Второй шанс

I've got a heart with a hole and nothing's fitting inside Our words bring so much remorse Well, have you given up on me? I just can't bite my tongue Something's burning inside, and it has anchored me down to the bottom of this blackened sea I love you. I need you (У меня в сердце дыра, и внутри ничего не помещается. Наши слова вызывают столько угрызений совести Ну что, ты разочаровался во мне? Я просто не могу прикусить язык Что-то горит внутри, и это приковало меня ко дну этого почерневшего моря. Я люблю тебя. Ты мне нужен) «Heart With A Hole» — The Bunny The Bear

      Мне совсем не нравится то, что происходит, и меня не покидает ощущение, что я просто пешка в чьей-то не очень честной игре, но выбора у меня, кажется, нет.       Точнее будет сказать, что выбор есть всегда, но я, настолько привыкший противиться любым возможностям, просто предпочитаю плыть сейчас по течению. Тем более, что теперь со мной Кайл, его присутствие греет меня и окрыляет. И это больше совсем не похоже на те времена, когда мы были лучшими друзьями. Я испытываю смесь уверенности в себе и смущения одновременно.       Я ловлю себя на том, что избегаю смотреть Кайлу в глаза при посторонних. И мне кажется, что это пипец как заметно со стороны.       Когда мы шли после занятий почти месяц назад по той же самой аллее наедине с Кайлом, мне было намного более волнительно, но и в то же время намного легче. Я не боялся быть искренним. Но сейчас…       Сейчас мы идем вместе с Эриком Картманом, Леопольдом Стотчем и Кеннетом Маккормиком. Совсем как когда-то очень давно, будто в другой жизни. Мы были другими людьми, у нас у всех были другие роли, и мир нам всем казался намного более простым и понятным.       Не знаю, в какой момент Баттерс и Кенни решили пойти с нами, но я был даже рад этому. Кенни кажется мне тем человеком, что всегда сможет поддержать, даже если в конце концов всё окончится катастрофой.       На улице стремительно вечереет. Воздух становится не только морозным, но и будто более густым. Небо сереет на глазах, и когда мы выходим за пределы школьной территории, солнце практически скрылось за плотными тучными облаками, сократив и без того по-зимнему короткий день.       — Давно мы так не собирались, да? — мне кажется, что в голосе Эрика проскальзывает какая-то издевка, но я пока не могу позволить себе что-либо предъявлять ему. — Я имею в виду все пятеро, — он несильно пихает меня в бок, и мне приходится просто проглотить комок возмущения, я чувствую себя неуверенно. — Ладно тебе, не дуйся, — Картман понимает, что мне неприятно его общество, и пытается смягчить углы, что само по себе непривычно. — Лично я никогда ничего против тебя не имел. Если бы тебя однажды не стало, я бы очень расстроился, честно.       Эрик даже не смотрит на меня, когда произносит это, поэтому не замечает, как сильно подействовали на меня его слова. Мне будто кислотой под ноги плеснули, я спотыкаюсь на ровном месте, так как он попадает в весьма болезненную точку в моем сознании. Знает ли Эрик хоть что-то о том, о чем мне хочется забыть? Или же чисто случайно произносит именно эти слова?       Картман никогда не показывает всего того, о чем думает и знает. Такой уж он человек. Что-то в нем от талантливого, но не понятого актера, что-то от тонкого интуитивного политика, что-то от въедливого коммерсанта, чующего прибыль за сотни миль.       — Тогда почему ты не поддерживал Стэна все эти годы? — тепло растекается у меня в груди, когда Кенни произносит эти слова.       Боже, как я люблю Кенни.       — Что это ты имеешь ввиду? — Картман кажется искренне обиженным.       — Ты не разговаривал с ним, когда ему это было так необходимо. Не поддерживал, когда у него были проблемы со здоровьем и общением в целом. Ты не приходил к нему домой, когда он пропускал занятия и… — Кенни прячет руки в карманы своей парки, чем-то отдаленно похожей на ту, что он носил в детстве.       Непроизвольно я задумываюсь о том, насколько Кенни любит кричащие яркие цвета в одежде, словно компенсируя всё то, с чем ему приходится сталкиваться в реальной жизни.       Мысли сами собой выходят на то, что я вспоминаю, как пару лет назад Маккормики столкнулись с особенно тяжелыми временами: мать Кенни попала в больницу с очередным передозом, а Кевина, старшего брата Кенни, закрыли на полгода в колонии для несовершеннолетних. И каким же чудом этот внешне неунывающий человек умудрился при всём при этом найти в себе силы и возможности поддерживать меня, неблагодарного, закрытого от всех, хмурого и скупого на положительные эмоции мудака.       Если уж кто и должен быть сломаться, так это точно не я.       Баттерс семенит следом за Эриком и молчит. Так же, как и нахмурившийся Кайл. Мне кажется, он наперед знает то, что сейчас скажет Картман.       — Потому что, дорогой Кенни, Стэну нахрен всё это было не нужно, — хмыкает Эрик, беспощадно оголяя ту правду, что неприятно слышать в разной степени нам всем, при этом на его лице нет и тени самодовольства, что проявляется каждый раз, когда он делает нечто неприятное для окружающих. — Стэн не хотел бы, чтобы я к нему приходил, да и поддержка моя ему была нужна не более, чем герпес накануне дня фотосессии для школьного ежегодника. Все мы знаем, чье внимание ему было нужно, а этот человек дал бы в нос каждому, кто попытался бы их свести.       — Заткнись, ты ничего не понимаешь, — еле слышно выдыхает Кайл, но Эрик-то как раз и слышит каждое его слово.       — Не бойся, Кхайел, — коротко смеется Картман, тесня более легкого Брофловски в сторону от меня и Кенни, они чуть было не натыкаются на Баттерса, но тот успевает отскочить.       Все их реплики и движения кажется мне такими… отточенными временем, они будто совершают один из обычных своих ритуалов, и никто не выказывает ни беспокойства, ни волнения. В голове у меня возникает мысль, насколько же на самом деле изменился Кайл от того, что был вынужден несколько лет тесно общаться с Картманом, и быть лишенным при этом моего общения. Мне почему-то становится стыдно, и я прикусываю нижнюю губу до вполне ощутимой боли.       Эрик Картман живет с матерью в небольшом двухэтажном доме в восточной части центрального города. И это совсем неплохой район, если учитывать, что времена у них были разные.       Не знаю, чем сейчас занимается миссис Картман, потому что содержать такой дом на одни пособия просто невозможно, но когда Эрик запускает нас всех внутрь, и мы топчемся в крохотной прихожей, мешая друг другу и натыкаясь на чужие локти, она как раз куда-то собирается. Эрик провожает её тяжелым взглядом, когда она проходит мимо, рассеянно поприветствовав нас всех, совсем не удивившись тому, как нас много, и возвращается к поиску ключей от машины.       Лиэн Картман совсем не меняется с возрастом, ни прибавляя в весе, чего не скажешь о её сыне, ни меняясь лицом. Ухоженные волосы уложены в аккуратную прическу, а на губах и бровях свежий татуаж. Даже у меня закладываются сомнения о том, откуда она берет деньги.       — Прости, поросеночек, обед придется погреть самостоятельно, — мурлычет миссис Картман своему сыну, перегнавшему её в росте и в весе. — Мамочке придется уйти на несколько часов.       — Мээээам, не надо, — закатывает глаза Эрик, стараясь скрыть своей широкой спиной мать от нас. — Ты же видишь, что я не один.       — О, — несмотря на то, что пару минут ранее миссис Картман сама поздоровалась с нами всеми, она выглядит удивленной. Или ей так просто более удобно — выглядеть удивленной перед своим «поросеночком». — Так у тебя сегодня друзья? Тебе оставить немного наличных, чтобы вы заказали пиццу?       — Нам ничего не нужно, мэээээам, — Эрик кажется ласковым, и я не знаю, насколько он искренен, однако он подает матери пальто, когда она переобувается и готова выйти на улицу. — Ты же вернешься не поздно? Терпеть не могу засыпать, когда тебя всё ещё нет дома.       — Я постараюсь, золотце, — серьезно кивает миссис Картман. — О… Я… — она замирает на пороге. — Совсем забыла. Твоя кошечка, Эрик…       Картман заметно напрягается.       — Что с Пушинкой, мам? — теперь он выглядит так, будто и не помнит о нашем существовании.       Насколько я помню, кота Эрика звали Мистер Китти, но когда я последний раз видел его, это был действительно уже старый кот. Вполне возможно, что его не стало какое-то время назад, и теперь у Эрика новая питомица. У меня тоскливо засосало под ложечкой, когда я вспоминаю о том, что Спарки тоже больше нет со мной.       — Твоя кошечка выбежала во двор, и у меня так и не получилось её найти, — миссис Картман кажется расстроенной. — Мне таааак жаль, поросеночек. Ты так любишь эту кошечку. Но я уверена, что она скоро сама вернется.       — Мам! Сколько можно было тебе говорить?! — Эрик округляет глаза и заметно краснеет. — Пушинка ещё слишком глупая, чтобы выпускать её на улицу!       — Но она сама выскользнула, когда я приоткрыла заднюю дверь…       — Что ты делала на заднем дворе, мам? Ты же в жизни ничего во дворе сама не делала? Только не говори, что ты снова куришь!..       Мать и сын Картманы выходят за дверь, и мы больше не слышим, о чем они разговаривают, но ощущение чего-то странного и неправильного в этом доме, кажется, уже осталось в самом воздухе.       Кайл закатывает глаза и первым проходит в гостиную, он ведет себя так, будто знает в этом доме каждый уголок и бывает здесь чуть ли не чаще, чем у себя дома. Я чувствую укол слабо шевелящейся где-то в груди ревности. Мне неприятно думать о взаимоотношениях Кайла и Эрика.       Несмотря на то, что Картман помог мне с Крэйгом и его кузиной, а также заметно волновался обо мне до тех пор, пока я не смог вернуться домой, он кажется мне слишком непредсказуемым, слишком опасным человеком.       Я прохожу в гостиную последним и до последнего слышу обрывки спора миссис Картман с сыном. К этому времени Кайл и остальные успевают устроиться на диване и креслах, и мне ничего не остается, как сесть на диван рядом с Кайлом. Я ощущаю бедром успокаивающее тепло, исходящее от него, и немного прихожу в себя, прежде чем Эрик, запыхавшийся и раздраженный, вваливается обратно в дом.       Он что-то ворчит себе под нос, но быстро берет себя в руки, возвращая на своё лицо маску невозмутимости и всеконтроля.       — Кто-нибудь хочет «колы» или «пепси»? — буднично спрашивает он, оглядывая нас всех по очереди.       — Может лучше приступим к тому, зачем пришли? — выгибает темно-рыжую бровь Кайл, неодобрительно переглядываясь с Эриком.       — А у тебя есть планы на этот вечер? — сладким голосом вопросом на вопрос отвечает Картман.       — Ну вообще-то да, у всех нормальных людей могут быть планы на каждый из вечеров, особенно у тех, кого заботит их будущее, — хмыкает Кайл.       — Не все записываются на каждый факультатив в школе в надежде, что после того, как он умрет от перенапряжения, его портрет повесят на доске почета, — произнося это, Эрик чуть склоняется над Кайлом, инстинктивно подавляя его, но не тут-то было.       У Кайла уже есть, что ответить, и он бы ответил, если бы Кенни не вклинился в их разговор, чтобы немного смягчить остановку.       — Обычно у меня тоже бывают дела почти каждый день, — замечает он, как бы между делом. — И это никак не связано с тем, что я решил посвятить себя учебе. Я слишком красивый, чтобы портить себя наукой, — он нарочито строит глазки, ожидая соответствующей реакции, и Баттерс, сидящий напротив него на ручке кресла, прыскает смехом себе в ладошку. — Вообще-то, мне приходится забирать младшую сестру из школы, и это было проще, когда она оставалась на продленные занятия. Ближе к Рождеству их всё меньше, и уроки у нас теперь заканчиваются практически одновременно. Кевин заезжает за ней, когда может, но если у него смена, мне приходится отпрашиваться. Будь наш район поспокойнее или будь мама в более лучшем своем состоянии, у нас не было бы таких проблем, но… Но по крайней мере, мы все живы, здоровы и есть друг у друга, — даже сейчас он умудряется выдать одну из своих самых обаятельных улыбок, при виде которых складывается стойкое ощущение, что всё действительно будет хорошо.       — Ох, — вырывается у меня до того, как я успеваю подумать, и теперь мне приходится тоже что-то рассказать. — Ну… Я обычно совершенно свободен, — чувствую себя полнейшим придурком, привыкшим делать проблемы из ничего. — Если не считать того, что Венди старается выбить из меня хоть что-то приличное, касательно предстоящей театральной постановки. А обычно… Я стараюсь убить время до того, как мама освободится и заберет меня домой, и как правило просто сижу у Венди дома или прогуливаюсь до торгового центра. Это было бы круто, если бы мне действительно этого хотелось. Мы всё ещё живем на этой идиотской ферме, несмотря на то, что это была инициатива отца, а он сам давно не так уж и интересуется фермерством, и многие вещи для меня… недоступны. А если уехать домой раньше на автобусе, то мне придется… — тут мне приходится более тщательно подбирать слова. — Вы же помните мою сестру и её характер? Так вот, она не сильно-то изменилась. Иногда мне кажется, что бы я ни делал, это всё равно раздражает её. И обычно, если мы остаемся одни дома, я пытаюсь спрятаться в своей комнате. Как впрочем и она сама. Это… Ох, черт, я знаю, что на самом деле она хороший человек, а я сам не такой уж плохой брат для неё, просто… Просто таковы правила нашей семьи, — сам удивляюсь тому, что говорю, и насколько искренне говорю. — Мы все старательно делаем вид, что ненавидим друг друга. И это нормально для нас.       Я мнусь, обнимая сам себя за плечи, потому что в комнате неожиданно становится слишком тихо. Даже Эрик, всё ещё расстроенный из-за своей кошки, задумчиво жует нижнюю губу. Кажется, что каждый задумался о чем-то личном, и мне вдвойне неудобно, потому что чувствую себя в этом виноватым.       Я вздрагиваю от неожиданности, когда рука Кайла ложится мне на плечи. Но мне приятно, что он не стесняется этого жеста, хоть мы и не одни.       — Всё-таки принесу что-нибудь попить, — нарочито бесцветным голосом нарушает тяжелую завесу тишины Картман на правах хозяина дома.       Это кажется естественным, и мы все потихоньку оживляемся, а когда Эрик раздает всем по сладкой шипучке, мы уже вовсю болтаем дальше.       — А моя мама обычно ждет меня дома ровно через десять минут после завершения школьных занятий, и она очень злится, если я опаздываю, — неуверенно начинает Баттерс. — Серьезно, это уже смешно и странно, что они с отцом так опекают меня. Неприятно осознавать, что тебя могут наказать только за то, что всех задержали на последнем уроке, — он крутит в руках жестяную банку, задумчиво разглядывая что-то на ней. — И сегодня мне удалось сторговаться с ними на прогулку только потому, что я набрал высший балл в итоговом тесте по химии, — он поднимает свои необычно яркие зелено-голубые глаза и смотрит с какой-то надеждой. — Это же неправильно, да? Что-то не так? Не могу сказать, что я чувствую, но меня не покидает ощущение, что всё, что со мной происходит, неправильно. И я сам не знаю, как это, «правильно». Я просто живу так, как мне говорят родители, и сама мысль о том, что я могу кого-то расстроить, доводит меня до психоза.       Эрик молча закатывает глаза, пока Лео говорит всё это, но он не перебивает его, позволяя высказаться. Мне кажется, что сам он имеет вполне четкие мысли по поводу Стотчей, но что-то не дает ему сказать сейчас всё напрямую. Когда Лео замолкает, я узнаю нечто похожее на сожаление в глазах Эрика, но только на пару мгновений.       — Знаешь, Бат, а мне это очень знакомо, — я поворачиваюсь в сторону Кайла и замираю, когда понимаю, что он выглядит расстроенным. — Моя мама тоже всё время давит на меня. Она давит на всех нас, просто кто-то может позволить себе прятаться на работе, как мой отец, а кто-то просто не поддается на её манипуляции, как Айк. В принципе, я понимаю, что она действует из лучших побуждений, и она искренне нас всех любит, просто не умеет выражать свою любовь иным способом. Но… Блин, — он снова пытается нацепить на себя свою маску идеального Кайла. — У меня сложилось стойкое ощущение, что от меня ждут самых лучших результатов. И я понимаю тебя, Бат, когда ты говоришь, что боишься разочаровать кого-то. Родителей, учителей, самого себя. Даже получив высший балл, я мучаюсь тем, что не могу отделаться от мысли о своей никчемности. Всегда можно было бы выложиться чуть больше, сделать чуть лучше. И самое неприятное, что иногда это выражается в подавленном психозе. Мне всегда было легче сделать что-то самому, чтобы быть уверенным — всё сделано именно так, как нужно. И теперь я просто не умею просить о помощи. Совсем. Я всё время ощущаю на себе бремя ответственности. И не только за самого себя. А ещё мне страшно. Страшно, что однажды я не справлюсь. И тогда я даже не знаю, что произойдет со мной и со всем тем, что меня окружает, — он мотает головой, словно старается отделаться от непрошенных образов, и демонстративно отворачивается ото всех.       Кайл снова закрылся сам в себе.       — Это очень трогательно, — сухо кривит губы Картман, рассеянно уставившись куда-то в угол комнаты. — Все мы ущемленные жизнью и обиженные абсолютно всеми. Прямо клуб анонимных ущемленцев.       — Можно было бы и проигнорировать, — беззлобно делает Кенни замечание Картману.       Я пытаюсь нашарить ладонь Кайла рядом с собой, но стоит мне только прикоснуться к нему, как он одергивает руку от меня, как от кипятка.       — Да нет же, — пожимает полными плечами Эрик, и снова — нельзя в полной мере быть уверенным в том, что выражают его глаза, один цвета горчичного меда, а второй словно выцветший, блекло-голубой, совсем как у Дэнни. — Мне вот тоже есть что сказать, чтобы вы не считали меня последним говнюком. На меня всегда всем было насрать, — он поднимает руку ладонью вперед, чтобы пресечь попытки возразить ему. — То, что мама всегда задаривает меня всяким хламьем и позволяет абсолютно всё, только доказывает, насколько ей на самом деле плевать. Да, ей удобнее материально завалить меня подачками, удобнее сказать «да, Эрик, ты можешь делать всё, что захочешь». Она любит меня, но не умеет этого делать, потому что сама себя никогда не любила. Может я всю жизнь мечтал услышать от неё «Нет, Эрик, нельзя» или «Я волнуюсь за тебя, поэтому к восьми ты должен быть дома». Она думает, что может своим поведением компенсировать мне все те дни и ночи, что я вынужден был проводить дома в одиночестве. Ждать в своей постели, когда далеко после полуночи кто-то наконец включит свет в прихожей, и придет долгожданное успокоение. Зато благодаря всему этому я научился ничего не чувствовать, если так нужно. И в этом я своей матери благодарен, честно, — Эрик совсем не кажется веселым, как пытался парой минут ранее. — Вот только у меня никого кроме этой чертовой кошки нет! — он хмурится, старясь скрыть от нас истинную глубину своих переживаний.       Кайл всё ещё взвинчен и нетерпим к прикосновениям, но он испытывает сочувствие к Эрику, я это вижу. И снова меня пронзает ревность, я явственно замечаю крепкую связь между этими двоими, несмотря на то, как они обычно спорят обо всем на свете.       — Ладно, — ворчливо говорит Брофловски, складывая руки на груди, он смотрит на Эрика со смесью усталости и какой-то болезненной родной привязанности. — Отдавай своё задание, и идите искать гребаную кошку. Я сам сделаю вам доклад. Мне легче и быстрее сделать всё самому. Только потом хотя бы внимательно всё перечитайте несколько раз, Боже… Пароль на компе тот же? — он нетерпеливо встал и подхватил свой рюкзак за лямку.       Я же стараюсь сделать вид, что не заметил того факта, что Кайл даже в курсе, какой у Эрика пароль на компьютере.       Эрик едва заметно улыбается одним уголком губ, когда передает Кайлу листок с темой и необходимыми тезисами, разбираемыми правилами и требованиями к объему и содержанию презентации.       — Я тоже могу помочь с докладом, — ясный мелодичный голос Баттерса неожиданно переполнен какой-то жизнерадостностью. — Мы с Кайлом в продвинутой группе, и я сам недавно делал презентацию на открытый урок, чтобы вытянуть балл на А+. А остальные помогут Эрику с поисками бедной мисс Пушинки. Если к тому моменту, как мы закончим, вы не вернетесь, мы присоединимся к вам. Да, Кайл?       Кайл молчит, тяжело смотря на Эрика, в его взгляде читается какая-то нехорошая догадка.       — Надеюсь, мисс Пушинка найдется, — продолжает Лео, и его голос уже начинает мне нравится. — Она мне на самом деле нравилась, у неё такая пушистая шерсть…       — Я очень надеюсь, Картман, — перебивает его Брофловски, не разрывая зрительного контакта с Эриком, — что тебе хватит честности меня не подставлять. Мы же оба понимаем, о чем я? — его голос звучит раздражающе загадочно.       Эрик, кажется, с облегчением вздыхает, имея возможность вернуться к своей обычной роли.       — Всё в порядке, Кхаел, — сладко мурлычет он. — Того, что ты мне сегодня передал, пока хватит.       