***
Они, наконец, прибывают на место, и, после сверки с Томом и обещания от команды мостика хорошо себя вести при Споке, Джим готовится к спуску вниз. Его первый офицер, разумеется, провожает его к транспортаторной, и его сопровождение чувствуется намного более естественным, чем, наверное, должно. Странности начнутся, когда они разделятся. Ииии Джиму правда стоит перестать так думать. — Спок, мостик на тебе, — говорит он ему, словно тут могли быть какие-то сомнения. — Не забудь отслеживать последние предложения команды исследователей, чтобы мы могли подтвердить и повторить работу Тома. — Не забуду. — И свяжись с Гейлой, узнай, нужно ли ещё что-нибудь для сюрприз-вечеринки для Чехова завтра. И убедись, что никто не проболтался! — Хорошо. — И, если можешь, напомни йомену Карена принять таблетки за ланчем. Он всегда это забывает, и Боунс… — Капитан, — перебивает его Спок. — С кораблём всё будет в порядке. — Конечно, — Джим позволяет себе немного расслабиться и улыбнуться. — В конце концов, он в твоих руках. — Положительно, — отвечает вулканец. — Положение на Энтерпрайз не такое беспокойное, как на планете Кю. Я не могу понять логику того, что вы спускаетесь туда один. — Я лишь заберу его отчёт по исследованию и опытный образец. Для этого нужен только один человек, к тому же это мой друг. Вполне разумно, что именно я пойду. Спок не отвечает, но всё ещё не выглядит особо счастливым. — Всё в порядке, Спок. Что плохого может случиться? — Пожалуйста, не произносите эту фразу. Джим усмехается. — А теперь ты говоришь, прямо как Боунс. Разве это не нелогично, думать, что определённая фраза может принести несчастье? — Вовсе нет, — возражает Спок. — Статистически, я слышал, как вы произносили именно эти слова восемь раз, и… — И в итоге всё окей, — заканчивает Джим. — Расслабься, Спок! — «Окей» является слишком расплывчатым выражением. Кажется, вы используете его при описании любого положения дел, за исключением смерти или ампутации конечностей. — Именно! — Джим хлопает его по руке и проходит на площадку транспортера. — Просто позаботься о более важном. И, как говорится, всё, кроме смерти, можно пережить. — Это не успокаивает, капитан. Джим смеётся. — Я скоро вернусь, окей? В целости и сохранности, обещаю. — Готовы к транспортации, кэп, — говорит Скотти, что всё это время был здесь и с улыбкой на лице притворялся, что не подслушивает. — Давай, — командует Джим, и корабль — и Спок — пропадают из виду.***
Вблизи Том не выглядит лучше, чем на экране. Наоборот, даже хуже; более напряжённый, круги под глазами стали темнее, спина более сутулой. Всё же, увидев Джима, он обнимает его, немного сдержанно улыбается и показывает их с Мартой новый дом на планете Кю. Очевидно, что он оборудован с расчётом на детей — здесь есть детская, игровая и прочее. Джим замечает, что говорит больше и громче обычного, лишь бы отвлечься от того, насколько чисто и тихо в доме. После осмотра дома он спрашивает Тома о новой синтетической пище, но каким-то образом разговор переходит на тему ужина (словно намеренно), и следующее, что знает Джим, его кормят имбирно-артишоко-картофельным салатом и приглашают в театр. — Это Артктурианская труппа, — поясняет Том, — называется труппой Каридиана, возглавляемая Антоном Каридианом и его дочерью, Ленор. Постановка основана на пьесе Шекспира — они ставят “Макбета” и “Стокгольмский театр” сегодня. — Оу, я не очень люблю переиначивание Шекспира. Всегда полный провал, — Джим задумывается и после паузы продолжает. — Если только это не “Она мужчина”. Хорошее голокино. — Мы пойдём, — отвечает Том. — Я уже купил тебе билет. — Марта может пойти с тобой, устроите свидание. Мне всё равно нужно возвращаться на корабль и поскорее. — Я хочу, чтобы со мной пошёл ты, — настаивает Том. Если он и понял, что эти слова оскорбляют его жену, то не подал вида. Джим бросает взгляд на Марту, но та смотрит в противоположном направлении. Почти нарочно. — Хорошо, — сдаётся Джим. — Думаю, “Макбета” сложно испортить.***
На сцене, покрытая бархатом рука поднимает окровавленный нож, затем снова вонзает его в спящую жертву. Зрители жадно смотрят. Джим наклоняется ближе к Тому. — Книга была лучше, — шепчет он. — Шшш, — глаза Тома всё также устремлены на сцену. — Беру свои слова назад — им всё-таки удалось испортить “Макбета”. Все строки не в том порядке, или вообще переиначены. Теперь никакого веселья. — Посмотри на него, — шепчет Том в ответ. Он явно не слышал и слова, что сказал Джим. — Посмотри на Макбета. — Он мёртв? — нетерпеливо спрашивает леди Макбет, такой строки в оригинале точно не было. Джим едва сдерживает желание закатить глаза. — Отвечай. Король Дункан мёртв? Макбет не отвечает, кажется, он даже не замечает присутствия жены. В ужасе смотрит на свои руки. За сценой раздаётся какой-то звук. Макбет вздрагивает. — Где стучат? — требовательно спрашивает он дрожащим голосом. — Да что со мной? Мне страшен всякий звук. Отмоет ли с моей руки, весь океан Нептунов эту кровь? — Делает резкий вздох, опускает глаза, его пальцы дрожат. — Верней, моя рука, морей коснувшись, их празелень окрасит в красный цвет.* — Этот голос, — шепчет Том. — Это он. — Кто, Каридиан? — переспрашивает Джим. — Да, он хорошо играет, особенно если учитывать, что они сделали со сценарием. — Нет, Джей-Ти, это он. Человек на сцене. Это Кодос. Джим переводит взгляд на сцену, где Макбет — Каридиан — рыдает. — Чьи это руки? Ха! Они глаза мне рвут прочь! Глубокий выдох, Джим потирает переносицу и молится о том, что это всего лишь ужасная шутка.***
— Как ты мог так со мной поступить?! Том беспомощно смотрит на него со своего места рядом с Мартой за кухонным столом. — Пожалуйста, Джей-Ти… Джим настолько зол, что его трясёт, он наматывает круги и сдерживает желание что-нибудь разбить. — Ты солгал мне. Ты… ты позвал меня сюда за три световых года от курса, просто чтобы обвинить какого-то случайного актёра в том, что он Кодос! — Он и есть Кодос, — возражает Том. — Я в этом уверен. Джим готов рвать на себе волосы. — Ты всегда в этом уверен. — Теперь по-настоящему! Послушай меня… Блондин оборачивается. — Нет, ты меня послушай, Том! Впервые в моей жизни есть люди, которые от меня зависят, окей? Люди, которым я нужен, которые уважают меня и верят, что я не облажаюсь, и… и ты ставишь всё это под угрозу! — Я не этого хочу! — Ну, сделал-то ты именно это! — кричит Джим в ответ. — Ты не понимаешь! Я должен отчитываться адмиралтейству за каждую минуту своей жизни. Если я хотя бы на пять минут опаздываю на смену, то должна быть хорошая причина. Как думаешь, что они скажут, когда услышат, что я направил Энтерпрайз в другой квадрант, за три световых года от маленькой колонии Федерации, куда должен был следовать, и зачем? По личным делам? Меня отправят под трибунал! И, Том, у меня уже был второй, и третий, и четвёртый шансы. Если я попаду под трибунал, то другого шанса не будет! — Тогда не говори им, что это по личным причинам, — упрямится друг. — Точно! Здорово! Что тогда я им скажу? Что ты солгал о своём открытии? Он заберут твою лицензию на исследование! Том двигает желваками. —Это стоит того, чтобы поймать Кодоса. — Кодос мёртв! — кричит Джим. — Как ты можешь быть так в этом уверен? — требует Том, поднимаясь на ноги. — Они так никогда и не опознали его! Тело сгорело настолько, что не подлежит идентификации... — Остановись, Том, — тихо просит Джим. Руки, чтобы не дрожали, пришлось сжать в кулаки. — Не поступай так со мной. Ты не смеешь снова так со мной поступать. Он мёртв. На мгновение Том колеблется, глаза подозрительно блестят. — Джей-Ти, пожалуйста. Помоги мне его поймать. Помоги мне заставить его ответить перед судом. Один я не могу его опознать, я видел его лишь однажды, ты единственный, кто может… — Тот человек, — выдавливает Джим, сдерживая дрожь в голосе. — На сцене. И близко. Не. Похож. На. Него. — Потому что он сделал полную реконструкцию лица, Джим! Я просмотрел его медицинские файлы, и медицинские записи на так-называемого “Антона Каридиана” начинаются не раньше одиннадцати лет назад, когда ему сделали пластическую операцию, полностью изменившую его лицо, — всего через две недели после Тарсуса! — И что, каждый, кому сделали пластическую операцию, приблизительно после Тарсуса теперь Кодос? — требует Джим. — Это безумие! Скажи ему, что он безумен, Марта, он тебя послушает! Марта отводит взгляд. — Я пыталась, Джим. Он такой с тех пор, как приехала эта труппа актёров. — Кодос мёртв, — повторяет Джим, и даже он не знает, говорит он это Тому или себе. — Тогда сегодня вечером в нашем доме будет призрак, потому что я пригласил всю труппу на коктейль. — Джим не отвечает, и Том вздыхает. — Если ты так уверен, что это не он, просто задержись ненадолго. Поговори с Каридианом. Ты сможешь сказать, что это не он, и я…. я должен быть уверен. Пожалуйста... Мысль открыться подобным образом, сама возможность того, что это Кодос, что он узнает Джима с первого взгляда, а сам Джим будет не уверен, будет болтать о пустяках, пытаясь вытянуть тайну наружу, такой ужасающе беззащитный… — Нет. — Пожалуйста, Джим, — умоляет Том. — Останься. Ради четырёх тысяч людей, что были казнены. Ради тех, кто погиб в гражданской войне. Ради Эрики. Ради Сэ… — Заткнись, — рявкает Джим. — Заткнись сейчас же, или, клянусь, я... — Он там, Джей-Ти. И он должен заплатить за то, что он сделал с ними… с тобой... Всё, с него достаточно. Он выбегает из кухни и направляется к дверям. Том идёт за ним. — Джей-Ти, пожалуйста, пожалуйста, не уходи, мне нужно… — Тебе нужно! — повторяет Джим, поворачиваясь к нему. — Тебе всегда нужно! Меня арестовали в прошлый раз, когда я пытался дать тебе то, что тебе нужно, я не пойду ещё и под трибунал! Я больше так не могу! Никакие выгоды не покроют такие затраты! Том замирает, в ужасе. — О чём ты говоришь? — Простая экономика, — отвечает Джим. — Я не могу продолжать платить и ничего не получать взамен! Это не… — Это не что? — спрашивает Том, и теперь его голос звучит потрясённо, и намного злее, чем Джим когда-либо слышал. — Наша дружба недостаточно экономически выгодна? Это всё, что я для тебя есть? Анализ доходов и издержек? — Всё именно этим и является. Том качает головой, глядя на Джима так, словно первый раз его видит. Может, так и есть. — Боже. Ты говоришь, прямо как он. Как Кодос. Разряд страха, почти больного возбуждения, пробегает по позвоночнику, потому что он знал, всегда это знал, теперь даже больше, чем раньше; теперь, когда его тело становится Кодосом. Логично, сдаться тому факту, что и разум Джима теперь тоже принадлежит ему. Резкий смех, однако, вырвавшийся наружу, стопроцентно принадлежит Джиму Кирку. — Нашёл ещё одну копию Кодоса? Тебе повезло, что я здесь и могу сказать, что это очередная ложная тревога, потому что я вполне уверен, что ты не сможешь позволить себе заплатить за следующую встречу. — О чём ты говоришь? — спрашивает Том; его глаза широко раскрыты, тело напряжено… словно он хочет убежать прочь. — Это не ты, Джей-Ти. Ты говоришь как… как какой-то социопат. — Я не социопат, — отвечает Джим. — Но я могу им быть, если ты этого хочешь. — Мистер Том, что такое социопат? — спрашивает тоненький голос. Джим поднимает глаза вверх и видит девочку — ей должно быть всего лет десять или одиннадцать — с тёмными глазами и короткими тёмными волосами, стоящую на верхней ступеньке лестницы. — Это… — Том смотрит на Джима, словно надеется, что тот избавит его от необходимости отвечать. Но Джим не отвечает, и Том бормочет: — Это сложно. — Это тот плохой человек, которого ты ждёшь? Том едва не подавился воздухом. — Нет! Нет, он не… Это Джей-Ти, Сэм. Девочка переводит на него взгляд своих ярких, полных любознательности, глаз. — Вы Джей-Ти? Джим, в свою очередь, с каждой минутой теряет последние остатки терпения. Ему просто хочется убраться отсюда, но он не может проигнорировать ребёнка. Ну, или не полностью. — А ты..? — Сэм, — отвечает она, скромно улыбаясь. — Но, думаю, вы звали меня Малышкой. Джим перестает дышать. Сэм. Они столько часов провели, придумывая странные имена Малышке, и, в конце концов, Натали назвала её Сэм... — А где вообще Натали? — спрашивает он в ответ, когда снова обретает возможность говорить. — Она тоже здесь? Его вопрос встречен лишь тишиной. Джим смотрит на Тома, на Марту, что вышла в коридор одновременно с Сэм, потом на девочку — на девочку, которая, спустившись по ступенькам вниз, стоит теперь намного ближе. На девочку, которая выглядит так, словно сейчас заплачет. — Что? — спрашивает он, но желудок уже рухнул куда-то вниз от неизбежного… — Она умерла несколько недель назад, — тихо отвечает Том. — Её убили. Мы взяли Сэм к себе. Чтобы не забрали в детдом. И Джим вынужден облокотиться рукой о перила, потому что Натали, Натали, что бьётся до конца, надёжная, и разумная, и упорная в своём стремлении жить, Натали, с которой Джим даже не был близок, но всегда думал, что она будет жить до конца, потому что она такой человек. Была. — Кто… — выдавливает он. — Кто убил..? — Натали — последняя в цепочке убийств, — торопливо отвечает ему Том. — Четверо охранников Кодоса, что выжили на Тарсусе? Их всех убили за последние несколько месяцев. — Ты говоришь, что это Кодос, — прямо говорит Джим. — Это единственное разумное объяснение, Джим! Все пятеро за последние несколько месяцев — и каждый раз труппа Каридиана была рядом! — Как она умерла? — спрашивает Джим, и снова его вопрос снова встречен напряжённой тишиной. — Д’ладно, что там? Как она умерла? В этот раз ему отвечает Сэм. — Я нашла её в ванной в — в крови. На её запястьях были большие порезы. Джим закрывает глаза. Боже. — Я знаю, о чём ты думаешь, — встревает Том. Он говорит очень быстро, словно знает, что Джим в пяти секундах от побега. — Выглядит, как суицид. И да, чёрт возьми, Натали сражалась с клинической депрессией после Тарсуса... — Так ты говоришь... что женщина с клинической депрессией покончила с собой в собственной ванне, когда актёрская труппа, так уж совпало, была в городе, и это значит, что Каридиан и есть Кодос? Что, это все твои доказательства? — Она не сама себя убила, — твёрдо отвечает Сэм со сталью в голосе, в то время как Том умоляет: — Джей-Ти… — Послушай, я понимаю, что ты не хочешь признавать, что твоя тётя наложила на себя руки… правда, понимаю, я, наверное, поступил бы так же. Но нельзя вот так просто обвинить какого-то актёра, только потому, что тебе больно. — Я не… — возмущается Сэм. Джим смотрит на неё, прямо и без тени сожаления во взгляде. — Люди уходят, дитя. Я не знаю, почему они уходят, но это так, и я… — Он думает о мотоцикле, несущемся на предельной скорости к обрыву, о скелетах и маленькой комнате с плиткой цвета лосося, о ночных пробуждениях, рот в крови, слёзы на лице, кулаки запутались в простынях, и с одним лишь желании, чтобы всё это исчезло. — Я всё ещё не уверен, правильно ли они поступают. Сэм непонимающе смотрит на него. Или не желая понимать. — А теперь я возвращаюсь на свой корабль, —более резко продолжает он. — Попытаюсь понять, как внести всё это в записи так, чтобы никого из нас не арестовали. Том. Марта. — Он колеблется, будучи не уверенным, чьё имя назовёт, обратившись к одиннадцатилетней девочке перед ним Сэм. Если Джим и следует какому-либо правилу, так это не подменять одного человека представлениями о другом; пусть даже если это и есть имя девочки. Или его брата. — Малышка, — шепчет он, и поворачивается, и открывает дверь, и… И его останавливает одиннадцатилетний ребёнок. — Тётя Натали себя не убивала, — говорит Сэм, тихо, но уверенно. — Она бы не стала. Она обещала никогда не бросать меня. Её лицо такое открытое. Прямо как было у Сэма. Как у Кевина сейчас. Как у кого-то, кто потерял всё, но ещё этого не понял. — Люди не всегда выполняют свои обещания, дитя, — отвечает Джим. — Чем скорее ты это поймёшь, тем лучше. А потом он обходит её и, не оглядываясь, уходит прочь от дома Лейтонов.***
