***
Мсье Полиньи сидел в кресле директорского кабинета и нервно болтал ногой, закинутой на другую. Пальцами по колену он отстукивал какой-то лихорадочной ритм, а губы его были искусаны почти до крови. Внезапно дверь директорской распахнулась, и в кабинет вбежал мсье Дебьенн. Полиньи подскочил, обернулся, и они уставились друг на друга взглядами, выражавшими полное смятение и отчаяние. — Ну что?! — нетерпеливо спросил Полиньи, приподнявшись в кресле. — Я больше этого не вынесу! — драматично хлопнув дверью, взвыл Дебьенн. — С меня достаточно этой Оперы и этого Призрака! Нет, нет и нет, с меня хватит! — Вы выяснили, что произошло с крысами? — О, конечно я выяснил! — язвительно как-то ответил Дебьенн. — Ещё как выяснил! Но я не сообщу вам ничего нового, друг мой, сказав, что во всём виноват Призрак! Крысолов, вы знаете, никогда не допускает крыс выше второго подвала, а старики, отвечающие за двери, очень ответственные. Можно было бы списать всё на человеческую ошибку, однако замок и впрямь висел, запертый, на входе в третий подвал, и никакая крыса не прошла бы через эту дверь. Вот так! Призрак устроил это, чтобы... а к чёрту, я уже устал выяснять причины! Полиньи вскинул руки к потолку и тут же опустил на них голову. — Мы платим ему приличное жалованье, выполняем любую его прихоть, а он всё ещё недоволен! Наверно, следовало всё-таки отказаться от услуг Карлотты, которую он недавно так гневно раскритиковал… Но она ведь и впрямь обходится нам очень дорого, а? — Это совершенно невозможно. Мадемуазель Джудичелли — наша звезда! Отказаться от неё — значит потерять существенную часть доходов, как минимум, от её поклонников. Впрочем, дела этого места меня больше не интересуют. Я сыт по горло этими выходками! Что скажете, Полиньи? Нам давно пора отдохнуть, отправиться на курорт, куда-нибудь в Италию… мои нервы уже никуда не годятся. — Честно говоря, мои тоже, — вздохнул второй директор. — На какое-то время мне показалось, что мы нашли некое равновесие в отношениях с Призраком, но пора признать: он слишком могущественен, и его не задобрить извинительными услугами, если мы отказываем ему даже в самом маленьком капризе. О, даже мадемуазель Карлотта не такая требовательная! — Но мы ведь не можем покинуть свой пост просто так… это бросило бы тень не только на Оперу — плевать на эту Оперу! — но и на нас с вами. Нам придётся постараться, чтобы отыскать дураков, ещё не слышавших о легендах о Призраке или не верящих в них, и страстно желающих взять какое-нибудь театральное заведение под своё начало. О, много ли таких дураков в Париже? — Дебьенн, — начал Полиньи серьёзно, — мы на краю, мы в отчаянии и больше всего на свете хотим избавиться от этого места. Люди в таком состоянии способны на многое! Я сейчас же отдам распоряжение, и секретарь возьмётся за работу. Я заставлю его не спать ночами, но мы найдём дурака на наше место! И, может быть, даже не одного! Лицо Дебьенна озарилось улыбкой. Уж что-что, а его приятель умел обнадёживать. Вдоволь порадоваться своей затее и отдать все необходимые распоряжения им помешал стук в дверь. Крик «мы заняты!» не сработал, и в конце концов директорам пришлось впустить в кабинет человека в чёрном плаще и войлочной шляпе, который вёл под локоть перса. — Что ещё случилось? — с усталым вздохом спросил Полиньи, опускаясь в кресло. — Этот человек бродил по третьему подвальному этажу и пытался проникнуть в четвёртый, — важно заявил мужчина в войлочной шляпе. — Простите, я прогуливался за кулисами и случайно забрёл в подвал, не смог выбраться и заплутал, — объяснил перс с вежливой улыбкой. — Нет, он пытался проникнуть в четвёртый подвал! — возразил человек в плаще. — Довольно, — прервал Дебьенн. — Я знаю этого мсье, он наш частый гость, и если он сказал, что заблудился, значит, так оно и есть. Отпустите его и принесите извинения. Человек в войлочной шляпе рыкнул что-то себе под нос и, не последовав второму приказу, просто вышел вон. Перс откланялся и тоже удалился, исчезнув за поворотом. Дебьенн выдохнул. — Иногда мне кажется, что здесь обитают только самые странные субъекты, — проговорил он, закрывая дверь. — Мы здесь самые здравомыслящие, и это — наша главная проблема, — подтвердил Полиньи, откупоривая бутылку старого французского вина. — Выпьем, друг мой, — он протянул Дебьенну бокал. — Выпьем за надежду поскорее избавиться от этого ужасного места. И он, не дожидаясь, пока Дебьенн чокнется с ним бокалом, залпом выпил содержимое своего.Глава V. Перрос
