***
В конце концов, Джим получает 2 дня пребывания в одиночном изоляторе и плюс один месяц к своему сроку. Но мистер Мортимер отправится в тюрьму на двадцать лет, так что Джим засчитывает это как победу.***
Одиночный изолятор – это комната шесть на четыре фута, покрытая плиткой цвета лосося, со стоком в центре пола и голокамерой в углу на потолке. Джим мельком осматривается и, стараясь не показывать волнения в голосе, спрашивает: – Как я буду получать еду? – Мы передадим её вот сюдой, - говорит офицер и указывает на маленькую прямоугольную задвижку, болтами прикрученную к стене. Когда он уходит, дверь за ним закрывается, и Джим остаётся один в маленькой комнате. Он садится на пол, прислонившись к розовой плитке на стене, и решает, что не позволит им увидеть, что ему не по себе. Он Джеймс Тиберий Кирк. Он сбросил машину с обрыва. Он пережил геноцид. Он заставил священника сложить свой сан. Он даже не голоден. Он сможет провести два дня в одиночестве в маленькой комнате. Он делает глубокий вдох и начинает отсчитывать двенадцать тысяч шестьсот пятьдесят секунд до ланча.***
Двенадцать тысяч шестьсот пятьдесят секунд спустя Джим поднимается на ноги и смотрит прямо в камеру, и он совсем не паникует. – Разве уже не пришло время ланча? Пауза, затем слышен гудок и тонкий голос. – Сейчас лишь 10:40, мистер Кирк. Что-то холодное и отчаянное скребется в горле Джима. – Нет... этого не может быть... я считал… – В таком случае, должно быть, вы считали слишком быстро, – отвечает скучающий с нотками раздражения голос. Джим с силой ударяет ладонью по плитке. – Как я могу знать, что вы не пытаетесь меня запутать? Как я могу вам доверять? – Никак. Джиму остаётся лишь сделать дрожащий вдох и начать отсчитывать шесть тысяч пятьсот тридцать секунд настолько медленно, насколько возможно.***
– Уже время ланча? – спрашивает он, закончив считать. Нет ответа. – Эй? – зовёт он, чувствуя, как отчаяние снова царапает его горло, его живот, его сердце. – Есть там кто-нибудь? Тишина оглушает, ослепляет, душит. В этот момент ноги Джима решают, что они больше не хотят держать его вес, и он оседает на покрытый розовой плиткой пол. Картинка перед глазами становится немного расплывчатой. Он пытается сделать вдох, но воздух не достигает лёгких. – О, – отстранённо думает он. – У меня паническая атака. – Пожалуйста, – его голос настолько слаб, что он сам себя еле слышит. – Кто-нибудь… Мгновение поражающего абсолютного страха он точно знает, что они забыли о нём. Они забыли о нём, оставили тут, он умрёт в этой холодной крошечной комнатушке, съёжившийся и пытающийся сдержать слёзы. И он даже ещё пока не голоден, он… Он почти задыхается, он умирает. Я не хочу умирать. Сэм, Боже, помоги мне, я не хочу умирать, СэмЭрикаТомНаталиКевинМалышкаСЭМ, помогите, я не хочу умирать, янехочуумирать, я…***
Когда он открывает глаза, то видит склонившегося над ним офицера, и она даже не обнажённая, а значит, он не умер. – Чт..? – удаётся ему выдавить. Пусть даже это не Что случилось? или Что вы ждёте, офицер, конечно, вы можете меня обыскать?, но ведь попытка тоже чего-то стоит. – Вы потеряли сознание, – говорит она, выглядя немного сердитой. Ну, или взволнованной. У Джима в глазах троится, так что сказать точно довольно-таки непросто. – У вас есть медицинские противопоказания, о которых вы не сочли нужным сообщить нам? А Тарсус считается медицинским противопоказанием? Джим как раз думает над этим, наблюдая за игрой цветных пятен перед глазами. Иногда ему кажется, что да. Он несёт в себе Кодоса, в каждой клетке тела и каждой мысли в голове, словно раковую опухоль. Словно бомбу с таймером. Он знает, что это убьёт его, это всего лишь вопрос времени. – Мистер Кирк? – В-вы н-не ответили, – бормочет Джим, – я звал, но никто не ответил. – Это одиночный изолятор, парень. Он и должен быть одиночным, чтобы ты смог подумать о своём поведении. Нам не разрешено отвечать, только в экстренном случае. О! Джиму это совсем не нравится. Думать опасно. Пока он не думает, он не обязан спрашивать себя, насколько преуспел Кодос в своей попытке завладеть им, сделать его подобным себе. Насколько бы тот ни преуспел, даже это уже слишком много. «Мне страшно», - думает Джим. – Я в порядке, – говорит он. Я думал, что вы оставили меня умирать здесь. – Оставьте меня одного. – Вы думали, что мы просто забыли о тебе? – спрашивает офицер. Да. – Нет, – фыркает он. – Убирайтесь, мне не нужна ваша помощь. Нет, пожалуйста, не уходите, помогите, помогите, ПОМОГИТЕ. Она хмурит лоб, но поднимается на ноги и поворачивается к двери. – Подождите, – окликает её Джим, за секунду до того, как закрывается дверь. Она ждёт. Он не может заставить себя произнести нужные слова. «Просто скажи это!», – убеждает себя он. «Скажи, я не хочу больше так, продлите мой срок, но я не могу так, я не могу…» Но вот в чём дело – это наказание. Компенсация. Он знал, что ему придётся за это заплатить, ещё когда он шёл в тот кабинет. Знал, что будет расплачиваться, и не сможет просто сказать нет. Не происходит ничего такого, чего бы он ни заслужил. Он делает вдох, заставляет себя разжать кулаки и говорит: – Можно мне немного какой-нибудь еды? Офицер смотрит на него растерянно, и Джим поспешно добавляет: – Я не съем это, только в самом крайнем случае, просто… мне нужно что-нибудь. Что угодно. Пожалуйста. Дверь закрывается и встаёт на место. Джим сглатывает, чувствуя, как возвращается паника, как сердце стучит вдвойне быстрее (крик–тишина, крик–тишина, крик–тишина), а затем, наконец-то, задвижка чуть приоткрывается и на пол падает один-единственный батончик мюсли. Для них он ничего не значит. Для него он значит отсрочку смерти на неделю, если (когда? если) они забудут о нём. Джим сжимается на полу, подтянув колени к груди и крепко держа в руках батончик.***
Проблема не в том, что одиночество заставляет Джима думать. Джим всегда думает, он просто не может выключить мозг, даже если бы захотел. Проблема в том, что одиночество заставляет его вспоминать. Он вспоминает, как светилось лицо Сэма, когда тот улыбался, словно у него не было никаких забот, даже на Тарсусе. Вспоминает, как Эрика вечно смотрела на Сэма, раздражённо, но с привычной нежностью и заботой. Вспоминает Натали, что росла быстрее их всех, что стала мамой в пятнадцать, отдавала свою еду, сон, всю себя ради Малышки, и ни разу не пожалела о том, что спасла её. Вспоминает, как так смеялся с Томом, что живот болел, пусть даже, хоть убей, не может вспомнить из-за чего. Он помнит – с абсолютной ясностью – всё то, что Кевин, как мудро с его стороны, забыл.***
Он помнит свои частные уроки с Кодосом, самые разные уроки от просто удивительных до тех, что перевернули его жизнь, потому что, что бы ни говорили о Кодосе (а о нём можно сказать очень многое), мужчина был (и есть? был) действительно гениален. Он помнит тот день, когда Кодос начал учить его законам экономики, за несколько месяцев до наступления голода, и как он сам сидел, развалившись на стуле, вздыхал и крутил в руках карандаш, в течение всего урока, пока Кодос не спросил его, что тот имел против данной дисциплины. – Это бессмысленно и скучно, – ответил он тогда, надув губы. – Я не хочу быть экономистом. – Если ты хочешь преуспеть в этой жизни, тебе необходимо знать законы экономики, – ответил Кодос. – Всё вокруг основано на тех принципах, о которых я тебе рассказываю. – Что это значит? – Каждое взаимодействие между людьми по своей сути является обменом товарами и услугами. Возьмём, к примеру, наше с тобой взаимодействие. Колонисты Тарсус IV платят налоги, спонсируя школу, и думают, что тем самым участвуют в образовательном процессе, обучении тебя и твоих одноклассников. А вложенные ресурсы, в конечном итоге, вернутся к ним, когда ты внесёшь свой вклад в развитие общества и всей галактики в целом. – Значит, когда вы даёте мне все эти частные уроки… Кодос улыбнулся. – Я вкладываю в тебя инвестиции, если быть точным, инвестирую в товар, который, я уверен, однажды компенсирует мне все мои усилия. – Но вы бы всё равно меня учили, даже если бы я не смог этого сделать? – уточнил Джим. – Вот