И всё же, он идёт к месту транспортации, но мысль не отпускает. Он достаёт ком и говорит Скотти поднять его на корабль, но мысль не отпускает. Он возвращается на Энтерпрайз, но мысль не отпускает, все эти странные совпадения... Может, это стоит пары минут, которые уйдут на то, чтобы доказать, что Каридиан не может быть Кодосом. Не то, чтобы Джим волновался, конечно, а потому, что Том — его давний друг Был его давним другом. И, конечно, есть только одно место, куда нужно бежать, когда столкнулся с эмоциональным кризисом и/или потенциально незаконной передачей информации. Ему нужно найти Гейлу.***
Поиск не занял много времени; стоит ему войти в айти-отдел, как к нему подбегает Гейла и полным энтузиазма голосом начинает рассказывать о подготовке вечеринке по случаю дня рождения Чехова, что будет через два дня. Обычно он ответил бы ей с таким же, если не большим, энтузиазмом, но теперь... — У меня есть для него идеальный подарок! — орионка разве что не подпрыгивает на месте от восторга, в то время как Джим пытается изобразить интерес. — Погоди, я сейчас принесу, покажу! — и, прежде чем он успевает сказать хоть слово против, она убегает обратно, оставив его нетерпеливо переминаться с ноги на ногу посреди айти-отдела. Секунду спустя она возвращается с коллекционной коробочкой. — Помнишь ту серию сольничек-звездолётов? Ну, а теперь они выпустили и Энтерпрайз, смотри! — Протягивает она ему модельку. — Её ещё нет в продаже, но я смогла получить доступ к специальному предвыпуску. Выглядит прямо как надо! Вплоть до вмятины на левом борту, что мы получили из-за Нерона… — Это здорово, — равнодушно протягивает Джим. — Гейла, мне нужно сказать тебе… — А ещё у нас есть сувениры на вечеринку, выглядит как настоящий фазер, но когда нажимаешь на курок, он выстреливает конфетти и маленький баннер “С днём рождения, Чехов!” — Вау. Послушай, Гейла… — А ещё торт! — Гейла! Она резко замолкает, лицо становится серьёзным, равно как и голос. — Мне нужно, чтобы ты получила доступ к частным медицинским файлам. Гейла заинтригована. — У тебя есть имя?***
У неё уходит меньше десяти минут, чтобы взломать отчёт о вскрытии Натали, плюс тридцать секунд, чтобы отправить его Боунсу (“Боунс, как скоро ты сможешь назвать мне причину смерти?” “Я могу назвать её прямо сейчас, она написана сверху: суицид.” “Просто...просто взгляни ещё раз, окей?” “Что значит, взгляни ещё раз? Джим…”) К счастью, Гейла не стала спрашивать, кто такая Натали и почему Джима интересует, как она умерла; даже когда он обрывает, не дослушав, разговор с Боунсом, и борется с желанием швырнуть свой ком в стену и разбить его на сотни маленьких кусочков. Так Джим оказывается в библиотеке, вернув себе достаточно самообладания, чтобы задать пару вопросов. Но это последнее, что он сделает в погоне за призраками Тома, теперь затраты начинают затмевать выгоды настолько, что это даже не смешно. Поэтому Джим проводит здесь черту. Правда. —Компьютер, — загорается консоль, Джим садится и наклоняется вперёд, пытаясь вернуть ясность мысли. — Исторические файлы. Объект: Антон Каридиан. — Директор и участник бродячей труппы актёров, спонсируемой галактическим проектом по культурному обмену. Турне длится последние девять лет. Есть дочь, Ленор, девятнадцать лет, удочерена 2248.592 от... — Стоп. Дай мне сравнительный идентификационный анализ между актёром Каридианом и бывшим губернатором Кодосом, колония Тарсус IV, также известным, как Кодос-палач. Пауза. А затем: — Отсутствуют материалы для сравнения. Джим хмурится. Разве у них нет каких-нибудь одинаковых файлов? Стандартный набор вакцин? Диплом окончания школы? Свидетельство о рождении? — Информация об актёре Каридиане до смерти Кодоса. Снова пауза. — Информация об Антоне Каридиане до 2248.516 отсутствует. Джим нервно проводит рукой по голове, взлохмачивая волосы, пытаясь уложить в голове то, что услышал. Записи однозначно вызывают подозрения — Антон Каридиан словно появился из ниоткуда спустя всего несколько недель после смерти Кодоса-палача. Но у них всё ещё нет прямых доказательств связи между ними. И достаточно ли подозрения, чтобы рисковать своей карьерой — своей жизнью — из-за подозрения Тома? Нахмурившись, он всё ещё думает обо всём, что может пойти не так, но внезапно дверь в библиотеку снова открывается. — Капитан, — приветствует Спок, и Джим замечает, как взгляд вулканца на мгновение задерживается на взлохмаченных волосах, прикушенной нижней губе. — Вы не явились на мостик, после возвращения с планеты Кю. Что-то не так? Джим делает глубокий вдох и поворачивается лицом к своему первому офицеру. — Спок, ты ведь работал с Томом. Что ты можешь о нём сказать? Если вулканец и удивлён внезапной смене темы разговора, то никак это не выказывает. — Хороший исследователь-эмпирик. Последовательный. С прекрасной репутацией. Иногда блестящий. — И с хорошей памятью, — бормочет Джим. — Стоит признать. Спок приподнимает бровь. — Об этом мне ничего не известно. — Джим не отвечает; ему нечего ответить, правда, и Спок продолжает. — Я пришёл сообщить вам, что мы готовы покинуть орбиту. Ну, вот и всё. Они покинут орбиту планеты Кю, оставив Тома со своими планами. Нет — своей вечеринкой. Нормальной, абсолютно безопасной вечеринкой — или, по крайней мере, настолько нормальной и безопасной, насколько это возможно с актёрской труппой. Никто не пострадает. Даже если Джим и ощущает ужасное, тянущее чувство катастрофы в животе. Но нет, он не собирается возвращаться! Не будет, он и так отдал слишком много, а получил в ответ слишком мало — экономика должна работать. Он ничего Тому не должен. Верно? Хорошие отношения, в конце концов, должны быть сбалансированными, с выгодами и затратами в равных пропорциях. Хороший жизненный принцип. Надёжный. Логичный. Жаль, что ни одни отношения в его жизни ему не следуют. — Спок, — зовёт он, поднимает глаза и видит, что его первый офицер и так уже на него смотрит. — Как ты справляешься с тем, что все вокруг такие нелогичные? Спок изучает его какое-то время. — Я начинаю полагать, что в действительности ни один индивид не является нелогичным. В то время, как большинство людей руководствуется более практичным, или, если быть точным, понятным, подходом; думаю, если бы у меня было достаточно информации, действия любого индивида были легко объяснимы. Его правда больше не должно удивлять, что Спок видит многие вещи так, как Джим никогда и не думал, идеальное сочетание эмоций и логики. Но Джим… Ну, у Джима на руках всё, что ему нужно знать о Томе. Он прекрасно знает, почему друг ему позвонил, прекрасно знает, как тот себя сейчас чувствует, ожидая, пока человек, которого он считает Кодосом, придёт к нему домой, будет рядом с его женой и Сэм…. Не то, чтобы это как-то оправдывало его ложь. Не важно, что Джим может его понять, —Том ему солгал. Предал его. И это ужасно. Непростительно. И...и… и Джиму нужно быть там, на вечеринке, рядом с ним. Это понимание неожиданно, поразительно (та часть его мозга, что всегда просчитывает затраты и выгоды, буквально визжит), и в то же время… нет. Потому что экономика мало что может возразить тому, что Джим не может оставить Тома наедине с Кодосом — или тем, кого тот считает Кодосом. Просто не может И вот в чём дело, Джим никогда раньше не задумывался серьёзно, или просто не позволял себе задуматься; но его решения, его отношения, его выбор никогда не объяснялись только экономикой. Станет ли кто-то, живущий по законам экономики, продолжать платить Кодосу, учитывая, что он, в конце концов, ничего не получил взамен? Продолжит ли месяц за месяцем оплачивать аренду квартиры в Риверсайде для тех двух девочек, чьи имена она даже не знает? Позволит ли Пайку приглядывать за ним, без какой-либо выгоды для самого адмирала? Будет ли так заботиться о Джоанне? О Гейле? Построит ли дружбу с Боунсом, настолько глубокую, и сложную, и со стольким всего с обеих сторон, чтобы вспомнить кто кому что должен? Сможет ли быть… кем бы они ни были со Споком? Все чего-то хотят. Это неопровержимая правда. Но это не значит, что им необходимо получить то, что они хотят, или что всякие отношения зависят от того, есть ли у них то, что они хотят. Джим сам это доказывает каждый день, когда, разговаривая со Споком, всегда хочет, но никогда не озвучивает. Никогда не берёт самому, потому что Джим хочет много всего. И некоторые вещи намного важнее всего остального. И почти ничего из этого не имеет смысла. — Давай… — стоит начать говорить, как слова срываются с губ легче, чем Джим думал. — Давай отложим отправку на какое-то время. Я спускаюсь на планету. — Капитан? — Я спускаюсь вниз! — повторяет блондин, почти с восторгом; решительным шагом покидает библиотеку и, прежде чем решит передумать, направляется в транспортаторную, опьянённый внезапной свободой. И вот в чём дело, лучше чем свобода от принципов экономики становится понимание, что он им никогда не следовал.***
К сожалению Джима и его триумфального возвращения, когда он спускается вниз, Тома нигде не видно, хотя вечеринка уже началась и многие уже пришли. — Куда он ушёл? — спрашивает капитан у Марты, дорезающей последние кусочки фруктов на кухне и раскладывающей их по тарелкам. Она поднимает на него глаза, поджимает губы и смотрит так, как делают те, кто думает, что хорошо прячет свои эмоции, пусть это и не так. — Всё, что я знаю, это что он снаружи, наверное, в лесу за домом. Он вышел незадолго до тебя. — Послушай, мне жаль… — Ты хоть понимаешь, — перебивает она. — Что я бы отдала всё, чтобы быть на твоём месте? — И, прежде чем он успевает вставить слово, продолжает: — Ты и понятия не имеешь, как важен ему. Ты единственный, к кому он бежит, когда нужна помощь. Он тебе доверяет. Он не доверяет никому, кроме тебя! — О чём ты говоришь? Вы с ним женаты. — Он любит меня, — её улыбка наполовину грустная, наполовину горькая. — Я в этом не сомневаюсь. Но он мне не доверяет, не полностью. У него есть эта почти параноидальная привычка строить детальные планы для всех, кого он знает — что он будет делать, если его бросят. Что-то тяжёлое и уродливое перекрывает в горле Джиму воздух. — У него есть такой экстренный план и для меня. Для всех — всех, кроме тебя. Единственного, для кого бы он действительно пригодился. Что бы ни было в его горле, но дышать становится ещё сложнее. — Марта… — Просто, — он прерывается, вытирает злые слёзы на глазах. — Просто найди его, ладно? Ты ему нужен.***
Он видит его, вздрагивающего от каждого звука и кричащего в пустоту теней. — Кто здесь?! — Том останавливается, оборачивается, кружась на месте, но Джима, идущего к нему, в темноте не видит. — Ты часами здесь сидишь, затаившись, ждёшь меня — ждёшь возможности меня убить. Ну, вот он я! — Он поднимает широко разведённые по сторонам руки, открываясь невидимой угрозе, дрожа от злости, или страха. — Выходи и встреться со мной лицом к лицу! И, словно в ответ, слышен громкий, пронзительный звук. Джим поднимает глаза. Опасно накренившись на краю скалы, прямо над ними огромный булыжник, медленно съезжает, словно его подталкивают, пока, наконец... —ТОМ! — кричит Джим и бросается вперёд, хватая друга и отталкивая его в сторону, в то время как камень падает туда, где ещё мгновение назад был Том. Поднявшаяся пыль попадает в глаза и царапает горло. Джим переворачивается на спину, скатываясь с тела под ним, и, оперевшись на локти, садится, откашливаясь. — Ты вернулся, — удивлённо смотрит на него Том. — Ага, — отвечает Джим, внезапно пристыженный и нервничающий. — Том, мне… мне так жаль, за всё то, что я тебе наговорил… я не…. Прежде чем он успевает закончить, его сжимают в объятьях. — Спасибо, — шепчет друг ему в плечо. — Спасибо тебе… прости за ложь. Мне просто был нужен… мне нужно... — Я знаю, — тихо отвечает Джим, обнимая того в ответ. — И я останусь. Будем на этой вечеринке вместе. И когда убедимся, что Каридиан — не Кодос, я найду нереально гениальный способ избавить нас обоих от проблем, как и всегда. — Он делает паузу, задумывается. — Ну, как обычно. Том отстраняется, искреннюю благодарность на лице сменяет более настороженное выражение. — Но что ты хочешь взамен? Какую выгоду извлечь от таких затрат? — Дело не в экономике, идиот, —уверенно отвечает Джим. — Я здесь, потому что я за тебя волнуюсь.***
