***
Наспех приняв ванну, Кристин кинулась в постель, предвкушая вожделенный отдых. Сон пришёл к ней почти сразу же, но не принёс с собой ничего хорошего. Погрузившись в пучину сновидений, Кристин оказалась в длинном тёмном коридоре, у которого словно не было ни начала, ни конца. Тусклый свет исходил из неясного источника, и она могла видеть лишь узкие серые стены по обеим сторонам от себя. Кристин почувствовала, что задыхается. Она брела и брела вперёд, надеясь увидеть что-то в конце, однако коридор не кончался, а силы быстро покидали её под воздействием возрастающей паники. Кристин боялась оглядываться назад: она не знала, что может оказаться за её спиной. Она цеплялась за стены, шатаясь, дыша так часто и тяжело, будто бы корсет её концертного платья затянули ещё на десять дюймов. Голова кружилась, коридор словно вращался, без конца менял направление, но при этом у неё была возможность идти дальше, и ноги её ни разу не споткнулись. Внезапно стены стали гудеть, и она услышала отголоски прошедшего дня — арии, аплодисменты, восторженные возгласы — и всё это сливалось в одну немыслимую какофонию, сдавливающую череп. Кристин остановилась, прижала ладони к ушам — бесполезно. Гул не прекращался. Она готова была завопить от отчаяния, но вдруг сквозь этот разнобой звуков она услышала один-единственный, который мгновенно вызвал в неё отклик. Нежный, завораживающий, умиротворяющий голос — Ангел Музыки пел ей, указывал путь. Кристин двинулась на зов прекрасной песни, которая лучше луча света ориентировала её. Когда она подошла совсем близко к источнику звука, то увидела перед собой пару горящих жёлтых глаз, что пылали в темноте. Песня умолкла, и чьи-то холодные, как лёд, руки схватили её за запястья и потянули вперёд. Кристин вскрикнула, сопротивляясь, но уже упала в бездну, внезапно разверзшуюся под ней. Ей показалось, что вот-вот падение окончится жёсткой землёй, но Кристин проснулась прежде, чем разбиться о дно чёрного колодца. Она вскочила на постели, вцепившись в подушку, и в тёмном углу комнаты, что у двери, увидела свечение двух жёлтых глаз, которые смотрели прямо на неё — казалось, не менее изумлённо, чем она сама. Кристин вскрикнула и закрыла лицо руками, надеясь, что жуткое видение пройдёт. Так и случилось. Опасливо убрав дрожащие ладони, на месте глаз она увидела лишь пустоту. Кристин бухнулась обратно в постель, понадёжнее закутавшись в одеяло с головой. Впервые за долгое время ей почудилось, что призраки действительно существуют. По крайней мере те, что создаёт её собственное всполошённое, беспокойное сознание.Глава VIII. После концерта
13 мая 2022 г. в 20:19
Торжественные проводы Дебьенна и Полиньи совпали с закрытием сезона, и очень скоро Опера должна была опустеть почти полностью. До июля оставалась неделя, а это значило, что у артистов и работников театра был месяц для того, чтобы отдохнуть и заняться своими делами, а для новых директоров это было время, чтобы освоиться в Опере, досконально изучить её устройство и запомнить расположение всех помещений, что находились выше второго подвального этажа — а их число переваливало за несколько тысяч. На ужине, устав от бесконечных церемоний и речей, маленькие танцовщицы и хористки, сбившись в угол зала, только и болтали, что об отпуске: кто-то предвкушал поездку на море, а кто-то — сокрушался по поводу того, что все каникулы придётся провести в какой-то глуши у тётушки или бабушки, где ни развлечений, ни кавалеров.
