A Farewell to Arms

Эйджи сел на кровати — своей собственной, он не мог заставить себя прикоснуться к кровати Эша — и потер ноющие глаза. Ощущение было такое, словно его отпинали и бросили умирать. Солнце село несколько часов назад, и было совершенно тихо. Одиноко. Он провел в этой комнате один больше ночей, чем мог сосчитать, но на этот раз все было по-другому. На этот раз не было смысла следить за дверью. В голове беспорядок и растерянность. Эша больше нет. Я новый босс команды Ист-Сайда. Алекс сказал, что он умер. Шин сказал, что он жив; но ему просто все равно. Обе идеи были слишком ужасны, чтобы в них можно было поверить, и Эйджи провел всю ночь, пытаясь не верить ни в одну из них, пока не почувствовал себя плохо. Однако каким-то образом против своей воли он обнаружил, что склонен верить Шину. И это было больно. Так много мыслей пронеслось в его гудящей голове за последние несколько часов, и не последней из них было эгоистичное осознание того, что он предпочел бы, чтобы Эш был мертв и влюблен в него, чем жив и потерян. Это было неправдой — не совсем — и он был уверен, что, когда немного поспит и задумается, то пожалеет, что эта мысль вообще пришла ему в голову. Но пока это ощущение тяготило его вместе с чувством вины, которое оно вызывало. Пустой желудок заурчал — Эйджи почувствовал голод. Он не мог вспомнить, когда в последний раз ел. С Максом и Ибэ? Это было более двадцати четырех часов назад, и тогда он только ковырялся в своем салате. Сейчас он не хотел есть, потому что боялся, что почувствует себя плохо, но тем не менее, прокрался через темную квартиру к кухне. Когда он щелкнул выключателем, даже холодный свет флуоресцентной лампы обжег ему глаза. Эйджи прищурился. Кухня была безупречной — даже чище, чем ему удавалось, когда он часами мыл пол. В памяти всплыли слова Алекса о том, что квартира выставлена на продажу. Должно быть, они наняли профессионалов, чтобы подготовить ее. Он открыл холодильник, и, разочарованный, но не удивленный, обнаружил только графин с водой и коробку пищевой соды. Пожав плечами, он схватил воду. В буфете еще оставалась посуда, поэтому он налил себе высокий стакан. Отхлебнув, Эйджи открыл остальные шкафы — вся посуда была на месте: кастрюли, сковородки, столовые приборы. Что ж, это одно из преимуществ покупки меблированного дома. Он заглянул в кладовую. Пусто. Уже намереваясь сдаться, он вдруг вспомнил «секретную» заначку Эша. Эйджи встал на четвереньки и вытащил из нижнего шкафчика стеклянные миски. Задняя стенка была фальшивой — легкое нажатие открыло защелку, и она распахнулась перед ним. Джекпот. Он вытащил контрабанду — полупустую бутылку «Джек Дэниэлс», пачку «Салемс», в которой осталось всего три сигареты, неоткрытую коробку «Лаки Чармс» и пачку зеленых шариков "Сноуболлз", оставшихся со дня Святого Патрика. Неужели они были тут вместе в последний раз только в марте? Казалось, прошли годы. В этой маленькой каморке Эш прятал вещи, которые Эйджи открыто не одобрял. Его друг думал, что тот не знает, но Эйджи нашел ее через две недели после переезда. Он выстроил в ряд бутылку, сигареты, пирожные и хлопья на столе. Было грустно смотреть на них — те вещи, которые заставляли их ссориться, теперь были горько-сладкими воспоминаниями. Но он был голоден, а Лаки Чармс, в конце концов, были едой. Молока нет, но Эйджи все равно никогда не нравился американский способ есть хлопья, замачивая их в холодном молоке. Вместо этого он отнес коробку в гостиную, на ходу выключив свет. Эйджи открыл окно в гостиной. В прошлом он часами сидел на подоконнике, наблюдая, как город движется и дышит вокруг него. Теперь он смотрел на парк. Было по-прежнему темно и тихо, хотя небо на востоке уже казалось слегка голубым. Он прислонился к оконной раме, позволяя прохладному воздуху обдувать его. В голове возникла мысль, что он может упасть. Даже не пришлось бы прыгать — достаточно было просто потерять равновесие, чтобы навсегда заставить беспокойный мозг замолчать. Но он этого не сделал. И не сделает. Даже сейчас он не был самоубийцей. Эйджи посмотрел на машины на 59-й улице и подумал, что лучше бы был. Некоторое время единственным звуком в комнате был хруст его зубов о хлопья. На самом деле это была отвратительная штука — слишком сладкая и почти не имеющая питательной ценности — и после нескольких горстей он полностью сдался. Желудок больше не урчал, так что этого