Кайл медленно кивает и прежде, чем отойти к лестнице, мимолетно касается моей руки. Я оборачиваюсь к нему, и на секунду мы встречаемся взглядами. Серая зелень серьезных глаз Кайла смягчается, когда он смотрит на меня, а уголки губ дергаются и ползут вверх.       — Картман ни за что не признается, — мягко произносит он так, будто делится тайной, — но думаю, он специально вызвался делать с тобой доклад, потому что знал — я пойду с тобой, и в итоге сделаю всю работу за вас двоих.       Мне немного обидно, что все в этом доме сейчас так легко сбрасывают меня со счетов, считая неспособным к учебе… Хотя кого я обманываю? Я всё-таки с большим удовольствием буду искать кошку, чем делать этот наверняка скучный доклад и мучиться с презентацией.       Нам с Кенни и Эриком приходится вооружиться фонариками, потому что на улице довольно темно, если не считать главных улиц. Но кошка Картмана скорее всего забилась в более спокойное место. И мы потратили добрых полтора часа, прежде чем замерзшие и усталые не вышли на соседнюю улицу и не уткнулись в старое корявое дерево, издающее подозрительные шипящие звуки.       — Мисс Пушинка? — неуверенно подзывает Картман, старательно вглядываясь в скрытую темнотой крону дерева.       — Китти-китти, — надрывается Кенни с другой стороны.       И именно в этот самый момент мой телефон начинает настойчиво вибрировать в кармане.       Первым делом я думаю, что это Кайл звонит, чтобы узнать, как у нас дела, но когда непослушными от холода руками достаю телефон, вижу, что это папа, который всегда отличался особым везением на неловкие моменты. Кроме того, он использует видеозвонок, и мне вдвойне неудобно принимать его вызов. Но всё же я сам написал ему сегодня утром, поэтому мне ничего не остается, кроме как отойти на несколько шагов от пацанов и ответить отцу.       — Эй, сынок! П-привет! — первое, что я вижу, это его огромный красноватый глаз, растянутый на весь экран, он медленно отдаляется, приобретая нормальные размеры и показывая, что у папы есть и другие части тела.       Мне кажется, что он пьян. Большая часть моих детских воспоминаний связана с тем, что отец оказывался нетрезв, и вокруг начинал твориться пиздец, но несколько последних лет он старался не нажираться до такого состояния, чтобы потерять контроль над реальностью. С алкоголем у него сложились новые отношения — он его «дегустировал», как он выражается, искренне обижаясь на любые обвинения в алкоголизме. А вот с травкой у него были более близкие и непринужденные отношения, поэтому я сделал вывод, что он в очередной раз обкурился, чтобы найти в себе смелости поговорить со мной.       — Привет, пап, — тихо отвечаю я, надеясь, что пацанам не слышно нашего разговора. — Как ты там поживаешь? У тебя всё хорошо? Когда ты собираешься возвращаться домой? — последний вопрос я задаю с особым нажимом, намекая, что на все остальные он может и не отвечать.       Папа чем-то шуршит за пределами покрытия камеры, затем изображение дрожит и замирает. Он поставил куда-то свой телефон, а сам неуклюже взгромоздился на барный стул. Теперь я могу разглядеть задний фон, и кажется, что папа в какой-то гримерке, потому что позади него носятся с ворохами одежды и реквизита какие-то люди, и можно разглядеть свет кольцевых ламп для макияжа. Я снова вижу парочку неприкрытых задниц, проходящих мимо, и стараюсь больше не смотреть никуда, кроме как на отца. На нем помятый смокинг с расстегнутой бабочкой.       — Ну… Дела уже лучше, — уклончиво отвечает он, хлопая себя по несуществующим карманам, он привык, что на его фланелевой рубашке всегда забитые всяким хламом карманы, но при этом он выглядит даже в помятом смокинге достаточно естественно. — Сейчас мне нужно решить, поеду я дальше или… — он прекращает свои поиски и устало горбится, запуская руки в слегка отросшие черные волосы. — Я так устал, Стэнли, так устал. Скажи… Скажи, а мама правда скучает по мне?       — Что за вопрос, пап? Разве вы с ней не разговариваете каждый день? — я решительно ничего не понимаю.       Папа молчит несколько секунд, потирая пальцами тщательно выбритый подбородок и приглаживая усы. Мне хватает этого времени, чтобы припомнить, что мама раньше часто рассказывала, как однажды папа их сбрил, а я, будучи трехлеткой, впервые увидел его без усов и в страхе расплакался, не узнав.       Мне нравится, когда вокруг меня стабильность. Перемены пугают меня.       — Она не разговаривает со мной уже две недели, — стыдливо признается он наконец, и я хмурюсь, в очередной раз понимая, что все вокруг меня только и делают, что врут и недоговаривают.       — Это после того, как ты сказал, что нарушишь своё обещание и не приедешь до Рождества? — догадываюсь я.       И снова в ответ мне раздается только тихое задумчивое шуршание. Мой взгляд непроизвольно ловит движение за спиной отца, и я вижу длинные стройные ноги в голубых чулках, эти завораживающие своей бесконечностью ноги венчает нелепый костюм тюбика зубной пасты. За ними следует очень тучный розовый пасхальный кролик с шипастым ошейником и плеткой в руке.       — Понимаешь, Стэнли…       — Нет, пап, не понимаю, — я всегда его любил; каким бы придурком он иногда ни казался, я правда всегда любил его, но, пожалуй, очень редко уважал, как авторитет. — Ты дал ей обещание, и она пошла на компромисс, потому что ты его дал. Она изначальна была против твоей очередной затеи, но она любит тебя, поэтому позволила уехать. И даже несмотря на то, что вы перед этим поссорились, она ждала тебя! Она была готова простить тебя в очередной раз, а тебе так сложно просто сдержать своё слово?!       