Для Кристин же закрытие сезона означало лишь одно: она может вдоволь отоспаться. Заниматься с Голосом теперь можно в дневное время, а не спозаранку, перед изнурительными репетициями, а других дел у Кристин нет. Стоя у окна в затемнённой части зала, Кристин уже мечтала поскорее освободиться от докучливых светских обязательств и оказаться в постели, чтобы, уснув, избавиться от всех переживаний и впечатлений, коих за сегодняшний день было, безусловно, немало. Её беспокоило то, как она обошлась с Раулем: они встретились спустя столько лет, а она просто выгнала его и теперь скрывается! Увидев его со сцены, Кристин сразу поняла, что он узнал её, однако вскоре ей стало очевидно, что молодой человек не просто не забыл её — он испытывает к ней столь же сильные чувства. Не то что бы Кристин была очень проницательной, но блеск восхищения в его глазах и трепет, с каким он слушал её, а затем ожидал в гримёрной, не могли быть ещё красноречивее. Рауль был и болезненным напоминанием о былом, и милым наследием прошлого. О, конечно ей хотелось поговорить с ним, обсудить всё, что успело произойти в его жизни — уж точно, он мог поведать куда больше приятного, нежели Кристин. Ей хотелось расспросить его обо всём, что он пережил и что делал. И вместе с тем ей было горько думать о том, что Рауль — не просто друг детства, это человек, образ которого всегда будет связан с воспоминаниями об отце, всегда отдающимися ноющей тяжестью в груди. Конечно, ей хотелось бы, как бывало раньше, спрятаться с ним где-нибудь ото всех и, наслаждаясь морским прибоем или шелестом деревьев, болтать о всяком. Ей хотелось вновь почувствовать себя маленькой девочкой, свободной и беззаботной, рядом с ним. И всё же ощущение, что что-то в Рауле бесповоротно изменилось — как изменилось и в ней самой, отрезвляло её и не позволило совершить что-нибудь необдуманное ещё в артистической.
Этот день, казалось, был бесконечным. Она пробыла на ужине всего каких-то пару часов, но так умоталась, что едва сдерживала жалобный стон, когда её укрытие обнаруживали, и её новоявленные поклонники спешили к ней. А это всего один триумф! Быть примадонной, наверно, ещё тяжелее, ведь Кристин сама не раз наблюдала, как Карлотта, окружённая почитателями, умудряется каждому уделить внимание, ответить на все вопросы, не прося их повторить, даже если они были заданы одновременно. Нет, чтобы быть примадонной, одного таланта недостаточно: нужно любить общество и повышенное внимание к своей персоне. Даже не любить — обожать и жаждать. Кристин же это было не интересно и, более того, её это утомляло. Она узнала от подружек, что её уборная уже заполнена цветами, а будуарный столик усеян записочками. Как мало нужно мужчинам, чтобы потерять голову! Конечно, в старые времена, когда она выступала с отцом, за ними, бывало, выстраивались толпы народа, которые шли за ними, куда угодно, вслушиваясь в музыку. Но то были обычные люди, не прельщающиеся внешним лоском — они истинно наслаждались игрой на скрипке и звонким детским пением. Среди же посетителей Оперы Гарнье настоящих ценителей искусства нужно было ещё поискать. Здешняя публика любила блеск, роскошь, выставленную напоказ. Кристин не думала о признании, когда пела в этот вечер — она была слишком сосредоточена на собственных ощущениях, на этом странно-окрылённом состоянии, в котором рассудок будто бы мутился — и не только из-за сдавливающего лёгкие корсета. Как и сказал Голос, она отдала душу сегодня — но не Богу, а своему единственному учителю и незримому покровителю, который мучил её неизвестностью, не желая показаться. Она отдала свою душу — и среди нескольких сотен присутствующих только дюжина, пожалуй, смогла это понять. Дальнейшие успехи не волновали её. Она хотела петь только для одного человека, самого близкого и вместе с тем очень далёкого, который скрывался за стеной и у которого Кристин не смела просить большего — для человека, который, казалось, видел её насквозь, заметил её талант и раскрыл его, подарив ей новый, истинный смысл жить. Сегодняшний триумф никогда не повторится, по крайней мере, для неё самой. Что-то изменилось в ней этим вечером, она вновь задышала музыкой, и уж точно ей не хотелось растрачивать свой дар для выступлений перед публикой, которой больше интересна её «нежная красота и колыхающаяся в трогательном волнении грудь» — как выражались критики, отрывки обсуждений которых она услышала в фойе. И они ведь собираются напечатать это в газетах! Словом, всё, чего хотела Кристин сейчас — уйти к себе, расшнуровать ненавистный корсет, скинуть всю одежду и, приняв расслабляющую ванну, спрятаться под одеялом. Это ей было необходимо так же сильно, как измученному жаждой путнику в пустыне.