было достаточно. Он думал часами, но, казалось, так и не дошел до конца тех вещей, о которых нужно было думать. Теперь, оглядываясь назад, он смог признать, что у них с Эшем были проблемы с самого начала. Во-первых это было потому, что Эйджи не мог вписаться — он не был создан для образа жизни Эша, что Эш сразу понял и повторял ему снова и снова. Время и опыт изменили это. Эйджи приспособился бегать, прятаться и стрелять. Он научился думать на ходу. Но потом, когда все они были заняты попытками остаться в живых, случилось кое-что еще. Давным-давно Эш сказал, что Эйджи был первым человеком, который не хотел от него ничего, что он не хотел бы дать. Эш имел в виду секс. В то время Эйджи был счастлив довольствоваться дружбой Эша. Его любовью. Он больше ничего не хотел. Но потом стало сложнее. Чем ближе они с Эшем становились, тем больше он ловил себя на том, что наблюдает за ним, тоскуя по чему-то неуловимому, чему-то большему, что он едва понимал. Обычно он был слишком занят, чтобы тратить время на такие мысли, но в спокойные моменты — ночью или ранним утром, или иногда, когда они останавливались, чтобы перевести дыхание — сердце Эйджи трепетало, а мысли ускользали в фантазии. Что, если Эш наклонится и поцелует меня прямо сейчас? Как его шершавые руки будут ощущаться на моей коже? Если бы я протянул руку и коснулся его руки, он бы отстранился? Он прекрасно знал. Дино Гольцино, полковник Фокс и бесчисленное множество других мужчин хотели — и брали — то же самое. Из-за этого для Эша секс не имел ничего общего с любовью. Речь шла о власти и контроле. Это было омерзительно. Эйджи был омерзителен. Он бросил коробку с хлопьями на ковер и подтянул колени к груди. Он пообещал себе, что больше не будет плакать, но у его тела были другие планы. Горячие предательские слезы катились по его щекам. Его письмо, должно быть, оказалось яснее, чем он думал; и увидев, чего на самом деле хотел Эйджи, Эш просто сбежал. Он соскользнул с подоконника на пол. Ковер был ворсистым и мягким — и он сжимал кулаками гладкие волокна, пока плакал. Эйджи так и остался сидеть там, согнувшись пополам и всхлипывая, пока не стало больно. Каждый вдох обжигал, как будто из комнаты высосали весь воздух, а части тела болели, как будто он заразился гриппом. Это так больно. Эйджи не мог поверить, что что-то может ощущаться так, как эта душевная боль, которая тисками сжимала все его жизненно важные органы. Он не мог думать, не имел сил двигаться и через некоторое время изнуренно сдался сну. *** Эйджи проспал всего несколько часов, а остаток дня провел, свернувшись калачиком на диване, ничего не делая и стараясь сохранять пустой разум. Он обнаружил, случайно наступив на пульт дистанционного управления, что телевизор все еще подключен к кабелю, вероятно, как роскошь для нового владельца — готовый к использованию в тот момент, когда он или она этого захочет. Эйджи не хотелось думать о том, что тут будет жить кто-то новый. Это был его дом. Его и Эша. Поэтому он часами смотрел телевизор — сначала передачи о садоводстве, а потом мыльные оперы. Позже программа переключилась на мультфильмы, а он до сих пор не сдвинулся со своего места – ни есть, ни пить, ни даже размять ноги. Он понимал, что был не в порядке, и не только эмоционально. В ванной нашлись мыло и новенькая бутылка шампуня, а наполовину использованная бутылка средства для стирки все еще была спрятана в шкафчике в прачечной, ставшей на время его фотолабораторией, которую теперь снова превратили в прачечную. Эйджи воспользовался ими, не беспокоясь о том, что могут подумать новые владельцы — с его точки зрения, таких людей не существовало. Одежда осталась в сумке у Алекса, так что он снял с себя то, что было на нем, и засунул все это в стиральную машину. Как только машина заработала, он вошел в душ. Эйджи уже забыл о его роскоши — о напоре воды, постоянном тепле, огромных размерах душевой кабинки. Трудно было представить, что когда-то его так избаловали, что он принимал такой душ, не задумываясь. Пар быстро покрыл стеклянные стены, и Эйджи не торопливо помылся. Он поймал себя на том, что делает вид, что ничего не изменилось, что Эш спит в соседней комнате. Что они будут вместе завтракать всего через несколько часов. В эту фантазию было так легко поверить, но через двадцать минут он вошел в пустую комнату, и иллюзия растворилась в жалкой реальности. Он обернул