— Основные правила, — говорит Джим, стоит им с Томом войти в дом. — Ничего не есть. Ничего не пить. Не оставайся с кем-либо наедине. И, если возможно, нам реально стоит оставаться в поле зрения друг друга всё это время. Том краснеет. — Мы оба знаем, что ты на самом деле не думаешь, что тут может быть опасно. Тебе не нужно меня опекать. — Я не опекаю. Один мудрый человек — коллега — сказал мне, что если бы я знал как другой человек видит ситуацию, то всё стало на свои места. Поэтому, пусть я и не понимаю, где здесь логика, я знаю, что она есть. Для тебя это реально. Поэтому реально и для меня. Том смотрит на него с изумлением. — Слова действительно очень мудрого человека-коллеги. Теперь краснеет Джим и пихает друга локтём в бок. Том смеётся и, наконец, с его лица уходят последние следы напряжения; теперь им намного проще смешаться с толпой смеющихся, болтающих друг с другом гостей. В Томе быстро признают хозяина вечера и к нему тут же формируется вереница гостей с благодарностью за гостеприимство (и милые канапе). Всё это создаёт прекрасные условия для Джима с улыбкой на лице разглядывать толпу, выискивая взглядом Каридиана; сердце бьётся так часто (он это делает ради Тома. Ему здесь нечего бояться), сжимается каждый раз, при виде кого-то даже немного похожего на него. Джим ненавидит ждать, всегда ненавидел. Ожидание посылает дрожь по коже, затуманивает разум, заставляет ладони покрыться потом. Даже когда он был ребёнком и играл в прятки с Сэмом и их друзьями в парке, он никогда не мог просто сидеть и ждать. И если становилось ясно, что его поймают, он выпрыгивал на того, кто его искал, потому что так у него был хоть какой-то контроль над патовой ситуацией. Для Джима намного хуже сидеть вот так, в западне, прятки это или что-либо ещё; лучше напугать их, прежде чем они напугают тебя. И если это не сработает, то, по крайней мере, он уйдёт в лучах славы. Всё равно “в лучах славы” стало что-то вроде семейной традиции. Он берёт со стола бокал мини-маргариты и легонько стучит по нему ножом. — Господа! Предлагаю тост. Кто-то в толпе шипит “шшшшшш!”, и, медленно, но верно, все замолкают и поднимают глаза на Джима. — Прежде всего, за хозяина и хозяйку вечера, Тома и Марту Лейтон. Спасибо, что впустили толпу незнакомых пьяниц в дом. — Гости смеются, улюлюкают, кто-то хлопает. — И за Антона Каридиана, нашего Макбета, лидера труппы Каридиана, и Человека часа. Комната взрывается восторгом и аплодисментами, но никто не выходит вперёд. — Мистер Каридиан? — зовёт Джим. Люди переглядываются. Никто не отвечает. Наконец, на противоположном конце зала заметно движение, желудок Джима камнем падает вниз, толпа расступается, и… Выходит девушка, не старше двадцати лет, прекрасная, и светловолосая, и определённо не Кодос. — Боюсь, мистер Каридиан придерживается строгого правила против посещения вечеринок или личных аудиенций. Но я могу быть за него, если пожелаете. — А вы? — Ленор Каридиан, — любезно поясняет она. — Дочь Человека часа.. Интересно. — Что ж. В таком случае добавим немного импровизации. — Приношу свои извинения за дополнительные усилия, капитан, — улыбается она. — Не стоит извиняться, — отвечает Джим. — Ведь неожиданности держат нас в тонусе. — Он поднимает бокал, всё так же не сводя глаз с Ленор. — За леди Макбет. Что даёт своему мужу силу и является главным вдохновителем сегодняшнего вечера. Женщину, чей талант сравнится лишь с её красотой — роковой. Что несомненно привлекает. Джим берёт её за руку, легко целует, всё так же не отводя глаз. — О, никогда Над этим утром солнце не взойдет! Мой тан, твое лицо подобно книге С недобрым смыслом. Чтобы все ошиблись, Смотри, как все; придай радушье глазу, Руке, устам; смотри цветком невинным, Но будь под ним змеей. Нам нужно гостя Достойно встретить; ты доверишь мне Великую заботу этой ночи; Все наши ночи и все дни в грядущем Она подарит блеском всемогущим.** Его декламация встречена секундной озадаченной паузой, а потом комната взрывается аплодисментами. Мгновение спустя звуки смеха и болтовни, звона вилок и ножей снова наполняют помещение, о Джиме и Ленор временно забыли. Девушка улыбается ему с, ей-Богу, настоящим блеском в глазах. — Вы необычайно талантливый человек, капитан, — мягко говорит она. — Ещё немного, и я могу остаться без работы. — Вы? Никогда, — усмехается Джим. — Но всё же мне интересно, как вы узнали о моей профессии. — Все знают капитана Кирка с звездолёта Энтерпрайз. Вы великий человек. — Что-то мелькает в глубине её глаз, в выражении лица, но настолько быстро и едва различимо, что Джим не успевает понять что. — Великие люди так редко бывают хорошими. Интересно. Не совсем комплимент, но и не оскорбление; она просто озвучила факт. Слова, словно произнесённые самим Кодосом. И всё же. Это ничего не значит. Может, он сам начинает видеть призраков. Ему нужно больше, если он хочет доказать, что Каридиан — не Кодос. Ему нужно подойти ближе — намного ближе. — Звучит так, словно вы хорошо меня знаете. Но это несправедливо, разве нет? Поскольку я почти ничего не знаю о вас — ничего, кроме имени. — Джим подносит бокал к губам, притворившись будто делает глоток. — “Обниму ль душой печальной, душу светлую Леноры, той, чье имя навсегда в сонме ангелов — Ленора, лучезарной навсегда."*** — Эдгар Аллан По! — с удивлением восклицает девушка. — Значит, вы тоже с ним знакомы? — Разумеется. Мой отец обожает классику и передал эту любовь мне. Совпадение. Это просто ещё одно совпадение. — Ну, в таком случае позвольте сказать, что, как любитель классики, вы оказываете ей хорошую услугу. Вы сегодня блистаете. Ленор скромно опускает голову, смотрит на него полуприкрытыми светлыми ресницами глазами. — Как леди Макбет или как Ленор? Ну. Даже в такой ситуации, где разговор больше похож на пикировку, флирт есть флирт. Капитан слегка усмехается, делает голос ниже — Обе. Должен сказать, есть много ролей, в которых я бы хотел вас видеть. И ещё больше — без. Та смеётся в ответ, и звук этот прямо как и сама женщина — прекрасный. Очаровательный. Что-то скрывающий. — Куда вы держите путь? — Джим наклоняется ещё немного ближе. — Я знаю, что ваш отец — лидер труппы, но что-то подсказывает мне, что настоящий организатор сейчас стоит передо мной. Может быть потому, что вашего отца сейчас здесь нет. — Её ответную улыбку он узнаёт мгновенно — такая же появляется и у него на лице, когда он разговаривает с клиентами в барах или ведёт переговоры от лица Звёздного Флота, и хмм… — А может и нет. — У нас два выступления на Бенеции на следующей неделе, — отвечает Ленор. Она не согласилась с его высказыванием. Но и не стала отрицать что-либо. — Не близкий путь. Как планируете добираться? — На пассажирском звездолёте, Королева звёзд. Слышали о нём? Ну, корабль он никогда не видел, но хорошо знаком с его капитаном, Джонатаном Дейли. Точнее с определенными частями тела Дейли, если точно. — Хороший корабль, — произносит он вслух. — Что ж, жаль, что вы скоро уезжаете. Я бы хотел увидеть вас снова. — Вы имеете в виду на сцене? — На сцене, — соглашается он. — И… лично. Ленор улыбается с тем же блеском в глазах. — В таком случае, мне действительно жаль, что у нас такой жёсткий график. — Но сейчас вы никуда не торопитесь, верно? Она смотрит на него в удивлении. — Вы предлагаете уйти с вечеринки? Но я только пришла. — Я тоже, — усмехается Джим. — И было бы весьма грубо остаться дольше, чем того хотели бы хозяева, — на её лице появляется ответная усмешка. — Очень грубо, — кивает Джим. — Тогда… почему нет? Внезапно Джим чувствует вибрацию кома. — Замечательно. Я только скажу Тому с Мартой, что мы будем… недоступны какое-то время. — И, да, одним из правил было не оставаться с кем-либо наедине, но… — Встретимся на улице леса через минутку. С последней улыбкой, брошенной через плечо, Ленор выходит наружу через двери, ведущие на веранду, и Джим тут же достаёт ком. — Кирк слушает. — Я прочитал тот отчёт о вскрытии, что ты мне прислал, — Боунс, как всегда, переходит сразу к делу. — И ты был прав — в смерти этой девушки всё не так просто, как кажется. Полагаясь на фотографии тела, предполагается, что она умерла от потери крови; вот только крови там слишком мало. — Окей. Так значит она умерла не от потери крови? Что это вообще значит? — Это значит, что к тому времени, как у неё появились порезы на руках, она уже была мертва. Картинка перед глазами Джима начинает расплываться по краям. Значит, Том верно думал. Словно издалека он слышит требовательный голос Боунса. — Джим, кто эта женщина? Почему… — Кирк мостику, — шепчет блондин, и вызов резко обрывается. — Мостик слушает, капитан, — отвечает голос Ухуры. — Соедини меня с капитаном Джоном Дейли с Королевы Звёзд на орбитальной станции. Переведи на мой ком. Не то, чтобы ему требовалось напоминание о том, что у него самый лучший связист в галактике, но всё равно довольно сложно игнорировать то, что не проходит и пяти секунд, как Ухура отвечает: — Капитан Дейли на связи. — Спасибо, лейтенант, — откликается Джим. — Джон? — Джим! Боже, уже года три прошло? Как дела? — О, знаешь, всё по старому. Можешь оказать мне услугу? — Могу? Я должен тебе с десяток. — Смеётся Джон. — Что я могу для тебя сделать? Вот как должны строиться отношения, думает Джим, немного ворчливо, и переводит взгляд на Тома, который занят общением с гостями. Ты делаешь что-то для них, и получаешь что-то взамен. Звучало убедительно, если бы он сейчас не рисковал своей карьерой и/или жизнью ради Тома, но ему действительно плевать на Джона Дейли. — В данный момент речь о том, что ты можешь для меня не сделать. Не бери попутчиков. — Ты говоришь о той шайке актёров? — Я сам их подберу. И возьму на себя ответственность за любые возможные проблемы. — Сделаю, — соглашается Дейли. Хороший парень, не стал задавать ненужных вопросов. Это вообще очень хорошее качество в друзьях. — Что-нибудь ещё? — Просто держи это между нами, хорошо? — Конечно. Нам стоит увидеться как-нибудь, да? — Конечно, — врёт Джим. — Спасибо, Джон. Бывай.***
Пусть нелогично, но Спок чувствует что-то похожее на облегчение, когда Джим возвращается с последнего спуска на планету целым и невредимым, и садится в капитанское кресло, где и должен быть. — Всё готово к возвращению на прежний курс, капитан. — Вообще-то, — отвечает тот, оборачиваясь в кресле и улыбаясь Споку. Искренняя и беззаботная улыбка кажется словно немного тусклой. Спок оценивает вероятность того, что усталость Джима вызвана физическими нагрузками (23,718%). — Думаю, меня скоро попросят об одной услуге. — Какой услуге? — спрашивает вулканец, уже проведя несколько очень нехороших корреляций между капитаном и его “услугами”. Прежде чем Кирк успевает ответить, его перебивает Ухура. — Капитан? Мисс Ленор Каридиан транспортировалась на борт. Она просит разрешения вас увидеть. Капитан кивает. — Передайте ей, чтобы поднималась на мостик, лейтенант. — Как вы узнали, что она поднимется на борт? — задаёт свой вопрос Спок. Джим снова усмехается ему, шире на этот раз, но так же устало. — Я капитан, Спок. Я знаю всё. И, словно по команде, в этот момент раздвигаются двери лифта и из него выходит молодая женщина, блондинка с голубыми глазами, но безвкусно одетая, и сразу же направляется к капитанскому креслу, словно собирается заявить на него права. Или же на человека, сидящего в нём. — Капитан Кирк. Не думала, что мы так скоро снова встретимся. — Что, если я вам скажу, что специально это устроил? — с улыбкой спрашивает капитан. Споку прикладывает усилия, чтобы не сжать руки в кулаки. Девушка — Ленор — смеётся. — Я бы и на секунду не поверила, конечно же, но это потрясающая идея. — Ну, если не моё желание вас увидеть, привело вас сюда, тогда что? Спок замечает, как Сулу имитирует рвотные позывы Чехову (который пытается не засмеяться в ответ), и находит, что склонен согласиться с пилотом. — Капитан, боюсь, нам нужна ваша помощь. Королева Звёзд так и не появилась — даже не предупредив. Ничего. Кажется, мы здесь застряли — Это ужасно, — сочувствует Джим. — Вам помочь организовать другой транспорт? — Я ценю предложение, — отвечает та. — Но у нас нет времени искать других попутчиков. Следующее представление через неделю, и, ну, наш график построен по цепочке. Одно опоздание — и всё разрушено. — Это было бы ужасно, — бормочет капитан. — Если нам когда и нужен был добрый самаритянин… — Я бы с радостью вам помог, но Положения Флота запрещают брать на борт пассажиров. — Судя по тому, что я слышала, вы не самый ярый сторонник положений даже в лучшие времена. Капитан смеётся. — Ну.. — Я предлагаю вам сделку, капитан. Если вы предоставите нам транспорт, я дам вам кое-что ценное взамен… — Её рука, лежавшая поверх руки Кирка, начинает спускаться вниз по груди, ещё ниже. — Где-то наедине… там, где нас никто не услышит... Спок занят мысленным пролистыванием положений Звёздного Флота, но он на 97,1% уверен, что поведение мисс Каридиан может быть классифицировано как сексуальное домогательство и должно быть наказано немедленной депортацией с корабля. Джим, однако же, какое-то время смотрит на женщину с нечитаемым выражением лица. На мгновение Спок думает, что капитан собирается согласиться. — Не стоит, Ленор, — наконец отвечает Джим. Мы всё равно направляемся в ту сторону. Ленор улыбается в ответ. — Спасибо, капитан! Я сообщу труппе, что нам не придётся отменять турне. Оно так много для них значит. Капитан тоже улыбается, а потом: — Мистер Спок, приготовьтесь покинуть орбиту, как только труппа Каридиана поднимется на борт. Спок ждёт, пока Ленор со своим сопровождающим войдут в турболифт, и дверь за ними закроется. — Могу я узнать наш курс, капитан? — спрашивает он, безуспешно пытаясь спрятать напрашивающиеся вопросы — обвинения — в голосе. Капитан, вопреки привычке, не оборачивается к нему. —Колония Бенеция. Даже в лучшие времена понять о чём думает Джим непросто. Не видя его выражения лица — это невозможно. — Колония Бенеция находится в восьми световых годах от намеченного курса. Кирк всё ещё не оборачивается, но его рука крепче сжимает подлокотник. — Когда мне нужно будет освежить память, мистер Спок, я вас спрошу. А пока — выполняйте приказ.***
Процедура занимает совсем немного времени, и уже через двадцать минут Ухура сообщает: — Все участники труппы Каридиана на борту, капитан. Я попрошу своих связистов показать им их каюты, рассказать о правилах поведения на борту и ответить на возможные вопросы. Он уже собирается ответить “замечательно, лейтенант”, но внезапно понимает, что “своих связистов” включает в себя Кевина. И может Джим и не верит, что Каридиан — это Кодос, но он верит в то, что кто-то пытается заставить свидетелей Тарсуса молчать. Кевин даже не будет знать, за что его убили. — Спок. Либо Спок ждал, когда его позовут, либо сработали супербыстрые вулканские рефлексы, но когда Джим оборачивается, его первый офицер уже стоит рядом. — Капитан. — Лейтенант Кевин Райли в коммуникационном… — он вспоминает восторженную реакцию Кевина на его повышение и пытается задвинуть эту картинку подальше. Это для его собственного блага. — Я хочу, чтобы его перевели в инженерную. Спок склоняет голову на бок. — Он был переведён с инженерной палубы, капитан. — Ну, я его перевожу обратно. — Понимаю. Мне нужно включить пояснение в рапорт о переводе? Лейтенант Райли — хороший офицер с идеальным послужным списком. Он решит, что перевод — это дисциплинарная санкция. — Пусть воспринимает его, как хочет, — резко отвечает Джим. — Я хочу, чтобы его понизили немедленно. — Капитан… — Выполняйте приказ, командер, — рявкает тот. Спок ещё, кажется, целую вечность продолжает смотреть ему в глаза, словно хочет сказать что-то ещё. Или вскрыть его череп и напрямую узнать, как работает его мозг, одной силой воли. — Да, сэр.***