в этом весь закон экономики – конечно, нет, не стал бы, – и, видя поражённое лицо Джима, объяснил: – Не надо расстраиваться – в этом нет ничего личного. Это просто базисный механизм, лежащий в основе всех взаимодействий и отношений. Все наши решения, в своей основе, лишь анализ соотношения затрат к выгоде. Даже самый любящий супруг разорвёт отношения и уйдёт от своего партнёра, если этот партнёр обходится слишком большой ценой по сравнению с потенциальной выгодой. Чем больше ты познаёшь Вселенную, Джеймс, тем больше ты понимаешь, насколько истинна данная формула. – Люди не бросают просто так своих супругов. Они их любят. – Да, и любовь – это очень ценный товар. Как и все чувства. Люди заплатят немалую цену – миллионы кредитов, десятилетия своей жизни – лишь бы завладеть определёнными чувствами: чувством признания и уважения, чувством своей значимости и принадлежности. Атлеты, к примеру, платят непомерные суммы за простую услугу – заставить своих фанатов почувствовать себя частью чего-то большего, чем они есть. Однако даже такой товар, как любовь, не может победить законы экономики. Почему, как ты думаешь, пары распадаются, когда секс перестаёт их удовлетворять? Они всё ещё «любят» друг друга, но, поскольку осуществление услуги перестаёт быть оптимальным, цена отношений перевешивает выгоду. Было жутко странно слушать, как мужчина, которого Джим считал отцом даже в большей степени, чем своего настоящего отца, говорит о сексе, особенно так непосредственно. – Разве это любовь? – спросил он. – Любовь ведь не должна быть просто… ещё одним фактором в расчётах. Она ведь должна быть… – Чем-то незыблемым, драгоценным, бессмертным (когда ты найдёшь своего Единственного, ты сразу поймёшь, как это) и всё в таком же духе. – Она ведь должна быть вечной. – Возможно самая сильная любовь – любовь между родителем и ребёнком. И ты сам являешься подтверждением того факта, что иногда родители решают, что есть нечто более важное, чем быть рядом со своим ребёнком. Джим промолчал, и Кодос продолжил, на этот раз более мягко. – У всего есть своя цена; и все люди на протяжении своей жизни платят эту цену. Что же сделает твой анализ выгоды-затраты отличающимся от других – особенным, если тебе так удобнее, – так это то, как много ты готов отдать за то, что желаешь получить. (Джим не знал – и теперь не знает – насколько он с этим согласен. Но, как и всегда, он не обязан соглашаться с чем-то, чтобы оно всё равно было в его жизни. Он просто не несогласен.) – Так значит, если у всего есть своя цена, – медленно говорит Джим, – как люди вообще платят за всё это? Как я буду платить за всё это? Кодос всегда великолепно – уступая только Сэму – умел распознавать настоящий вопрос, стоящий за озвученным Джимом вслух, и этот раз не исключение. Губернатор лишь легко треплет Джиму волосы и с улыбкой, которую Джим поймёт лишь намного позже, говорит: – Не волнуйся Джеймс. Я уверен, что у тебя есть много чем поделиться. Он вспоминает кое-что почти через год, когда он вползает домой далеко за полночь, пьяный, спотыкающийся, пытающийся вспомнить имя, которое он выкрикивал полчаса назад и количество членов, которые в этом участвовали. Ему удается даже не попасться никому не глаза, но он сам останавливается: мама и Фрэнк целуются в дверях кухни: мягкий свет, путающийся у нее в волосах, его рука на ее щеке. Хотя Джим может очень много чего сказать о Фрэнке (а Джим может МНОГО чего сказать о Фрэнке), они с мамой, кажется, друг друга любят. С другой стороны – вот они расплачиваются друг с другом поцелуями, дружбой, сексом. Это любовь? Или такой подвид экономики? Джим идет к себе в комнату длинным путем – залезает через окно, взламывая собственную комнату. Он затаскивает-заволакивает себя на кровать, и лежит, раздумывая: что случится с любовью, если она не будет ничем подкрепляться? Что случится, если между ними, например, пять лет в миссии? Что остается, когда любовь не может оплатить свою часть сделки?***
Он вспоминает другую ночь, за полгода до всего, под звездами с остальными детьми Тарсуса. Они сидели кружком и говорили, кем они хотят стать, если (если? Когда!) вырастут. Том, Натали, Кевин, Джим - и Малышка, конечно, - еще не определились (карьерные планы Джима могли вообще меняться каждый час). Эрика, с другой стороны, точно знала, чего хотела. У нее глаза горели, когда она объясняла, почему межвидовая нейрогенетика — это та-крутая-вещь, которую она может сделать для мира. Она собиралась собрать такую общую медицинскую базу данных, которая будет использоваться всеми врачами в мире. И тогда любые виды могут путешествовать на любую планету, зная, что они получат адекватную помощь. Кевин останавливал ее четыре раза, чтобы попросить ее что-то объяснить , и каждый раз она терпеливо разжевывала это для младшего брата. Но когда Джим остановил ее, чтобы спросить что-то (просто чтобы побесить, на самом деле - он понимал, что она говорила), она нахмурилась, стукнула его по лбу и сказала: "Не пытайся казаться тупее, чем ты есть, а то сам когда-нибудь в это поверишь". У Сэма были столь же конкретные планы карьерного роста, но совершенно иного рода: -Я хочу быть отцом, когда я вырасту, - сказал он им совершенно прямо. Джим закатил глаза. -Да, хорошо, но кем ты хочешь стать? -Это то, кем я хочу быть, - настаивал Сэм. - Я, наверное, буду что-то еще делать, чтобы зарабатывать деньги и все такое, но я хочу быть отцом. Я просто хочу быть рядом с теми, кто во мне нуждается. И если у меня получится, я буду счастлив. Лжец, Джим думает. Лицемер. Лжец. Я нуждался в тебе, а ты умер. Я тебя ненавижу. Ненавижу. Я ненавижу тебя за то, что ты меня бросил. Я ненавижу тебя за то, что благородный и мертвый, как и наш собственный отец. Я хотел спасти тебя, Сэм. Я пытался спасти тебя, я так старался, как мог, я все для этого отдал. Но я... я… Он сжимается в комок и душит рыдания в горле.***
Джим мутным взглядом смотрит, как через люк в двери просовывают ужин, ему приходится несколько раз моргнуть, чтобы понять, где он находится; чтобы поднять руку и взять поднос, приходится сконцентрироваться. На ладони — там, где он прикасался к обертке (обмотке?) — злые красные отметины. Он садится, чтобы поесть, но голова все еще кружится — будто он в трех разных местах, или временах, или все сразу, может, он вообще уже рехнулся, но просто до сих пор этого не понял. Он настолько не в себе, что снимает обертку с плошки с яичницей, потом с фруктов, и почти разворачивает следующий кусок обеда, когда понимает, что на ощупь это не еда. Это... Он переворачивает книгу. Великий Гэтсби. Это не копия из библиотеки следственного изолятора. Он открывает ее, и внутри находит послание от мисс Уильямс — каракули на внутренней стороне обложки: «Джею — зеленый свет всем твоим устремлениям.»***
Как только она заканчивает говорить с Джимом, Вайнона делает еще один звонок – социальному работнику центра. - Мне нужно, чтобы вы выяснили, задумывается ли мой сын о самоубийстве, - говорит она, когда он спрашивает, что он может для нее сделать. Он хмурится. -Он что-то сказал о том, что он собирается сделать? -Да. Может быть. Я не знаю, - она вздыхает. - У меня нет... – времени, думает она, – навыков, чтобы разобраться в этом самой. Социальный работник обещает разобраться и поговорить с Джимом, но ничего полезного ему так и не удается из Кирка выудить. Через три недели он говорит Вайноне, что Джим суицидального поведения не демонстрирует. Джим, со своей стороны, не уверен, самоубийца он или нет. Он не собирается ничего с собой делать – для этого он многовато узнал уже на следующий день после того, как ушел из дома. Но раз уж так карты легли, автопилот во время эвакуации отключился, и кто-то должен направить корабль в лобовое столкновение с Нарадой, он готов стать тем, кто останется на борту. Неплохо, правда?***