полотенце вокруг талии и засунул свою крошечную порцию белья в сушилку. Под музыку пуговиц и молний, лязгающих о металлический барабан, он вернулся в ванную. Запотевшее зеркало было вытерто дочиста, и перед ним появилось лицо, которое было чем-то похоже на Эйджи Окумуру. Он похудел, погрустнел, и пять месяцев без стрижки сделал его похожим на уличного панка, которым он только притворялся все это время. Царапина от пули Бланки теперь превратилась в аккуратный шрам на его руке — гладкое светлое пятно, которое он считал своей единственной связью с картой мира шрамов, украшавших тело Эша. Теперь появился еще один: на коже под его ребрами выделялась отметина с рваными краями, зловещая и розовая. Вряд ли это был шрам, скорее это было похоже на полузаживший рубец, ненадежно скрепленный новой бледной кожей. Эта пуля предназначалась Эшу, по крайней мере, так казалось в то время. В больнице Шин сказал ему обратное, что он все время был целью, но в это было трудно поверить. Он был недостаточно важен, чтобы кому-то понадобилось его убивать. Легко было вспомнить ужас того момента, вспомнить панику, заставившую его оттолкнуть друга. Тот момент осознания, когда казалось, что он потеряет Эша, заставил его действовать не задумываясь. Но если бы ему дали еще один шанс и целую жизнь, чтобы обдумать выбор, Эйджи был уверен, что принял бы такое же решение. Часы в гостиной пробили восемь раз. Эйджи был несколько озадачен тем, что еще один день прошел сам по себе. Казалось неправильным, что минуты, часы и дни, когда он не видел Эша, так легко накапливались. Интересно, сколько времени пройдет, прежде чем он перестанет считать дни. Я не знаю, как смириться. Эйджи понял, что не представляет даже первых шагов к тому, чтобы отпустить Эша. Он не знал, как перестать хотеть, как перестать надеяться каждый раз, когда слышал шаги в коридоре снаружи. Более того, он не был уверен, что хочет этого. Постоянная боль в груди, чувство пустоты в животе стали его единственной компанией. Они давали ему понять, что он еще жив; что то, что он чувствовал и чем жил последние два года, было реальным. Время от времени он думал об Ибе и Максе. Он знал, что должен позвонить, но каждый раз, когда брал трубку, не знал, что сказать. Его эгоизм был жесток, но, похоже, не было способа одновременно сказать, что мне жаль, и что я не могу вернуться. На случай, если Эш передумает, Эйджи должен быть где-то рядом и ждать, пока его найдут. Сушилка гудела, пока Эйджи лениво переключал каналы. Позже он достал свою одежду из барабана, натянув на ноги еще теплые трусы и отбросив полотенце. Он нащупал свою футболку и с удивлением обнаружил еще кое-что, видимо оставшееся тут с прошлого раза. Это была рубашка Эша — бледно-зеленая на пуговицах, которую Эйджи любил, потому что она оттеняла глаза Эша. Он, должно быть, забыл ее в сушилке, когда съехал. Сердце Эйджи забилось от этого предположения. Он накинул рубашку на плечи. Она оказалась слишком свободной. Эйджи закатал рукава и обхватил себя руками, плотно прижимая ткань к коже. Пахло моющим средством, кондиционером для белья и сухим жаром сушилки. Она пахла почти как Эш. Отчаянно желая большего, он пошел в спальню и плюхнулся на кровать Эша. Глубоко вздохнул. Хло́пок. Следы химических моющих средств; ничего больше. Конечно, простыни были заменены на совершенно новые. Эйджи откинулся на подушку, впервые глядя на комнату с точки зрения Эша. Она выглядела немного другой, слегка сбоку. Он закрыл глаза и представил Эша рядом с собой. Лишь однажды они были так близки, но кровати всегда были непреодолимым барьером. За все это время они спали вместе в одной постели только однажды — в ту ночь, когда Эш плакал и просил его остаться рядом с ним. И даже тогда это не подразумевалось; упоминалось об обещании и о дурных снах, но о физической близости речь не шла. Однако спустя много ночей Эйджи вспоминал, как хорошо было тогда засыпать с Эшем в своих руках. Позже он смотрел уже с собственной кровати, как тот спит, долгое время желая только обнять его, но в конце концов желая гораздо, гораздо большего. Худощавое тело его друга и приоткрытые губы пленяли Эйджи, и часто его тело оживало — болело и пульсировало, пока Эш лежал всего в нескольких метрах от него. И теперь, в одиночестве в постели Эша, произошло то же самое. Его разум наполнили воспоминания об Эше: его низкий гортанный смех, то, как небрежно он