Доктор МакКой поднимает на него недобрые глаза, оторвавшись от экрана с токсикологической экспертизой. — Серьёзно? — Я вполне серьёзен, уверяю, — отвечает Спок. — Капитан странно себя ведёт. Я хотел бы узнать, заметили ли вы нечто подобное. — Власть, как Дамоклов меч, — доктор снова возвращается к отчёту. Спок мимолётом обдумывает идею разбить эту консоль, чтобы переключить внимание МакКоя на текущую задачу. — А субординация становится удавкой. — Избавьте меня от ваших философских метафор, доктор. Он спустился вниз за новой технологией, а вернулся с театральной труппой, с которой никогда раньше не взаимодействовал. Где же логика? МакКой снова поднимает глаза, но в этот раз не на Спока, а на какую-то точку перед собой. — Знаешь, с ним действительно что-то странное. Может, в том отчёте о вскрытии… — Отчёте о вскрытии? — Ага, какую-то леди убили и представили всё, как самоубийство. Джим заставил меня просмотреть отчёт. Не знаю, почему это так важно ему. Резкий взгляд в ответ. — Вы не знаете? — Послушай, — вздыхает МакКой. — Я перестал пытаться его понять много лет назад, и тебе советую сделать то же самое. Тебе не приходило в голову, что если он держит что-то в тайне от нас, то на это есть причина; поэтому послушай совета и оставь это в покое. — Приходила. Я её отмёл. — Ну, конечно, — сухо отвечает доктор. — Вы знаете, что он внезапно перевёл лейтенанта Райли обратно в инженерный? МакКоя это не слишком волнует, но ведь он и не был на мостике в день повышения. — Я о многом здесь не знаю, и меня это устраивает. Капитан вправе переводить кого угодно, куда угодно. Можешь свериться со своими инструкциями. Всё? Расслабься. — Спасибо, но нет, — отвечает Спок и покидает медотсек.***
Спок возвращается на мостик, только чтобы увидеть, что мисс Каридиан уже там, облокотилась на капитанское кресло и раздражающе хлопает ресницами. Капитан улыбается, но Спок достаточно хорошо знает язык его тела, манер, речи, и всё это говорит о том, что Джим не общается, а выстраивает свою стратегию. — Хотел бы я, — с сожалением отвечает Кирк, — но моя смена закончится только через четыре часа. — Вы же капитан, разве нет? — притворно улыбается та. — Вы можете взять перерыв, когда пожелаете. Я думаю, личная экскурсия по кораблю — это прекрасная возможность для нас… познакомиться поближе. Как думаете? Спок не сильно удивляется внезапному желанию выдворить её с корабля. — Мисс Каридиан, капитан занят более важными вещами, нежели… — Я сам могу за себя ответить, мистер Спок, спасибо, — резко обрывает его Джим. — И я сочту за честь показать вам корабль, Ленор. И узнать вас поближе. Он поднимается на ноги, и маленькая блондинка тут же берёт его под руку. — Капитан, — начинает Спок. — Мостик на вас, командер, — игнорируя его говорит капитан. И они покидают мостик, почти сюрреалистично прекрасная, улыбающаяся пара. Спок принимает мостик на себя и гадает.***
К счастью, Нийота находится на своём рабочем месте, когда Кевин звонит им из инженерного. — Хей! Связисты? Мэтсон? Пол? Нина? Кто-нибудь ответьте. Реакция следует незамедлительно, громкая и преисполненная энтузиазмом. — Кевин! — Кевин, это ты? — Хей, ребята, это Райли, давайте сюда! Это может, и не совсем хорошо (сложно работать, когда все вокруг тебя орут в ком), но того и следовало ожидать. Райли полюбился всем с самого первого дня, практически стал их маленьким братишкой. Не говоря уже о том, что все оценили его энтузиазм, дружелюбность и компетентность в работе. Даже Нийота была расстроена, когда до неё дошли новости о переводе, но, будучи профессионалом, не стала это показывать. Впрочем, она сообщила Кирку, что Райли будет сложно заменить. Может быть, даже зыркнула на него пару раз. Не важно. Кирк лишь закрыл глаза, и потирая лоб, пробормотал: — Именно поэтому я его и перевёл. Вскоре по крайней мере двадцать офицеров собрались вокруг кома. — Это Ларри Мэтсон, — представился один из них. — Райли, ты ли это? Ты в порядке? Что случилось? — Ничего, — грустно отвечает тот. — Я в самом низу, в инженерном. Я по вам скучаю, ребята. Толпа зашумела в ответ, и Нийоте приходится их успокоить. — Мы тоже по тебе скучаем, — отвечает Мэтсон. — Что ты натворил, что тебя так быстро отправили вниз? — Понятия не имею! — Ой, да ладно, можешь рассказать нам, тут только ты да мы, — остальные смеются. — Но я правда не знаю! — настаивает Райли. — Я пытался спросить капитана Кирка, но лишь сказал возвращаться на своё рабочее место, — По характерному звуку Нийота может сказать, что он положил голову на стол. — Он меня никогда не любил. Я всегда это знал. Просто не хотел это признавать. Он ведь такой крутой. — Думаю, всё не так просто, — говорит Нийота. Вдалеке слышен какой-то шум, и Райли садится ровнее. — Лейтенант Ухура? — с надеждой спрашивает он. — Что я могу для тебя сделать, Райли? — Переведите меня к себе обратно? — она практически слышит его щенячьи глазки. — Ты же знаешь, что я не могу это сделать, — с сожалением отвечает девушка. — Но я могу поднять тебе настроение. — Да? — Я выучила ту песенку, о которой ты мне рассказывал. Ту, что тебе пела сестра. — Правда? Не может быть! — Да, — смеётся она. — Вот. Послушай. — Прочищает горло и делает глубокий вдох. — The skies are green and glowing Where my heart is Where my heart is Where the scented lunar flower is growing Somewhere beyond the stars Beyond Antares. I'll be back, though it takes forever Forever is just a day Forever is just another journey Tomorrow a stop along the way Then let the years go fading Where my heart is Where my heart is Where my love eternal is waiting Somewhere beyond the stars Beyond Antares.**** Её выступление встречено... тишиной. — Ну, — подталкивает она. — Что думаешь? Ничего. Нийота начинает думать, что ком отключился, но тут слышен звон посуды, потом ещё что-то, а потом ещё… словно хрипы… — Райли? — она начинает волноваться. — Помогите, — задыхаясь, выдавливает Кевин. — Пожалуйста. Следующий звук узнаётся мгновенно — звук падающего тела.***
— И ты уверен, что его отравили? — в третий раз спрашивает Джим на другом конце кома. — Намеренно? — Нет, он случайно добавил себе отбеливатель в еду вместо соли! Конечно, намеренно! И, Джим, если ты что-нибудь знаешь об этой попытке убийства, лучше просвети меня, или, упаси Бог, я… — Прошу прощения? Леонард оборачивается к дверям, где стоит директор той театральной труппы, что они взялись подвезти — Каридиан, кажется. — Один момент, — просит МакКой и возвращается к кому, только чтобы понять, что Джим отключился. — Что за маленький... — Прошу прощения? — повторяется Каридиан. — Я слышал, кто-то пострадал… Лейтенант Кевин Райли? Я хотел узнать, как у него дела… — Он жив, — отвечает Леонард. — Но ещё не проснулся. Отрава вмешалась в работу нервной системы, выжгла всё и отбросила, как мусор; так что никто не знает когда, или если, он придёт в себя. Вы его знаете? — Ну, — неловко начинает актёр. — Я… Внезапно слышен стон. — Нет… Леонард тут же подлетает к нему, сканирует, проверяет показатели. — Он просыпается. Ну же, парень. Открой глаза. Райли не открывает глаза, но начинает вырываться — почти трястись — словно ему очень больно. — Что с ним происходит? — спрашивает Каридиан, в ужасе. — Нет, — стонет Кевин. — Нет! Лену приходится прижать его к кровати, чтобы тот не покалечил себя. Райли словно хочет куда-то убежать, и он знает, что парень был на Тарсусе (не то, чтобы тот держал это в секрете — он не рассказывал всем, налево и направо, но если его спросить об этом, то мог ответить), и этого более, чем достаточно. (Леонард не может не задуматься, почему они с Джимом никогда не говорили на эту тему.) — Помогите, — отчаянно просит Кевин, продолжая вырываться из рук Леонарда. — Помогите, Эрика… Джей-Ти.. Джей-Ти..? — Ты о Джиме? — спрашивает он. Кевин поворачивается, его тошнит прямо на пол возле кровати. Наконец, парень открывает глаза, всё ещё дрожа как осиновый лист, его глаза останавливаются на чём-то за плечом Леонарда... — Нет, — умоляет он. — Нет… Нетнетнет, пожалуйста, не… Леонард крепче сжимает зубы, достаёт гипо и колет ему снотворное, но паренёк боится настолько, что лекарство действует не сразу. — Н-нет… Должен… С-сказать ему… — Мне нужно… идти, — говорит Каридиан, с чем-то похожим на — может, неловкость?— в голосе. Леонард даже не оборачивается в его сторону, только слышит шипение дверей в медотсек. Кевин всё ещё пытается остаться в сознании и всё ещё бредит. — Другое лицо, — выдавливает тот. — Но… этот голос… это он… — Кто он? — спрашивает Боунс, зная, что уже слишком поздно, чтобы услышать вменяемый ответ. — Кто он? — Это он, Джей-Ти, — шепчет Кевин и отключается.***
Голос Джима в коме звучит взволнованно. — Он проснулся? — Леонарду почти хочется сказать что-нибудь саркастическое, как обычно, но дело в том, что Джим так беспокоится за Райли, как за своего ребёнка. Этим утром блондин ввалился в медотсек, выглядя так, словно совсем не спал, весь день был каким-то рассеянным, едва улыбнулся; волновался о Кевине до такой степени, что это хоть и было умилительно, но не на шутку беспокоило Леонарда.. — Ну, сейчас он спит, — отвечает доктор. — Но какое-то время назад просыпался. Звал тебя. Пауза. — Что? — голос Джима звучит встревоженно. — Ну, среди прочего бреда. Но он явно звал “Джей-Ти”, и я подумал… На другом конце кома тишина. — Джим? — Где он? Леонард хмурится в ком. — Он в медотсеке, в кровати, восстанавливается. Где, чёрт возьми, ещё ему быть? — Пойди, проверь. — Джим, он чуть не умер вчера… — Боунс, проверь. Леонард с ворчанием поднимается на ноги и выходит из своего кабинета, направляясь в сторону биокровати Райли. — Не знаю, что ты пытаешься тут доказать, но он будет там, где я… Кровать пустая. — Боунс? — Его нет, Джим. Джим выплёвывает ругательство. — Кексик только что доложил мне о пропаже фазера. Если он у Кевина… — Пауза. Потом шелест. — Я иду за ним. — Что? Погоди-ка, что? — Боунс, — торопливо отвечает Джим. — Он собирается убить Кодоса. А потом звонок обрывается (это уже входит в привычку), и доктор остаётся один на один с молчащим комом, разозлённый, растерянный и с очень-очень плохим предчувствием. — ...Кодоса?***
Ещё не добежав до каюты Каридианов, он знает, что Кевин уже там. Поверх звука своих шагов Джим слышит плач Ленор, дрожащий голос Кевина. — Отойди от него, я не хочу сделать тебе больно… Он поворачивает за угол и видит Райли, дрожащего с головы до ног и поднявшего руку с украденным фазером; Ленор с испуганными глазами и стоит, широко раскрыв руки, закрывая своего отца, пусть даже Каридиан пытается оттолкнуть её в сторону. Джим медленно подходит ближе. — Кевин. В ответ только сдавленный всхлип. Лейтенант к Джиму даже не оборачивается. — Кевин, — снова зовёт капитан, ещё мягче. И подходит ещё на шаг. — Вернись в медотсек. С этим я разберусь. — Мои мама и папа, они… — голос Кевина дрожит, слёзы бегут вниз по щекам. — Они пытались бороться… а он… он… — Я знаю, — шепчет Джим. Ещё один шаг вперёд. — Моя сестра… — его голос ломается. Сам он дрожит так, словно во-вот рухнет. — Э-Эрика… И тут он плачет, словно ему десять, всхлипывает, задыхается. И только рука с фазером остаётся прямой. — П-почему он должен жить, если её нет? Назови мне хоть одну хорошую причину, Джей-Ти! — Мы даже не до конца уверены, что он Кодос, — шепчет Джим. — Не порти свою жизнь из-за ошибки. Если убьёшь кого-то — назад не отмотаешь. Кевин мотает головой, даже не дослушав Джима до конца. — Я не ошибаюсь. Я знаю этот г-голос, я знаю его, он мог… Он мог поменять лицо, но не это. Я помню этот голос, когда он приговаривал нас к смерти в зале, я п-помню всё! Джим снова делает шаг вперёд, теперь он рядом с Кевином, рядом с фазером. — Может и так. Но это приказ, лейтенант Райли. Отставить. — Уйди с дороги, Джей-Ти, — отвечает Кевин. Теперь дрожит даже рука с фазером. — Я убью его. — Нет, не убьёшь, — тихо возражает Джим. — И почему ты так уверен? — Потому что ты герой, — отвечает Джим, глядя прямо ему в глаза, по-настоящему, наверно за все эти одиннадцать лет. — А герои не убивают безоружных актёров в их спальне. — Я-я не г-герой. Я… Эрика была… Боже, была… прямо передо мной, и я… и я не смог... — Ты выжил на Тарсусе. Ты пережил Тарсус. Ты позволил себе вспомнить. — Ещё шаг, и он кладёт свою руку поверх фазера. — Если это не героизм, то я не знаю, что. И Кевин обмякает, и Джим мягко вынимает фазер из его руки, и обнимает его двумя руками, чувствуя, как горят глаза. — Ты не один. Окей? Джим отстраняется, глядя на заплаканное лицо лейтенанта. — А теперь возвращайся в медотсек, ладно? Ступай. Наконец, Кевин, бросив последний взгляд на Джима, Ленор и Каридиана, уходит. — Капитан, — с облегчением выдыхает Ленор. — Я… не знаю, как благодарить вас… И Джим поворачивается, и первый раз смотрит Каридиану в глаза, и… ...и мир остановился, и… ...и это всё, что нужно, он знает — он знает… И Антон Каридиан смотрит на него, протягивает к нему руки, словно верующий. Словно в мольбе. — Джеймс... И Джим не трус. Никогда не был трусом. Он всегда был тем человеком, кто бежит навстречу; тем человеком, кто выпрыгивает перед тем, кто водит, играя в прятки; тем, кто смотрит судье в глаза и говорит, что его не волнует решение суда; тем человеком, кто транспортируется на ромуланский корабль прямо в гущу врагов и, несмотря на это, спасает Пайка, и попутно наверняка нарушает больше десяти положений Звёздного Флота, и глазом не моргнув. Джим никогда не был тем человеком, который бежит прочь. Джим поворачивается и бежит.***
