I wanna feel better Never saw, never knew Never thought I’d ever fall this far Piece me back together I can’t be torn forever My chance to find the answers I wanna feel (Я хочу чувствовать себя лучше Никогда не видел, никогда не знал Никогда не думал, что когда-нибудь паду так низко Собери меня обратно воедино Я не могу разрываться вечно Мой шанс найти ответы Я хочу чувствовать) «Better» — Palisades
— О чем думаешь, тупица? — Шелли с утра являет собой само воплощение доброжелательности. Я задумчиво ковыряюсь в омлете, предпочитая не обращать внимания на её нападки. За столько лет, что мы сосуществуем в одном доме, трудно не научиться игнорировать некоторые раздражители. На самом деле у меня несколько мыслей крутится сейчас в голове, и чтобы лучше разглядеть общую картину, я стараюсь разложить самые важные из них по пунктам, выудив из общей каши. Во-первых, я не могу перестать думать о Кайле. Мысли о нем одновременно мучительны и вызывают необъяснимые приступы счастья. Приятное щекочущее чувство растекается у меня в животе, когда я думаю, что снова смогу оказаться настолько близко к нему, что почувствую этот сложный травянистый запах, разгляжу обманчивую зелень его глаз, может быть даже прикоснусь к его руке, когда мы будем проходить по коридору. Одновременно меня не покидает чувство глубокой абсолютной неправильности того, что меня так тянет к Кайлу. Не стоит забывать, что мы не общались несколько лет, и теперь то, что я испытываю к нему, то, что совершенно не поддается моему контролю и пугает меня, разрастаясь в груди, стоит мне только увидеть или услышать Кайла — всё это похоже на пробуждающегося монстра, который дремал все эти четыре года, а я всё это время считал его умершим раз и навсегда. Во-вторых, я думаю о Венди. Она явно что-то чувствует ко мне, все эти намеки, настойчивое сближение, поцелуи… Не думаю, что Венди добровольно взвалила бы на себя бремя опеки над таким неудачником, как я, если бы ничего ко мне не чувствовала. И вроде бы я должен ответить ей взаимностью. Потому что… Да потому что она всегда мне нравилась. Да, может быть время какой-то особенной страсти, когда хочешь быть с человеком всё время, узнать его до мельчайших подробностей — время взаимной одержимости — между нами давно пройдено, но я не могу с твердостью сказать, что теперь совершенно ничего к ней не чувствую. Венди прекрасный человек, сильная личность, в которой скрывается тонкая чувствительная романтичная натура, в конце концов, она просто красавица и с каждым годом расцветает всё больше. Я должен быть полным дебилом, чтобы не ответить на её проявления нежности. И более того, симпатия и даже влюбленность в Венди были бы намного, намного более правильными, чем моя иррациональная зацикленность на Кайле. Я почти уговариваю себя, но стоит потоку моих мыслей слегка заколебаться, как я снова вспоминаю серо-зеленые требовательные глаза, мелькающие в толпе, что меня окружает. Это неправильно. Так не должно быть. Этот человек был нужен мне, и я пытался вернуть его как друга, а совсем не в такой роли. Да и я совсем ничего не знаю о том, что должно быть между двумя парнями, чтобы принять это за настоящие чувства. В-третьих, меня сильно смутил вчера Крэйг. И если я говорю «сильно», я имею ввиду, что «очень сильно». Я не мог ожидать, что он предложит мне поцеловаться. И даже тогда, когда он озвучил это, мне показалось, что он просто шутит, не более. Но когда я позволил его пальцам зарыться в свои волосы, думая, что на этом всё и закончится, он попытался привлечь меня к себе, действительно намереваясь поцеловать. Я был к этому не готов! Неловко вывернувшись, я забился в дальний угол крыльца, вцепившись в обжигающие холодом перила и повторяя «прости» раз, наверное, в пятидесятый. Крэйг просто пожал плечами и предложил вернуться в зал, для него ничего необычного не случилось. Я же не мог справиться с состоянием, похожим на очередной приступ паники, моё сердце сходило с ума, мозг отказывался успокаиваться, а легкие не могли вдохнуть достаточно воздуха. Я был взволнован не только тем, что Крэйг пытался сделать, но и тем, что в последний момент я ему отказал, хотя фактически сам и попросил об этом. Мне казалось, что он должен был обидеться. «Я пока не готов к таким проверкам, — выдохнул я. — Может быть потом, когда…» «Когда ты будешь готов,» — ухмыльнулся Крэйг. Что-то в его лице и том, как он на меня посмотрел, подсказывало мне, что он догадывается — я не решусь ни сейчас, ни потом. И это его забавляло. Но он действительно не желает мне зла. Я не могу определить, когда он шутит, а когда говорит всерьез, но негативных эмоций по отношению ко мне он точно не испытывает. В-четвертых, я думаю о предстоящей первой репетиции. Чувствую себя поленом, которое Венди твердо решила выкатить на сцену всем на смех. Но при этом я чувствую достаточно смирения и благодарности ей, чтобы пойти на