обнимал Эйджи за плечи. Он помнил его утром, выходящим из душа в одном нижнем белье, с влажными и взлохмаченными волосами. Это воспоминание переросло в фантазию. Эйджи коснулся себя. Он закрыл глаза и представил, что он с Эшем. Он увидел светлые волосы и проблески зеленых глаз из-под тяжелых ресниц. Длинные золотистые кончики волос перепутались с его собственными. Он представил прикосновение, вкус и даже запах: свои губы на его влажной коже, свои зубы на плече Эша, когда толкается в его тугое тело. Он почти услышал, как Эш произносит его имя — сначала тихо, но постепенно переходя в умоляющий крик. Он кончил, содрогаясь от звука собственных рыданий. С момента кульминации он возненавидел каждый аспект себя. Был ли он настолько развратен, что не мог сопротивляться фантазиям о том самом, что оттолкнуло от него Эша? Дрочить на того, кто тебя не хочет — это было жалко и угнетающе, не говоря уже об отвратительном неуважении. Чем он отличался от других? Эйджи чувствовал дрожь ужаса, пробегающую по телу Эша после того, как Фокс прикасался к нему. Из всех людей он должен понимать, что было запрещено и почему. И все же он лежал тут, липкий от собственной спермы, удовлетворенный за счет Эша. Он ненавидел свою слабость, ненавидел свою страсть. Эйджи ненавидел себя. Он использовал бумажную салфетку, чтобы вытереться, и поспешил из комнаты. Больше не хотелось лежать на кровати Эша; не хотелось этого видеть. Он умылся и надел джинсы, понимая, что долго оставаться тут не может. Ему не хотелось снова предаваться таким воспоминаниям, превращать это во что-то нездоровое. Кроме того, теперь это был чужой дом. Но вместо того, чтобы уйти, Эйджи оказался перед книжными полками, глядя на книги Эша. На самом деле они не были его — они были в квартире изначально и поэтому остались в ней, — но Эш прочитал почти все из них. Эйджи никогда не читал книг на английском. Он вообще не любил читать, даже в Японии, так что и не пытался. Но уходить не хотелось — не слишком — и, возможно, чтение того, что прочитал Эш, поможет почувствовать себя ближе к нему. Ближе, но таким, не нарушающим личные границы, образом. Он вытащил самый тонкий том и прочитал название на торце. Это выглядело как романтическая история, поэтому пришлось положить ее обратно. Методом проб и ошибок он нашел книгу немного большего размера — около трехсот страниц — но с более крупным шрифтом, о мальчике и его собаке. Свернувшись калачиком в кресле, он попытался читать. Это было труднее, чем он ожидал. Как и в случае с газетой, там было много незнакомых слов, и он изо всех сил старался понять сложные двойные и тройные значения некоторых из них, которые, как ему казалось, он знал. Но он боролся не потому, что ему нравился процесс — на самом деле, совсем наоборот, — а потому, что помнил, как Эш читал именно эту книгу. После он хандрил и слонялся по дому весь день, потому что у него никогда не было щенка, а какой ребенок растет в Америке без собаки? Эйджи заснул менее, чем через шестьдесят страниц. Он пытался не заснуть, выпрямляясь в кресле и яростно мотая головой, но все еще был слишком измотан после нескольких недель бессонницы. Теперь, когда он знал, что Эш жив и вне опасности, теперь же можно было спать, верно? Он заметил, что книга выскользнула из его рук на пол, но ничего не мог с этим поделать. Голова опустилась на спинку кресла, и он отключился. *** Эйджи проснулся от ощущения какой-то возни у входной двери. Он протер глаза, щурясь на часы. Было чуть больше пяти утра. Лампа для чтения все еще горела, и боль в шее подсказала ему, что он уже давно сидит в этом кресле. В полусне он не мог вспомнить, что делал этой ночью, но ясно, что вечер закончился очередным из его долгих ожиданий возвращения Эша домой. Дверь открылась — свет из коридора осветил смутную фигуру Эша. Не имело значения, что он не мог видеть лица: Эйджи узнал его по худощавым угловатым очертаниям, плавным движениям тела. Никто в мире не двигался так, как Эш Линкс. Эйджи гадал, чем же он занимался — без сомнения, снова ночными рейдами и планами победить Артура. На самом деле не имело значения то, что он делал; главное сейчас он был дома. «Добро пожаловать домой», — сказал он, как обычно, его голос все еще был слабым после сна. Эш замер в дверях. Коробка из-под пиццы, которую он держал, казалось, задрожала в его руках, пока он стоял и смотрел. «Эйджи?» — хрипло спросил он.