Аберрантная amare

Уортроп говорил, нам стоит подождать еще день-два и всё пройдет, я ждал. Мне нестерпимо хотелось увидеть его в полном здравии, а еще, конечно же, сдать кровь на анализ. За эти два дня доктор уже обходился без постоянного постельного режима, лишь изредка устраивая небольшой сон-час, дабы набраться сил. Я рекомендовал ему не торопиться с активностью, (по его словам, слабость все еще присутствовала с ним) на что он отмахивался, а я лишь громко вздыхал. — Да какая же это активность, Уилл Генри, я уже итак належался на месяц вперед, — говорил доктор, читая книги, пока я приводил в порядок весь тот хаос, что мы оставили. Впервые за долгое время мы вспомнили об игре в шахматы. Доктор, достигший совершенства в этой игре, никогда не давал мне возможности обыграть его. На этот раз я рассчитывал, что доктор, возможно, проявит свое великодушие и даст мне выиграть хоть одну партию, но, как и тогда, в первый год нашего совместного обитания, когда он пытался меня научить тонкостям стратегии, он не поддался. И на что я надеялся, садясь с ним играть? Аппетит доктора возрастал, и часы моего нахождения на кухне увеличивались; я старался удивить своего наставника чем-то новым. — Значит, с вашим организмом все в порядке, хороший признак. — Да. Похоже, пару килограммов я точно прибавил. Я оценивающе осмотрел доктора: — Ну, пока что незаметно, — я рассмеялся, сам не знаю почему. Той ночью я лег спать у себя. Мне казалось, что я уже очень давно не спал у себя в алькове, и теперь там чувствовался какой-то особый уют и уединение. Помнится, доктор говорил то же самое об этом месте. Я вытянулся на кровати, глядя в окно, с той стороны которого меня встречали звезды, и предался потоку воспоминаний и фантазии. Тот поцелуй…Словно я все ещё ощущал его на губах, как что-то неуловимое и лёгкое, будто крылья бабочки. Да… крылья бабочки были внутри меня и порхали, щекоча изнутри. Я вспомнил слова одной мудрой женщины, она утешала меня когда-то, понимая мою боль, и многое рассказывала о докторе: «Ему не хватает не любви — он любит более неистово, чем какой-либо человек, — ему не хватает смелости». Наверное, она знала, о чем говорила. Я уткнулся в подушку лицом. Почему же так мучительно и приятно изводить себя этими чувствами? Это что, любовь, доходящая до боли, или боль, переходящая в любовь? Я застонал от переизбытка вопросов и неимения на них ответов. Подчинен ли мир каким-либо законам или в нем господствует хаос так же, как и в моей душе? «Сложно подобрать этому верный термин, — думал я, — вот доктор наверняка бы с ходу дал определение. Надо подумать… аберрантная любовь». Уснуть не получалось: повторяя раз за разом эту фразу, мне казалось, я дал себе понять что-то важное, определяющее, но было ли в действительности это так значимо, теперь не знаю. Возможно, это был лишь тот самый сон, приснившийся мне когда-то, вот только я не смог проснуться и остался в нем навсегда. Воодушевленный, я, наконец, уснул.