Я тяжело дышу, даже не обращая внимания на то, что Эрик и Кенни внимательно смотрят на меня, прервав на пару минут спасательную операцию.       — Что тебя на этот раз сбило с твоего пути?! — папа не отвечает мне, поэтому я снова задаю ему вопрос.       На меня смотрит усталый, потерявший веру в себя человек в помятом смокинге и с обдолбанными глазами.       И я совсем не уверен, что всё ещё люблю этого человека.       — Ты думаешь, что она всё ещё любит меня? — неуверенно откликается он.       — А как же иначе?! — я сам не уверен в этом, но это именно то, что я должен сейчас сказать.       — И она ждет меня? Всё ещё ждет? — он продолжает ерошить волосы и тереть и так красные глаза.       — Мы все тебя ждем, пап, — твердо заявляю я.       — Я… — он проводит пальцами по синякам под глазами, интересно, сколько наркотиков он принял за последнее время. — Я всё время боялся, что разочарую её. Ну, знаешь, она всегда была лучше меня, лучшая ученица, лучшая студентка. До сих пор не понимаю, почему она выбрала меня. Тем более, что первое время нам всегда не хватало денег. Я не пускал её на работу, потому что появилась Шелли, а потом и ты, но в итоге мы научились как-то жить на то, что я зарабатывал ученой деятельностью, а затем и будучи геологом. Я всё время вспоминал то время, когда мне пришлось вернуться в Южный парк после того, как наша группа распалась, и что единственным человеком, что продолжал относиться ко мне хорошо, была твоя мама. Какая она была трогательная. И в то же время сильная. Её уверенности в будущем хватало на нас двоих ровно до того времени, пока я не решил, что больше не могу притворятся серьезным взрослым человеком. И тогда она тоже дала слабину. Я много думал об этом… И пришел к выводу, что это нормально. Нормально иногда быть слабым. Это значит только то, что мы все живые люди, способные как на ошибки, так и на героические поступки, — он вздыхает, пытаясь собрать свои утекающие в одурманенной дымке мысли. — Я был артистом, я был ученым, я был мужем и отцом. Меня когда-то все любили, и когда-то все ненавидели. Но кое-что всегда остается неизменным. Я боюсь не старости или смерти, я боюсь оказаться недостойным твоей матери. Стать слишком скучным для неё… И…       Он откидывается куда-то в сторону, и я очень надеюсь, что не для того, чтобы снюхать очередную дорожку.       — Я скучаю, — наконец признается папа скорее сам себе, чем мне. — По тем, старым временам. И… И по Шерон. Боже, я по ней скучаю. Но она уже не простит меня, я переступил черту.       Его настроение резко меняется, и он пугает меня, резко опуская кулаки на поверхность, где стоит его телефон. Изображение подпрыгивает, раздается неприятный грохот. Теперь я вижу только потолок, скрытый подсвечиваемым сиреневым туманом, и слышу приглушенные рыдания.        Папа кажется мне отвратительным.       Таким же, как и я.       Не знаю, сколько прошло времени, прежде чем он взял телефон в руки и попытался его снова удобно пристроить на столе, но когда я снова вижу лицо папы, он выглядит даже хуже, чем был до этого.       — Пап, — тихо зову я его.       — Да, Стэнли, — безжизненно отвечает он.       — Ты же сам знаешь, что так будет лучше. Возвращайся домой.       Он больше ничего не говорит, и мы оба понимаем, что пора прерывать звонок, но в последнюю секунду я говорю ещё кое-что:       — Пожалуйста, только больше не пей и не кури, пап. Я люблю тебя, ты мне нужен.       Я озадаченно разглядываю крону изрядно полысевшего на зиму дерева, старательно избегая смотреть пацанам в глаза и надеясь, что они почти ничего не услышали из нашего с отцом разговора.       А если и услышали, то найдут в себе достаточно такта, чтобы как можно быстрее всё забыть.       — Это точно твоя кошка? — с сомнением спрашиваю я, потому что не верю, что с такого расстояния и при таком освещении вообще можно хоть что-то разглядеть.       У меня замерзли руки, потому что я долго держал телефон без перчаток, и ноги, потому что долго стоял на месте, не двигаясь. В довершении всего плотные облака, нагнетающие весь день, решили-таки разродиться крупными снежными хлопьями, мокрыми и тяжелыми.       — Это мисс Пушинка, — зло и нервно отвечает Картман, сверкая недобрыми глазами. — Уж свою я кошку точно узнаю.       — Китти-китти, — продолжает безуспешные попытки приманить животное Кенни. — А эта кошка действительно слишком тупая, чтобы понимать, что мы пришли её спасти.       Откуда-то сверху доносится злое, такое же, как и тон Эрика, шипение.       — Мисс Пушинка не тупая, — нетерпеливо цедит Картман сквозь зубы. — Она просто напугана.       — Как я понимаю, единственный выход — это лезть за ней на дерево, — пожимаю я плечами.       — Отлично, и кто полезет? Я? — Картман ещё раз вглядывается в белое пятно на ветках.       — Я могу, — смиренно предлагаю я, хотя бы просто потому, что больше не могу стоять на холоде. — Мне кто-нибудь поможет добраться до первой ветки? Она высоковата, а ствол слишком прямой.       