Он понятия не имеет, как попал на мостик, в голове лишь размытая картинка мелькающих коридоров, дверей, лиц; а потом он уже на мостике, спотыкаясь, ковыляет к своему креслу, в голове неразбериха из звенящих голосов, воспоминаний, и образов, и СэмЭрикаТом… — … Кептин? — Вы в порядке, капитан? Выглядите так, словно вас сейчас стошнит… ...НаталиКевинМалышка, СЭМ, и стыд, и беспомощность, и голод, прожигающий изнутри, поселившийся глубоко внутри, самодовольство на лице Кодоса, шёпот: “Теперь кончи для меня, Джеймс”. — Вы не в порядке, — говорит Спок. Он уже на ногах, и Джим, почему-то, тоже. — Я позову доктора МакКоя... — Нет, — отчаянно просит Джим, едва понимая, что говорит. — Нет, не звони Боунсу. Нам нужно п-позвонить Пайку... Спок смотрит на него растерянно (испуганно?), и Джим, чувствуя как кружится голова, а тело словно стало ватным, падает в капитанское кресло. — Позвони Пайку, Спок. Ответа нет. Но мгновение спустя на экране появляется Пайк, уже приготовившийся с улыбкой и лёгким подтруниванием поздороваться, но, увидев лицо Джима, улыбка на его лице пропадает мгновенно. — Опознан беглец, известный как Кодос-палач, — слышит Джим свой собственный голос. Тусклый. Мёртвый. — С момента произошедших на Тарсусе событий он скрывался под псевдонимом Антон Каридиан. В данный момент он находится на борту Энтерпрайз, мы ожидаем ордера на его арест и указаний незамедлительно под конвоем доставить его на Землю для судебного разбирательства. Пайк смотрит на него во все глаза. — Откуда ты знаешь, что это он? — Это он. Это Кодос. — Да, но откуда ты это знаешь? — Я знаю, потому что его личность была подтверждена всеми тремя очевидцами, пригодными для опознания. — Джим закрывает глаза, делает дрожащий вдох. — Включая меня. Единственным ответом ему становится абсолютная, оглушающая тишина. Джим держится одной лишь силой воли, взгляд держит прямо, строго на Пайке, чьё выражения лица являет собой воплощение ужаса, он впервые не находит слов за всё время знакомства с Джимом. — Забудьте, что делали до этого, — наконец отвечает адмирал. — Везите его сюда. — Да, сэр. — И, Джим… — Пайк, видимо, что замечает в его глазах, потому что замолкает и бормочет: — Позже поговорим. Экран гаснет. Никто не говорит и слова. Никто не двигается. На мостике полная тишина. Джим поднимается на ноги, не в силах смотреть на команду. Не в силах смотреть на Спока. — Оставшаяся часть миссии на вас, мистер Спок. Вы слышали приказ — мы всё бросаем и возвращаем Кодоса на Землю для суда. Когда Спок начинает отвечать, его голос звучит тихо. Почти потерянно. — Капитан... Наконец, Джим заставляет себя встретиться глазами со своим первым офицером. — Я не могу этого сделать. Я… эмоционально скомпрометирован. С глазами, что едва смотрят перед собой, и ногами, что едва держат, он покидает мостик.***
Кларк только узнал, что на борту Энтерпрайз Кодос-палач (что??), как медотсек взрывается криками, и беготнёй, и громким писком останавливающегося сердца; а потом три медсестры бегут с носилками, на носилках человек в маске вокруг рта, несколько капельниц торчат из тела. Мужчина после обширной пластической хирургии. Кодос, понимает он, и шок от понимания выбивает воздух из лёгких. — У него была таблетка с цианидом, — сквозь сжатые зубы выдавливает Чепэл. — Как только он увидел, что его пришли арестовывать, он принял её — мы можем его не спасти… Доктор МакКой уже идёт к ним, на ходу надевая перчатки, молчаливый и более яростный, чем Кларк его когда-либо видел. — Мы его вытащим, — шипит он. Больше похоже на угрозу. И тут монитор, отслеживающий пульс, буквально сходит с ума. Они все поднимают глаза. — Остановка сердца! — кричит Чепэл. — Нет, чёрт возьми! — орёт доктор МакКой в ответ. — Дефибриллятор мне! Всё остальное растворяется в шуме и свете, и этом странном кристальной ясности, что появляется у Кларка во время ЧП, пока доктор МакКой выкрикивает приказы и работает с большей отдачей и остервенением, чем когда-либо. — Вы переживаете за Кодоса, сэр? —спрашивает Кларк, пока вкалывает 500 мл метадона, следит за давлением и пытается не мешать Чепэл. — Переживаю? — неверяще переспрашивает МакКой. — Я НЕНАВИЖУ его! Вот почему я не позволю ему так легко отделаться! — Он потирает между собой пластины дефибриллятора, поворачиваясь к пациенту. — Ты ответишь за всё, что сделал с моим лучшим другом, ублюдок, — РАЗРЯД! Вспышка тока, и тело Кодоса выгибается над биокроватью, на мгновение его сердце возвращается к жизни, но потом монитор снова показывает ровную линию. — НЕТ, — со злостью рычит доктор МакКой. — Мы не можем его потерять! РАЗРЯД! На этот раз всё получается, и сердце пациента начинает биться в полную силу, монитор показывает сильный, стабильный ритм. Доктор МакКой отходит от кровати, не сводя глаз с человека на ней. — Нам всё ещё нужно вывести яд из его организма, — наконец, бормочет он. Его голос звучит холодно, а выражение лица нечитаемо. — Этот ублюдок будет жить, хочет он того или нет. — Доктор МакКой, — нерешительно начинает Кларк. — Можно задать личный вопрос? — Если это не помешает тебе поставить ему капельницу, — ворчит тот. — Да, сэр. Я просто подумал… Вы же католик, да? Разве вы не верите в то, что Бог накажет всех грешников? — Конечно, верю, —рычит МакКой, натягивая новую пару перчаток. — Но, чёрт возьми, Бог может встать в очередь.***
Джим всегда гадал, что, конкретно, люди делают, когда они эмоционально скомпрометированы. Избивают боксёрскую грушу? Плачут в подушку? Едят мороженое? Как человек, который всю жизнь брался за любое занятие, лишь бы избежать назревающего срыва, замереть в одной точке кажется до смешного контрпродуктивной идеей. Ведь как он может решить свои проблемы, если ничего нельзя делать? В конце концов, он просто лежит и невидящим взглядом смотрит в потолок, сосредоточив все свои усилия на вдохах и выдохах и общем не-схождении с ума. Он не знает, сколько прошло времени, когда слышит звук интеркома и нерешительный голос Спока. — Капитан, это Спок. Я могу войти? И какая-то часть Джима должна улыбнуться тому, что его первый офицер продолжает представляться даже спустя шесть месяцев совместной службы, но его обычное я — его счастливое я — сейчас кажется таким фальшивым и таким далёким... — Открыто, — говорит Джим. Спок заходит внутрь, но Джим продолжает разглядывать потолок, не желая видеть его лицо. Он слышит, как вулканец подтягивает стоящее возле стола кресло к кровати, садится в него — странная пародия на то, как Джим сидел возле него, когда Спок горевал по матери. Или было бы странной пародией, если бы Спок не сидел, молча глядя на него в тишине. Наконец: — Я не обладаю твоими навыками артикуляции, — тихо говорит он, и Джим поворачивается к нему лицом. — Ты знаешь, что сказать, всегда, в любой ситуации. Ты знаешь, что сказать, чтобы тебя послушали. Ты знал, что сказать мне, когда… мне было больно. — Он замолкает, и следующие его слова звучат так почти-болезненно напряжённо, как Джим никогда раньше не слышал. — Я не знаю, как помочь тебе. Джиму удаётся выдавить слабую улыбку. — Никто не знает. Не стоит переживать. — Мне это уже не удалось, — всё так же напряжённо отвечает Спок. — Я уже несколько недель знаю, что ты был на Тарсусе IV. Джим лишь смотрит в ответ. — Знаю с тех пор, как лейтенант Райли поделился своим прошлым на мостике. Конечно, знает. Вот, что бывает, когда твой первый офицер — чёртовый гений. — Я знал, что ты с лейтенантом Райли пережил какую-то травму в прошлом, но, казалось, лейтенант не знал тебя до академии Звёздного Флота. Когда он сказал, что был на Тарсусе и едва помнит те события, противоречия исчезли, и всё стало логично. — Почему ты не спрашивал меня об этом? Ты никогда и слова не сказал… — Я пытался. Несмотря на твоё желание обмениваться личной информацией, каждый раз, когда я пытался поднять данную тему, ты её избегал. Вместо этого, я был вынужден представлять, насколько ужасные воспоминания могут тебя тревожить. Ладони Спока сжаты в кулаки на коленях, глаза такие большие, потерянные и испуганные на бесстрастном лице. — У проблем должно быть решение, — продолжает он. — Если что-то не так, то должен быть логичный метод, как это исправить. Но с тобой… я ничего не могу сделать. Все подходы кажутся неправильными. С тобой я беспомощен, не способен сделать что-либо, кроме как смотреть на твою боль. — Он делает вдох, смотрит на Джима с чем-то похожим на отчаяние. — Скажи мне, как тебе помочь. Пожалуйста. Джим, с бешено колотящимся сердцем, нервно проводит языком по зубам. Он никогда раньше не хотел говорить на эту тему, часть его и сейчас не хочет, но может быть… Может, просто... — Спроси что-нибудь, — говорит он, чувствуя себя безрассудным, и глупым, и живым, словно на полной мощности несётся к краю и не уверен, остановится ли в последний момент. — Вопросы с короткими ответами. Прямыми, чёткими ответами. Спок смотрит на него долгое время. А потом: — Ты знал Кодоса лично? Резкий вдох со стороны Джима. — Да. — Он..? — Нет… — останавливает Джим. Тарсус возвращается, затягивает его, душит (…”минус один голодный рот”... “ты ведь так этого хочешь, да?... нехочуумиратьхочуумеретьхочу). — Нет… не об этом. Прости… Что угодно, но не… — Возможно, это ошибка, —Спок выглядит взволнованным и немного ужаснувшимся. — У меня нет нужной квали… — Нет, — возражает Джим, и настойчивость в голосе удивляет его самого. — Ты прекрасно справляешься, просто… Прими это как игру. Или шахматы. Или… как “Стратегию”. Ты говорил, что твоя мама любила эту игру, верно? Спок с сомнением кивает. — Нужно понять как обойти выстроенную другим игроком защиту и заполучить флаг. Всё просто. — Я также упоминал, что никто не знает, когда наступит на бомбу, а, значит, логичнее не играть в эту игру вообще. Лучше избежать и потерь, и выигрыша, чем потерять всё. — Пожалуйста, — просит Джим. — Помоги мне. Это поразительно, смотреть, как рушатся стены Спока. — Я определённо постараюсь, — хмуро отвечает он. Боже. Чем он заслужил подобную преданность? — Почему ты здесь, Спок? — со слабой улыбкой спрашивает он. Спок растерянно смотрит в ответ. — Где ещё мне быть? Что, правда, не должно заставлять его сердце гореть так, словно скоро оно прожжёт его насквозь, но тон вулканца и выражение лица абсолютно искренни, как, если бы быть рядом с Джимом — единственное, что он всегда представлял. — Было только девять выживших, верно? — спрашивает Спок, пристально глядя ему в глаза. Он справится. Он помнит крики Тома, боль от хлыста, звуки выстрелов. Глубокий вдох, выдох. — Да. — Четверо были охранниками Кодоса, а пять — членами Детского бунта. Дыши, дыши, дыши. — Да. — Первоначально в Детском бунте было семь человек. Вдох. Выдох. Ты справишься. Вдох. — Да. — Кто были те двое..? (Сэм учит его, как ездить на велосипеде, Сэм прячется в ванной вместе с ним на десятую годовщину смерти отца (десятый день рождения Джима), Эрика отвешивает ему подзатыльник и говорит: “Не притворяйся глупее, чем ты есть. Однажды ты можешь поверить в свою ложь.”) (....”одним голодным ртом меньше”...”ты грязный, вонючий убл—”...Бум) Джим прижимает основания ладоней к глазам. — Перебор. — Я, — Джим никогда раньше не слышал, чтобы голос Спока звучал так беспомощно и эмоционально. — Достаточно. Мне не следует это делать. Эти процедуры должны проводиться профессионалами. — Нет, — отчаянно возражает Джим. — Я хочу… — Я намеревался облегчить твою боль. Однако мои действия лишь вызывают новую. А, значит… — Спок, пожалуйста. Тишина. Когда он снова заговаривает, слова даются с усилием. — Ты был… в команде Кодоса или в Детском бунте? Джиму почти хочется улыбнуться. — Ты думаешь, это простой, прямой вопрос, да. — Он отнимает руки от лица и смотрит на Спока, с опаской и беспокойством смотрящего на него в ответ. — Конечно, — кивает вулканец. — Детский бунт насквозь пронизан твоим влиянием. То, что Спок ассоциирует его с помощью слабым, сражением вопреки всему, — или просто с чем-то хаотичным; неважно, правда — греет его изнутри. — Ты не ошибся. Но и не совсем прав. Брови Спока немного хмурятся. — Что ещё может… — Я был в обеих. Спок молчит, удивлённый. — Спрашивай. — Кодос убил всех детей младше двадцати, — медленно говорит вулкане. — В 2248 тебе должно было исполниться пятнадцать. — Он не всех убил. Трое детей младше двадцати лет были частью “избранной” группы, из-за их экстраординарных результатов тестов. — Кто? Слова не идут. — Их полные имена? — спрашивает Спок взамен, пытаясь сделать вопрос менее личным. Джим смотрит в тёмные глаза, что так стараются помочь ему, не дрогнув, бродят по чужой территории эмоций лишь потому, что Джим его попросил. Может быть, именно эта отвага даёт Джиму силу идти вперёд. — Джеймс Тиберий Кирк. Эрика Райли. — В глазах Спока вспыхивает узнавание, когда он соединяет эту фамилию с Кевином. Ещё один глубокий вдох. — Джордж Сэмюэль Кирк. В глазах напротив удивление. — Твой… — Брат. Спок дёргает рукой, словно хотел коснуться его, но сдержался. — Так эти три… человека были частью избранной группы Кодоса. Им позволили жить. — Да. — Кодос доверял им. — Да. Или, ну. В разной степени. — Тебе он особенно верил. — Да, — выдавливает Джим. — Ты также был членом Детского бунта? — Да, — Джим вынужден сделать паузу, собраться. — Поначалу это не было бунтом. Мы просто пытались выжить. Я воровал по чуть-чуть еду из хранилища и пробирался обратно к остальным детям. Какое-то время это работало. Но… запасов еды становилось всё меньше, и стало сложнее. Дети стали беспокойными. И злыми. А помощи всё не было… — Он снова делает паузу, вспоминая. — Мы поджигали дома, ломали машины… Однажды они даже убили охранника. Я всё ещё не уверен, что это была самооборона. Мы оставляли послания тем колонистам, кому позволили жить, пытались заставить их перестать игнорировать то, что делал Кодос. Заставить их встать и сражаться. — Нервный смешок. — Они ничего не сделали, конечно. Слишком боялись. Какое-то время Спок молчит. — Какова была реакция Кодоса на поднятие Бунта? (...”