это. Может быть, она посмотрит на меня сегодня и сама откажется от своей затеи? В-пятых, я мучаюсь зудящими неприятными мыслями, связанными с моим физическим и психическим состоянием. Я снова не могу нормально спать. Меня преследуют тягучие удушающие сны на фоне того, сколько мне приходится нервничать в последнее время. И не маловажную роль в этом играет потеря GoneForever, которому я решил больше никогда, ни при каких обстоятельствах не писать. Можете назвать меня параноиком, но я правда больше не чувствую, что могу кому-то доверять то, что творится у меня в голове. Сегодня ночью я проснулся с необъяснимым ужасом и тщетно пытался успокоить бешено колотящееся сердце, хотя я досконально помню свой сон и не считаю, что в нем действительно было нечто ужасное. Но общее впечатление, что он оставил… Мне снилось, что мне снова десять лет, мы играем с пацанами около стройки торгового центра, в котором сейчас так часто сидим в кафе с Венди. Но во сне это всё ещё стройка, и мы пытаемся играть в прятки. На самом деле меня всегда пугала эта игра, есть что-то неприятное в том, что охотник, в роли которого выступает ведущий, совершенно не встречает сопротивления со стороны своих «жертв». Единственное, чем они могут защитить себя, это пассивные действия — они прячутся и замирают, вместо того, чтобы убегать или драться. И я думаю об этом, когда будучи снова ребенком во сне, пробираюсь через огороженную территорию, мимо ящиков, промаркированных загадочными кодами, и мимо старенького грузовичка. Все дети внезапно куда-то подевались, а я ищу одного только Кайла. Во сне я твердо в этом уверен — мне нужно найти только его. И я не дышу, чтобы не спугнуть его, потому что заметил за черновым железобетонным каркасом одного из будущих павильонов на первом этаже знакомую зеленую ткань. Это точно должен быть Кайл, только он носит такую дурацкую шапку, которую ни с чем не спутаешь. Я обхожу сложенные на деревянном поддоне кирпичи и, затаившись за досками, сложенными у стены, готовлюсь раскрыть место, где спрятался Кайл. Вот сейчас. Вот! Но когда я выскакиваю из-за досок и уже должен увидеть своего лучшего друга, я больше не вижу никакой зелени среди серого бетона и пыли. На меня смотрит огромная черная птица, прильнувшая к полу в ожидании. Мы оба не двигаемся, разглядывая друг друга. Изучая. Испытывая. И мне хочется попятится назад, потому что я не знаю, что это за птица, но её точно не должно быть здесь. Её просто не должно быть. Она рвет реальность и привычный мне ход вещей тем, что сейчас находится здесь. И от этого, от того, что я вижу нечто чужеродное, неестественное, меня начинает переполнять неясное волнение, нарастающее до тех пор, пока не превращается в панику, и я не просыпаюсь в немом крике. Те капсулы, что я тогда спрятал от Кайла, всё так и лежат в том же ящичке тумбочки. Сегодняшней ночью был момент, когда я уселся на краю кровати и сжимал в руках пузырек с успокоительным. Оно бы точно помогло мне уснуть. Но тогда утром я чувствовал бы себя разбитым и подавленным, и мне пришлось бы выпить антидепрессант. Я признаю тот факт, что отступаю от программы лечения, на которую идет значительная часть семейной медицинской страховки. Моя семья действительно переживает за меня и желает только добра. Но я больше не могу ходить по этому кругу. Мне хочется чувствовать, как раньше. Жить, а не бродить безразличным призраком среди живых. Отмечаю про себя, что нужно бы отсыпать некоторое количество капсул из баночек, прежде чем мама решит проверить, не забываю ли я их принимать. Благо, она в последнее время слишком занята и дома появляется не так часто, как раньше. В-шестых, я думаю о маме. Она больше не выглядит уставшей и растерянной. Не знаю, что изменилось у неё на работе, но теперь она производит впечатление крайне увлеченного своим делом человека. Она преображается. Расцветает. В ней проявляются некие нотки безумства и опьянения вдохновением, что всегда появляются в папе, когда он находит себе новое дело. — Стэнли, всё хорошо? — мама опускается на стул рядом с Шелли и смотрит на меня через стол, я не могу её игнорировать, поэтому молча киваю, смотря ей в глаза. — Почему ты не разговариваешь со своей сестрой? — Потому что она называет меня тупицей? — пожимаю я плечами и снова возвращаюсь к ковырянию в своей тарелке. — Я так тебя не называла, — шипит Шелли, отвесив мне под столом ощутимого пинка под коленку. От неожиданности роняю вилку, но виду, что мне больно, не подаю. В моей голове рождается план, как надавить ей на больное, но при это даже пальцем к ней не прикоснуться. — Как у тебя дела с твоим Бобом, Шелли? — сладким голосом мстительно спрашиваю я. — Почему-то, я давно про него ничего не слышал. Вы поссорились? Щеки Шелли мгновенно наливаются каким-то нездоровым румянцем, а губы плотно сжимаются, когда она резко отодвигается на стуле от стола. Она больше не смотрит