9 мая 2022 г. в 00:12
Не только общие для всех праздники давно перестали быть для Кристин чем-то особенным, но и её собственный день рождения. Она родилась в начале января тысяча восемьсот пятьдесят шестого года, а Густав Даэ умер в середине февраля семидесятого. Кристин перестала считать день своего рождения праздником после смерти папы, и уж тем более она никому никогда не сообщала дату. Своё двадцатидвухлетие Кристин справила с Голосом, но и ему не посчитала нужным сказать о поводе для празднования. Ей было достаточно того, что такой «особенный» день она провела в компании своего единственного друга. Кристин не знала, может ли так называть его, и не упоминала это слово в разговоре с ним, однако в душе искренне считала невидимого Учителя именно другом, самым дорогим ей человеком во всём мире. Возможно, это даже было не взаимно, может, он видит в ней не более чем ученицу, объект эксперимента (Кристин всё ещё думала, что какой-то профессор музыки решил анонимно провести над ней опыт). В конце концов, она даже не знает, кто он, сколько ему лет, женат ли он… впрочем, последнее обстоятельство, конечно, и не должно вовсе её волновать! Словом, Кристин не знала, какие чувства питает к ней Голос, но ей хотелось верить, что не менее светлые, чем её собственные.
Очередной февраль — мрачный, ужасный, мучительный февраль — начался так неожиданно, вырвал её из состояния счастья, в котором она уже привыкла пребывать. Голос не мог не замечать, особенно на контрасте с её новогодним успехом, как Кристин сникла, как глухо стала звучать и как тяжело стала брать любую ноту. И по мере приближения роковой даты признаки эти только усиливались, так что Голос однажды просто прервал урок и строго спросил:
— В чём дело, дитя? Вы совсем перестали звенеть, и музыка теперь звучит только из вашего горла, но не из души.
— Простите… — Кристин смутилась. Так горько ей было слышать замечания, однако сейчас она едва ли могла исправить недочёты. — Совсем скоро наступит годовщина смерти моего отца, и я не могу собраться с мыслями.
— Вы не можете посетить его могилу? Кажется, людям это помогает. Так они чувствуют себя ближе к умершему.
— О да, я поеду в Перрос через два дня…
— И почему же вы решили петь, раз чувствуете себя так плохо? Более того, это с вами творится уже вторую неделю.
— Я не хотела пропускать занятия, — пролепетала Кристин извинительно.
— Но я не могу работать с вами в таком состоянии. Очевидно, что музыка сейчас не способна облегчить его, и мне очень горько видеть, что я ничего не могу сделать. Нет, вы не должны мучить ни себя, ни меня, моё милое старательное дитя. Вы покалечите своё горло, если будете петь насилу.
Кристин вздохнула и опустилась на тахту. Тяжесть, сдавливающая грудь, и комок, застрявший внутри, и впрямь не давали ей петь свободно. Однако покидать классную комнату ей никак не хотелось: присутствие, пусть и незримое, её Учителя успокаивало и придавало сил. Ей необходимо было выдержать ещё два дня репетиций в хоре, прежде чем она смогла бы уехать, и Кристин было тяжко даже думать о том, как долго нужно ждать.
— Вы не можете поехать прямо завтра? — предложил Голос таким заботливым тоном, что у Кристин защипало в носу.
— Нет, у меня репетиции! — всхлипнула она, на грани того, чтобы расплакаться прямо здесь. Может, если она разрыдается, её учитель, растрогавшись, выйдет из укрытия и утешит её?! Однако Кристин быстро оставила эту идею: уж пользоваться такими приёмами — последнее дело!
— Это не такая большая проблема, — загадочно заметил Голос. — И прошу вас, не плачьте, иначе моё сердце разорвётся! В конце концов, вам нужен живой учитель или мёртвый? Утрите слёзы, мадемуазель, и поверьте моим словам, когда я говорю: всё будет хорошо.