Джим возвращается из одиночки в пустую камеру и тут же узнает последние новости - Ник вышел из центра заключения. Его мама вернулась и представила некоторые новые доказательства (Джим для себя это расшифровывает как много денег) и вытащила Ника отсюда, что она, собственно, сразу должна была сделать. Без большого соседа по комнате в камере становится холоднее и неуютнее, просто еще одна безликая ячейка. Но Ник всегда был слишком хорош для подобного рода заведений, да и для людей, подобных Джиму, тоже. Так что жизнь продолжается. Новый директор хорошо подготовлен, но это не имеет особого значения, так как все дети (и большая часть персонала) отчитываются Джиму. Социальный работник пытается "тонко" выяснить, не хочет ли Джим почетно сделать харакири своим же собственным карандашом. Ну, как обычно. Его любимая учительница до сих пор мисс Уильямс, особенно когда она итоговым эссе за год дает им анализ литературы. Джим пишет сочинение «Сравнительный анализ Джея Гэтсби и растения», и некоторые из утверждений вызывающие и осознанно провоцирующие ("Джей Гэтсби не способен к фотосинтезу"), некоторые - проницательны ( "Растения, как Гэтсби, всегда тянутся к свету, который выглядит гораздо лучше издалека"), а некоторые - слишком личные ("Стремление к свету — то, из-за чего и растения, и Гэтсби имеют силу преодолевать гравитацию, и то, из-за чего они столь надломлены").***
Когда Джим выходит из тюрьмы после дополнительного месяца заключения, он почти торжествует. Он переполнен надеждой, свободой, он вылетает с территории центра, прежде чем понимает, что идти ему вообще-то некуда, и останавливается, как вкопанный. Мама в космосе, Фрэнк... Фрэнк. Если по-честному, то дома у него нет с тех пор, как Сэм умер. Он вздрагивает, вдруг осознав холод, потерянно сует руки в карманы ... чувствует что-то бумажное. Он тянет письмо мисс Уильямс из кармана. Делает глубокий вдох. Читает. К концу письма, его пальцы оставили в бумаге складки и его глаза влажные. Он не знает парня, о котором она пишет. Джим-то знает, что этот парень – сплошное разочарование. Правонарушитель. Шлюха. Тот факт, что она думает, что он может быть другим, ранит больше, чем любое из оскорблений и ехидных комментариев за все эти годы. Он мнет письмо и бросает его в мусорку по дороге из центра заключения имени Джорджа Кирка.***
Мама всегда рассказывала о космосе как о своем призвании, цели своей жизни; как она с самого рождения знала, что она появилась на свет, чтобы исследовать последний рубеж. Джиму казалось, что она пытается оправдаться, почему ее никогда не было рядом. Он всегда любил звезды, конечно, но он не понимал, о чем она говорит, что это за близость и сила. До сих пор. Сейчас он смотрит на звезды, и они такие же, как ими были всегда - совершенные и далекие и красивые - но теперь есть что-то еще, как будто голос, который он не может узнать, зовет его по имени. Великое, неизвестное, бесконечное, искушающее, будто голос сирен. Ничего подобного он раньше не испытывал. -Вау, - выдыхает он.***
Восемнадцатилетие – это своего рода откровение для Джима, потому что теперь он может законно заниматься сексом, и это классно. По крайней мере, на одно предписание меньше, и, как всем известно, девиз Джима – чем меньше арестов, тем лучше. Его-несовершеннолетнего арестовывали восемь раз (вандализм, хранение наркотиков, подделка документов, хулиганство, непристойное обнажение, махинация с финансовыми пирамидами, - вот это было одно большое недоразумение. Ну, в некотором роде, - взлом и проникновение в чужое жилище, еще раз хулиганство). Но это были все необходимые издержки (особенно обнажение). Аресты за секс, безусловно, ненужное зло. В принципе, теперь он может перестать лгать о своем возрасте. Не то, что бы он это правда делал. Но он мог бы, если бы захотел, а Джим высоко ценит выбор. Так что да, теперь у Джима много секса с разными людьми в разных позах (какое-то время он успевает за день менять нескольких партнеров — и это хорошее время), но одного он не делает никогда – не ошибается в именах. Отчасти потому что он сам для себя устанавливает странное правило (хотя он вообще живет, чтобы нарушать правила), но конкретно этому он следует с почти религиозным фанатизмом: как только молния расстегивается, он называет его/ее только кличками, достойными домашних питомцев. Детка, любимая, дорогой – иногда он знает их настоящие имена, иногда нет, но с момента вжиканья застежки они все становятся «детками», и он не рискует называть их как-то еще. После того как его называли Джорджем, Джим решает, что лучше быть никем, нежели прикидываться кем-то еще. Джим теперь взрослый, технически, и, как правильный взрослый, он устраивается на работу. Ну, или, работы. Он умён, проницателен и может узнать, чего люди хотят, что очень даже полезно, учитывая, что его принимают и увольняют (иногда он сам уходит!) с семнадцати работ за четыре года. Он работает на кухне (вербальное унижение стоило того, чтобы узнать рецепт убийственной заправки. Да и roué был совсем неплох), в гараже механика (одна из самых долгих работ, он продержался рекордные три месяца), в цирке (закон запретил ему об этом упоминать, но иногда он намекает об этом, когда цепляет людей в баре), учителем по математике для восьмых классов (видимо, очки плюс возможность наконец-то отрастить бороду придают Джиму вид того, кому не страшно доверить детей. Фальшивые документы тоже немного помогли), дрессировщиком дельфинов (он сам так и не смог понять, как его туда занесло), инструктором по теннису (долгая история), няней (семья его любила, но заставила выбирать между ними и его травкой. Нет, чувак, спасибо, не стоит), водителем автобуса (они только два месяца спустя поняли, что у него никогда не было водительских прав), почтальоном (то же самое), официантом (Джим всегда приносил заказ быстрее других – может потому, что трахался с шеф-поваром? – так что клиенты его любили, коллеги ненавидели, и конец сказки), телепродавцом (это стало сексом по телефону), ну и десяток других странных работенок. А если они не позволяют ему оплачивать счета, Джим всегда может подзаработать на подвальных боях, или, что чаще, стриптизом, в котором он по-настоящему хорош, но поскольку он зарабатывает больше – кхм – частными выступлениями, это неизбежно заканчивается проституцией. Это всегда заканчивается проституцией. Также проституция – это то, что отправляет его обратно в тюрьму, но это уже другая история, Джим всё ещё не понимает, почему его продолжают арестовывать за секс. С такой работой встречаешь много интересных людей. Кто-то хороший, кто-то плохой, кто-то ужасный (большинство ужасны, но не Джиму судить), но все они хотят одно и то же, и это не Джим. Не то, чтобы они не хотели Джима – они точно хотят. Но за свои деньги они всегда хотят получить что-то особенное, что-то невыразимое и неописуемое, и это точно не Джим. Они хотят чувствовать контроль над ситуацией или быть желанными, или почитаемыми. Они хотят, чтобы Джим стал тем, кем они хотят его видеть, и у Джима уникальный талант как раз в этой области. Иногда он даже верит в собственную ложь; и поэтому он настолько хорош в том, что делает. Один мужик снял его на всю ночь, а затем поставил шахматную доску на кровать отеля и попросил сыграть с ним. Вот теперь Джим знает, как выглядит благотворительность, и она ему совсем не нравится. Его решение очевидно, а местью станет безоговорочная капитуляция бедного парня. Так что Джим усмехается и ставит ему мат меньше, чем за десять минут. Мужик пялится на Джима, на доску, снова на Джима и требует сыграть ещё. Следующие два месяца он снимает Джима каждую ночь воскресенья, чтобы сыграть в шахматы. И да, потом это перерастает в шахматы и секс, потом в просто секс. Джим и хотел бы сказать, что он удивлён. (Тот мужик был одним из его любимых клиентов. Шахматы – самая лучшая прелюдия.) Смысл в том, что у Джима есть ну, знаешь, дела. Обязанности. Людей сделать, на дела посмотреть. И он не может просто сорваться с места и бежать к Тому каждый раз, когда у того, как Джим это называет, Ежегодное Видение Кодоса. Да, ему не стоит шутить над этим, потому что каждый раз Том правда думает, что Кодос вернулся из мира мёртвых, каждый раз он напуган до смерти и каждый раз Джим спрашивает себя, что бы он делал, если бы Кодос действительно оказался всё ещё жив. Это истощает его, выворачивает наизнанку, заставляя отчаянно желать бежать в противоположную сторону, каждый раз.***