на меня, и я вижу, что ей хочется, чтобы никто сейчас на неё тоже не смотрел. — Его зовут Дэниэл, — цедит она сквозь зубы еле слышно. — И да, мы поссорились. Из-за тебя! Меня пробирает холодная судорога от головы до ног. Мои подозрения, что я в чем-то виноват неожиданно подтвердились, но я совершенно не знаю, что я такого натворил. Шелли вылетает из кухни, и мы остаемся сидеть с мамой в тишине. Она выглядит не менее растерянной, чем я. — Расскажешь, что случилось? — спрашивает она спустя пару минут. Мы оба прислушиваемся к звукам в гостиной, но ни плача, ни ругательств оттуда не доносится. — Я сам не знаю, что я опять сделал не так, — у меня неприятно жжет где-то в основании головы, а вид и запах еды с удвоенной силой вызывают приступ дурноты. — Прости, мам, меня сегодня опять тошнит. Мама ловит меня за плечо, когда я пытаюсь встать из-за стола, и слегка его пожимает. От одного только её прикосновения мне становится тепло и комфортно. И снова я замечаю, как тонкая сеточка морщин всё отчетливее проступает на её лице… — Не надо, Стэнли, — просит она очень тихо. — Я поговорю с ней. — Хорошо, мам, — безразлично соглашаюсь я. В конце концов, мне лучше не вмешиваться в дела Шелли, чтобы снова её чем-то случайно не разозлить.***
Если не хочешь, чтобы что-то наступало, и день до неприятного события длился как можно дольше, то будь уверен, что время пролетит так быстро, как ты когда-то мечтал на особо скучном уроке. Со временем я перестал ладить с собственным чувством времени, и это было одно из побочных действий лечения, которое должно было в идеале отступить, но так и осталось со мной. Может я просто неправильный? Не чувствую того, что должны чувствовать обычные люди, обычные подростки. Не умею радоваться, не умею любить, не умею быть благодарным и с надеждой смотреть в будущее. Я всё время пытаюсь отогнать от себя мысли, что мне совершенно, абсолютно ничего не нужно в жизни. Я будто заранее сдаюсь, признавая себя недостойным благ мира, и добровольно хочу сойти с дистанции, называемой жизнь. Говорят, что если по вечерам ты чувствуешь себя подавленным, это может быть нормой из-за усталости, но если ты подавлен с самого утра, стоит тебе только открыть глаза, это один из признаков депрессии. Для кого-то новый день это новые возможности, а для кого-то только новые страхи. Пытаюсь сосредоточиться на своем дыхании, когда вхожу в актовый зал, где уже достаточно многолюдно, и непроизвольно сжимаю в руке свернутый в трубочку экземпляр сценария с нашей с Венди сценой. Я прочитал мини-пьесу только утром, когда сидел в машине в полной тишине, потому что Шелли потребовала, чтобы мама не включала музыку или новости по радио. Начав читать, вчитываться в реплики и примечания, я по крайней мере смог отвлечься от атмосферы, что создавала вокруг себя моя сестра. Это была переписанная версия рассказа, переделанного под школьную пьесу в одну сцену. И вроде бы ничего сложного в самом действии и репликах я не увидел, но всё же меня не покидала уверенность, что я просто не способен передавать чувства и эмоции, и уж тем более достаточно правдоподобно сыграть их на публику. Да я даже не готов прочитать сейчас пару реплик на сцене перед теми, кто сегодня собрался в актовом зале! Я так долго считался изгоем и просто странным мрачным депрессивным парнем, над которым все старались подшутить, что я просто не представляю, как могу сейчас подняться на сцену и… — Стэн! — Венди выпрыгивает словно из ниоткуда, ограждая меня от царящего вокруг гама пары десятков голосов, старающихся переспорить друг друга. — Не видела тебя с утра и переживала, что ты не придешь на репетицию. Она поджимает губы, машинально поправляя волосы, полотно её темных блестящих волос тяжело опускается на плечи, и она отбрасывает их назад — чтобы не мешали. — Если честно, мне очень неуютно, — признаюсь я, утыкаясь взглядом в носки собственных ботинок. Несмотря на то, что календарный ноябрь наступит только через неделю, зима практически вступила в свои права и не намерена сдаваться, да и снега в этом году особенно много, поэтому я больше не могу ходить в кроссовках и не бояться отморозить себе что-нибудь. Венди старается улыбнуться так, чтобы придать мне уверенности, её рука ложится мне на плечо и легко толкает, словно спрашивая «Ну что ты?». — Это просто наши одноклассники, всё нормально, за столько лет мы все друг другу как родные, — уговаривает меня она. — Все эти люди так или иначе старались меня оттолкнуть, когда мне было особенно плохо, — мрачно замечаю я так, чтобы никто, кроме Венди, меня не услышал. — Глупости! — хмурится Тестабургер. — Я готова поспорить с тобой, что никто ничего лично против тебя не имел и не имеет. Я всё понимаю, Стэнли, и очень, очень-очень хочу тебе помочь. — Помочь сгореть от стыда? — прикусываю я губу. Венди закатывает глаза, и это так… по-кайловски, что у меня начинает ныть сердце, когда