами недалекого шефа, у него никого нет. Я сидел, нахмурившись, разглядывая креветку, и чувствовал, что эти откровения будут стоить того, что я струшу и не решусь сегодня подарить бокал. — Мои слова натолкнули вас на мысль о тайных встречах тут с кем-то... по делу? — нарушил затянувшееся молчание Алан. — Хозяева не подведут, если это будет исходить от меня. Но я никогда не использовал этот кабачок в служебных целях, сэр. — Нет, я думал вовсе не об этом. Никаких деловых встреч тут не будет. Алан кивнул. — Прошу прощения, сэр, я должен отойти на кухню, чтобы сказать насчет горячего. Уже ведь пора? Я посмотрел на часы. — Это зависит от того, где именно мы будем встречать Новый год — тут или в «Диогене»? Скорее всего в клубе, полагаю? — Как вы захотите, сэр. В любом случае, ждать с горячим до полуночи мы не станем, ведь так? А отведать тут ягненка в прованских травах вы просто обязаны. — О! Определенно, от такого я не откажусь. Но шампанское в полночь мы все-таки выпьем в клубе, я думаю. — Очень хорошо, сэр. Новый год придет к нам... домой. Он встал и пошел на кухню распорядиться насчет ягненка. «Почему все-таки я такой трус? — сидел и вяло философствовал я. — Вернется Джон — посекретничаю с ним». Если он, конечно, будет вообще настроен на разговоры. Десертом послужил компромиссный вариант между сыром и коньяком, принятым для мужчин, и женскими пирожными и кремом: Алан велел приготовить нам вишню в ромовом сиропе со сливками и шоколадом, зная, как я люблю сладкое. — Хоть это я пригласил вас, но отдаю право хозяина. Последний тост тут — за вами, сэр, — сказал он, когда трапеза подошла к концу. — Какой же вы коварный, Алан, — улыбнулся я. — Но я буду еще коварней. За вас, мой друг. — Гораздо коварнее, сэр. Спасибо, что согласились прийти сюда. И мне очень приятно, что вам понравилось. Алан Грей Когда мы вернулись в клуб, до Нового года оставалось полчаса. Пока мы готовились, то есть лакей готовил нам столик у камина, я успел положить под елку подарок. Подарок мистера Холмса там уже лежал, и я с любопытством поглядывал на два практически одинаковых по размеру свертка. Мы уселись в кресла без десяти двенадцать. — Помните, сэр, Рождество в Голландии? Как мы торопились тогда успеть в Лондон к Новому Году или хотя бы к шестому января. Вы тогда привезли целый чемодан подарков. Вы складывали их под елку, или ее уже убрали? Не могу припомнить. — Не можете припомнить? — удивился шеф. — Вы? — Так я тогда... вы дали мне сразу несколько выходных, сэр, и я не заезжал в клуб до девятого. — Да, точно. Но ведь елку тут не ставили в тот год — мы же уехали намного раньше. Для кого ее было ставить, если мы отсутствовали, приехали ведь после Нового года. Я вручал подарки лично в руки. Открывайте бутылку, друг мой, уже пора. Я открыл бутылку французского вина, хоть и не присланную младшим Холмсом, но привезенную непосредственно из Шампани поставщиком клуба. Разлил по бокалам. — Ну вот, прошлый год ушел, пришел новый, счастливый. В ресторанчике мы праздновали как бы «у меня», тут мы у вас, и я пью за вас, сэр. Вы мозг Королевства, но гораздо важнее для меня то, что вы — душа этого дома. Поэтому тут так хорошо. Кажется, шеф слегка опешил от такого тоста. — Спасибо, Алан... Ну, душа без сердца определенно не может выжить, так что сердце этого дома вы… К счастью часы начали бить. — С Новым годом! — сказал шеф. — Счастливого нового года, сэр. Мы выпили вино и синхронно взглянули на свертки под праздничным деревом. — Никогда не вынимал подарок из-под елки. Можно мне первому, сэр? — Конечно же. Я развернул бумагу, открыл коробочку и замер. Шеф явно совершил почти невозможное, заказывая этот подарок без моей помощи. Там лежала шариковая ручка — новейшее американское изобретение. Намного безопаснее заправляемых перьевых. Правда, четкости почерку она не добавляла, но для быстрых записей — отличная вещь. — Вы поймете, как мне приятно получить это, сэр, когда развернете свой, — улыбнулся я. Шеф достал подарок, развернул, открыл коробку и рассмеялся, увидев такую же ручку. — Это чтение мыслей на расстоянии — не иначе. — Я думаю, сэр, — рискнул я возразить шефу, не иначе под влиянием выпитого, — это не столько чтение мыслей, сколько... мне очень лестно думать, что мои мысли и вкусы все чаще совпадают с вашими. Спасибо за подарок, сэр, и за те усилия, которые вы вынуждены были приложить, чтобы заполучить его. Надеюсь, вам тоже пригодится. Мне кажется, ею будет удобно делать пометки на газетных страницах. Мы вернулись к камину и столику рядом с ним, снова расположились в креслах. Я взял нож, снял им тонкую стружку с шоколада и кинул в бокал шампанского. Стружка начала свое путешествие между пузырьками. Я посмотрел бокал на свет и отсалютовал шефу. Интересно, он когда-нибудь кидал шоколад в шампанское? Меня этому научила одна знакомая. — Как интересно, — отозвался он, — а мне так сделайте, пожалуйста. Я натер несколько стружек шоколада в бокал шефу. Шоколад «затанцевал». — Кружится, как в вальсе, правда, сэр? — Да, красиво. И, наверное, будет сладко. Нужно ждать, пока он растворится? — Нет. Я вообще не знаю, растворится ли он, честно говоря... никогда не ждал. Он так... танцует, а потом... растворяется уже во рту. Сладко... и такое... приятное послевкусие. — Ну тогда выпьем за приятное послевкусие, — сказал шеф, и прибавил, — от всего, что нас радует в жизни.