Всё было так: Джим со своими дружками занимается своим делом, наслаждаясь еженедельным задержанием за травку, когда ему приходит сообщение от Тома. «Я нашёл его.» Джим мельком смотрит на сообщение и тут же хочет его удалить. Или, ещё лучше, разбить падд об стенку. – Что у тебя там? – рявкает полицейский, ощупывая его грудь и бока. – Ничего, – бормочет Джим, и в этот момент экран снова вспыхивает, уведомляя о новом сообщении. Он слышит скрежет зубов полицейского. «Это Кодос. Он жив.» Джим закрывает глаза, мечтая, чтобы сообщение просто исчезло. Открывает – оно всё ещё там. Он вздыхает и печатает ответ: «Это всегда Кодос.» В этот раз том тянет с ответом. Джим не отрывает глаз от экрана, пока офицер проводит руками по его ногам. Обычно вид другого гуманоида перед ним на коленях весьма возбуждающий, но сейчас Джиму это глубоко безразлично. «На этот раз по-настоящему,» - приходит ему ответ Тома. «Прости. Не могу сейчас приехать.» Следует ещё более длинная пауза. – Ты чист, – говорит порядком раздражённый офицер. Джим отстранённо кивает. Его падд вибрирует сигналом нового сообщения. Всего пара слов: «Джей-Ти, пожалуйста». – Что, – негодует офицер, – может быть настолько важным что ты… Джим убирает падд в карман, делает шаг вперёд и крепко обнимает офицера. – Прости, что оставил тебя без внимания. Ничто не может быть важнее тебя. Нас. – Он поднимает глаза на офицера, хлопает ресницами. – Позволь мне это доказать. Офицер морщится и отталкивает его. – То, что при тебе не нашли наркоты, не значит, что я не могу привлечь тебя за неуважение к закону. Убирайся отсюда, пока я ещё добрый, парень. Джим улыбается в ответ, наигранно машет рукой и уходит, покидая сцену, как и посоветовал офицер. Улыбка исчезает с его лица, как только он отворачивается. Он выходит на улицу, оглядывается, убеждаясь, что никто не смотрит, а затем достаёт из кармана ключи того милого офицера и крутит их на пальце, посвистывая. Затем он забирается в припаркованную полицейскую машину и срывается с места, словно его преследуют все демоны ада.***
Джим включает сирену, давит на газ девять часов без остановки и приезжает к тому в пять утра. Он припарковывается, занимая сразу три места (хей, он угнал полицейскую машину, он заслужил пару привилегий) и каким-то образом поднимается на четвёртый этаж. Он уверен, что ему придётся стучать минут десять минимум, но уже после первого стука дверь открывает Том, выглядящий на три года старше, чем Джим его помнит, но в неизменной фланелевой пижаме. – Ужасно выглядишь, – говорит Том. – Ну, я гнал всю ночь напролёт к одному неудачнику, которого называю другом, – отвечает Джим. – А у тебя какое оправдание? – Я тоже плохо спал, – признаётся Том. – По крайней мере, моё лицо даже наполовину не так ужасно выглядит. Ну-с, пожалуй, Джим закончил с любезностями, поэтому он опускает все эти «Рад-тебя-видеть-проходи-пожалуйста» и заключает Тома в объятья. Том обнимает его в ответ так, словно Джим исчезнет, стоит его отпустить. Спустя добрую пару минут они отстраняются, глупо улыбаясь и притворяясь, что не замечают влагу в глазах друг друга. Том проводит его внутрь и закрывает дверь. – Даже, не могу сказать, как я рад тебя видеть, Джей-Ти, –тихо говорит он. Ещё он не включает свет, так что Джим понимает, что в доме есть кто-то ещё. – Я тоже рад тебя видеть, Том, – искренне отвечает он. – Я всё ещё собираюсь тебя убить, если твой загадочный человек - не Кодос, но я правда рад тебя видеть.***
Том показывает ему фото. Это не Кодос. Его колени почти подкашиваются от облегчения. Каждый. Раз.***
Том смотрит на него вопросительно, умоляюще. Джим лишь качает головой. – Не убивай меня, – говорит Том, глядя своими большими печальными глазами. Ну. Глазом. И вот в чём дело, не важно, насколько Джим раздражён паранойей Тома (а в этот момент Джим очень, очень раздражён паранойей Тома), он знает, что его друг искренне верит, что видит Кодоса каждый раз, и по-настоящему пугается. Каждый. Раз. Вот почему Джим не может остаться в стороне, вот такой он идиот. Каждый. Раз. Не говоря уже о том чувстве, что он нужен Тому – даже если Том не нуждается в нём на самом деле, – что тот на него рассчитывает – Джим не собирается его терять. Джим вздыхает, сосредотачиваясь на раздражении, а не на облегчении, изможденности и пронимающего ужаса, что зародились в нем после прочтения сообщения Тома. Он со стоном падает на стоящий рядом диван, свободно устраивая руки-ноги. – Прямо сейчас я хочу только поспать. Убью тебя утром. – Кстати, ты здесь ещё не сделал ничего незаконного? Потому что если так, то я тебя не знаю, – шутит Том, чрезвычайно серьёзным голосом. – Я подал заявку на соискание докторской степени, и, скажу я тебе, процесс аттестации весьма жёсткий, так что все Ненужные друзья свободны. – Докторская, да? Ну, та-да-да-там. В какой области? – Биохимические исследования. Со специализацией на, эм, – он колеблется, затем делает вздох и скороговоркой выдает: – Синтетическая еда, которая может быть реплицирована локально, передаваться в цифровом формате и храниться длительные промежутки времени, чтобы больше не страдать от голода. У Джима нет слов. – Понимаешь? – его друг заметно нервничает, ожидая ответа. Он понимает. – Ага. Это… Том, это потрясающе. Том вспыхивает и, предсказуемо, меняет тему. – А чем ты занимался, Джей-Ти? – Как обычно. Мыкался по странным работёнкам, дабы не умереть от голода или скуки в перерывах между детскими исправительными учреждениями. Том хмурится. – Ну, по крайней мере, они тебе вроде бы неплохо платят, – говорит он, рассматривая дизайнерские джинсы и пиджак из настоящей кожи Джима. – Нравится то, что ты видишь? – Джим игриво поводит бровями, Том смеётся. – Получил их на последней работе, в модельном агентстве. Они разрешили мне их оставить. – Знаешь, мне правда приятно это слышать, потому что я начал подозревать, что говоря «модельное агентство» ты имел в виду порнографию. – Ну, грань между этими двумя понятиями в лучшем случае размыта, но, говоря модель, я правда имел в виду моделей, – Джим прерывается на мгновение, затем поправляется, – по крайней мере в тот раз. Тому не смешно. – Джим, я за тебя беспокоюсь. Джим закрывает глаза рукой. – О, посмотрите, моя любимая тема разговора. – Джей-Ти, я серьёзно. Ты слишком умён для того, чтобы переворачивать бургеры, сниматься в порно или подделывать чеки. Он делает паузу, ожидая ответа. Джим даже не пытается ему отвечать. – Ты был в детской колонии дважды, Джим! – Тебе надо познакомиться с моей мамой. Ты бы ей понравился. – Иногда я вижу в новостях парня, блондина, которого застрелили или зарезали в драке и оставили на дороге, потому что он путешествовал автостопом. У меня сердце разрывается, пока я не убеждаюсь, что это не ты. Та жизнь, которую ты ведешь… – Вы двое сможете провести целую ночь, волнуя друг друга… Уау, это прозвучало совсем неправильно. Я передумал, тебе запрещено проводить ночь, волнуя мою мать Том. – Я говорю о том, что это настоящее чудо, что ты ещё не умер от какого-нибудь экзотического вида СПИДа! Я спрашиваю тебя, есть ли что-либо более глупое, чем смерть от инопланетной спермы? – Но вы точно подружитесь за просмотром одинаковых программ по телеку и любви к Джошу Гробан. – Что если тебя положат в госпиталь? Кому они позвонят? Я записан в списке твоих экстренных контактов? У тебя вообще есть список экстренных контактов? – Нет, правда, я думаю это может стать началом чего-то прекрасного… – Я знаю, что ты не хочешь говорить о том, что произошло на Тар... – Ааанет, мы не будем говорить о… – Я знаю. Правда, я знаю, я просто хочу, чтобы ты поговорил хоть с кем-нибудь о том, что К… Но Джим этого уже не слышит, потому что он заткнул уши пальцами и начал распевать «У Мэри была маленькая овечка» на пределе возможностей своих лёгких – Том? – тихий, сонный голос доносится из коридора. – Кто это так ра.. – Зевота прерывает её слова. Джим поднимает глаза. В дверях стоит девушка, одетая лишь во что-то, напоминающее футболку на несколько размеров больше чем надо, по-видимому