A Farewell to Arms

Когда поезд замедлил ход, приближаясь к знакомому терминалу станции Идзумоши, грудь Эйджи сжалась от сильной тоски по дому. Это удивило его. Всю поездку он страстно жалел о том, что вообще покинул Нью-Йорк; и эта внезапная и сильная тоска по дому была долгожданной переменой, хотя бы потому, что ее можно было утолить в ближайшее время. Глядя сквозь грязное оконное стекло, он думал об Эше. Его друг был постоянно в мыслях весь день. Даже дольше — с того дня в больнице, когда его задыхающаяся от слез сайонара перевернула мир Эйджи с ног на голову. Хотя он понимал, что не стоит питать пустых надежд, но все же ожидал увидеть Эша снова: в больнице, в аэропорту. Он даже немного ожидал увидеть его в Токио, волочащего сумку через плечо и застенчиво размахивающим письмом, которое Эйджи писал все это время. Но не стоит удивляться, напомнил он себе. Это письмо было искренним, но не совсем честным. Он сдерживал свои порывы, оставлял многое недосказанным, чтобы Эш, если бы захотел, мог неправильно понять. В конце концов, разве он не говорил всегда, что они не подходят друг другу? Эйджи должен был сам пойти к нему и заставить поехать с ним. Даже если Эш не любил его так же, Эйджи знал, что был важен для него, и что, как только его друг окажется здесь, ему будет трудно уйти. Это конечно было манипуляцией, но Эйджи должен был сделать все возможное. Все, что было необходимо для обеспечения безопасности Эша. Поезд подъехал к станции, и Эйджи откинулся на спинку сиденья. Каким же лузером он был. Он терпел неудачи во всем: в школе, в прыжках в высоту, в том, чтобы удержать самого дорогого ему человека. Он взглянул на свою повязку и скривился. Ему даже не удалось оправиться от пулевого ранения; разве можно представить, чтобы кого-то из парней в банде Эша отправили домой, только потому, что его подстрелили? Больше, чем когда-либо прежде, он чувствовал, что на самом деле ему не место там, с Эшем и его бандой. Слезы жгли уголки глаз, пришлось сморгнуть их. Он уже достаточно наплакался, и каким бы неудачником себя не ощущал, не собирался показывать плачущее лицо своей семье. Он схватил свою сумку и поплелся к выходу из поезда. Ибе вышел на одну остановку раньше, в своем родном городе. Он рвался проделать с ним весь путь до Идзумо, чтобы убедиться, что Эйджи добрался без проблем, но Эйджи настоял на том, чтобы вернуться домой один. Он устал. Не только физически, но и от постоянной материнской заботы Ибе, от того, что тот всегда знает, что лучше. Он осознавал, что это несправедливо, но что на самом деле было справедливо в эти дни? Он спустился на платформу и перевесил сумку на плечо с неповрежденной стороны. Было больно нести ее — еще одна причина, по которой Ибе хотел доехать до дома с ним. Он сделал всего четыре или пять шагов, прежде чем остановился и повернулся, мысленно зафиксировав знакомое лицо одного из людей в небольшой толпе. «Отосан!» — закричал он. Мужчина улыбнулся. Он выглядел старше, чем запомнил Эйджи, и немного ниже. — Эйджи-кун, — ласково сказал он, схватив сына за плечи. Недолго думая, Эйджи наклонился и крепко обнял отца здоровой рукой. «Я так рад тебя видеть, — мягко сказал он». Мужчина напрягся, и Эйджи озадаченно отстранился. Лицо отца покраснело от смущения. Это Япония, напомнил себе Эйджи. Объятия были неловкими, слишком эмоциональными и определенно неуместными для платформ вокзала. Его память вернулась к Эшу и к тому, как легко было держать его в руках. Эш никогда не возражал против объятий — во всяком случае, он, казалось, даже жаждал такого контакта. Эйджи вздохнул. Еще одна вещь из Нью-Йорка, по которой он будет скучать. «Твоя мать умирает от желания увидеть тебя, — хрипло сказал отец, забирая у Эйджи сумку. — Пойдем.» Полмили они прошли почти в тишине. Спросив о полете, его отец почти ничего не сказал, по-видимому, позволив Эйджи сохранить свою