я о нем вспоминаю. Он тоже задействован в постановке, но он, как собственно и я, не хотел бы быть в роли актера, поэтому вызвался помогать с реквизитом и подготовкой билетов для благотворительности. Венди уже упоминала, что мечтала бы уговорить ещё и Картмана присоединиться к нему, а это значит… Это значит, что я точно сгорю со стыда. Почему именно меня затаскивают на сцену, когда у нас есть намного более артистичные люди? Почему всегда мне приходится отдуваться? — Тц, — щелкает языком Венди, увлекая меня за руку к рядам сидений. — Я сгорю со стыда вместе с тобой, так что тебе не должно быть обидно, — мы усаживаемся, и я скидываю с плеча рюкзак, машинально перепроверив телефон. — Я тоже нервничаю, для меня это тоже в новинку, но я знаю, что мы с тобой справимся, и мне совсем не хочется унывать. Может всё-таки начнем переживать по мере наступления неприятностей, а не заранее? В её словах несомненно есть смысл, но настроения у меня сегодня совсем нет. Я продолжаю переживать о том, что мой интернет-собеседник мог оказаться кем-то из моих знакомых, и сейчас подозреваю даже Венди. Хотя это глупости, конечно, она и так писала мне почти каждый день. — Хорошо, — выдавливаю я из себя, и Венди задорно хлопает меня ладонью по колену. — Когда мы с тобой прогоним сценку? — Подожди! — она мотает головой, заметно повеселев. — Может сначала познакомишься с командой и тем, что мы решили поставить в этом году? — Разве это не обычная «Рождественская песнь»? — без энтузиазма говорю я. — Каждый год её просто переиначивают на свой лад. Это такая традиция. Вроде как и Рождество без этого не Рождество. Венди показывает мне кончик языка, и я неосознанно начинаю улыбаться. — Ну да, в середине будет «Рождественская песнь», но я не собираюсь её менять. Только урежу до основных мыслей и попытаюсь выделить ключевую нить. Ну знаешь, первым актом мы собираемся поставить «Девочку со спичками», потом «Рождественскую песнь», а в заключение… — Только не говори, что наша с тобой часть будет завершать постановку, — я перебиваю её и понимаю, как холодеют мои ладони, стоит только подумать, что она собирается взвалить на мои плечи. — Хорошо, тогда я просто не буду заканчивать своё предложение, — глаза Венди задорно блестят, а я глухо стону в ответ. — Я вижу, как линия повествования выводит нас на самый трогательный момент, и… — А кто будет играть девочку, замерзающую на улице в Сочельник со спичками в корзинке? — мы оба — и я, и Венди — вздрагиваем от неожиданности, когда кто-то нахально и бесстыдно вторгается в наш разговор, шумно плюхнувшись в кресло за нашими спинами. — Это должен быть кто-то достаточно тощий и жалостливый. Например, Баттерс, — Эрик Картман щурит глаза от того, как удачно он пошутил, по его мнению. — Раз уж Стэн уже занят, — добавляет он и коротко хрюкает. Странно, но мне совсем не обидно. Его поведение напоминает мне те времена, когда мы всё ещё были хорошими друзьями. И я мог бы ожидать от Венди любой реакции, но то, как её лицо расцветает при виде самодовольного и саркастично настроенного Эрика, вводит меня в ступор. — Сегодня явно день чудес! — она забирается коленками на своё кресло, чтобы сидеть к Картману лицом. — Ты всё-таки решил согласиться? Эрик лениво достает руку из кармана необъятного красного худи и придирчиво разглядывает свои ногти. Став подростком, он всё ещё такой же пухлый и непредсказуемый, но на самом деле не такой безумный и опасный, каким может показаться на первый взгляд. В его случае подойдет фраза: громко кричит, но слабо кусает. — А почему бы и нет, — замечает он, поднимая на нас глаза, одна радужка у него светло-каряя, почти желтая, а вторая блекло-голубого цвета. И если в детстве это не так сильно бросалось в глаза, сейчас несомненно производит неоднозначное впечатление. Меня пронзает нечто похожее на ревность, когда я понимаю, что Эрик и Кайл теперь точно будут работать вместе.***
Я пережил свои тридцать минут позора, понимая, что до окончательного принятия сцены мне ещё очень и очень далеко. Взять хотя бы то, как в зале становится тихо, когда ты поднимаешься на сцену. Теперь люди смотрят на тебя, они ожидают, что теперь ты будешь рассказывать им какую-то историю, приоткроешь завесу в иной мир, в котором временно заточен, и покажешь им эмоции и переживания, что на самом деле не испытываешь. А может быть, самое сложное в деле актера — это заставить себя поверить в то, что ты совсем другой человек и действительно испытываешь все эти эмоции? Поверить в то, что ты живешь в другом мире, в другое время. У тебя за плечами другое прошлое, а впереди другое будущее. Ты даже не знаешь, сколько ещё проживешь, не падешь ли за поворотом замертво, хоть и прочитал до этого сценарий не один раз. Когда-нибудь, я это осознаю. И научусь. Как научусь не бояться погруженного в полумрак людного зала, звенящей тишины вокруг и ослепительного света, в