она принадлежит Тому. – Эй, приветик, – говорит Джим, улыбаясь от уха до уха. Он поворачивается к Тому с фальшивым негодованием. – Том! Поверить не могу, что ты не представил меня своей… соседке по комнате Лицо Тома (ну, или та часть, что видна Джиму) краснеет. – Джим, Марта. Марта, Джим, – бормочет он, вяло махая рукой. – Марта, – повторяет Джим, одним тоном опошляя имя. – Джим, – отвечает Марта, явно позабавленная. Она переводит взгляд с одного на второго. – Откуда вы друг друга знаете? – Я обычно называю Джима Джей-Ти, – осторожно отвечает Том, и глазах Марты зажигается понимание. Джим тут же понимает, что Том рассказал ей о Тарсусе, , и борется с нерациональным раздражением от того, что тот рассказал ей о настолько личном. Или от того, что Том нашёл кого-то, с кем можно поделиться чем-то настолько личным, в то время как Джим никогда не найдёт. Джиму удаётся вернуться в настоящее, как раз вовремя, чтобы послать Марте довольно убедительную улыбку. – Я пришёл убить твоего парня. – Что он сделал? – спрашивает она, тут же поворачиваясь к Тому. – Не говори мне, что ты позвал его, чтобы что… чтобы показать это и ему. Том краснеет, но не отвечает. –Том, – говорит Марта. – Забудь о Джиме, я сама тебя убью своими руками! – Я правда думал, что это он, – бормочет Том, стыдливо глядя в пол. – Прости, Джей-Ти. – Всё нормально, – легко врёт Джим. Марта смотрит на них двоих и вздыхает. – Полагаю, никто не собирается ложиться спать. – Наверное, нет, – в унисон отвечают Джим с Томом. – Ну, что ж… тогда, как минимум, нам нужен кофе. Джим, поможешь мне на кухне? Том конспиративно понижает голос. – Это на женском языке означает – «Я хочу поговорить с тобой наедине»? – Ага, – отвечает Джим, пряча волнение за улыбкой. – Конечно… Если только это не эвфемизм. Флирт Джима Тома совсем не беспокоит. – Веселись. Да, эти двое точно скоро поженятся. Джим следует за Мартой на кухню, где она действительно начинает варить кофе. Насколько может судить Джим, она глубоко задумалась и не смотрит на царящую тишину в комнате. Джим же, с другой стороны, неловко мнётся на месте, прежде чем прочистить горло и сказать: – Тут правда так жарко, или это просто я горю? Марта удивлённо поднимает на него глаза, и Джим морщится. – Прости, не знаю, как у меня это вырвалось. И, конечно же, в этот момент Марта решает сказать: – Я волнуюсь за Тома. – Можно открыть окно? – вырывается у Джима. – Что? – Что? – спрашивает она, явно пребывая где-то в своих мыслях. – Да, да, конечно. Послушай… Джим, прошло уже больше трёх лет, а его ежедневно преследует… то, через что вы прошли. Я просто…“ Джим открывает окно, закрывает глаза и дышит свежим воздухом, пытаясь прогнать это чувство загнанности в ловушку. Ночной прохладный бриз остужает его лицо, но не рваное беспокойство под кожей – У меня правда нет нужной квалификации, чтобы давать кому-нибудь советы, Марта. – Может быть, – говорит Марта. – Но ты не видишь Кодоса повсюду, не так ли? «Конечно вижу, – думает Джим, – только не вне моего разума.» – Я почти хочу, чтобы мы могли просто найти Кодоса, и тогда Том смог бы наконец успокоиться. Джим резко оборачивается. – Кодос мёртв. – Я знаю, Джей-Ти, – мягко говорит она. – Я только… – Не тебе называть меня Джей-Ти, – рявкает он. – Ты не заработала это право. Она вздрагивает, Джим запускает руку в волосы и облокачивается на оконную раму. – Я… Слушай, я… Прости, я… – Это ты меня прости, – отвечает Марта, потерянно обхватывая себя руками. – Я лишь хотела знать, как ему помочь. Джим безрадостно смеётся. – Я последний, из тех, кто тебе может помочь. У него есть знания, цели, жильё, девушка – он неплохо справляется, если тебе интересно моё мнение. – Ты понятия не имеешь о его кошмарах. Джим не отвечает. – А, может, и имеешь, – она опускает голову, понимая. – Джей-Ти? – странным голосом зовёт Том из комнаты. – Да. – Ты случайно не знаешь, почему на парковке стоит угнанная полицейская машина? Оу. – Это забавная история, знаешь ли… В этот момент на кухню врываются четверо офицеров с фазерами наготове и в полностью закрытом защитном обмундировании, словно у Джима водородная бомба или что-нибудь в этом духе. Марта роняет кофейник. – Поднимите руки так, чтобы мы могли их видеть! – кричит тот, что стоит спереди. Пятый офицер входит вместе с фазером, нацеленным на Тома, который держит руки поднятыми за головой. – Почему ты здесь? – требует офицер. Джим улыбается. – Это довольно личный вопрос. Почему вы все здесь? Кто-нибудь вообще знает? – Не строй из себя дурачка! Что ты здесь делаешь? Это твои подельники? Джим украдкой смотрит на Тома, и внезапно понимает, что даже одно-единственное задержание на допрос разрушит все шансы Тома на получение докторской степени, о которой он мечтает. То, что Джим не вносит свой вклад в общество, не значит, что ему нужно мешать Тому сделать что-то великое. – Кто, эти двое? А, ну да. – Джим обращает на них равнодушный взгляд. – Никогда не видел их до сегодняшнего дня. Не самые яркие представители человечества, вот что я вам скажу. Стоило лишь притвориться, что мне нужен телефон позвонить. – Он хмыкает, позволяя себе на минуту поверить в свою ложь. – Они и впустили меня в дом, идиоты. Как жаль, что вы пришли, прежде чем я позаимствовал у них хоть что-нибудь ценное. – Звучит, как признание, – бормочет один из офицеров. – Сдавайся, и мы не станем тебя оглушать. Джим на мгновение задумывается. – На-а. Они смотрят на него в недоумении. – Что-то я сегодня для ареста не в настроении. Понимаете ли, я ехал сюда девять часов и немного устал. Как насчет того, чтобы разойтись, немного поспать, а завтра после обеда продолжить. – Да он с нами дурачится – оглушите его! Джим посылает Марте и Тому небольшой салют, затем садится на подоконник и делает сальто назад, в открытое окно. Заряды фазера рикошетом отлетают от кухонной стены, где ещё недавно был Джим. Долю секунды он висит на краю, глядя вниз, рассчитывая падение (четвёртый этаж, где-то от сорока пяти до пятидесяти футов, минус шесть футов моего роста… думаю, обойдётся без переломов), а затем он падает, приземляясь на корточки. Резкая волна проходит по телу, но, как он и подозревал, ничего не сломано. Джим слышит, как офицеры в квартире Тома орут друг на друга, будучи не способными пройти сквозь окно в своей экипировке и не способные аккуратно прицелиться в Джима во тьме. Он начинает бежать, спрятаться негде, некуда пойти, просто бежать и… И почти попасть под машину, водитель которой высовывает голову в окно и кричит: – Смотри куда прёшь, придурок! Ты сумасшедший? Джим облизывает губы, наклоняется вперед и пытается не звучать так загнанно (как если бы, скажем, за ним гнались пятеро злых вооруженных людей с фазерами) и отвечает: – Немного. А ты? К тому времени, как эскадрон выбирается из квартиры, вниз по лестнице, из здания на парковку, Джим и его удивительный, предусмотрительный, чуткий (невольно) спаситель уже давно уехали.***
– Довольно низкий, не так ли, Марта? – задумчиво говорит Том, когда приехавшая полиция начинает их расспрашивать о гадком парне, вломившемся в их квартиру. – О, нет, он был высокий. Очень высокий. – Может, и так. А глаза были карие, разве нет? И тёмные волосы… – Глаза были зелёные, Том, – отвечает она. – А ещё на нём была шапка. – Или тюрбан? – Да, из шерсти. Похожая на шапку лыжника. Том кивает. – Точно, я так и сказал. Шапка, как у лыжника. Полицейский, тем временем, спешно делающий пометки, только чтобы снова всё зачеркнуть, пытается держать себя в руках. – Вы хоть что-нибудь помните точно о нарушителе? – спрашивает он сквозь зубы – Волосы на лице! – тут же отвечает Марта. – Верно, Том? – Верно, – говорит Том. – Такая страшная козлиная бородка. – Ужасная, – соглашается Марта, кивая. – Такая большая, длинная и, эмм. Массивная… Марта задумчиво наклоняет голову на бок. – Или всё же он был гладко выбрит? – Я почти уверен, что выбрит. Прямо как лысая обезьянка, – соглашается Том. – Знаешь, так чисто выбрит… – задумчиво говорит Марта, – что начинаешь задумываться, а парень ли? Полицейский бросает свой падд, чтобы несколько раз постучать головой о кухонный шкафчик.***