историю для всей семьи. Эйджи не возражал. В любом случае, он едва ли знал, что сказать. Тот факт, что отец приехал на станцию, много значил для него — этот человек был учителем средней школы и, должно быть, отпросился с работы, чтобы встретить сына. Без разговоров Эйджи мог свободно любоваться покрытыми деревьями холмами, по которым он только что осознал, что соскучился. Эш называл себя деревенщиной, потому что был родом из Кейп-Кода. Эйджи задумался, что он подумает об Идзумо со всеми его храмами, деревьями и крутыми темными холмами. По сравнению с городком Эша у моря этого, казалось, едва ли коснулось двадцатое столетие. К тому времени, как они свернули на их улицу на окраине города, он был уверен, что Эшу бы здесь понравилось. Он любит тишину и простоту. На этом участке пути Эйджи начал отставать. Рана в боку зудела и болела, но общая усталость тяготила его еще больше. Накануне он проспал в отеле почти десять часов, но его тело, казалось, легко проспит еще десять. Отец шел медленно, осознавая боль сына, хотя и не упоминал об этом. Эйджи был благодарен. Они были еще в полуквартале от дома, как стало возможно разглядеть, что сестра ждет у ворот. Когда они подошли ближе, Эйджи долго смотрел на нее. Ее юношеская угловатость превратилась в элегантность, а косички были сострижены в аккуратную прическу до подбородка. Он подсчитал в уме и был потрясен, осознав, что той весной она, должно быть, поступила на первый курс колледжа. «Ониисан! — воскликнула сестра, увидев его, и кинулась по тротуару, чтобы уцепиться за его руку. — Не могу поверить, что ты действительно вернулся!» Эйджи улыбнулся, не обращая внимания на мимолетное помутнение зрения. Она выглядела совсем взрослой, но некоторые вещи явно никогда не меняются. Окинув ее нежным взглядом, он отметил, что россыпь веснушек на ее переносице все еще на месте. «Я счастлив быть дома, Юки-чан», — сказал он ей. И это было правдой. Он счастлив быть здесь. Просто он не планировал возвращаться один. Следующим было нежное нападение матери из засады — в одно мгновение его втянули внутрь и уложили на кушетку, пока она возилась с его повязкой и взъерошенными волосами. Прежде чем он успел сделать что-то большее, чем просто поздороваться, под голову ему подложили подушку, и мать засуетилась, закрывая жалюзи и выгоняя семью из комнаты. «Нашему мальчику нужно вздремнуть», — настаивала она, лишь раз взглянув на его лицо. Если он выглядел так же, как себя чувствовал, то это было понятно. Благодарный, он закрыл глаза и почти сразу провалился в глубокий темный сон. *** Два часа спустя он пил чай с пирожными, а его семья, чтобы не откладывать ни на минуту, столпилась вокруг. Мать задала миллион вопросов, на половину из которых даже не дала ему ответить. Юки хотела знать все о Нью-Йорке — то, чего он даже не знал, об одежде, шоу и знаменитостях, которые там жили. Эйджи передал им теплые приветствия от Ибе и попытался уместить весь свой американский опыт в историю, которая никого бы не встревожила. «Ибе сказал, что тебя подстрелил грабитель, — дрожащим голосом сказала его мать. —Это часто случается в Нью-Йорке? Почему ты остался там так надолго, если это было опасно?» Эйджи сделал большой глоток чая, вспоминая все те сумасшедшие и опасные вещи, которыми они занимались вместе с Эшем. Некоторые из них, как те ужасные дни в особняке Дино, казались прожитыми целую жизнь назад. Другие моменты, например, когда они делили друг с другом суп и кофе в сырой, грязной канализации, казалось, это было всего несколько дней назад. Но ни одним из этих особых воспоминаний нельзя было поделиться с его семьей — это было совершенно ясно. «Все не так уж и плохо, — заверил он мать. — У меня были друзья, которые очень хорошо обо мне заботились. Мы остановились в великолепной квартире в одном из лучших районов города. И вообще у меня же есть фотографии». Он открыл свою