их нужно наказать”...) — Джим? — Он хотел их убить, — отвечает Джим. — Наказать. На этот раз Спок не отвечает, что и хорошо, потому что Джим вполне уверен, что если остановится сейчас, то больше не сможет сказать и слова. — Кодос хорошо знал… знает… — Боже, знает . — Принципы экономики. Он хотел компенсацию за те проблемы, что они ему доставили. Хотел компенсации за те усилия, что приложил, чтобы я, Сэм и Эрика были живы. Мы были у него в долгу, и… и он сказал, что он получит её от... — Ещё одна остановка, дрожащий вдох. — О-от Сэма, поэтому я… я предложил ему, и… Джим не договаривает, и Спок повторяет странно плоским голосом. — Предложил. — Это простая экономика, — умоляет его Джим, пусть и сам не знает за что. — Что-то, что хочет он, в обмен на то, что хочу я. Я получил свободу для Детского бунта. И… счастье Сэма. И… — Всё. Его голос оборвался, и он знает, что не сможет продолжить. — А чего хотел он? — очень низким и очень тихим голосом спрашивает Спок. Джим закрывает глаза. Вдох, выдох, вдох, выдох. — Он… — Но он не может… Не может. — П-прости… Когда он снова открывает глаза, Спок сжимает подлокотники кресла, лицо белее снега, в глазах молнии, а всё тело сотрясает едва сдерживая дрожь. Он выглядит, как дикий зверь, удерживаемый цепью, что готова порваться в любой момент. Когда он снова начинает говорить, каждый слог резкий, напряжённый, словно он прикладывает невероятные усилия, чтобы связно говорить. — Тебе жаль, — безэмоционально повторяет он. — Мне жаль, что я так сломан, — грустно отвечает капитан. — Я сделал свой выбор, и… и мне нужно разобраться с его последствиями. Я не должен… — Это не выбор, — рявкает Спок. Джим никогда не слышал, чтобы он был таким — по-настоящему, так явно сердитым. — Согласие с приставленным к голове оружием, не является согласием. — Это не было изнасилованием, окей? —отвечает Джим, эта часть разговора ему так знакома. — Я дал своё согласие! Я приходил к нему, каждый раз, я… реагировал на него, даже зная всех тех людей, кого он... — Он угрожал тебе жизнью двоих друзей и твоего брата, — шипит Спок, его ярость такая осязаемая и мощная. — Это не согласие. Это не значит, что ты хотел того, что он с тобой делал. — Может, хотел! — кричит Джим в ответ. — Может, обожал! — Так ли это? Странный вопрос выбивает Джима из колеи. — Что? — Ты утверждаешь, что может быть хотел насилие Кодоса. “Может быть”, по определению, имеет несколько значений. Оно может значить да или нет. Поэтому я спрашиваю тебя, какое из значений ты имеешь в виду в данном случае. — Его тёмные горящие глаза буквально пригвождают его к месту. — Ты хотел этого — да или нет? И конечно, ну конечно же, понадобилось прямое чёрно-белое мышление Спока, чтобы вытащить Джима из мутного, аморфного моря серости, пробиться сквозь кучу слоёв логичной, потрясающей чепухи, за которой он прятался. Назвать блефом всё то, что Джим говорил себе эти одиннадцать лет. Когда Джим, наконец, отвечает, это слово звучит сдавленно, исковеркано и прекрасно: — Нет. И… и словно с плеч сняли огромный груз; и свобода, словно это одно волшебное слово, которое он никогда не мог сказать, всегда было с ним, в каждой клетке тела, и теперь… — Прошу прощения, капитан, — Спок поднимается на ноги. Его лицо пугает своей пустотой. — Я должен проследить за экзекуцией Кодоса. — Что? — переспрашивает Джим, и: — Что? — Быстрая экзекуция намного милосерднее вулканскому аналогу приговора за изнасилование. — Погоди. Погоди, погоди, погоди… Ты не можешь просто так выстрелить ему в голову. — Нет, — спокойно отвечает Спок. — Я намереваюсь сломать ему шею. — Ты не можешь этого сделать! Рука вулканца уже лежит на двери, его пальца оставляют вмятины на металле. — Ты не можешь хоть что-то чувствовать к этому монстру. — Нет… Но это против положений Флота. Спок чувствует внутри что-то тёмное, беспощадное и безумное. — Положения Флота в данный момент меня волнуют меньше всего. — Окей, — соглашается Джим. — Но если ты его убьёшь, то вступит в силу положение 318.D.4, которое говорит: — “В случае, если офицер командного состава корабля совершает убийство по какой-либо причине, кроме самообороны, данный офицер должен быть заперт в своей каюте, пока формальное слушание не составит оценку его действий”, — цитирует вулканец. — Верно. И тебя нельзя запереть в каюте. Мне нужно, чтобы ты был на мостике, присматривал за моим кораблём. Нашим кораблём. — Лейтенант Сулу станет прекрасным действующим капитаном, пока я буду заперт в каюте, — неумолимо возражает Спок. Джим протягивает руку и левой рукой мягко проводит двумя пальцами по правой руке Спока, помня, как этот жест успокаивал его самого. Потом, потому что — к чёрту всё — он переплетает их пальца. — Пожалуйста? Спок смотрит вниз на их руки с чем-то похожим на ужас. — Что-то не так? — спрашивает Джим, беспокоясь, что поставил друга в неудобное положение. Но ведь Спок и сам так делал десятки раз… — Я тоже вольным образом обращался с твоим телом, не получил осознанного согласия, — отвечает вулканец больше себе, нежели Джиму. Его голос полон ненависти к себе. — Я тоже заставил тебя чувствовать, будто ты сам был инициатором… — А? Инициатором чего? Спок отдёргивает руку, словно обжегся, и складывает обе руки за спиной, выражение лица снова абсолютно пустое, спина прямая как палка. — Я позабочусь о корабле. Пожалуйста, воспользуйтесь этим временем и отдохните, капитан. Джим смотрит, как вулканец выходит из каюты, гадая, почему у него такое чувство, словно он сделал что-то не так.***
С видом ангела возмездия, некоторое время спустя заходит Боунс и приносит с собой запахи антисептика и кофе. — Это он, тот, кто..? — и, конечно, Боунс уже всё знает. Вдвоём со Споком, он полностью их, сердцем и душой. — Ага, — говорит Джим, и тогда Боунс притягивает его к себе, обнимает, сжимая рёбра, но, наверное, не он в ответе за слёзы в глазах капитана. — Грязный, вонючий ублюдок, — бормочет он куда-то Джиму в волосы, и Джим смеётся, пока живот не начинает болеть; всё болит, почему жизнь такая, почему он обязан отдать всё, только чтобы мир вокруг него рухнул... В этот раз уже он оставляет мокрые следы на плече Боунса.***
Гейла заходит позже, и долгое время они бок-о-бок сидят на кровати, молча; здесь им не нужны слова. — Знаешь, — наконец, говорит она, продолжая теребить кусок фиолетовой ткани в руках. — Мы, lodubyaln, так долго хотели свободы… десятки лет. Даже сотни. Злые. Злые и сильные. Но мы боялись — мы пробыли в рабстве столько времени, что идея чего-то ещё казалась пугающей. — Она всё ещё не поднимает на него глаз, потерявшись в своих воспоминаниях. — Но однажды мы услышали историю, которая всё изменила. Это была история о маленькой группе детей, приговорённых к смерти, которые отказались умирать. Им сказали, что другие заслуживают еды, а не они, и они стали бороться. Они хотели жить. И мы подумали, если семеро детей смогли возглавить восстание… если они смогли рискнуть всем ради шанса на свободу, то и мы можем. Вот почему… Это твоё, — добавляет она, протягивая ему отрез ткани. Он узнаёт его мгновенно. Это флаг революции орионских рабынь, на тёмном фоне цвета аметиста, словно небо Ориона,... Семь звёзд. Семь детей. Сэм. Эрика. Том. Натали. Кевин. Малышка. И он. Поднимает глаза на Гейлу, она улыбается ему, пусть даже в глазах блестят слёзы. Никакие слова не смогут описать, что она ему только что подарила. — Думаю, я пропущу день рождения Чехова завтра. Гейла смеётся, одинокая слезинка скатывается вниз по щеке. — Мы оставим тебе кусочек торта и фазер с конфетти.***
Несколько часов спустя возвращается Боунс, с тарелками еды, и не перестаёт ворчать и висеть над душой, пока Джим не запихивает в себя хоть что-то съестное. И, ну, Джим всё ещё не расстался с привычкой всегда оставлять свою тарелку пустой. Вот так они сидят на кровати, Боунс смотрит, как он ест, а сам Джим пытается справиться с тошнотой. — Не знаю, что ты сделал со Споком, — лёгким разговорным тоном начинает разговор Боунс. — Но на мостик он вернулся самой настоящей ледяной статуей. Отдаёт односложные приказы. Сжимает правую руку всё время, словно хочет проломить ею чей-то череп. Даже Ухура боится подойти поговорить с ним. — О. Да. Он немного странно себя повёл, когда я… эм… — Внезапно слова звучат более “радужно”, нежели в его голове. — Взял его за руку? Боунс сверлит его взглядом. — Он со мной всё время так делает! — возмущается Джим. Потом внимательнее приглядывается к лицу Боунса, и… — Что? Что я упустил? Выражение лица доктора снова меняется. — Знаешь, я… поговорим об этом позже, хорошо? Когда всё это закончится. О, да, это было совсем не подозрительно. — Ладно, — отвечает Джим. — Но смотри, сам сказал.***
Доктор МакКой рассказывал, что на мостике всё не так страшно и официально, как можно было подумать (Ну, дословно он сказал: “Не мостик, а старшая школа. Куча озабоченных подростков; всё делается в последний момент, и вечные шуточки, типа “она сама так сказала”). Но либо он врал, либо Кларк просто выбрал ужасно неподходящий день для своего первого визита, потому что на мостике так тихо, и настолько напряжённая атмосфера, что ему хочется сбежать оттуда с первой секунды. Не только это, капитана Кирка там тоже нет. — Я могу услышать капитана? — спрашивает он командера Спока. — Нет, — кратко отвечает тот. Не потрудился даже взглянуть в сторону Кларка. — У меня для него сообщение. Спок не утруждает себя ответом, за исключением явного, но невысказанного, Вали отсюда сейчас же. — Мистер Каридиан хочет поговорить с ним, — говорит интерн. Теперь командер обернулся к нему, и Кларк по-настоящему боязливо делает шаг назад, прежде чем успевает одуматься. — Э-это его право. Обвиняемому разрешено поговорить с представителем стороны обвинения... — Он не будет общаться с капитаном Кирком, — рявкает командер. — Он может поговорить с доктором Томасом Лейтоном по видеокому, если хочет. — Он отказывается разговаривать с кем-либо, кроме капитана, — Кларк надеется, что его голос не дрожит так сильно, как кажется. — Сэр. Спок не отвечает очень долгое время. — Очень хорошо, — шепчет он, поднимаясь с капитанского кресла. — Он увидит капитана.***
Командер Спок покидает мостик, и Кларк бросается за ним, думая, что тот пойдёт за капитаном Кирком, но, вместо этого, вулканец заходит в турболифт, спускается в медотсек и направляется прямо к пристёгнутому к биокровати Каридиану, охраняемому двумя огромными офицерами-безопасниками. Доктор МакКой только недавно ушёл спать, проведя на ногах больше сорока восьми часов из-за случившегося с лейтенантом Райли, а потом с мистером Каридианом, и поэтому Кларку самому приходится пытаться опротестовать присутствие командера Спока. — Сэр, вы не можете... Но не обращает на него абсолютно никакого внимания. Его глаза нашли Каридиана, и все остальные словно перестали существовать. Каридиан недоумённо хмурится. — Где Джеймс? Я ясно сказал… — Вы запросили аудиенции с капитаном. Как действующий капитан я соответствую вашим критериям. Говорите. — Я попросил поговорить с Джеймсом. Как гражданину Федерации мне должны мне оказать мне эту любезность. Спок резко отворачивается, и теперь Кларк может видеть жёсткую линию его рта и добела сжатые кулаки. — Вам должны, — ровно повторяет вулканец. — Да. Он должен понять… — Я бы, — перебивает Спок, и полное отсутствие эмоций в голосе леденит кровь сильнее любого крика. — Предпочёл обсудить другие вещи, которые вам должны. За совершённое убийство четырёх тысяч колонистов. И за изнасилование пятнадцатилетнего подростка. — Я никогда… Рука командера сжимается вокруг подставки для капельницы. Та ломается пополам. Кодос, покраснев, замолкает, обломки железа со звоном падаю на пол. — Единственная причина, почему вы ещё живы, — говорит командер очень-очень тихо. — Это однозначный приказ капитана. Приказ, которому я могу лишь выполнить, потому что он мой старший офицер, и потому, что его желания слишком долго игнорировали. Однако, если вы продолжите испытывать моё терпение, я перестану отвечать за свои действия. Каридиан не отвечает, мудро. Кларку хочет бежать со всех ног прочь из медотсека, а ведь ярость Спока даже не на него направлена. — Люди слишком жалостливы, —продолжает командер почти светским тоном голоса. — Смертный приговор приводится к исполнению путём смертельной инъекции — чрезвычайно быстрый и почти безболезненный метод. Но вы совершили преступление не только против Земли, верно? На Тарсусе IV было триста двенадцать вулканцев. А посему, я намереваюсь предложить меру наказания, соответствующую традициям Вулкана. Видите ли, вулканские меры наказания намного более удовлетворительны, поскольку призваны, с безупречной логикой, соответствовать преступлению. Насильников, к примеру, заставляют проглотить по горящему углю за каждый акт. Это медленная и довольно отвратительная смерть — сначала огонь разрушит рот и горло, прежде чем насквозь прожжёт желудок, доведя до кипения каждую жидкость вашего тела. Но всё ещё вы не умрёте. На глазах появятся волдыри, а кожа почернеет и начнёт лопаться, пока пар с шипением будет выходить наружу. Лёгкие в это время взорвутся прямо внутри тела, но вы всё ещё не умрёте. Сердце продолжит биться, пока, наконец, спустя несколько бесконечных часов, в сосудах больше не останется крови, и только тогда вы милосердно скончаетесь. Даже этих страданий не достаточно за всё, что вы сделали. Но, — голос Спока всё также леденяще спокоен. — Я прослежу, чтобы они были достаточно близки. За время речи лицо Кодоса поменяло цвет с красного на белый. — И если вы каким-то образом надеетесь избежать наказания — если по какой-то астрономически невероятному шансу вы сможете успешно выставить себя жертвой и невиновным лицом… Ну. Вселенная полна опасностей. Бури. Неосторожности при обращении с оружием. Механические повреждения. Взрывы реактора. Иногда и люди пропадают. И если маленький одинокий дом где-то на окраине сгорит от непредвиденного взрыва дилития — это будет очень тихая трагедия. Командер Спок кивает Кодосу, словно после дружеской беседы, и без лишних слов покидает медотсек.***
Джим узнаёт об этом по чистой случайности, из-за обычной ничем-не-примечательной ошибки частоты сигнала звонит его ком, и голос Ухуры говорит: — Райли отказывается даже заходить в медотсек, пока там Кодос, поэтому я отправила медиков прямо к нему в каюту. Первой мыслью Джима становится: “Я эмоционально скомпрометирован, я не должен этим заниматься”. Вторая: “Что? Почему Кодос в медотсеке? Третья… Он набирает Ухуру. — Я думал, что Кевина выпустили из медотсека, почему он туда вернулся? Пауза. — Неисправный фазер взорвался прямо напротив его каюты. Он в порядке, лишь пара синяков. Он в порядке. Неисправный фазер. Ещё одно совпадение в цепочке странностей, что вместе рисуют ту картину, которую Джим не хотел признавать. Нехотя, он снова тянется к кому и включает командную частоту. — ..пытался ему это объяснить, но он не хочет и рядом с ним находится, — всё тот же голос Ухуры. — Пусть даже и не с Райли он хочет поговорить. Джим тут же отключается, но слишком поздно — слова уже врезались ему в голову. Не с Райли он хочет поговорить. Здесь кто-то есть, он пытается заставить выживших на Тарсусе молчать, и теперь с Томом и Малышкой на планете Кю, Джимом, запертым в каюте, Кевин остался один на линии огня. И Кодос — единственный, кто может прекратить всё это. Не с Райли он хочет поговорить. Забавно, что чем больше всё меняется, тем больше всё остаётся по-прежнему. Прошло одиннадцать лет. Он теперь капитан. Он намного сильнее, чем был в пятнадцать лет. И вот снова к голове Кевина приставлено ружьё, и чтобы спасти его, у Джима нет иного выбора, кроме как пойти к Кодосу. По крайней мере, попытаться. Не с Райли он хочет поговорить.***