котором ты стоишь, будто бабочка, приколотая к бумаге. Научусь не бояться показаться смешным или каким-то не таким. Научусь наслаждаться той свободой, что дает актерская игра — свободой быть кем угодно. Научусь… Но не сейчас. Сейчас я смотрю на своих одноклассников и не могу перестать потеть. Я вижу лица, которые встречаю почти каждый день, но они где-то там, и они все вместе, а я один и на возвышении. Словно меня вывели на всеобщее порицание, и сейчас кто-то начнет меня обвинять или высмеивать. Я особо остро чувствую свою неполноценность и то, что я от них отличаюсь. Мой взгляд скользит по залу, пытаясь разглядеть лица и угадать таящиеся за ними мысли. Меня удивляет, что Рэд сидит рядом с Твиком на первом ряду, и её тонкая бледная рука покоится на его остром колене, выглядывающем из прорехи в джинсовой ткани. Мне почему-то кажется, что это не доведет до добра, я вспоминаю слова Крэйга, но сейчас не могу уделить этому должное внимание. Кайл сидит на третьем ряду рядом с Картманом и задумчиво прижимает костяшки пальцев к губам, оперевшись локтем себе на колено. Я почти не вижу его лица, но вижу позу, в которой он сидит, и то, что он почти недвижим, когда внимательно на меня смотрит. В одно мгновение я забываю, что между мной и Кайлом есть ещё множество лиц, что меня смущали. В помещении остаемся только мы вдвоем. Мне хочется, чтобы он смотрел на меня вечно. Моё сердце успокаивается, постепенно усмиряя свой ритм, и я чувствую в себе достаточно уверенности, чтобы ответить Венди на первую реплику. В какой-то момент я даже позволил себе поверить, что передо мной настоящая Делла. Но при этом я чувствую себя ненастоящим, бумажным Джимом, который принес ей пустоту вместо роскошного черепахового гребня, который она несомненно заслужила. Я уверен, что играл отвратительно, но меня это хотя бы больше не так сильно волнует. Когда мы произносим последние реплики и неловко словами обозначаем наши дальнейшие действия и действия работников сцены, я испытываю неподдельное облегчение и волну воодушевления. — Я хотел спросить. А кто написал сценарий? — обращаюсь я к Венди, когда слишком бурные для подобной ситуации аплодисменты смолкли, а мы направились в закулисье. — О, это Джимми и Бебе, — Венди выглядит немного бледной, но ещё более воодушевленной, чем обычно. — Они сделали невозможное, проделав такую колоссальную работу за какие-то две недели. Мы больше времени спорили о концепции постановки, чем они вдвоем работали над сценарием. Я всегда знал, что Джимми хорош в писательстве и журналистике, но чтобы Бебе… — Подожди, — растерянно перепрашиваю я. — Ты хочешь сказать, что наша Бибс увлекается не только модой и косметикой? Я думал, что она будет готовить костюмы. — Не только, — задумчиво улыбается Венди. — В ней ещё много загадок и приятных сюрпризов, — она неожиданно звонко и заразительно смеется. — Видел бы ты своё лицо! Знаешь, что мне нравится в «Дарах Волхвов»? — немного успокоившись спрашивает она. Мы проходим в подсобную комнату, где оказываемся наедине, и меня снова утягивает особая магия Венди. Цветочный аромат тяжелых длинных волос и сложный, труднообъяснимый цвет бархатных глаз — вроде бы серый, но с редким теплым отливом. Ямочки на её щеках играют, когда она улыбается своим мыслям, а розовые губы, похожие на нежные лепестки роз, манят меня. Она обхватывает себя за плечи, будто желает поддержать сама себя и совсем меня не замечает. Я плохо знаком с творчеством О.Генри, поэтому просто пожимаю плечами, и Венди принимает это за ожидаемый ответ. — Или «Последний лист»! Знаешь, чем меня очаровывают эти рассказы? — продолжает она. — Тем, что в них поднимается тема надежды на лучшее, тема веры в людей. Что в любом человеке есть добро, каким бы он ужасным и бесчувственным ни казался, — я вспомнил с каким восторгом она смотрела на Эрика, когда увидела его в зале, и поежился. — Что в силах каждого человека изменить жизнь другого к лучшему. И что именно это и имеет смысл в жизни. Позже Николь и Рэд присоединяются к нам с Венди, чтобы снять с нас мерки. Вообще-то, кое-какие готовые костюмы в распоряжении театрального клуба имеются, но они зачастую оказываются не того размера, что нужно, поэтому почти каждый год их приходится переделывать или даже шить новые. Я понимаю, что ничего сверхъестественного от школьных энтузиастов ждать не приходится, но то, с каким серьезным настроем девочки подходят к делу, меня поражает. Меня нещадно эксплуатируют, заставляя поднимать руки и давать трогать себя за самые неожиданные места, но при виде серьезной задумчивой Рэд я не могу перестать думать об её кузене. И о том, как она держала его парня за колено сегодня на репетиции. Не знаю, зачем мне это нужно, может слова Венди так подействовали на меня, но мне просто необходимо поговорить с ней о том, что происходит между ними с Крэйгом. И я жду подходящего момента, когда Николь и