Кристин воспрянула духом. Ей действительно стало лучше от его слов, хоть сейчас трудно было в них поверить. Однако, ей недолго пришлось сомневаться в правоте учителя, ведь на следующее же утро, во время репетиции, произошло поистине удивительное событие. Хор сопровождал героиню Карлотты Джудичелли, которая расхаживала по сцене в роскошном платье до пола с длинным шлейфом и исполняла свою партию. Её голос, насыщенный (даже перенасыщенный) разнообразными вокальными техниками и удивительными приёмами, и сейчас звучал идеально, но при этом, как бы выразился Голос, «являл собой пример бездушного, пустопорожнего, лишённого всякого вкуса и смысла подобия искусства». Репетиция шла полным ходом, потому как Карлотта была в прекрасном расположении духа и совсем даже не капризничала — что очень обрадовало концертмейстера, хормейстера, директоров и всех, кто был причастен, ведь справляться с истериками дивы было очень затратно и по времени, и по силам. Все, в том числе хористы и танцоры, надеялись на спокойную репетицию без скандалов и криков, однако в какой-то момент Карлотта внезапно прервалась на середине песни, забыв обо всех приличиях задрала юбку и заглянула под неё, после чего один пронзительный, оглушительный вопль всё же раздался.
— Крыса!!!
— Какая крыса, о чём вы, примадонна? — всполошился Дебьенн, поднимаясь со своего кресла (он, как и другие члены администрации, сидел в первом ряду партера, следя за репетицией). — Это совершенно невозможно, они ведь обитают аж на третьем этаже подвала!
— Уберите её с меня! Уберите! Мерзкая тварь! — и Карлотта принялась исполнять такие пируэты, что любая танцовщица кордебалета позавидовала бы подобным умениям.
Все работники администрации, включая Дебьенна и Полиньи, бросились на сцену, чтобы утихомирить звезду, однако, взойдя на сцену, увидели, что на её ноге действительно болталась настоящая, живая крыса. Вскоре и среди актёров массовки началось волнение, поскольку из-за кулис засеменило целое полчище крыс. Они карабкались по декорациям, бегали по сцене, но больше всего их привлекло платье с длинным шлейфом, оказавшееся прямо на их пути, и вскоре Карллоту спасали не от одного, но от десятка отвратительных существ, которые будто бы выбрались из самого ада, чтобы забрать с собой певицу — по крайней мере, судя по её истошным визгам, ей самой именно так и казалось.
Кристин убежала в противоположные кулисы с другими девушками, и на мгновение ей показалось, что она слышит чей-то жуткий, раскатистый смех, однако он быстро потонул в общей сумятице звуков и галдеже. Вскоре на сцену ворвался крысолов, который, оскверняя слух невинных девиц и благородных джентльменов, самым грязным образом костерил на чём свет стоит и крыс, и Оперу, и людей, в чьи обязанности входило закрывать двери, и паршивые мышеловки. В несколько движений он сумел собрать несколько крыс с платья Карлотты, зажав их хвосты в кулаках, отчего в его руках образовалось два живых, омерзительно шевелящихся и пищащих комка, а затем приказал всем немедленно покинуть и запереть зал, оставив его разбираться с адскими тварями.
— Это Призрак! — вскрикнул кто-то из толпы.
— О нет, это чёртовы закрывальщики дверей, которые поленились поднять свою задницу, чтобы понадёжнее запереть третий этаж, пока я травил крыс! Я ведь сказал этому старому кретину, чтобы он запер чёртову дверь на замок, но этот чёртов идиот глух на одно ухо!
Гневная тирада не заканчивалась и пестрила куда более яркими словами, чем приведённые в качестве альтернативы, но Кристин уже не слышала возмущений директоров и их перебранку с крысоловом, потому что побежала к себе. Было очевидно, что подобная проблема не могла решиться за пять минут, и репетиции теперь будут отменены, пока крыс не отловят и пока не будет установлено, кто виноват в столь неприятном инциденте. И уж конечно, понадобится ещё больше времени, чтобы улестить Карлотту, которая после такого потрясения точно закатит жутчайшую истерику и потребует удвоения — нет, утроения гонорара, не иначе!
— Простите, мадемуазель! — мужчина в феске, которого она уже видела в день маскарада, преградил Кристин путь, и ей ничего не оставалось, как остановиться. — Простите, что происходит? Почему в зрительном зале такой переполох?