И наконец, когда все церемонии были окончены, честь воздана, оды воспеты, Кристин первее всех покинула фойе. Служанки засеменили за ней, чтобы помочь ей раздеться и помыться, но Кристин, с ужасом вообразив, как её будут раздевать и мыть, торопливо отказалась и шустро ускакала наверх. Лишь бы никто не увязался за ней! Поднявшись на свой этаж, Кристин опасливо обернулась, но никого не увидела. Ей показалось, что портьера, прикрывающая нишу, легонько шелохнулась, но, списав всё на ветер, Кристин уже спокойно побрела к своей комнате, чтобы немного умыться — всё-таки нельзя выглядеть слишком растрёпанной и уставшей перед Ним. Она помнила о том, что обещала вернуться в артистическую, и хоть прошло уже много времени, и она не знала, дожидается ли её сейчас Голос — может, он, как и другие, уже сел в карету и уехал куда-то, где бы он ни жил — однако Кристин не смогла бы уснуть, не попрощавшись с ним. И ведь когда бы она ни приходила: утром, ночью ли, он всегда отзывался, словно каким-то образом следил за ней отовсюду. Так что, идя в артистическую, Кристин была более чем уверена — хотя оснований для этого было немного, что Голос и теперь ответит ей.
С трепещущим сердцем она вошла в гримёрную и судорожно вздохнула. Сначала у неё не было времени, чтобы поговорить с ним, теперь — сил. И всё же ей так хотелось услышать его, этот чарующий голос, который то отечески, то дружески, то совсем нежно говорил с ней каждый день. Как хорошо, что в работе Оперы наступил перерыв, и она сможет больше времени проводить здесь, не заботясь о своих обязательствах певицы!.. Она вошла в уборную и тут же потонула в обилии цветов, которые лежали букетами на столиках и кушетке, стояли в корзинах на полу, даже свисали со светильников! Как и передела ей Сесиль, на трюмо было бессчётное количество писем и открыток. Интересно, а если бы она не поразила бы всех так сегодня, куда бы применились вся эта оранжерея и макулатура? Кристин даже не утрудилась прочесть хотя бы одну записочку: слишком хотелось спать, чтобы уставшие глаза что-либо разобрали, а мозг понял. К тому же, вовсе не ради удовлетворения самолюбия пришла она сюда. Расчистив место в середине комнаты, на ковре, Кристин опустилась на пол и позвала:
— Учитель? Я, наверно, поздно?
— Немного, однако я здесь, дитя моё, — Кристин расплылась в улыбке. Снова этот тёплый, ласковый голос так её называет. Кристин не раз задавалась вопросом: если она для него — дитя, то сколько же лет их разделяет? Или он просто считает её глупенькой девчонкой? Второе было бы весьма для неё неприятно.
— Я не думала, что могу устать больше, чем после выступления, но теперь я просто вымотана.
— Безусловно, вы утомились, но, кажется, встреча с тем молодым человеком немного оживила вас, не так ли?
Кристин внезапно стало стыдно — и она сама не поняла, за что. Эти слова прозвучали как-то так обиженно, уязвлённо.
— О, это Рауль, мой старый друг детства. Я даже не думала, что он помнит, но он узнал меня с самого первого номера. Это, конечно, с одной стороны обрадовало меня, но…
— Что же заставило вас сомневаться?
— Я не уверена, что вообще могу называть его другом. Наше положение в обществе… словом, мы слишком далеко друг от друга с точки зрения статуса.
— И тем не менее, вы были рады его видеть, — Кристин показалось, что он произнёс это со старательно прикрытым вздохом.
— Ну конечно, мы ведь ещё детьми играли вместе, слушали одни и те же сказки, восхищались одной музыкой…
— Этот… юноша вам нравится? — спросил Голос, как-то по-особому выделив «юноша».
Вопрос огорошил её, и Кристин не сразу нашлась, что ответить.
— О, что ж… конечно, но это обычная симпатия. Я его и помню-то смутно… — что-то подсказывало ей говорить более обобщённо.