Раньше я легко лазал по деревьям, и теперь перспектива слазить за кошкой меня совсем не пугает.       Эрик отталкивает Кенни, показывая, что сам закинет меня хоть на крышу, только бы спасти мисс Пушинку. Он терпеливо ждет, когда я сниму куртку, чтобы было удобнее лезть и чтобы не порвать её случайно, и уже более неуверенно топчется вокруг меня, не зная, каким образом ко мне подступиться.       — Просто стой тут, — хмурюсь я. — Согни руку вот так.       Эрик слушается меня, и это так странно. Он не делает мне одолжение и не оказывает услугу, он послушно подставляет мне руку, чтобы я смог взобраться на его плечи и дотянуться до нижней ветки. Перчатки я предусмотрительно снял, но дерево всё равно довольно скользкое, поэтому мне приходится попыхтеть, прежде чем я смог подтянуться вверх.       — Осторожно! — беспокоится Кенни, протягивая ко мне руки. — Смотри, чтобы кошка в тебя не вцепилась.       — Мисс Пушинка не бешеная, — огрызается Эрик.       Слегка потрепанная на ветру белая пушистая кошка, сейчас сидящая на соседней ветке на расстоянии вытянутой руки от меня, полностью оправдывает свою кличку. Она похожа на примятый клок ваты. Два сверкающих лютой ненавистью желтых глаза смотрят мне в самую душу.       Вообще, я люблю кошек, но некоторые похожи на исчадия ада не столько внешним видом, сколько характером.       — Иди сюда, киса, — очень осторожно я протягиваю руку к недовольному белому комку и тут же одергиваю её, потому что мисс Пушинка издает воинственный клич и метит оттопыренной ощерившейся когтями лапой в мою сторону. — Блядь! — вскрикиваю я, чудом успевая одернуть руку.       — Осторожнее! — кричит снизу Эрик. — Не повреди ей лапку!       Мои глаза округляются от такой наглости, но я слишком устал, чтобы спорить. Я решаю, что поднимусь ещё на одну ветку выше. Теперь кошке некуда деваться, хоть она и продолжает шипеть и озираться по сторонам.       — Тихо, киса, я знаю, что ты напугана, — я продолжаю говорить мягко и спокойно, и кошка начинает часто моргать, всё дольше и дольше оставляя глаза закрытыми, наконец она подбирает под себя лапки и успокаивается. — Вот так, Пушинка, хорошая киса, я не причиню тебе вреда. Ты же хочешь домой, Пушинка? В свой уютный теплый дом… Вот так, красавица…       Теперь я тянусь к присмиревшей кошке, и она удивительным делом никак не реагирует на моё неуверенное прикосновение. Я понимаю, что животное в стрессе, и стараюсь действовать как можно более осторожно.       Когда замерший в безжизненной позе комок белой шерсти оказывается у меня в руках, я приступаю к неуверенному спуску. Спускаться всегда сложнее, чем подниматься, а уж с кошкой на руках это ещё сложнее. Мисс Пушинка доверчиво приживается ко мне, и я чувствую, как её бьет крупная дрожь, то ли от холода, то ли от стресса.       На последней ветке мне ничего не остается, кроме как прыгать, пусть высота и чуть больше, чем казалась бы мне безопасной. Неуклюже зацепившись одной рукой за ветку, я спрыгиваю, и мои пальцы практически сразу же соскальзывают с ветки. Я ухаюсь с прижатой к груди кошкой куда-то в ближайший сугроб, при приземлении полностью растеряв воздух из легких.       Строптивая кошка, испуганная ещё больше тем, что мы рухнули резко вниз, ловким и коварным рывком выворачивается у меня из рук, безжалостно полоснув меня по скуле, и припускает в сторону ствола злосчастного дерева. И она вновь бы взобралась на него, угодив в ловушку повторно, если бы не Кенни, вовремя перехвативший её, превратившуюся снова в истерящего дьяволенка.       — Мисс Пушинка! — Эрик перехватывает шипящий белый комок с желтыми глазами и прижимает к себе, кошка выпускает когти на всех четырех лапах и намертво вцепляется в его куртку.       — Всё нормально? — Кенни с беспокойством осматривает меня и помогает одеться, меня трясет не меньше, чем мисс Пушинку. — У тебя кровь на лице!       — Всё хорошо, просто кошка поцарапала, она испугалась, — я что-то лепечу, прижимая ладонь к скуле, и не хочу признаваться, что царапина довольно болезненна.       Когда мы возвращаемся в дом Картманов, Кайл и Баттерс как раз спускаются вниз.       — Мисс Пушинка! — пищит Лео, стараясь отодрать кошку от куртки Эрика, отчего тот начинает перебирать все ругательства, что приходят ему на ум.       — Ты не видишь, она в шоке! — шипит Эрик, совсем как его Пушинка.       В итоге он умудряется вылезти из куртки, не расстегивая её, и оставляет кошку, вцепившейся в неё.       — Дай посмотрю! — Кайл не церемонится со мной, в отличие от Кенни, он силой отнимает мою руку от лица, чтобы осмотреть царапину.       Темно-рыжие брови хмурятся, и между ними пролегает очаровательная морщинка. Мне хочется улыбаться, как последнему придурку от того, что Кайл так близко и так взволнован моим состоянием.       — Это просто царапина, — пытаюсь отмахнуться я, надеясь, что никто не видит, как краснеют мои щеки. Мне безумно приятно, как Кайл осторожно сжимает моё запястье. Даже лишняя минута, проведенная с ним, меня радует.       — Мало ли какая заразная грязь была у этой кошки под когтями, — продолжает хмуриться Кайл.       — Мисс Пушинка чистая! — кривит в презрении пухлые губы Эрик.       — Мисс Пушинка срет в лоток и лижет свою жопу, — закатывает глаза Брофловски, резко дернув меня за запястье в сторону. — Я обработаю царапину. На всякий случай, — выделяет он последние слова.       