В конце концов, полиция получает более убедительные показания от офицеров, что пришли «на помощь» Тому и Марте, находит Джима и предъявляет ему обвинения в угоне служебного автомобиля и олицетворение офицера закона. (Том не стал выдвигать обвинений в попытке грабежа – зачем же ещё нужны друзья) В этот раз, когда оглашают приговор, Джим уже слишком взрослый для детского центра реабилитации.***
Джим быстро узнаёт, что в тюрьме, в отличие от центра, всё совсем по-другому. В центре, хоть никто и не признавался, все были одинокими, потерянными и искали друзей (вместо семьи), даже если это желание было спрятано за семью печатями. К тому времени, когда эти дети попадают в тюрьму, они уже привыкли быть одни. Семья им не нужна, да они её и не хотят. В центре Джим был одним из самых старших ребят. Теперь он один из младших. Но он неплохо справляется. Уже много лет он знает, что нет такой штуки, как бесплатный ланч - вообще нет ничего бесплатного, включая дружбу, безопасность, еду… У каждого есть свои товары на обмен, и все хотят что-то взамен, и тюрьма в этом не исключение — всё просто более открыто. У Джима есть только один доступный товар. В центре им круглыми сутками говорят, что они могут стать кем-то особенным, не смотря на прошлое; в тюрьме им говорят, что они отходы общества, словно они уже потеряли все свои шансы. И, как и Гэтсби, в обоих случаях сокамерники становятся тем, кем их хотят видеть другие. В тюрьме сокамерник Джима на десять лет старше и пятьдесят фунтов тяжелее, чем Ник, и он действительно убийца.***
В чём-то тюрьма лучше центра: ему поступают звонки. В основном от Тома. В первый раз это просто поток прости-прости-прости до тех пор, пока Джим не больше не может это слушать и не вешает трубку. Остальные были лучше – о том, как Джим учит боевым искусствам группу сокамерников, о докторской Тома, о чём угодно, кроме Тарсуса. Однажды ему даже позвонила мама; он почти отбыл свой срок, а у неё только что закончилась пятилетняя миссия и она узнала, что Фрэнк ей изменял. Какое потрясение. Джим шокирован. Далее следует удивлённое восклицание. Впрочем Джим не полный мерзавец, так что он пытается изобразить немного меланхолии, когда мать сообщает ему о том, что подаёт на развод. – Ооо… как печально. Мне жаль, мам. Она слегка усмехается. – Нет, не жаль. Тебе он никогда не нравился. – Сэму тоже, – отвечает Джим. – Неправда. Сэм с Фрэнком хорошо ладили… – Нет, – говорит Джим. – Сэм просто лучше это скрывал. – Сэм во многом был лучше нас, – тихо отвечает она. – Да, только немного слажал и умер, – отмечает Джим. После этого мать быстро находит причину повесить трубку. Он её не винит.***
В этот раз он даже не пытается радоваться освобождению из тюрьмы; он знает, что, в конце концов, пойдёт по старому кругу, переходя из одного места в другое, из одной кровати в другую. Он сидит на ступеньках тюрьмы и смотрит на небо.***
Приобретенную свободу он празднует в его любимом баре в Риверсайде, где заказывает напитки всех цветов радуги, не имея денег за них заплатить, а девушка рядом с ним (Джессика, как он потом вспомнит) бросает взгляд на ряд рюмок перед ним и спрашивает: – Намечается вечеринка? – Вечеринка для одного, – отвечает Джим, посылает ей флиртующую улыбку и добавляет: – Если только ты не хочешь ко мне присоединиться? –Ты и правда умрёшь, употребив всё это – Это употребление истово желаемо. – Нет, серьёзно, ты же правда не собираешься всё это пить. Только попробуй. Джим наклоняет голову и приподнимает бровь.***
Джим не умирает. Он не знает, что чувствует по этому поводу.***
Спустя несколько лет и множество разных подработок (барменом, на стройке, в гаражах... он даже какое-то время играет на гитаре на улице), Джим становится старше и (а вдруг?) мудрее и приобретает впечатляюще богатый набор навыков для резюме, но по-прежнему остается без гроша, почему и оказывается на остановке в нескольких милях от Риверсайда, где бесплатно получает пачку сигарет от девушки за прилавком, заигрывая с ней. Он не был особенно против идеи порадовать ее языком ради этого - она была милой. Секс, как и деньги, никогда не задерживается в штанах Джима надолго. К счастью, секс, в отличие от денег, тот товар, которого у Джима в избытке. Потому, что его все еще частенько грабят. Он и квартала не проходит от остановки, когда чувствует, как что-то маленькое впивается между лопаток. - Не оборачивайся. Просто выверни карманы и брось все на землю, и никто не пострадает. Он медлит, услышав легкую дрожь в ее голосе, и знает, что у нее нет фазера. Он оборачивается. - Что я только что сказала? - огрызается девушка, но тут же отступает, хотя ручка расчески еще направлена в его сторону. Джим задается вопросом, сколько денег она уже получила, угрожая людям расческой. - Когда путаешься с людьми с улицы, приходится иметь дело с людьми с улицы, - говорит он, складывая руки на груди. - В один прекрасный день ты попытаешься ограбить того, у кого в самом деле будет оружие. - Если доживу, - отвечает она. Он присматривается к знакомому выражению глаз, где видно отчаяние, прикрытое своеобразным горьким юмором, и беспокойством о том, как дожить до следующего куска хлеба. Еще он видит, как девочка помладше выглядывает из-за угла позади нее, ей лет десять-одиннадцать. У нее те же каштановые волосы и карие глаза, что у девушки. - Оставь ее в покое, - его горе-грабительница шипит, принимая боевую стойку. - У тебя проблемы со мной, ты будешь иметь дело со мной, слышишь? Оставь ее в покое! Джим поднимает руки вверх в знак того, что сдается: - Ладно. Ладно. Ты напугала меня, я подчиняюсь. Он вытаскивает свой бумажник – со всем, что в нем осталось – и карманный падд и кладет их на землю. Затем достает свои ключи и показывает их. - Это от квартиры 3А на углу 53-й и Лафайет. В холодильнике есть кое-что, аренда оплачена до конца месяца. Потом как хотите. Не делай глупостей ради этого. Ты нужна сестре. Она долго не отвечает, глядя на него с подозрением. Наконец, говорит: - Ты там будешь? Они оба знают, о чем на самом деле она спрашивает. Он сглатывает сухость во рту от того, как легко она это произносит, потому что, естественно, любой хочет что-то взамен. - Нет,- говорит он, наклоняется, кладет ключи на землю рядом с бумажником и паддом. - Это мой единственный набор ключей, - врет он. - Я буду в другом месте. Она смотрит на него некоторое время, а затем кидается вперед, подхватывает вещи, и исчезает за углом, прежде чем Джим решит передумать. - Ну, - бормочет Джим,- не самая умная вещь, которую я когда-либо делал. Но и не самая глупая, если быть справедливым. Не то, чтобы в его случае это о многом говорило. Тут ночь наступает по-настоящему, и Джим дрожит и растирает руки. Он проверяет свои карманы, чтобы понять, что у него осталось. Посмотрим... поддельное удостоверение личности, запасные ключи, пара презервативов, зажигалки, какие-то провода ... эй, его дармовая пачка сигарет! Так, некуда идти и никакого способа попасть куда-то. Он садится на бордюр и вытаскивает сигарету. Джим делает затяжку и откидывается на руках, вдыхая дым и глядя на великолепные одинокие звезды и думая о Томе, который на полпути к своей научно-исследовательской программе, о Томе, который только что обручился с Мартой, любовью всей своей жизни. Джим про себя думает, что двадцать два года - это на несколько тысячелетий меньше, чем нужно, чтобы остепениться, но они и раньше были слишком молоды, и это не помешало ничему из произошедшего с ними. Джим намерен пойти на свадьбу, чтобы обнять Тома и поздравить с тем, что тот не позволил Тарсусу отыметь себя, чтобы получить немного дикого, животного секса и напиться до потери памяти. Необязательно в таком порядке. Он намерен пойти на эту свадьбу, чтобы на одну ночь представить, что, может быть, однажды у него будет так же. Жить дальше, найти любовь, цель и счастье, "оставить прошлое позади", как хотели Марта и старый добрый доктор Мел. В то же время у Джима есть другая теория о том, как жить дальше, и до сих пор она его не подводила. Это выглядит так: когда-нибудь Кодос не будет значить