сумку — больше всего места там занимали слайды, фотографии, листы негативов и коробочки с пленкой, которую ему еще предстояло проявить. Эйджи быстро нашел конверт с фото своего первого Рождества в Нью-Йорке — единственного, которое он смог провести с Эшем. «Здесь мы жили», — объяснил он, показывая им несколько фотографий квартиры. На одном Конг и Алекс украшали мишурой огромную рождественскую елку, которую притащили, пока Эша не было дома. А он потом фыркал и жаловался на это, но однажды ночью Эйджи обнаружил, как тот разглядывает ее, и глаза его светились какой-то счастливой тоской. «О! Кто это?» — нетерпеливо спросила Юки, поднося снимок к лампе, чтобы получше рассмотреть. Это была фотография Эша, полусонного и хмурого под красным фланелевым одеялом. Даже взъерошенный и несчастный, он выглядел как модель. Юки оценивающе посмотрела на его лицо. «Это мой друг, Эш, — нежно прознес Эйджи. — Он ненавидел просыпаться по утрам». Все они просматривали фотографии, задавая вопросы и комментируя, насколько хороши были некоторые из них. Эйжди удивило, как много там было Эша — он не помнил, чтобы фотографировал его чаще чем кого-либо еще, но почему-то камера обычно была повернута в его сторону, фиксируя улыбку или ухмылку. «Кажется, камера его любит», — через некоторое время прокомментировала мать, любуясь золотыми волосами. «Или оператор», — хихикнула Юки себе под нос. Родители этого не заметили, но Эйджи бросил на нее острый взгляд. Она стала сообразительнее, чем он помнил. Он начал собирать фотографии, настаивая на том, что у них будет достаточно времени, чтобы рассмотреть их все позже. «У меня есть сувениры», — объявил он, надеясь отвлечь их внимание. Проницательная наблюдательность его сестры оказалась слишком близкой к цели — хоть он и не ожидал, что кто-то это заметит. Пока семья разворачивала и восхищалась выбранными для них подарками, Эйджи почувствовал укол вины. Все эти сувениры были куплены в первую неделю его прибытия в Нью-Йорк, и после этого он почти не вспоминал о своих родных. Его мать баюкала в руках снежный шар, со слезами на глазах глядя, как искусственный снег кружится вокруг крошечной сцены Центрального парка. «Это чудесно, — выдохнула она, вытирая глаза фартуком. — Это заставляет меня чувствовать, что мой мальчик где-то побывал. Все это время казалось, как будто тебя просто не было. Я понятия не имела, какой жизнью ты живешь, каких людей ты встречаешь». Укол вины Эйджи превратился в настоящую боль. Он понял, что будет лгать им вечно. Им никак нельзя открыть правду. Если бы они узнали все, что он делал в Нью-Йорке — что он украл машину, выстрелил в человека, приставил осколок стекла к горлу другого парня — они были бы слишком напуганы, чтобы спать с ним под одной крышей. «Прости, что не писал и не звонил чаще», — хриплым голосом сказал он. Его отец покачал головой. «Чепуха, — сказал он, отвергая извинения Эйджи. — Ты был молодым человеком в поисках приключений. В твоём возрасте тебе положено немного расправить крылья. Мужчина, что слишком долго цепляется за юбку матери, может смягчиться». На этом разговоры вроде бы закончились. Мать Эйджи встала и позвала Юки на кухню, внезапно напомнив, что она приготовила грандиозный ужин, чтобы отпраздновать возвращение сына домой. Одно упоминание о еде побудило мозг Эйджи уловить восхитительные ароматы, доносившиеся из кухни. Его рот наполнился слюной. Хотя он ел много японской еды в Нью-Йорке, это было совсем не похоже на домашнюю еду. Кроме того — он промолчал об этом Эшу — но повар из него был ужасный . Через двадцать минут они уже сидели за столом. Эйджи жадно поглощал все, что приготовила мать. Она сделала сэкихан; это было так давно, что вкус казался почти забытым. Он с наслаждением успел проглотить только два или три раза, как зазвонил телефон. «Наверное, это тебя, — лукаво сказала Юки. Она бросила на него