Венди выходят, чтобы посмотреть на следующую пару актеров на сцене. — Глупо, да? — не зная с чего начать, мямлю я. — Только пару недель назад я и подумать не мог, что соглашусь на всё это, и вот теперь ты снимаешь с меня мерки… Макартур кажется игнорирует меня, с головой нырнув в кипу пыльных костюмов, висящих в беспорядке на вешалках на железной перекладине у дальней стены. Я вижу её спину, и то, как она болезненно худа. Рэд сняла с себя объемный кардиган и осталась в одном топике и узких зеленых джинсах. Когда она наклоняется, я вижу, как проступают позвонки на её спине. Руки, тонкие и бледные, с неправдоподобной силой перебирают тяжелые на вид свертки. — Всё нормально, — Рэд заговаривает так неожиданно, что я вздрагиваю. — Это нормально, когда не знаешь, что с тобой случится через три недели. Ненормально, когда ты знаешь это, и тебя это совсем не радует. Нет ничего более обидного, чем жить в тухлой уверенности, что твоя жизнь предопределена, и в ней совсем нет места для того, что тебе хочется. Вот ты попробуешь, и может быть тебе даже понравится. А если и нет, это будет полезный опыт. Она что-то выдергивает из общей кучи и несколько готовых костюмов выпадают, практически завалив хрупкое тело девушки. Я рефлекторно подскакиваю к ней, чтобы помочь. И опять же, она удивляет меня той силой, что умудряется скрываться в этом хрупком на первый взгляд теле. — Я помогу, — предлагаю я, поднимая тяжелые свертки и комплекты на вешалках. Тонкие пальцы Рэд подрагивают, на грубой ткани бушлата военного начала прошлого века, когда она раздумывает, позволить ли мне ей помочь или в очередной раз вспылить. В конце концов она сдается и делает шаг назад, позволяя мне исправить то, что произошло. — Спасибо, — вздыхает Рэд поглаживая себя по плечам. — В последнее время я немного нервная, поэтому руки меня не всегда слушаются. Я чувствую, что могу попробовать её разговорить. — Что-то случилось? — вежливым тоном спрашиваю я. — Я видел, как вы повздорили с Крэйгом. Это из-за него? Рэд фыркает, отворачиваясь, и делает несколько нервных шагов по крохотной комнатке. Она возвращается назад и натягивает на себя свою кофту, неосознанно желая стать больше и сильнее, чем есть на самом деле. — Даже если и из-за него, это ничего не изменит, — краем глаза я замечаю, как Рэд начинает распаляться, и теперь мне даже немного страшно находиться с ней наедине в тесном помещении. — Я не так часто его о чем-то прошу, чтобы так… Чтобы так… Чтобы так меня игнорировать! Он будто решил, что только он может знать какой на самом деле тот или иной человек. Но Крэйг всегда был полным аутистом, если касалось чужих чувств. Боже! Я до сих пор удивлена, что Твик его терпит! Я не мешаю ей высказываться, хотя почти закончил разбираться с завалом. — Он меня обидел! — зло шипит Макартур. — Действительно обидел. Я просто попросила его сводить меня в клуб в субботу, потому что с ним бы меня точно отпустили, — она фыркает. — Мальчикам всегда в этом плане проще. Но вместо того, чтобы помочь мне, он притворился слепоглухонемым и потерявшим телефон в ебаном толчке! Слышу пыхтение, и теперь мне не страшно, но приходится сдерживать себя, чтобы не начать улыбаться. — Ладно, он отказал мне, потому что на самом деле я хотела там встретиться с мальчиком, который ему не нравится. Но это несправедливо! Он хороший. И я знаю его, поэтому имею право так говорить. А Крэйг не имеет права говорить о нем плохо, потому что даже не знаком с ним! Дуглас хороший парень, и у него есть мечта — создавать свою музыку, и я уверена, что у него всё получится. Он такой романтик… Но этот долбанный Такер сказал, что он отребье и торгует наркотиками, только потому что живет в неблагополучном районе. И знаешь, что он сделал, Марш? — Рэд подается вперед и тычет в меня указательным пальцем, её темно-карие с вишневым отливом глаза пылают. — Даже не думай вякать тут мне в защиту Такера! Я же вижу, что у тебя на языке это вертится. Этот говнюк рассказал всё моему отцу! И этого я ему никогда не прощу! — я вижу надлом в ней, в том, как дрожит её голос, и как увлажняются глаза. — Мне запретили даже общаться с Дугласом, а этот гнусавый мешок с говном продолжает ходить за ручку с Твиком! Всё это время я неосознанно отступал назад, и теперь оказалось, что я почти сижу на картонной коробке с фрагментами чего-то, напоминающего плоское дерево для декораций. — Иногда я чувствую, что сижу в клетке, как бы банально это ни звучало, — тон Рэд немного смягчается, она явно успокаивается. — Моё сердце разбито, но у меня остается ещё возможность отомстить Крэйгу. — Это сделает тебя счастливой? — хмурюсь я. На красивом лице Рэд пробегает тень сомнения, но она отгоняет её. — Это не имеет значения, — своим обычным ледяным тоном отрезает она. — Да и с какой стати я тут перед тобой распинаюсь? Терпеть не могу твои честные синие глаза, Марш, — она старается сделать