— Крысы, — просто ответила Кристин, однако перс не удовлетворился таким объяснением. Он вскинул брови.
— Крысы? На сцене Оперы? Как это возможно?
Кристин пожала плечами.
— Не знаю, крысолов ругается на тех, кто закрывает двери, — протараторила она и, игнорируя любые последующие вопросы, совершенно беспардонно продолжила свой путь.
Наскоро переодевшись и захватив всё необходимое для поездки, Кристин занесла костюм в общую женскую гримёрную — никто не заметил её, поскольку все были слишком заняты крысами — и спустилась на улицу. Там она поймала кеб и уже через мгновения была на пути в Перрос. Только теперь, успокоившись и отдышавшись, Кристин смогла привести мысли в порядок. Появление крыс на сцене, безусловно, было событием экстраординарным, поскольку крысолов был мастером своего дела и просто не мог допустить такую непростительную оплошность. Кто-то подстроил это — пронеслось в голове, вот только кто? Ведь не выдуманный Призрак?..
Этот вопрос внезапно поразил её. Недавнее предположение, пришедшее ей в голову после маскарада и забытое на следующее же утро, вновь вернулось к ней. Голос обещал, что всё будет хорошо, и его слова звучали не как попытка утешить, а почти как клятва — Кристин поняла это теперь. Будь он кем-то влиятельным в Опере, как она думала ранее, не было бы проще попросить директоров отпустить хористку на два дня? Впрочем, конечно, это было бы весьма компрометирующим для мужчины, однако определённо, если бы он был на виду, если бы Кристин уже знала его в качестве оперного сотрудника, он бы мог воспользоваться более прямолинейными способами. Но Призрак получает то, что хочет, своими зловещими методами! Кристин тряхнула головой. Её размышления всё больше походили на паранойю девушек со светящимися в лунном свете глазами, что прятались за портьерой в суеверном страхе быть убитыми привидением. Определённо, то, что произошло, очень вряд ли было простым совпадением, и если кто и устроил этот бедлам, то именно Голос и именно для неё. Но Кристин была слишком скромна для столь дерзких подозрений. Ведь такая забота определённо должна сильно польстить ей, и если это действительно был Голос, и он сделал это для неё, и он сам сказал, что ему невыносимо видеть её слёзы… Кристин закрыла лицо руками. Нет, это слишком! Чересчур неприемлемые (по её мнению) предположения лезли в голову, и необходимо было прекратить рассуждать в этом направлении, пока её логическая цепочка не зашла совсем уж далеко.
Несколько часов ожидания, наконец, вознаградились видами зимнего Перроса, в котором так любил бывать летом отец. Приезжая сюда, Кристин каждый раз вспоминала шум прибоя, глубоко-синее небо, отцовские сказки, а ещё мальчика, с которым она, бывало, их слушала — Раулем. Её первая, детская влюблённость, которая ничем не закончилась, поскольку Рауль неожиданно уехал, удостоив её весьма холодным и неловким прощанием, так что Кристин даже сказала папе: «Он мне больше не нравится». Она не помнила ни его фамилии, ни откуда его семья, а может, он и не сообщал ей этого. Рауль вообще был очень застенчивым ребёнком и больше глядел на неё во все свои карие глаза, нежели занимал Кристин беседой. Впрочем, для маленькой девочки достаточно и этого, чтобы проникнуться симпатией к красивому мальчику, который, к тому же, героически выловил её шарф из воды, что и послужило поводом для знакомства. Рауль был старше Кристин на год или два, однако в их паре она всегда была главной и ведущей, а Рауль безропотно подчинялся своей бойкой и озорной подружке. То были дни, освещённые детской беззаботностью и упоением жизнью. Дни, когда Кристин ещё не замечала опасных изменений в отце, не понимала причины его грусти и считала её преходящей, а оттого не сильно переживала. О да, то были яркие картины прошлого, которое никогда не вернётся и не повторится; обрывки жизни, утраченной навсегда. Так заканчивалась теперь каждая её поездка в Перрос — горьким привкусом сожаления, которому предшествовала мимолётная радость от оживших воспоминаний.