понимающий взгляд через стол. — Я сказала Судзуки-сан, что ты сегодня вернешься домой. Она выглядела ужасно счастливой, услышав это». Эйджи почувствовал, как его лицо покраснело, когда он встал, чтобы ответить на звонок. Сузуки Каори была девушкой, с которой он ходил в школу и в средних, и в старших классах. У ее родителей неподалеку был фруктовый магазин. На самом деле между ними ничего не было — ни любовных признаний, ни поцелуев — но все же, если и существовала девушка, которую можно было считать девушкой Эйджи, то это была она. Он не вспоминал о ней уже как минимум год. Но вместо легкого голоса Каори в трубке, когда он ответил на звонок, Эйджи услышал знакомый хриплый голос, от которого у него заколотилось сердце. «Эйджи? Это Макс». «Привет, Макс!» — Эйджи почувствовал, что ухмыляется. Казалось, что прошли недели, а не дни, с тех пор, как они в последний раз разговаривали. «Как жизнь? Вы с Джессикой уже определились с датой свадьбы? Ты подождешь, пока я вернусь, верно? — Он взглянул на часы на стене, и его пронзила тревога. — Эм, а сколько у вас там времени?» спросил он. Макс заколебался. «Пять утра», — сказал он наконец. Его голос был тяжелым. Уставшим. «Ох», — Макс никогда не вставал раньше семи. «Значит, так скучаешь по мне?» — спросил он, смеясь, несмотря на ужасные мысли, замелькавшие в его голове. «Я насчет Эша». Беспокойство переросло в панику, но Эйджи боролся с ней. Глупо было думать, что что-то пошло не так только потому, что он уехал. Нью-Йорк мог жить своей жизнью и в его отсутствие. Как и Эш Линкс. «Он все-таки решил приехать в Японию? — с надеждой спросил Эйджи. — Я могу встретить его в Токио, если ты знаешь, когда он должен прибыть». Макс прочистил горло. «Дело не в этом, Эйджи. Я бы хотел, чтобы это было так, но..» Его волнение поутихло — он и так уже знал, что это все не по-настоящему. Его руки начали дрожать. «Но.. что? — коротко спросил он. — Что случилось с Эшем?» «Была драка, — начал Макс тоном, подходящим для гораздо более молодой аудитории. «Эш был ранен. Серьезно ранен, Эйджи. Действительно серьезно». Нет. В голове Эйджи мелькали образы. Воспоминания. Он вспомнил, как нож Артура исчез в складках футболки Эша. Вспомнил, как тот споткнулся и упал, выражение шока и недоверия на его лице. Вся эта кровь. «Все войны окончены», — слабым голосом возразил он. Пирожное вдруг ощутилось тяжестью в его желудке. «Гольцино, Фокс — теперь все они мертвы. Шин сказал мне. Эшу больше не с кем сражаться». На другом конце провода замолчали, а потом он услышал что-то приглушенное — всхлипы или кашель. «Он умер, Эйджи», — наконец сказал ему Макс, и его голос надломился от эмоций. «Это была серьезная рана, и он не справился». Колени Эйджи подогнулись, и он опустился на пол. Кровь, стучащая в ушах, оглушала. Этого не может быть. Он встал на колени на твердую деревянную поверхность, крепко удерживая телефон обеими руками. «Ты ошибаешься», — обвинил он, разум был переполнен отрицанием. Он не мог думать ни о чем другом. «Уже говорили, что он умер, и это была ложь. То же самое сейчас. Это невозможно.» Не так ли? Разве он не пытался спасти Эша от этой самой участи? Было похоже, что Макс плакал. Этот звук заставил сердце Эйджи вздрогнуть от сочувствия и желания утешить, но он не мог это вынести. Это было не правильно. Это было нереально. «Я… я видел его своими глазами. Нет никакой ошибки. Прости», — хриплым голосом прошептал старший. «Нет!» — Голос Эйджи был странным и безумным даже для его собственных ушей. «Тебя обманули! Я докажу тебе. Я вернусь в Нью-Йорк и найду его. Ты увидишь». «Нет, Эйджи», — вспылил Макс неожиданно сильным голосом. «Ты ранен. Оставайся дома и поправляйся. Возвращение сейчас ничего не изменит. Ты должен мне поверить!» «Я приеду!» — крикнул Эйджи. Его глаза горели от навернувшихся слез, но он сморгнул их. Это не было правдой. Не было причин плакать. «Я