так, чтобы я не заметил, но я вижу, что она вытирает со щек пару слезинок. В дверь кто-то постучался, прежде чем аккуратно отворить её. — Всё нормально? Я не увижу того, что мне не следует? — пытается пошутить Кайл, и несмотря на то, что его потуги в юмор просто жалки, я не могу скрыть радости и облегчения при виде него. Теперь, когда дверь в подсобку открыта, и мы с Рэд больше не наедине, мне кажется, что Кайл спас меня из логова злой паучихи, как в какой-то детской страшной сказке. Кайл не понимает, что случилось, но чувствует, что что-то между нами не так. Тем более, что Рэд сразу молча выходит из комнаты, тесня Кайла из прохода. На какое-то время в помещении повисает тяжелая тишина. — Венди попросила тебя проверить кое-какое оборудование, пока Кенни не может, — обращается, наконец, Кайл ко мне. — Сегодня ему опять нужно забрать младшую сестру со школы. Наверное, я должен злиться, что Кайл рассказал Венди о том, что я немного понимаю в электронике, и теперь на меня возможно повесят дополнительные обязанности, а значит я просто по уши погрязну в этой театральной постановке, в которой даже изначально не желал участвовать. Но я не могу злиться на Кайла. — Хорошо, — растягиваю я губы в подобие улыбки. — Куда мне нужно идти? — Я провожу, — Кайл вытягивает руку и показывает связку ключей на своем пальце. — Это на первом этаже, так что возьми с собой вещи. Вот так и оказалось, что в конце этого долгого школьного дня, который пугал меня изначально и вымотал физически и эмоционально, оказалось, что я иду по опустевшим коридорам за Кайлом Брофловски. И я понимаю, что теперь мы совершенно одни. И куда мы идем, знает только Кайл. Мысли о том, что он может знать обо мне намного больше, чем я бы этого хотел, потому что является на самом деле моим тайным собеседником, отступают, когда я снова улавливаю неясный пока, но уже такой волнующий запах ветивера. Кайл совсем ничего не говорит. Ни тогда, когда мы спускаемся на первый этаж и идем в левое крыло. Ни тогда, когда я со стонами и тихими ругательствами ковыряюсь в аппаратуре, которая видала времена и получше. Комната, где мы сидим с Кайлом не больше той, в которой на меня эмоционально «нападала» Рэд. Здесь так же нет окна, но лампа дневного света под потолком намного слабее и периодически мигает. На стеллажах и просто в коробках хранятся музыкальные инструменты и электронная аппаратура, состоящая на балансе школы. В воздухе отчетливо пахнет пылью и запустением. А ещё Кайлом. Боже, серьезно, в таком маленьком помещении запах Кайла просто сводит меня ума, и мне нужно чем-то отвлечься, поэтому я стараюсь быстрее закончить свою работу. Выписываю в блокнот то, что уже нашел и проверил на исправность, по возможности складываю необходимое в большую коробку у входа. Завтра её кто-нибудь заберет, чтобы отнести в актовый зал. Кайл медленно перемещается по комнате, осторожно заглядывая в коробки, совсем как в субботу, в студии моего отца. Это заставляет меня вспомнить то, как он смотрел на меня. И как порывисто подался вперед, чтобы заключить в объятья и… Черт! Вытираю влажные ладони о бедра. Нужно перестать думать об этом. Мне уже ощутимо не хватает воздуха. Осторожные мягкие шаги Кайла затихают, и я вздрагиваю, почти подпрыгнув на месте, когда понимаю, что он стоит у меня за спиной. — Ещё долго? — спрашивает он, но я так к нему и не обернулся. — Я почти всё, — слова царапают мне горло, а колени слабеют, я физически чувствую его близость. — Хорошо, — вздыхает Кайл, отступая на один шаг. Это просто один шаг, но какое облегчение он мне приносит. — Ты торопишься? — спрашиваю я, чтобы не допускать больше тишины. — Нет, но мне бы хотелось просто побыть с тобой, — очень тихо отвечает Кайл, и мои щеки вспыхивают жаром. — Тогда, у тебя дома, ты очень красиво пел, — замечает он, будто не решался до этого заводить эту тему. — Спасибо, — выдыхаю я и вычеркиваю последний пункт в списке, бросаю моток проводов в коробку на полу и поворачиваюсь к Кайлу. — Но я в половину нот не попадаю. Бог одарил меня слухом, но забыл про талант и голос, и теперь меня тошнит каждый раз, когда я играю или пою. Мы смеемся вместе и обстановка сразу смягчается. — Нет, правда, — Кайл продолжает улыбаться, глядя на меня так, будто никогда до этого не видел, словно не верит, что это действительно я стою перед ним. Это чертовски взаимно. Но неправильно. Я сглатываю. — У тебя очень красивый голос, — продолжает Кайл, потому что я ничего не отвечаю. — Споешь мне ещё раз? — он протягивает мне акустическую гитару из темного лакированного дерева. И когда только он успел её найти в этом бардаке? Кайл всегда умел ориентироваться в хаосе, царящем в моей голове. Чисто машинально я принимаю гитару, но продолжаю стоять, не зная, как мне реагировать. — Только что-нибудь не такое грустное, как в прошлый раз, — Брофловски прикусывает большой палец, чуть склонив голову