— И вы хотели бы встретиться с ним снова?
— Я бы хотела отдохнуть, — с миролюбивой улыбкой произнесла Кристин, — это всё, что мне сейчас нужно. Если вы не против, я покину вас, я только зашла попрощаться.
— Как вам угодно, — ответствовал Учитель ровным, совершенно невозмутимым голосом. Железное спокойствие в его тоне леденило душу, и Кристин поняла.
Он её ревнует! Смысл этих слов она была не в силах до конца осознать сейчас — слишком утомлён был её ум. И всё же эта фраза застыла у неё перед глазами, зазвенела в ушах. Он ревнует!
— Доброй ночи, — сказала Кристин, но ответа не последовало.
Она уже не могла думать о том, почему он не отозвался, в голове повторялась лишь одна мысль — спать, скорее в постель. Она направилась к двери и, когда, подойдя к ней, уже протянула руку, услышала — откуда-то издалека — слабый, сдавленный стон. Кристин обернулась в тревоге, окликнула Голос несколько раз, но никаких звуков больше не издалось. В комнате повисла глухая тишина.
Кристин поджала губы и всё-таки вышла. Она подумает об этом потом, когда сознание перестанет расползаться и ускользать от неё. Всё-таки обморок странно подействовал на её голову, а корсет, всё ещё не ослабленный ни на йоту, только прибавлял спутанности разуму. Ох уж эти платья, которые не перешнуровать самой! Хорошо хоть, что можно его сбросить. Служанки, да и другие девушки, пришли бы в ужас, если б увидели, с какой беспощадностью Кристин отшвырнула одеяние на комод, как только смогла расстегнуть корсаж и развязать корсет. Его хотя бы аккуратно снять, бережно сложить юбки и кринолин — но Кристин не волновали эти детали. Она вообще не носила таких дорогих и сложных платьев — разве что на постановки и выступления, и всегда с ними ей помогали горничные, но она ведь их отослала. Расправившись с платьем, Кристин застыла в одной сорочке и панталонах от стука в дверь.
— Мадемуазель Даэ, можно? — это была Элоиза или Лиззи, как называли её балерины, — горничная, что обслуживала танцовщиц и хористок. В сущности, в глазах людей танцовщицы с хористками и горничные со служанками были примерно одинаково неблагородного происхождения и часто именовались не иначе как «гризетками», однако служанки в Опере, по крайней мере большинство из них, всё же соблюдали правила приличия в обращении с артистками. Элоиза же, хотя её происхождение могло бы послужить для неё причиной к высокомерию, всегда была очень учтива и порой несколько робка, хотя была на порядок старше всех певиц и балерин — ей было двадцать семь лет.
Кристин бросила взгляд на варварски сброшенное платье, а затем — на саму себя, в нижнем белье. Однако, Лиззи не впервые переодевала её для спектаклей и вечеров, так что Кристин отбросила стеснительность и открыла ей. Взгляд девушки тут же упал на платье.
— Я думала, никто не придёт, — как бы оправдываясь за свою выходку, пролепетала Кристин. И действительно, о чём она думала? Это ведь было хоть и сшитое для неё и на неё, но всё же принадлежащее Опере платье — и она так с ним обошлась. Но Лиззи, казалось, совсем не была смущена.
— Ваши соседки тоже побросали свои платья на пол, — сказала она, с особой аккуратностью поднимая одежды. — Все устали за сегодня, очень умотались, — её глубокие чёрные глаза смотрели вниз, на платье, и выглядели как-то опечаленно.
Элоиза, дочь разорившегося и ныне покойного аристократа, была вынуждена трудиться в Опере служанкой. Лиззи любила шить одежду и часто подглядывала за работой костюмерш, порой даже удостаиваясь чести помогать им, и вид роскошных платьев вызывал у неё трепетный восторг: она готова была часами разглядывать каждую деталь, гладить ткань и со вздохом восхищения думать о том, сколько труда и таланта было вложено, чтобы сделать одно-единственное платье. Её отец умер, не оставив дочери и франка, но благодаря своему происхождению (хоть многие в Париже считали её отца не более чем нуворишем, однако уважали её покойную мать) она могла рассчитывать на хорошую должность при богатом доме, в одном из которых и служила, пока не ухватилась за возможность работать в Опере: она не оставляла мечты стать когда-нибудь успешной модисткой, и ей хотелось быть как можно ближе к месту, в котором создаются невероятные костюмы.