Когда он спускается в медотсек, там тихо и темно, почти все ушли спать. Остались только ребята-безопасники, охраняющие Кодоса. Стоит Джиму войти внутрь, один из них тут же подходит к нему. Даже и не с Райли он хочет поговорить. Прошу прощения, капитан. Доктор МакКой строго приказал нам не подпускать вас к заключённому. Даже и не с Райли он хочет поговорить. Я ценю вашу старательность, но, как капитан, мои приказы приоритетнее. — А вы разве не временно отстранены, сэр? — Ну, я временно отстраняюсь от своего временного отстранения, окей? — Теряет терпение Джим. — Я хочу поговорить с ним наедине. Вы, двое, можете идти. Офицер всё ещё смотрит, не желая уходить. — Идите, — торопит Джим. — Он привязан к биокровати. Он ничего не сможет мне сделать. По крайней мере, не физически. — Капитан... — Десять минут. Безопасник колеблется. — Десять минут. Он кивает головой напарнику, и, вдвоём, они покидают медотсек; а Джим подходит к кровати Кодоса, не дальше нескольких ярдов, не меньше бесконечности. И вот он стоит перед ним, и пусть даже это не тот офис, ему не пятнадцать, и всё совсем по-другому, он всё так же беспомощен и так же молод, как и тогда. Кодос смотрит на него с чем-то похожим на улыбку. — Джеймс, — его голос мягкий. И без тени удивления. — Я так рад, что ты пришёл. Джим не отвечает. Сердце бьётся в груди, голова кружится, и внутри поселилось то же самое чувство, что и всегда — желание сбежать, куда-нибудь, где его никогда не найдут, пусть даже ноги будто приросли к месту. — Могу я сказать, что ты стал прекрасным молодым человеком? Джим не может сдержать сотрясающего его отвращения, чувства грязи, насилия. — Нет, не можешь, — его голос слаб даже для его собственных ушей. — Ты хотел поговорить со мной. Так говори. Кодос качает головой, словно разочарован его плохим поведением. — Всегда такой неуёмный. Это из тех вещей, что я тебя так и не смог научить, знаешь, — терпение. — Ближе. К. Делу. — Выдавливает Джим. — Я хотел сказать, что прощаю тебя, — говорит бывший губернатор, и мозг Джима наполняет былая статика. Слова перестают иметь смысл. — Ты… прощаешь… меня? — Ты думал, я никогда не пойму? Грабежи из хранилища, неуёмный Детский бунт — наоборот, процветающий… Я увидел полную картину только впоследствии, но это был ты. Не так ли? Он смотрит на Джима, так печально и разочарованно, и пусть даже мужчина под арестом и прикован к кровати, именно Джим внезапно чувствует ужасный стыд и вину. — Это мог быть только ты, — продолжает Кодос, так и не дождавшись ответа. — Конечно, когда я это узнал, это было предательством… Но со временем я смог простить тебя за твои преступления против администрации Тарсуса. Конечно, ничто не избавит тебя от вины за косвенную причастность в разжигании гражданской войны — но, пусть маленьким утешением тебе станет моё прощение. Только к концу речи Кодоса Джим понимает, что его трясёт. От злости? Страха? Чего-то ещё..? — Должно быть, это дурацкая шутка, — выдавливает он сквозь сжатые зубы. Голос дрожит, а в голове белый туман. — Конечно, нет. Дело нешуточное. — После всего, что ты со мной сделал… — Что я с тобой сделал? — неверяще переспрашивает Кодос. — Ты… — он не может сказать “изнасиловал”. Не тогда, когда это слово могут бросить ему в лицо; не тогда, когда Кодос может всё отрицать. — Т-ты вынудил меня… — Я ни к чему тебя не принуждал. Ты никогда не говорил нет. — Я не мог сказать нет! — кричит Джим. — Ты сказал, что.... ты угрожал моему брату! Ты… — Я ничего такого не делал, — с обидой в голосе возражает Кодос. — Что за ревизионистская чепуха… — Мне было пятнадцать! — Ты же знаешь, что в разных культурах устанавливается разный возраст согласия, — отвечает губернатор спокойно, как никогда. — Верно? Этот урок, вообще-то, Джим усвоил даже слишком хорошо. — Да. — Всё потому, что возраст — понятие относительное, — Кодос словно втолковывает что-то неразумному дитя. — Нет такого возраста, когда каждый человек становится достаточно взрослым, чтобы вступать в сексуальные отношения. Ты был — и теперь — гением; интеллектуально ты был более чем способен принять осмысленное решение. Больше, чем многие другие, вдвое старше тебя и с половиной твоего айкью. Боже. В этих словах есть смысл. Прямо как и всегда логика Кодоса безупречна, неопровержима, и все возражения Джима по сравнению с ней такие слабые, такие жалкие. — Может быть, ты забыл — или заставил себя забыть, — тихо добавляет Кодос, с удовлетворённым блеском в глазах. — Но я помню.. как сильно ты хотел этого. И как именно хотел — даже если ты не хочешь помнить. Даже если ты не хочешь это признавать, ты был моей маленькой шлюшкой, Джеймс, и это именно то, кем ты... — Заткнись! — кричит Джим, пытаясь удержать ту ясность, что была так прекрасна, так окрыляла. — Я не… я не хотел ничего из этого! Ты почти убил меня… Бывший губернатор снова вздыхает. — Ты злишься на меня, — грустно произносит он. — Ты винишь меня за то, что случилось с людьми Тарсуса IV. И я согласен с тобой, это ужасно — все эти жертвы были напрасны. Но пойми, что ты просто ищешь причины сделать меня монстром. Такое удобное оправдание, за которое ты и рад ухватиться. — Это не… — начинает Джим, но вопросы, сомнения, уже заполняют его разум, медленно отравляя его, и внезапно то, что было так ясно, когда он разговаривал со Споком, теперь кажется далёким и неопределённым. — Это неправда... — Я знаю, что значит сожалеть, — шепчет Кодос, словно бы обращаясь к самому себе. — Кровь разжижается. Тело слабеет. Начинаешь радоваться избирательной памяти. Я больше не дорожу жизнью, Джеймс, — даже своей. Я устал. А прошлое… Прошлое само по себе кошмарно. — Он поднимает глаза на Джима. — Ты получил всё, что хотел, капитан Кирк? — Если бы я получил всё, что хотел, тебя сейчас не было в живых. — Хорошо, — сдаётся Кодос. — Полагаю, это твоё право. Но пойми вот что, Джеймс: мы решаем только раз, с той информацией, что у нас есть, и без возможности узнать, какие от наших действий будут последствия. Моё решение, в то время, было благородным и правильным — я знал, что мог спасти только половину людей Тарсуса, поэтому я дал им самый лучший шанс на выживание, какой только мог быть. Теперь, конечно, зная, что в конце концов случилось, меня выставляют ужасным, злым человеком, потому что ни одна из половин не выжила, а помощь от Федерации пришла в такое время, что потенциально могла спасти все восемь тысяч. Но когда нужно было принять решение, я и понятия не имел, что может случиться! Что, если они не спаслись? Что если колония погрязла в хаосе и панике? Если бы люди убивали друг друга за несколько кусочков хлеба? Если бы они убивали и съедали своих детей? Я сделал, что мог, чтобы сохранить порядок, и за это — я не раскаиваюсь. — Как бы благородны ни были твои намерения, — Джим пытается держаться своих убеждений, своей моральных установок, но они ускользают, словно вода сквозь пальцы. — Ты хладнокровно убил четыре тысячи человек. Об этом ты жалеешь? — Я пытаюсь не жалеть, — отвечает тот. — Потому что знаю, что в то время никак не мог предугадать какие последствия будут у моих действий, как они будут выглядеть в ретроспективе. Я учил тебя понимать это, разве нет? Это тот же принцип короля Эдипа. Нельзя судить человека по тем моральным стандартам, которые он нарушил, не ведая. Это смехотворно и жестоко. Эдип не знал, что сделал, как и я. “И что ты сделал со мной”, — думает Джим, пристыженный, и растерянный. “Ты и этого не знал?***
Когда он возвращается в свою каюту, оглушённый, безумный, глаза едва видят перед собой, и каждая унция самоконтроля уходит на то, чтобы держаться прямо. На столе поднос с едой. И записка. “Постарайтесь поесть. Доктор МакКой беспокоится за вас. Йомен Рэнд.” Джиму хватает беглого взгляда, чтобы понять, что это фальшивка. Рэнд никогда бы не назвала Боунса доктором МакКоем в записке; она сказала бы Лен или Боунс. А ещё не стала бы подписываться, указывая ранг и фамилию. Не говоря уже о том, что он точно знает, что Боунс спит и точно не мог прислать ему еду. Всё же, прикрытие достаточно неплохое, и позволило Россу принести поднос в каюту. Понимание определённым образом утешает. Успокаивает. Оно даёт его мозгу что-то ясное, что-то конкретное, на чём можно сосредоточиться. Простой перекус — бутерброд, яблоко, стакан воды. Он берёт яблоко, вертит его в руках, но на нём нет проколов, ничего постороннего. Яд не здесь. В бутерброде тоже вряд ли. Слишком много различных текстур, слишком велик шанс, что отрава будет обнаружена; было бы непросто убедиться, что её достаточно, чтобы убить до того, кто-то что-то заподозрит. “Значит, это ты”. Он поднимает стакан, поднимает на просвет. Чтобы там ни было, оно прозрачное и, наверное, безвкусное. Он умрёт прежде, чем поймёт, что произошло. Несколько месяцев назад выбор был между пить или умереть. Теперь наоборот. “Это так легко”, — думает он. Горло уже пересохло, а вдохи-выдохи стали рваными. “Легко, как выпить стакан воды.” Всего один глоток, подталкивает голос внутри, шепчет, умоляет. Всего один глоточек, и всё кончено. Всё, всё будет... И он хочет, и не хочет, и он не знает, чего он хочет, не знает вот уже одиннадцать лет, не знает ничего; и что бы ни бушевало внутри, это становится уже слишком; и он бросает стакан в стену напротив, где тот разбивается на тысячу маленьких блестящих осколков; и потом кто-то кричит, и кричит, и кричит, и он не может, он НЕ МОЖЕТ, нехочуумиратьхочуумеретьхочухочупомогите, помогите, ПОМОГИТЕ; и потом появляется Спок , стоит рядом на полу на коленях, что-то спрашивает; и потом Джим хватается за него , держит, словно последнюю нить к жизни, говорит что-то бессмысленное даже ему. — Я не мог, не могу так больше, я не могу, я х-хочу… Глаза Спока расширяются, от понимания, или, может быть, ужаса. — Ты ходил к нему, — это не вопрос и не обвинение. Просто факт. — Я х-хотел помочь, — отчаянно оправдывается Джим, пытаясь заставить Спока понять. Он не знает, говорит ли он о Кодосе сейчас, или тогда, или в позапрошлый раз, или в позапозапрошлый, или… — Я просто хотел... Спок чуть дрожащими руками помогает ему подняться с пола и сесть в кресло возле стола. Его глаза замечают поднос, записку, на секунду останавливаются на ней, потом с нечитаемым выражением снова возвращаются к Джиму. — Что он тебе сказал? И Джим рассказывает ему всё с самого начала, слова льются потоком, вряд ли разборчиво, он лишь хочет, чтобы Спок понял, хочет… — Всегда так, — мямлит он. — В его словах есть смысл, и пусть даже я знаю, что он не прав, я не могу возразить, его подход идеально логичен, и… — То, что это логично, не означает, что это верно, — отвечает Спок. Слова настолько неожиданные и не в его стиле, что вытягивают Джима из водоворота невесёлых мыслей. — Поверить не могу, что именно ты… — Ты сказал мне что-то похожее, когда я поделился с тобой своим сожалением о том, как разговаривал с матерью. Ты сказал, что мне не стоит жалеть об этом, потому что я не мог знать, что случится. Ты сказал, что я не мог знать тяжесть своей вины, ведь я не знал, что рано потеряю её. А значит, не стоит судить о своём поведении, опираясь на позже открывшиеся факты. Джим чувствует приближающееся “но”, и не разочарован. — Но это не совсем верно, пусть и логично. То, что я так никогда и не сказал, что люблю её, не было верным, даже в то время. Даже если бы она не умерла так рано, моё поведение было трусливым и заслуживает презрения. Я это знаю. И ты знаешь. — Но я сказал тебе... — Ты сказал мне то, что мне тогда нужно было услышать. Ты повёл себя так, как от тебя и ожидали, как и всегда. Но по-настоящему ты в это не веришь. — Я не знаю, во что я верю, — отвечает Джим, оглушённый и разбитый, желающий только лечь спать и больше не просыпаться. — Ты веришь, что если бы энсин Чехов согласился вступить в сексуальные отношения до того, как достиг возраста согласия, это не было бы, даже учитывая его айкью гения, настоящим согласием? — Конечно. — Ты веришь, что женщины, известные как орионские рабыни, включая твоего главу отдела информационных технологий, несмотря на реакцию тела на насилие, не давали на это своего согласия? — Конечно! — Ты веришь, что если бы кто-нибудь стал угрожать жизни доктора МакКоя и сказал его дочери, что согласиться на коитус — это единственный шанс его спасти, её согласие — даже её мольбы — не являлись бы настоящим согласием? Внутри всё переворачивается от одной только мысли, что Джо-Джо… — Конечно. Это отвратительно. Как вообще кто-либо может... — Тогда почему ты не признаёшь того же самого для себя, Джим? Он не знает, что на это ответить. Это правда. — Но, — возражает он. — Даже если я и знаю всё это… Кодос сказал, что он не… — Тот факт, что он предпринял попытку суицида, доказывает что он, в определённой степени, осознаёт свою вину. — Он пытался себя убить? — удивлённо переспрашивает Джим. — Мы действительно живём согласно хронологическому порядку. В этом он прав — мы принимаем решения только раз, с учётом только той информации, что у нас есть, и обстоятельств, как они есть, пусть и значение этих действий будет понято только впоследствии. Это нелогично, возможно. Но это правда. Настойчивость в голосе Спока, в глазах, это волнение и желание открыть глаза успокаивают суматоху в его голове и бешеное биение сердца. На место паники, стыда и миллиона сомнений приходит спокойствие. — Мы не можем отматывать наши решения и пробовать снова. Мы должны принимать их раз и навсегда. Вот что делает каждое мгновение таким невероятно драгоценным и таким невероятно опасным. Джим, ты принял лучшее на тот момент решение, и пусть оно имело негативные последствия, хорошее тоже было — это позволило тебе выжить. Сделало тебя тем, кто ты сейчас есть. Кирк пытается проморгать горящие глаза. Спок продолжает: — Уважай свои решения, капитан. Джим. Как драгоценные, так и опасные. Они сделали тебя тем, кто ты есть — и за это я благодарен. Джим не отвечает — не может ответить — довольно долгое время. — У меня идея, — наконец говорит он. — Но ты должен мне верить. — Верю, —Спок не колеблется ни секунды. — Безмерно. Джим улыбается ему и, не смотря на заполнившие голову воспоминания, и зуд в ладонях, и понимание того, что он собирается сделать, то, что рядом с ним будет Спок, делает всё намного легче. — Тогда давай сделаем это.***