набок, и я больше не могу прочитать язык его тела, он снова оказывается для меня одной большой загадкой. Я проверяю, достаточно ли натянуты струны, перебирая их, и судорожно вспоминаю хоть что-то, что я могу спеть. Чувствую, как ноготь на одном из пальцев неприятно задевает зазубриной струны, и морщусь. Глупее ситуации и не придумать. Но я сам виноват, потащив тогда Кайла в студию. — Хорошо, — я усаживаюсь прямо на стол, где лежит блокнот Венди со списком, и скрещиваю свисающие ноги. Кайл прячет улыбку, отворачиваясь от меня, и устраивается на противоположной стороне, где мы оставили рюкзаки и верхнюю одежду. Как это всегда со мной бывает, стоит мне только извлечь из гитары первые складные ноты, перетекающие одна в другу, как моя голова практически полностью избавляется от всех лишних мыслей. Первые ноты уходят в пустоту, потому что я пока не знаю, что мне хочется спеть, но практически сразу за этим мелодия сама приходит ко мне. Я вспоминаю, как мы с Кайлом в детстве играли у него или у меня дома… Эти воспоминания давали мне силы жить. И мне так страшно, что они могут быть испорчены тем, что я испытываю совсем неправильные чувства к теперешнему Кайлу. Я прикрываю глаза… Так странно, на сцене я чувствовал, что мне там совсем не место, но здесь, перед Кайлом, я ощущаю, что всё именно так, как и должно быть. Меня совсем не смущает, что я не знаю нужных нот на память и просто подбираю сейчас что-то похожее. Я исполняю не что-то технически идеальное, я играю сердцем. I've been looking so long at these pictures of you That I almost believe that they're real I've been living so long with my pictures of you That I almost believe that the pictures are All I can feel Remembering You standing quiet in the rain As I ran to your heart to be near And we kissed as the sky fell in Holding you close How I always held close in your fear Remembering You running soft through the night You were bigger and brighter and wider than snow And screamed at the make-believe Screamed at the sky And you finally found all your courage To let it all go Я замолкаю, и моя рука срывается со струн. Вокруг меня неожиданно становится слишком мало воздуха, и скорее интуитивно я открываю глаза в тот момент, когда Кайл встает на ноги. Его лицо растеряно и серьезно одновременно. Он выглядит даже ещё более бледным, чем обычно, а его огненные кудри взъерошены. Он делает шаг вперед. Один. Другой. В какой-то момент для меня перестает существовать всё на этом свете, кроме его зеленых, немного безумных глаз. Все звуки мира уступают приглушенному звуку его тяжелого дыхания. Он подходит ко мне, будто намереваясь обнять, как в прошлый раз, но замирает прямо передо мной. Смотрит сверху вниз. Долго. Мучительно долго. Сжимаю гитару, и внутри меня сворачиваются тугие болезненные узлы. Ожидание и неопределенность выматывают меня, и я даже не замечаю, как на глазах наворачиваются слезы, пока не моргаю, и предательская влага не соскальзывает двумя каплями по моим щекам. Ладонь Кайла ложится мне под скулу, как если бы он хотел ещё раз посмотреть серьги в моем ухе, но вместо этого он приподнимает мне голову и чуть наклоняется. Его большой палец проходится по моей щеке, повторяя дорожку, по которой сбежала слеза. Я чувствую его дыхание на моем лице. Я чувствую… Его губы чуть касаются моих, и внутри меня словно зарождается целая Вселенная. Тысячи игл проходятся по моей коже, приподнимая каждый волосок на моем теле. Мне одновременно очень легко и невыносимо тяжело. Миры сходятся и расходятся, зарождаются и потухают звезды, бесконечная вереница планет превращается в пыль. Я слишком жалкий и ничтожный, чтобы вместить в себя все те чувства, что сейчас вихрем проносятся во мне. Сжимаясь в тугой комок, они резко взрываются, обрушивая весь тот мир, в котором я до этого существовал. Это далеко не первый мой поцелуй, но никогда я ещё не испытывал ничего подобного. И когда Кайл медленно отстраняется, я разочарованно стону, требуя продолжения. Я ещё не до конца осознал, что только что произошло. С крайней неохотой открываю глаза и встречаю поистине дикий и испуганный взгляд Кайла. Он вытягивает перед собой руки ладонями вперед, словно желая защититься от меня. Словно я какой-то монстр. Словно то, что произошло между нами отвратительно. — Черт! Прости меня! — он поджимает губы, словно не веря. — Я не хотел! Честно! Он хватает свой рюкзак и пальто и вылетает из комнаты, оставив меня с тем Космосом, что пробудил во мне. И то, выдержу ли я всё это, его, кажется, больше не волнует. Я слепо откладываю гитару куда-то в сторону, и она жалобно плачет, когда встречается с полом. Поджимаю ноги и укладываюсь на стол, свернувшись калачиком. Прячу своё пылающее мокрое лицо в ладонях и протяжно стону, надеясь вывернуться наизнанку, потому что больше не могу терпеть боль от той старой раны, что разошлась где-то глубоко внутри меня.