— Какое очаровательное платье для вас сшили! — не удержалась Элоиза, помогая Кристин распустить сложную причёску, о которой она успела позабыть. — Вы смотрелись в нём, как принцесса.
— Но, честно говоря, в нём было очень трудно дышать, — улыбнулась Кристин.
— Оно определённо не вписывается в образ Маргариты для спектакля, — продолжала Лиззи, — однако ведь это был финальный номер гала-концерта, и вы должны были блистать. И вы блистали! Я так счастлива, что помогала при создании этого наряда.
Кристин пожала плечами. Она даже как-то не успела по достоинству оценить это по истине великолепное белоснежное платье, расшитое мелкими сверкающими звёздочками, с пышной юбкой, которая тянулась, плыла за ней. Кристин никогда не одевалась в нечто столь изысканное и тем не менее её это не интересовало. Всё время приготовлений она провела, трясясь от страха, и уж точно не имела возможности оглядеть себя достаточно внимательно — одетую в платье, в котором она одержала такой оглушительный триумф. Однако по лицу Лиззи и вдохновлённому блеску в её глазах было понятно, что и для неё сегодня свершился маленький триумф — она показала свои умения при подготовке платья и могла рассчитывать, что её талант хотя бы заметили. И Кристин не могла не радоваться за неё, поскольку всегда чувствовала, что во многом их судьбы похожи. Элоиза закончила быстро — специально, потому что понимала, как устала Кристин, и потому, что за весь день непрекращающихся хлопот устала и сама. Она пожелала Кристин доброй ночи и унесла платье и его составляющие, а также украшения и туфельки, которые развесила и сложила в общей гримёрной. Выйдя в коридор, освещённый лишь тусклыми лампами, Элоиза услышала чьи-то приглушённые шаги, совсем близко, и замерла. Была поздняя ночь, гости разъехались по домам, обитатели Оперы разбрелись по комнатам, и в этом крыле никого не должно было остаться, кроме горничной, с утра до ночи занимающейся работой. Поскольку свет был хуже некуда, Элоиза не могла разглядеть, что за чёрная фигура идёт ей навстречу. Сердце забилось чаще. Призрак Оперы?
Не дожидаясь приближения тёмного субъекта, Элоиз юркнула за портьеру, хотя она понимала, что человек, очевидно, заметил её. Однако же чувство мнимой безопасности заставило её остаться в своём «укрытии». Тем временем шаги стихли аккурат возле неё, и она с ужасом заметила, что портьеру снаружи тронула чья-то рука.
— Мадемуазель? Простите, мадемуазель… — рука отодвинула портьеру, и лунный свет упал на красивое смуглое лицо с зелёными глазами.
Элоиза с облегчением перевела дух. О нет, это был не Призрак. И даже не захожий незнакомый мужчина, что было бы ещё хуже. Нет, это был Перс — загадочный человек, которого можно было встретить где и когда угодно в пределах Оперы. И всё же, неловкость положения, в котором она находилась, заставила её покраснеть.
— Простите, я напугал вас, — извинительно улыбнувшись, произнёс Перс.
— Что вы, мне просто показалось, что окно открыто и… ну, знаете… пыль, я должна её протирать, если увижу… — сбивчиво пробормотала Элоиза.
— Я лишь хотел спросить, как выйти к лестнице? Тут уж слишком темно, а я редко бываю на этом этаже.
Элоиза вышла из убежища и указала в сторону коридора, ведущего к лестнице. Перс почтительно поклонился ей и ушёл. Элоиза шумно выдохнула. Этот загадочный мужчина вечно появлялся в самых неожиданных местах в самое неожиданное время и этим сильно интриговал её. Никто не знал, кто он (за исключением того, что он — перс), что он здесь делает и чем занимается. А вопрос, который волновал лично Лиззи — почему он так бесшумно ходит?!