Не пробуждение в 02:26 от красной тревоги поселяет в Леонарде чувство, что происходит что-то ужасно неправильное. А то, что, прибежав на мостик, он видит вольготно расположившегося в своём кресле Джима, расслабленного и улыбающегося, а в глазах мелькают хищные огоньки. — Что ты здесь делаешь? — негодует он. — Ты всё ещё эмоционально скомпрометирован, возвращайся в каюту. — Больше нет, — с ноткой веселья отвечает блондин. — У меня было время подумать, и я понял, что конкретно нам нужно сделать. Боунсу это не нравится. Очень-очень не нравится. — И ты с ним согласен? — обращается он к стоящему рядом с Джимом Споку и наблюдающему за всем с бесстрастным лицом и привычно сложенными за спиной руками. — Моя оценка приказов капитана не имеет значения. Прежде чем он успевает что-либо возразить, открывается дверь турболифта, из которого появляются, усталые и растерянные, Ухура, Чехов и Сулу, — Не походит на красная тревога, — оглянувшись, замечает Чехов. — Почему..? — Все здесь! — радуется Джим. — Ну, почти все. — Он хлопает в ладоши, прямо как перед очередной глупой выходкой. — Может, вам будет интересно узнать, что мы вошли в подконтрольное Земле пространство. — Судя по лицам, эта информация им ни о чём не говорит. Джим лениво усмехается, и в голове Леонарда включается сирена тревоги. —Вы не помните наши приказы? Мы должны были передать нашего гостя в суд, как только вернёмся на Землю. Ну, я считаю, что мы уже на Земле. — Что..? — начинает Боунс, но тут двери турболифта снова открываются, и, к его шоку, оттуда выходит Кодос в сопровождении двух офицеров-безопасников. Леонард хочет пройти вперёд, встать между Кодосом и Джимом, защитить капитана от взгляда губернатора, но, кажется, Джиму вполне комфортно в компании Кодоса. Он даже выглядит позабавленным. — Теперь мы все в сборе. — В сборе для чего? — спрашивает Ухура. — Судебного заседания, конечно же! Судебное заседание по делу Кодоса-палача, как и было приказано. Сонные офицеры тут же подбираются. — Не думаю, что адмирал Пайк имел в виду именно это, капитан, — настороженно возражает Сулу. — Он хотел, чтобы мы привели его в настоящий суд на Земле. У нас нет ни людей, ни достаточных ресурсов для суда... — Ооооу, есть, и даже с избытком! — улыбается Джим. — Я могу быть судьёй, обвинителем и главным свидетелем, одновременно. Всё, что нам нужно, — это адвокат обвиняемого. Кто хочет им быть? Все молчат. — Д’ладно, нужно же кого-то выбрать! — смеётся Джим. — Каждый заслуживает права на адвоката. Ухура, это было где-то в общем описании твоей должности. — Нет, — отвечает девушка. — Уверена, что нет. — И всё же, — отмахивается Джим. — Ты будешь нашим адвокатом. А все остальные будут в роли жюри. Видите? Мы готовы к заседанию. Вывести обвиняемого. Безопасники выводят Кодоса на середину мостика, прямо к капитанскому креслу. — Это какая-то шутка? — спрашивает бывший губернатор. — Конечно, нет, — спокойно отвечает ему Джим. — Дело нешуточное. Я лишь выполняю приказ. Спок до сих пор не произнёс ни слова, просто стоит рядом с Джимом, молчаливый и бесстрастный. — Ну. Губернатор Кодос. Сегодня рассматривается дело по обвинению четырёх тысяч мирных граждан колонии Тарсус IV. Вы признаёте свою вину? — Ситуация была намного сложнее, чем… — Вы. Признаёте. Свою. Вину. — Голос Джима стал низким и опасным. Пауза. — Признаю, — сказано с нежеланием. —Но… — В убийстве Джорджа Сэмюэля Кирка и Эрики Райли. Вы признаёте свою вину? — Признаю, но... — В попытке убийства оставшихся членов Детского бунта. Вы признаёте свою вину? — Признаю, Джеймс, ты должен послушать… — Я ничего не должен, — резко отвечает ему Джим. — За участие в разжигании гражданской войны, в которой погибли почти все оставшиеся колонисты. Вы признаёте свою вину? На этот раз Кодос не отвечает сразу. — Признаю, — тихий шёпот. — И, — продолжает Джим, и в первый раз его голос начинает дрожать. — За неоднократное изнасилование Джеймса Тиберия Кирка. Вы признаёте свою вину? Сквозь толпу словно прошла взрывная волна. Чехов смотрит, и смотрит, и смотрит, словно не понимает, не может понять. Сулу сжимает стоящее рядом кресло, словно ища поддержки. Ухура прижала руки ко рту. — Нет. — Это не вопрос на “да” или “нет”. Вы признаёте свою вину? — Я не… — Ты заставил меня чувствовать, словно у меня не было другого выбора, — снова в голосе Джима слышна дрожь. — Будешь отрицать? Кодос долгое время смотрит на него. — Нет. — Ты заставил меня чувствовать, будто я заслужил это. Будто я этого хотел. Ты изнасиловал каждую клетку в моём теле и каждую мысль в голове; станешь отрицать? Губернатор не отвечает. — Ответь мне, Кодос. — Нет. — У кого-нибудь есть возражения? — обращается Джим к толпе. — Ухура, может, ты хочешь добавить пару слов в его защиту? Всё, что она может, — это покачать головой; на её глазах слёзы. — Хорошо, значит мы достигли согласия. Зачем откладывать наказание? — Он тянется к ремню, что-то достаёт — фазер. Леонард чувствует пробежавшую по позвоночнику волну страха. — Джим… — На колени, — говорит блондин Кодосу. — Джеймс... — Я сказал, на колени. Кодос опускается на колени. Джим смотрит на мужчину, опустившегося перед ним на колени, потом отворачивается и начинает расхаживать вперёд-назад перед своим заключённым, попутно крутя фазер на пальце. — Ну, — в его глазах появился блеск. — Как интересно. Не так ли? Обычно мы были в обратном положении… Кодос смотрит на него, ужаснувшись собственного понимания. — Пожалуйста, Джеймс… ты не хочешь этого делать. — Видишь, это всегда было твоей проблемой, — грустно отвечает ему Джим. — Ты всегда пытался сказать мне, чего я хочу. — Я… — Ну, я стал лучше, с нашей последней встречи. Разве ты не гордишься мной? — Кодос не отвечает, Джим, беззаботно, продолжает. — Знаешь, я всегда так стремился заслужить твоё одобрение. Забавно, как всё сложилось, а? — Джеймс... Джим его игнорирует. — В любом случае, дело в том, что я довольно далеко продвинулся. После того, что ты со мной сделал, я научился понимать, чего я хочу на самом деле. Он останавливается перед Кодосом, и фазером поднимает подбородок, заставляя задрать голову вверх. — И сейчас я очень хочу пустить тебе пулю в лоб, — улыбается он. На мостике воцаряется ужасная тишина. — К сожалению, всё, что у меня есть, — это фазер, — продолжает Джим. — Но приходится иметь дело с тем, что есть, да? — Пожалуйста, прояви милосердие… — Милосердие? — удивлённо переспрашивает капитан. — Да, конечно… Я всегда открыт для милосердия. Я хороший парень. Ты у моей команды спроси. — Он оглядывается на офицеров, те смотрят на него в ответ, напуганные и приросшие к месту. — Обычно они сообразительнее, клянусь. — Шепчет он. — Давай спросим Спока. Спок, я хороший? — Да, сэр, — безэмоционально отвечает Спок. — Видишь? У меня бездна милосердия! Я даже дам тебе выбор. Ты хочешь умереть так, как ты убил Эрику… — Он наставляет фазер, целясь в голову, — ...или как ты убил Сэма? — Он опускает руку, останавливая её напротив сердца Кодоса. — Для меня, правда, это не имеет значения. И я не против, если прольётся кровь, потому что йомены не станут меня винить, ведь, технически, я всё ещё эмоционально скомпрометирован… — Ты безумен… — выдыхает Кодос. — Безумен? — дуется Джим. — Ну, теперь ты просто грубишь. Что ты об этом думаешь, Спок? — Вы — эталон ментального здоровья, капитан, — сухо отвечает вулканец. Джим откидывает голову назад и смеётся. — Видишь? Значит, я в своём уме — все знают, что вулканцы не лгут. Всё, Леонард больше не может просто стоять здесь и всё это смотреть. — Джим, прекрати! — говорит он, делая шаг вперёд, намереваясь забрать оружие, вколоть гипо и вернуть своего друга в нормальное состояние, желая… что-то. Но прежде, чем он смог приблизиться, фазер переместился и теперь направлен в его сторону. Боунс поднимает глаза и видит улыбающееся лицо Джима. — А-а-а, — весело журит его тот. — Не подходи, или я буду вынужден тебя застрелить. И я, правда, не хочу этого делать. Леонард никогда не боялся Джима. Джим — больше, чем его лучший друг, больше, чем брат, он Лену… кем-бы-он-чёрт-возьми-ни-был. Он знает, что Джим никогда ему не навредит. Человек перед ним, у него глаза Джима, и улыбка Джима, и палец Джима, лежащий на курке фазера, целящегося в Боунса... Это не Джим. — Опусти фазер, — тихо говорит он, чувствуя боль в груди. — Ты не хочешь его смерти? — хмурится блондин. — Нет. Я хочу, чтобы он предстал перед судом — настоящим, перед всеми, чтобы вся Вселенная точно знала, что он сделал, и насколько он отвратителен. Я хочу, чтобы его так ненавидели и презирали, что он сам захочет умереть, но не сможет. Я хочу, чтобы он жил с тем, что он сделал, а не умер за это! Не нам решать, кому жить, а кому умирать — вот чему меня учили мои родители. — Ну, губернатор Кодос учил меня тому, что у кого в руках оружие, тот и решает, кому жить, кому умирать. — Миролюбиво отвечает Джим. — И его урок оказался намного более верным в моей жизни. Боунс шумно сглатывает. — Убив его, ты не вернешь брата. — Может, и нет, — соглашается Джим. — Но я почувствую себя чертовски лучше. И снова поворачивается к Кодосу. — Властью, данной мне Федерацией, я приговариваю тебя к смерти, — размеренным голосом оглашает Джим, глядя прямо в блестящие от слёз ужаса глаза. — Хей, не плачь. Это же глупо. Ты должен был знать, что всё именно так и закончится, что однажды я тебя найду. И убью. В конце концов… побег и новое лицо лишь дали отсрочку. Но твоя судьба была решена в тот момент, когда ты меня разозлил. Он поднимает руку с фазером, и несколько вещей происходят одновременно. — Капитан! — говорит Спок, потом выстрел, кто-то кричит… А потом Спок вытягивает спрятавшуюся за консолью девушку, ружьё падает на пол. Спок заводит Ленор Каридиан руки за спину и выходит с ней, плачущей и пытающейся вырваться из вулканской хватки, на середину мостика. — Отпусти его! — кричит девушка. — Он ничего не сделал! — Вообще-то, — отвечает Джим, рука с фазером опускается, и внезапно… внезапно он снова кажется почти Джимом. — Сделал. Разве ты не слышала? — Он больше не губернатор Кодос. Он Антон Каридиан! Он мой отец! Джим вздыхает, его плечи опускаются, и вместе с этим уходят мания и сумасшествие. — Я не собираюсь проливать чью-либо кровь, — тихо говорит он. — Ага, точно! — истерический смех в ответ. — Ты приставил к его голове фазер! Ты ненавидишь его! Почему вообще я должна верить, что ты не сделаешь ему больно?! — Что, это? — Джим наставляет фазер на Кодоса, палец нажимает на курок… Боунс закрывает глаза, не в силах смотреть… Ленор кричит… Поп! ...Поп? Леонард открывает глаза. Кодос всё ещё стоит на коленях, испуганный, но целый и невредимый; конфетти медленно оседает на пол, на кончике фазера торчит маленький баннер, надпись: “С днём рождения, Чехов!” И медленно — очень медленно — приходит понимание. Первая мысль Леонарда: “Что за маленький су…” — Ты, — выдавливает Кодос. — Всё это было..? — Как только Кодос был арестован, моей главной целью стал поиск того, кто пытался убить выживших на Тарсусе, — поясняет Джим, отбросив фазер, словно ненужную игрушку. Словно ненужную игрушку, коей тот и является. — Поначалу, всё, что я знал об этом человеке, — это то, что он защищает Кодоса. Но таких много, это мог быть кто угодно из труппы Каридиана. Вот почему я должен был пригласить их всех на борт. Но вы выдали себя, когда во второй раз попытались убить Кевина: вы оставили неисправный фазер возле его комнаты, а я знал, что единственный пропавший из оружейной фазер — тот, что он оставил в вашей каюте. Но это лишь косвенное доказательство. Я должен был вывести преступника на чистую воду. И самый лучший способ это сделать — угрожать твоему отцу. Кодос его не слушает. Даже не смотрит на Джима. Только на дочь. — Что ты наделала? — То, что должна была сделать, — отвечает та, задрав подбородок. — Они должны были замолчать. — Все пятеро? Пять оставшихся напоминаний того, что я сделал? Кровь снова обагрила мои руки? — Минус пять голодных ртов, — угрюмо поправляет Джим. — Нет, отец. Их души не должны быть на тебе, больше нет. Я сильная. Я заберу их у тебя. Они ничто! Кодос смотрит на неё, ужаснувшись. — Разве ты не видишь? — умоляет девушка. — Все призраки мертвы. Я их закопала! На твоих руках больше нет крови. И больше никто тебе не навредит, как только я избавлюсь от последних четверых. — Ленор, — Кодос почти всхлипывает. — О, Ленор. Ты была единственным, что я сделал правильно.... — Нет, отец! Разве ты не видишь? Эти вынужденные смерти — та цена, которую я заплатила, ради получения большего! Это всё для тебя! Теперь ты можешь быть спокоен. Кодос опускает голову и ничего не отвечает. Спок передаёт девушку в руки одного из безопасников. — Заприте обоих в камере. Установите наблюдение, пока мы не приземлимся. Они поднимают Кодоса на ноги и уводят его в турболифт. Стоит им уйти, как Леонард оборачивается к Споку. — Ты знал! — шипит он. — Знал о его дурацком плане. — Я догадался о большей его части, — соглашается Спок. — Однако, если бы я знал, что капитан использует себя в качестве приманки, то озвучил свои возражения. — К последним словам добавляется недовольный взгляд в сторону капитан. — Возможно, именно поэтому мне об этом и не сообщили. Джим пожимает плечами. — Приходится иметь дело с тем, что есть. Знакомые слова посылают волну дрожи вдоль позвоночника Леонарда. — Всё ещё поверить не могу, — шепчет Ухура, падая в кресло. — Что всё это было игрой. — Ну, — внезапно Джим выглядит неимоверно усталым. — Я тренировался у лучших.***
Первое, что говорит Спок, войдя в каюту Джима: — Это не было игрой. Джим медленно поворачивает к нему голову, впрочем не поднимаясь с кровати. Ему нужно отключиться, но сон не идёт, а Боунс не разрешает напиться. — Я не говорил, что это была игра. — Если ты знал, что не собираешься его убивать, тогда не было смысла брать игрушечный фазер. Тот факт, что ты подстроил обстоятельства таким образом, что не мог его убить… говорит, что ты не был уверен, что не убьёшь его. Джиму удаётся устало улыбнуться. — Есть ли смысл пытаться хоть что-нибудь от тебя утаить? — Ты очень похож на Кодоса, — отвечает Спок, и у Джима сердце сжимается. — Спок… — Вы оба сильные лидеры, оба прагматичны, оба упрямы, оба гениальны. Оба талантливые актёры… Каждое слово — словно настоящий удар. — Хватит… — Но ты, — продолжает его первый. — Ты вооружаешься лишь тем оружием, которое оставляет тебя беспомощным. Оружие Кодоса поражает насмерть. И это — это стало главным отличием. Отличием между защитником и убийцей. Джим не сводит с него глаз. — У нас на Вулкане есть выражение, — шепчет Спок. — “Достоинство человека не в его стремлениях, а в его или её способности контролировать их”. — Звучит по-вулкански. — Капитан. Из вас бы получился хороший вулканец. И, вопреки себе, — вопреки всему — Джим улыбается.