Эрик идет за нами, и Кайл начинает злиться. Я буквально кожей чувствую, как Кайл злится при виде Эрика. Это похоже на электричество. И это странно, потому что они будто созданы для того, чтобы бесить друг друга, а более-менее стрессовая ситуация просто провоцирует некую химию между ними.       В итоге меня сажают на крышку унитаза в гостевой ванной комнате, и две пары ненавидящих друг друга глаз внимательно рассматривают меня, умудряясь при этом переглядываться между собой.       — Просто промой и обработай перекисью, — выпрямляется Картман, потеряв ко мне интерес.       — Я и сам могу, — пытаюсь я вставить слово, но Кайл уже разозлился и наседает на Эрика.       — Хватит ставить свои интересы выше других, ему так же больно, как было бы тебе, если бы твоя тупая кошка оцарапала тебя, а не Стэна, — Кайл заметно старается успокоиться, но ему удается это с трудом.       — Мне не больно, — вновь пытаюсь я вставить хоть слово.       — Он говорит, что ему не больно, — хмыкает Картман.       — Я всё ещё здесь, — снова пытаюсь я.       — Я знаю! — Кайл не выдерживает и обрушивает всё скопившееся раздражение на Эрика.       Когда Картман оказывается изгнан из ванной комнаты собственного дома, Брофловски устало трет виски, и когда он снова оборачивается ко мне, это будто совсем другой человек.       — Прости, просто терпеть не могу, когда он так ведет себя, — его голос становится мягче, и в нем появляется какая-то хрипотца, от которой я начинаю покрываться мурашками.       Кайл привычной рукой открывает аптечку над раковиной, и снова меня посещает мысль, что он бывает в этом доме слишком часто.       — Будет немного жечь, — предупреждает он, намереваясь промыть царапину антисептическим раствором.       Я знаю, что будет жечь, и обычно такое говорят детям, но мне так приятно, что Кайл ухаживает за мной, и как он при этом сосредоточенно и трепетно выглядит…       — Ай! — негодую я, потому что это «жечь» оказывается слишком сильным.       Кайл терпеливо замирает, давая мне отойти и снова касается ватным тампоном царапины. На этот раз я держу себя в руках.       — Вообще, он не плохой, — замечаю я.       — Кто? — не понимает Кайл, ещё несколько раз касаясь краев царапины.       — Эрик, — уточняю я, замечая, как уголки губ Кайла ползут вверх. — Вы ведь дружили всё это время, значит он устраивал тебя как друг? — я осторожно подбираюсь к тому моменту, что меня беспокоит.       — У меня не было выбора, — резко поджимает губы Брофловски.       — У тебя были и другие варианты… — замечаю я.       — Не было других вариантов, — отметает Кайл мои поползновения. — Не было и всё. Мне никто не был нужен.       Он выбрасывает окровавленную вату в контейнер под раковиной и упирается в неё руками, согнувшись.       — Мне так жаль… — выдыхает он.       — Что меня поцарапала кошка? — хмурюсь я.       Кайл оборачивается ко мне и какое-то время внимательно изучает. Постепенно его лицо из серьезного становится насмешливо-веселым. В конце концов он улыбается и тихо смеется.       — Ты всегда мог рассмешить меня одной фразой, — с каким-то сожалением произносит он, продолжая улыбаться. — В тебя сложно не влюбиться. И мне жаль, что ты продолжаешь чувствовать себя одиноким.       Когда мы выходим из ванной комнаты, Кенни уже убежал домой. Об этом нам сообщает Эрик, устроившийся с Баттерсом на кухне за столом. Он сварил нам кофе и даже выложил на стол пончики, приготовленные его матерью. Должно быть, оторвал от самого сердца.       Картман выглядит вполне довольным, и то, что они с Кайлом пятью минутами ранее кричали друг на друга, никак на нем не сказывается. Он что-то напевает себе под нос, когда вываливает в миску мисс Пушинки паштет из жестяной баночки.       Кошка, учуяв ужин, охотно оставляет куртку хозяина в покое и спешит устроить свой пушистый зад перед миской еды.       — Хорошая киса, — мурлыкает Картман. — Вы закончили с докладом?       — Да, Эрик, — с готовностью отвечает Лео, перебирая тетради в своем рюкзаке. — И мне уже пора домой. Скоро родители вернутся, не хочу, чтобы они снова ругались. Кайл, можно тебя попросить?       — Конечно, Бат, — кивает Кайл.       Они выходят в гостиную, и мы остаемся с Эриком наедине. Меня так и подмывает спросить его о том, что Кайл так старательно скрывает от меня, и почему так боится, что это что-то может рассказать мне Эрик. Но я молчу. Вместо этого я разглядываю самого Эрика, подмечая такие же глубокие синяки под глазами, как и у меня, и такой же усталый взгляд, когда он думает, что за ним никто не наблюдает.       Стоило только Кайлу выйти из комнаты, как огонек в глазах Эрика тут же потух. И вместо ревности на этот раз меня переполняет нечто, похожее на сочувствие.       — Не обольщайся, — Картман заставляет меня вздрогнуть от осознания, что он всё это время замечал, как я на него пялюсь. — Я просто стараюсь не вступить в то дерьмо, в которое ты с такой радостью сейчас лезешь. Мне этого вообще не нужно. Особенно сейчас, — добавляет он ещё тише.       Картман вздыхает и преображается на глазах. Дьявольский кошачий огонек вспыхивает в нем с новой силой, а губы растягиваются в ласковую улыбку:       — Спасибо за мисс Пушинку, Стэн, я этого не забуду.