Матушка Трикар, хозяйка гостиницы «Заходящее солнце» (называвшейся так из-за великолепного вида на море, что открывался с фасада здания и позволял постояльцам любоваться рассветами и закатами), встретила Кристин радушно и, как всегда, очень гостеприимно. Она ещё помнила старого мсье Даэ, который посещал вместе с дочерью гостиницу её мужа. Матушка Трикар тогда была ещё молодой женщиной, вышедшей замуж всего несколько лет назад, и она обожала игру старого скрипача и пение его очаровательной дочки. Она помнила Кристин такой, жизнерадостной хохотушкой, но в последние года видела её только безразличной и печальной, и пение «милашки-Кристин» больше не оглашало стены гостиницы, которая со смертью мсье Трикара стала обветшалым, старым зданием с потрескавшейся штукатуркой. И даже виды заходящего солнца не прельщали новых постояльцев, которые редко здесь останавливались. Город с каждым годом становился всё более популярным как курорт, и на улицах вырастало множество гостиниц, пусть и без вида но море, но с удобными, не скрипучими кроватями и горячей водой в кранах. Потому матушка Трикар была рада любому старому гостю, который навещал её, так что конечно она не отпустила Кристин по делам без того, чтобы накормить её вкусным обедом и поведать девушке все новости из весёлой жизни городка. Кристин слушала её вполуха и лишь учтиво улыбалась, когда матушка обращалась именно к ней. В конце концов, едва притронувшись к еде и вежливо прервав хозяйку, Кристин всё же смогла вырваться из гостиницы и отправиться на городской рынок, чтобы купить цветы. Оттуда Кристин сразу же направилась на кладбище.
На всём пути её не покидало ощущение, будто кто-то внимательно следит за ней. Но, оглянувшись пару раз и никого не обнаружив, Кристин решила игнорировать странные ощущения. Страшновато идти на кладбище, считая, что кто-то следует за тобой по пятам. Однако избавиться от чувства чьего-то присутствия было непросто. На мгновение ей даже подумалось, будто бы это отец присматривает за ней, оберегая — но лишь на мгновение. Возложив цветы, Кристин не смогла долго пробыть возле надгробия. Не из-за взгляда, который якобы был устремлён на неё откуда-то из сумерек, но из-за скорби и тоски, которые сжали сердце. Она поднялась с колен достаточно скоро и, отряхнув платье, поспешила к экипажу, который проезжал мимо, пустой, как раз вовремя. Всё-таки, опасно возвращаться пешком тёмным вечером. Лицо возницы было скрыто низко надвинутой шляпой и шарфом, но Кристин и не утруждала себя вглядываться в него. Она отдала извозчику несколько монет и села в коляску, погружённая в свои мрачные раздумья.
Только вернувшись в гостиницу Кристин поняла, что забыла назвать адрес, а спустя некоторое время обнаружила и лишние монеты в кармане, ровно столько, сколько отдала вознице. Однако она была слишком утомлена, чтобы придавать этому какое-либо значение, а потому, ради спокойствия матушки Трикар наспех отужинав, сразу отправилась в свою комнату. Горячей воды в ванных гостиницы, как уже известно, не имелось, так что вскоре заботливая хозяйка принесла тазик с кипятком. Завершив все необходимые и такие докучные в подобных условиях процедуры, Кристин забралась в постель как можно быстрее, чтобы не остыть после «душа» — помимо всего прочего в гостинице было туго с отоплением, так что было очень важно согреться самому. Прохудившиеся окна трещали в рамах, ветер задувал в образовавшиеся щели и выл, принося с собой шум ветвей деревьев, что гнулись под его напором. Вся эта гнетущая атмосфера совсем добила Кристин, и, начав тихо хныкать, она вскоре разрыдалась, стремясь заглушить плач в подушке. Сквозь вой неугомонного ветра и постукивание веток об окно, Кристин явственно услышала чей-то глубокий, наполненный мукой вздох. Она подскочила на постели, оглянулась. Никого не заметив, Кристин, завернувшись в одеяло, подошла к балкону, опасливо одёрнув занавеску, однако тот был пуст. Списав всё на звуки улицы, она возвратилась в постель и свернулась калачиком — так проще было не потерять тепло. Слёзы ещё непроизвольно текли по щекам, но усталость вскоре взяла своё, и Кристин забылась тяжёлым, беспокойным сном.
Она провела в Перросе ещё пару дней, после чего, распрощавшись с матушкой Трикар и выслушав с сотню сожалений об её таком скором отъезде, уехала в Оперу.