не могу тебе поверить, потому что это неправда! Я… — он запнулся на своих словах. — Я бы знал, Макс! Я бы почувствовал это, если бы… если бы…» «О боже, Эйджи», — прошептал Макс. Дыхание Эйджи стало прерывистым. В боку у него закололо, как будто он только что пробежал двадцать кругов; его полузажившая рана пульсировала. «Я бы тоже умер», — закончил он наконец. Когда Макс наконец заговорил, его слова были тихими, полными боли и печали. «Я знаю, что ты чувствуешь, сынок, — сказал он. — Иногда кажется, что мир должен работать именно так, но нет. Люди просто умирают, и ты ничего не можешь с этим поделать; ты не знаешь, когда это произойдет. Ты не можешь этого почувствовать». Его слова были тяжелыми, и Эйджи понял, что он говорит по опыту. В конце концов, Макс воевал. Он видел, как его друзья умирают рядом с ним. Но это было не то, что Эйджи чувствовал по отношению к Эшу. Это было совсем не то же самое. «Ты ошибаешься», — возразил он стальным голосом, не обращая внимания на вздох удивления на другом конце провода. Он сжал трубку в руке так, что почувствовал, что та вот-вот треснет. «Эш не умер, — настаивал он. — И я найду его». «Эйджи, пожалуйста! Ты..» Он повесил трубку до того, как Макс успел сказать что-то еще, прежде чем он попытался успокоить, убедить или запугать его своими ошибочными представлениями о том, что реально, а что нет. Эш был слишком умен, чтобы позволить себя убить. Слишком сильным. Он просидел на полу несколько долгих минут, пытаясь понять, что же произошло, что заставило Макса поверить в такую ужасную ложь. Эш был ранен. Это могло быть правдой. Все тело Эйджи тряслось, и в комнате вокруг него, казалось, потемнело. Он слышал, как Юки смеется в комнате дальше по коридору — свет и яркость казались далекими и недосягаемыми. Он представил, как Эш лежит где-то в постели, бледный и слабый, и все еще пытается раздавать приказы и указания своей банде. Был ли он снова в квартире или где-то еще, где-то, где не было чисто или комфортно? Что он ел? Хот-доги и пицца? Но так он никогда не выздоровеет. Эйджи подумал, что может Бланка все еще в Нью-Йорке. Шин говорил, что в последний раз он позаботился об Эше. Ему было бы легче знать, что кто-то присматривает за его другом. Как бы он ни любил парней из банды — не мог представить, что Боунз, Конг или Алекс быстро сообразят, что делать, если Эшу будет больно. Ничего не оставалось делать, как вернуться, и поскорее. Немедленно. Рана в боку горела, а голова пульсировала от внезапного давления. Его родители будут против, но это не имело значения. Ибе поймет. Он поможет. Эйджи глубоко вздохнул и встал на нетвердые ноги. Сначала нужно закончить ужин своей матери. Он скажет им завтра — может быть, даже уедет завтра вечером — но не было причин разочаровывать семью сейчас. Он насухо вытер щеки, удивившись, когда заметил, что плакал, несмотря на свою решимость этого не делать. «Эйджи-кун?» — Голос его матери был мягким и обеспокоенным с порога. Она стояла с дымящейся тарелкой в руках — явно новое блюдо с кухни. «Все хорошо? Это была Каори-тян?» Он покачал головой и заставил себя улыбнуться. «Ничего особенного, — заверил он ее. — Просто друг из Америки». Он последовал за ней в другую комнату и занял свое место за столом. Свет там казался слишком ярким, а восхитительные ароматы теперь вызывали странную тошноту. «Простите за это», — извинился он, тяжело сглотнув и ухмыльнувшись своей семье. Если бы он мог просто пережить эту ночь, как ни в чем не бывало, Эйджи чувствовал бы себя намного лучше, покидая их на следующий день. Он обновил свою тарелку и положил в рот большой кусок. Это было восхитительно. Желудок сжался. Вскочив на ноги, Эйджи бросился в ванную. Он едва успел, носки скользили по кафельному полу, пока он, спотыкаясь, летел к туалету. Мгновением позже его желудок опорожнился в унитаз. Эш мертв. Эта мысль резонировала где-то