ничего, потому что Джим переспит со всеми и вся - почему бы не с Кодосом тоже? В конце концов, нет такого понятия, как Единственная Любовь. Наверное. По крайней мере, ничего подобного не существует для Джима. Или, может быть, он уже трахнул ее, одну из многих на пути туда, где он оказался теперь. То есть, без гроша в кармане, продрогший и одинокий на темной пустынной обочине в глуши штата Айова. Джим думает о том, как Том смотрит на Марту. Как мама, должно быть, смотрела на папу. Как Сэм смотрел на Эрику. "Боже, - смех Джима раздается в холодном воздухе. – Если бы ты только видел меня сейчас, Сэм". Сэм бы ни за что не позволил себя подстрелить за Джима, если бы знал, где его младший брат окажется в итоге – он был слишком умен для этого. Это ведь и правда проблема. Говорят, такие мудрые, такие молодые никогда не живут долго. Тогда всё, что остается - глупые, смертные, пока-еще-не-мёртвые дети. Как Джим. Он cнова тихо смеётся, гасит окурок о тротуар, и поднимается с бордюра. Он засовывает руки в карманы в поисках тепла, какое они могут дать, соглашаясь с тем, что его единственная цель на данный момент – "давай пройдемся по этой вот улице, посмотрим куда она приведет." Хоть в этом нет никакого смысла, Джим иногда развлекает себя фантазиями о будущем, которые становятся все более причудливыми: возможно, в один прекрасный день он перестанет пить, бросит курить, прекратит "заимствовать" транспортные средства, перестанет ввязываться в драки и спать с кем попало, не будет ездить слишком быстро, начнет снова общаться с матерью, посещать психотерапевта, будет спать по восемь часов в сутки и не будет есть ничего, кроме салата. Да. Но, эй, и более странные вещи случаются. Может быть, в один прекрасный день он начнет вести честный образ жизни. В то же время, Джим замечает сексуальнейший маленький мотоцикл из тех, на которые он когда-либо обращал внимание, с простейшей системой безопасности и притормаживает, чтобы присвистнуть и тщательно его рассмотреть. – Привет, красавица,- шепчет он, проводя пальцами по абсолютно черному покрытию и чувствуя гладкое, мощное тело под ним. Она тихо стонет в знак признательности. – Горячая женщина, вроде тебя... интересно, встречала ли ты мужчину, который обращался бы с тобой правильно.***
Ну, теперь точно встретила. Как и предполагал Джим, она едет, как мечта, и довольно скоро он возвращается в свой любимый бар в Риверсайде, рассматривать других клиентов и заказывать напитки, на которые у него нет кредитов. Иззи сегодня за барной стойкой, и стоило бы ему придумать что-то получше, чем давать Джиму все, что он пожелает, но видимо он догадывается, что тому нужно напиться прямо сейчас, и оставляет его в покое. Он откидывается назад, чтобы оценить свой Jack Daniels и думает об украденном мотоцикле, припаркованном на улице. Скорее всего, у него примерно двадцать четыре часа, чтобы оставить его в залог каким-нибудь простофилям, прежде чем владелец обнаружит пропажу. Ему придется отдать вторые ключи от квартиры, чтобы они не поняли, что он замкнул провода, и не сдали Джима сразу же. Ничего особенного. Так что он сидит в баре несколько часов, заказывая стакан за стаканом и разглядывая клиентуру, пока не замечает потрясающую красотку в форме Звездного флота (кадетской), заказывающую около миллиарда напитков. – Для одной женщины не много выпивки? – комментирует он, наклоняясь вперед, чтобы удобнее было глазеть. Она игнорирует его. – И Jack Daniels, стопку, – добавляет она, обращаясь к Иззи. – Две, – говорит он Иззи. – И запиши её на мой счет. Иззи бросает на него взгляд, в котором ясно читается, что он очень хорошо знает, что Джим не может заплатить даже за собственную выпивку, не говоря уж о ее, но, к счастью, молчит. - Её - на её счет. Спасибо, не стоит, - говорит она Джиму с покровительственной улыбкой. Ааа, недотрога. Прямо его тип. - Спроси хотя бы мое имя, прежде чем окончательно отвергнуть. - Мне и так неплохо. Он ухмыляется. Слишком легко. - Вижу, что неплохо, - соглашается он. - Джим, Джим Кирк. Затем он смотрит на нее выжидающе. Она не отвечает. - Так скажешь свое имя, или я его выдумаю? - предупреждает он ее. О, да, ей оно совсем не понравится. Что-то вроде Феодосии. Она поднимает глаза, стараясь не смеяться. - Ухура, - говорит она, наконец. - Ухура! Не может быть! Это имя я и хотел выдумать! Ухура, а дальше? - Просто Ухура. - А фамилий в твоем мире нет? - Ухура - и есть фамилия, - говорит она. - Значит, вы... - с минуту он ищет нужное слово - а, обходитесь без имен? Она смеется и качает головой, и Джим знает, что заполучил ее. Он хватает свою выпивку и перемещается так, чтобы опереться на стойку рядом с ней. - Выходит, - говорит он. - Ты - кадет, учишься, по какой специальности? - Ксенолингвистика, - отвечает она, чопорно и наукообразно. О. - Не гадай, все равно не знаешь. - Думаю, это синтаксис, морфология, фонология инопланетных наречий , - говорит он. Она смотрит на него с уважением в первый раз, удивленная. - Нравится заниматься язычком? Она улыбается и эта улыбка означает - да, он определенно заполучил ее. - Я поражена. Думала, что ты - деревенщина, который обожает секс с козами на своей ферме. - Ну, - говорит он. - Не только, - и она смеется по-настоящему. Что становится очевидно, когда другой кадет - здоровый, мясистый чувак - подходит и говорит: - Этот аграрий тебя достает? Штука в том, что настолько очевидно, что он её не достает - она смеется и смотрит на него сквозь ресницы - что намек действительно не должен задевать его, но ... Сама идея, что Джим будет преследовать кого-то, кто не хочет, чтобы его преследовали, что он пытается заставить ее делать что-то, чего она не хочет, что он настаивает, несмотря на то, что она говорит, нет... это возмущает, как ничто другое, и ему приходится сдерживаться изо всех сил, чтобы не ответить. - О, невероятно, - она смеется. - Но ничего, с чем я не смогу разобраться. Она поднимает брови на Джима в игривом вызове в его сторону, и Джим придвигается ближе. - Ты можешь разобраться со мной, если пригласишь. - Эй, - говорит второй кадет сердито. Вероятно, увлечен Ухурой, - и кто бы его обвинил? - А ну веди себя прилично! Он должен позволить Ухуре избавиться от парня. Тот ничего не знает о Кодосе, ничего не знает о том, как боится Джим действительно превратиться в того, кто заставляет людей быть тем, что ему нужно. Джим действительно должен не позволить всему этому добраться до себя. Он действительно должен не позволить. Но оно добирается. - Да расслабься, Кексик, - говорит он, хлопая парня по плечу. - Я пошутил. Он говорит, это больше для того, чтоб убедить себя, чем опровергнуть Кекса. Так и было. Он бы заметил, если бы она на самом деле сказала нет. Ведь заметил бы? Он оборачивается к Ухуре, стараясь очистить свой разум от всего, только чтобы отстраниться от Кексика. - Послушай, пастух. Ты наверное считать не умеешь - нас тут четверо, а ты один. - Позови еще троих, тогда борьба будет честной, – говорит он. Затем он снисходительно улыбается Кексу и слегка похлопывает его по щеке. Он видит летящий к нему кулак, но времени остановить его уже нет.***