глубоко внутри него. Он яростно оттолкнул ее в сторону. Это было неправдой. Эш был ранен, конечно, но не мертв. Никогда не умрет. Его рвало снова и снова, пока не осталось ничего, что можно было бы вытолкнуть. Но даже тогда вздрагивания сопровождались рыданиями, сотрясая все его тело, пока он не был слишком измотан, чтобы двигаться. Положив пульсирующую голову на руки, он сполз на пол и заплакал. Больно. Все его тело болело, его рана болела, как будто его били снова и снова. Он подумал, что, возможно, у него даже идет кровь, но не шевельнулся, чтобы проверить. Ему было все равно. «Ониисан? — Из коридора донесся робкий голос Юки. — Эйджи, ты в порядке?» Она толкнула дверь и вошла внутрь. Эйджи услышал свист смыва унитаза и звук бегущей воды. Мгновение спустя прохладная ткань коснулась его лица. Юки присела на пол рядом с ним, ее теплые руки убрали его длинные волосы с глаз. Она не задавала никаких вопросов; она просто гладила его, бормоча ему успокаивающую чепуху. Но он не чувствовал облегчения. Ее доброта каким-то образом заставила его почувствовать себя еще более несчастным. Разве не так же он обращался с Эшем? Неужели и Эш чувствовал себя так же отвратительно, таким же раздраженным его состраданием? Он резко сел, не обращая внимания на жгучую боль в боку. Ткань небрежно упала на пол. «Пожалуйста, уйди», — попросил он ее дрожащим голосом. Она покачала головой. «Тебе нехорошо», — запротестовала она. «Оставь меня одного», — прорычал он, вставая на ноги. Он доковылял до раковины и прополоскал рот — во рту был кислый и металлический привкус. Он заметил свое лицо в зеркале; бледное и злое. «Прости, Юки-тян, — процедил он сквозь зубы. — Но сейчас мне нужно побыть одному». Не дожидаясь ответа, он побрел из ванной и по полутемному коридору в свою спальню. Там были свалены его сумки — большинство из них было отправлено Ибе по почте, когда он еще находился в больнице. Эйджи упал на кровать и накрыл лицо подушкой. Где-то в доме зазвонил телефон, но был проигнорирован. Если это был не Эш, он не хотел говорить. Юки прокралась в спальню следом за ним. Она ничего не сказала, и Эйджи сделал вид, что не знает, что она здесь. Долгое время единственным звуком в доме казалось их дыхание — его короткое, прерывистое и ее медленное, легкое. «Ониисан», — начала она вдруг, но неуверенно замолчала. Его родители проскользнули позже, мать положила прохладную руку ему на голову. «Только что звонил Ибе-сан, — мягко объяснила она. — Мы слышали о твоем друге, дорогой». Что-то внутри Эйджи сломалось. Он перевернулся, тихо всхлипывая в подушку. «Это неправда, — возразил он, несмотря на слезы. — Их обманули. Кто-то снова солгал им». Она мягко шикнула на него. «Нет!» — воскликнул он, резко вскакивая и отбрасывая ее руку. Он оттолкнулся от матери, почти столкнув ее с кровати. «Я знаю, что говорю! Он не умер!» Суровый голос его отца прервал его. «Эйджи», — начал он, протягивая руку, чтобы поддержать испуганную жену. «Замолчи! — крикнул Эйджи, переходя на английский. — Уходите и оставьте меня в покое!» Его печаль, казалось, переросла в неистовую ярость. «Все вы, — прорычал он, ловя сестру своим взглядом. — Убирайтесь!» Он повернулся к ним спиной и свернулся калачиком на своей кровати. Вспомнил Эша, когда тот был таким колючим. Вспомнил, как тогда потянулся к нему, боясь быть отвергнутым, и был потрясен, когда младший позволил ему приблизиться. Он помнил, как Эш льнул к его рукам, прижимался к нему, пока плакал, а его грубый голос срывался от детских всхлипываний. Эйджи обхватил руками подушку, закрыл глаза и притворился спящим. Через несколько часов он потянулся к телефону, машинально набрав номер, хотя и не был уверен, что помнит его. После всего лишь одного звонка ответил усталый голос. «Ибе-сан? — сказал он голосом, в котором едва узнал свой собственный. — Как скоро мы сможем вернуться в Нью-Йорк?»