"Ну, пожалуй, это была не самая гениальная моя идея," – думает Джим, со стоном пытаясь убрать своё окровавленное, в хлам пьяное тело со стола. Но и не самая глупая, если честно. Не то, чтобы это о многом говорило. Мужик, что отозвал тех звезднофлотских качков, исчез… куда-то. (За неимением настоящего имени, Джим решает назвать его Капитан фон Трапп; капитан – судя по форме – с Жутким Свистом Полного Порабощения.) В конце концов, когда ему удаётся принять вертикальное положение на стуле, он снимает пиджак и засовывает скрученные салфетки в нос, чтобы остановить кровь. Не самый привлекательный вариант, но довольно эффективный. Возвращается капитан фон Трапп и занимает место напротив него. – Я сказал им записать счёт за ремонт на мою кредитку, как и те напитки, что ты заказал на деньги, которых у тебя нет. Это правда, у Джима действительно не было денег на ту выпивку. Как мило со стороны доброго капитана взять на себя его счёт, как щедро, и так далее. Но интересно другое: что он хочет взамен? Мужчина достаёт что-то из кармана. – Выглядит знакомо? Джим берёт её, крутит в руках. Это солонка в форме ЮСС Кельвин. – Это реально паливная игрушка из Хэппи Мила? Смотри, она дырявая. Капитан фон Трапп буравит Джима взглядом, а затем качает головой. – Ладно, ты прав. Глупый вопрос – глупый ответ. – А тебе нравится носить с собой подобные вещицы? – спрашивает Джим. – Это на случай, если встретишь кого-нибудь, кого реально хочется заткнуть; ты просто даёшь им поиграться с маленьким звездолётиком? А это работает? Если да, то я хочу себе десяток таких же. Капитан смотрит на него с чем-то вроде изумления в глазах. – Но с тобой это ведь сработало, так? Кстати, я капитан Пайк. Джим не утруждает себя представлением, он даже не уверен, что мужик хочет знать его имя. Вместо этого, он лишь приветственно поднимает бокал, используя возможность получше рассмотреть своего нового приятеля. Его первая мысль, что это член Фан Клуба Джорджа Кирка, но поскольку он ещё не пытался отругать Джима за его безрассудное/пьяное/преступное поведение – и, кроме того, заплатил за ущерб, причинённый его безрассудным/пьяным/преступным поведением – Джим решает остановиться на папике. И Джим вовсе не станет отказываться от папика. Он немного старше, чем его обычные благодетели, но выглядит совсем недурно… довольно подтянутый… офицер, да ещё и капитан. Наверняка изменяет своей жене. Чем Джим его зацепил – кровь на рубашке, салфетки в носу и прочее – само по себе загадка, но, хей, Джим вовсе не жалуется. Он вполне способен выдоить его по максимуму. Эээ. С финансовой точки зрения. – Не буду ходить вокруг да около. Мой тариф 400 кредитов за ночь, 150 за час. Ты в деле? – Твой тариф? – озадаченно повторяет Пайк. Вместе с пониманием на его лице видна растерянность. – Я женат. Джим пьяно и беспечно отмахивается. – Мы оба знаем, что это ничего не значит. Пайк потрясённо смотрит на него, затем махает головой. - Знаешь, я ведь не поверил, когда бармен сказал мне, кто ты. Так, ну и о какой из широкого набора Джимовых личностей идёт речь? Джимми, Джей-Ти, Джей, Джим, безымянный парень, согласный повеселиться без лишних осложнений? Лично он, надеется на последнее, поэтому слегка усмехается и спрашивает. – Ну и кто я, капитан Пайк? Этим он зарабатывает ещё один взгляд. От собеседника не ускользнул тот факт, что своего ранга он не называл. – Сын своего отца. О. Так он это о младшем Джордже Кирке. Потрясяюще. Не клиент или друг, а просто ещё один почитатель/доброжелательный подражатель на замену отца. Надо было довериться чутью и свалить, как только увидел кельвиновскую сольничку. Ну, что ж. Можно хотя бы выпить за его счёт, если уж придётся выслушивать очередной эпизод этих Что Я Люблю В Твоём Отце Больше Всего. – Я писал диссертацию о ЮСС Кельвин, – говорит ему Пайк, и Джим готовится услышать неизбежный восторженный комментарий, что и следует: – Что меня восхищало в твоём отце… Он не верил в безвыигрышные сценарии. Джим достаёт салфетки из носа. Ну и ужас. – Выучил свой урок, – бормочет он. Какая ирония, быть загнанным в угол без шанса выкарабкаться – их с отцом общая черта, и, возможно, единственная. День, когда Джордж Кирк умер, это день рождения Джима; а последний урок, выученный его отцом, стал первым для Джима – непреложность безвыигрышных сценариев. Джим прекрасно знает, что иногда ты жертвуешь всем ради того, кого любишь, а потом он всё равно просто берёт и ловит пулю в лоб. – Ну, это зависит от того, что ты понимаешь под победой, – говорит Пайк. – Ты же здесь, не так ли? Главным образом вот именно из-за таких напутственных речей Джим начал думать о Джордже Кирке, как о его личном Иисусе. Почему ты должен любить его, хоть никогда и не знал? Конечно, потому что он любил тебя – ну, да, не то, чтобы он знал тебя, но он же, в конце концов, умер ради тебя; разве это не самый великий признак любви? О, ты не представляешь, Джимми, каким он был добрым и храбрым. И таким красивым. Вот настолько идеальным, насколько может быть человек. Почему ты не можешь быть больше похож на отца, Джимми? Твой отец никогда бы и не подумал так делать, Джимми. Твой отец умер за твои грехи, Джимми, почему ты не чествуешь его как все мы? Джим прекрасно знаком с этим типом Киркопочитателей, теми, кто думает, что всё, что Джиму нужно, так это остановиться и задуматься: Как Бы Поступил Джордж? – и тогда с ним всё будет в порядке. Он также понял, что лучшее, что он может с ними сделать, это принять их пиво и поудобнее устроиться слушать долгую выволочку. Но хвалебной речи нет. – Эта склонность не глядя бросаться вперёд была и у него. И, на мой взгляд, теперь Звёздный Флот этого лишён. Так, теперь Джим перестал понимать, что же от него хочет этот мужик. Он не хочет секса, он не хочет поведать Джиму о том, каким замечательным был его отец (точнее, хочет, но не в первую очередь), и у Джима просто не хватает терпения, чтобы понять. Все чего-нибудь хотят, разумеется, – и чем скорее ты поймёшь, что это, тем лучше. ‘Ссобенна если добрый капитан пытается его умаслить. Явно не добрый знак. Он коротко зло усмехается и переходит к делу. – Мужик, к чему эта речь? – Пока ты тут слюнявил пол, я просмотрел твоё личное дело. Джим снова поднимает брови и ждёт, когда они перейдут к делу. – У тебя прекрасные способности, что не так? – о, боги, так это разговор из серии «Я так волнуюсь за тебя, Джим!». Его любимые. – Нравится быть единственным хулиганом-гением Среднего Запада? – Может, я это обожаю, – отвечает Джим. Пайк хмурится. – Твой отец умер, ты можешь жить самой обычной жизнью. Но ты чувствуешь, что создан для большего. Чего-то особенного. Ну, хорошо, Джим раньше так думал, думал, что он был эдакой особенной маленькой снежинкой, ждущей момента, когда её заметят и заберут из мира простых людей следовать судьбе особенных снежинок. Разве не все мы в своё время верили в это? Но что он там думал раньше уже не важно, как и та жизнь, которую он себе представлял, – у него есть та жизнь, что есть, и, Бог судья, он пытался от этого избавиться. – Запишись в Звёздный Флот, – говорит Пайк. – Записа… – и ради этого был весь разговор? Джим не может не рассмеяться. – Вы, ребята, должно быть, реааально страдаете от недобора в этом месяце. – Если ты хотя бы наполовину, как твой отец, Джим, звёздный Флот найдёт тебе применение. "Каждый может найти мне применение, – думает Джим. – И каждый найдет, если я им это позволю". – Будешь офицером через четыре года, – Пайк рассказывает так, словно пытается продать Джиму машину или что-то вроде того. – Капитаном через восемь. Потом он пускается в объяснения того, что делает Федерация, и, да, это предел способности Джима терпеть людей, считающих его тупым хулиганом. Он не тупой хулиган. Он очень умный хулиган, спасибо вам большое. – Мы закончили? Пауза. – Я закончил, – говорит Пайк. Слава Богу. Теперь он может вернуться к своей выпивке, вернуться к тому, что делал раньше, снова говорить всем просто оставить его в покое, даже если в голове лишь помогите-помогите-помогите. Пайк поднимается на ноги, но не уходит. – Риверсайдская верфь. Шаттл с новобранцами отбывает завтра в восемь утра. Джим салютует бокалом в ответ. Пайк всё ещё не уходит. – Знаешь, твой отец был капитаном звездолёта двенадцать минут. Знаешь, вот никогда «Я закончил» не значит закончил. – И успел спасти восемьсот жизней, включая жизнь твоей матери. И твою собственную. Джим почти хмыкает в ответ на это замечание. В той ситуации для отца он стал выигрышем? Видимо Пайк пытается сказать, что для его отца пожертвовать всем стоило того, что Джим ещё здесь, и… И… И если Джим продолжит заниматься тем, что делал с пятнадцати лет, загоняя себя в землю, пытаясь убить себя чужими руками; то он поступит с Джорджем так же, как поступил с ним Сэм – сведя на нет все те жертвы, что уже были принесены. Ещё один безвыигрышный сценарий. Хах. Может у него с отцом всё же есть что-то общее, в конце концов. – А ты попробуй сделать большее, – говорит Пайк. Затем он разворачивается и, не оглядываясь, выходит из бара. Джим наклоняет голову набок и поднимает бровь.