Второй шанс

You tell me it's alright That everything's okay But I can see there's something more That you don't wanna say It's written in your eyes Well, I can see you're scared For some reason, I can't find the words To take away your fear (Ты говоришь мне, что все хорошо Что все в порядке Но я вижу, что есть что-то еще Что ты не хочешь говорить Это написано в твоих глазах Что ж, я вижу, ты напуган По какой-то причине я не могу подобрать слов Чтобы избавиться от твоего страха) «Forever & Always» — Written By Wolves, Becks

      — Мне жаль…       Боже, в который раз Кайл повторяет эти слова? Это начинает раздражать. Неужели ему так жаль, что он что-то испытывает ко мне? Или ему действительно есть за что просить у меня прощения, и это никак не связано с тем, что происходит сейчас между нами?       Моя голова скоро не выдержит всех этих мыслей, их слишком много.       Но стоит только Кайлу приблизиться ко мне настолько, что я начинаю ощущать его дыхание на своей разгоряченной коже, в голове не остается ни одной мысли.       Единственное, что я ощущаю в такие моменты — оглушающий стук собственного сердца и приятный спазм где-то внизу, думать о котором я пока себе не позволяю.       Только через какое-то время ловлю себя на мысли, как же так вышло, что именно в эту минуту я лежу в кровати Кайла, и вместо того, чтобы готовиться к завтрашнему учебному дню, мы тонем друг в друге, не в силах оторваться.       Кайл тяжело дышит, нависая надо мной, и это тоже невероятно. Это прекрасно и удивительно, видеть его таким, совершенно не похожим на себя обычного, чувствовать его не терпящий возражений напор, его… огненность. Мне кажется, что всё это время я был знаком совершенно не с тем Кайлом, с которым должен был бы. Холодный, правильный, иногда даже ворчливый, помешанный на том, чтобы всё было идеально и сделано до конца — и тот, что сейчас очертил весь мой мир в рамки собственных напряженных рук; серо-зеленые глаза с янтарными искорками смотрят рассеянно, но жадно, он поддается сущему безумию и тянет меня за собой. И мне так хочется последовать за ним.       Нужно наконец признаться самим себе: нас друг к другу тянет, тянет так, как никогда ещё ни к кому не тянуло. И пусть всё это кажется чистым безрассудством, мне хочется поддаться ему, сдаться со всеми потрохами.       Несмотря на то, что после того инцидента с кошкой Картмана прошло не более недели, поведение Кайла полностью изменилось, он больше не сторонится меня и выглядит куда более спокойным. При этом наедине мы всё больше и больше позволяем себе и друг другу, сдаваясь каким-то глубинным, не поддающимся влиянию чувствам, всё более и более смело изучаем свои тела и постыдные реакции. Неизменным осталось только одно — мы так ни разу и не заговорили о том, что между нами происходит, и в каких теперь мы состоим отношениях.       — Кай, — шепчу я и, пользуясь тем, что он не может оказать мне сопротивления, тянусь туда, куда он меня ещё не допускал.       Мои руки непослушно борются с пряжкой ремня, и глаза Кайла удивленно округляются. Готов поклясться, я вижу некий страх, вспыхнувший в них.       — Нет! — глухо выдыхает он, совсем не своим, обычно высоким голосом. — С ума сошел?!       Брофловски перекатывается с меня так, словно обнаружил под собой змею. Он борется со своими мыслями и переживаниями, отходит на несколько шагов в сторону компьютерного стола, прячет руки в карманах и старается не смотреть на меня.       Я чувствую вину.       Мне кажется, что я отвратителен. Чисто инстинктивно одергиваю на себе футболку, задравшуюся во время нашей возни на кровати, потому что осознаю себя слишком… голым, и стараюсь не думать о том, как мне сейчас тесно там, внизу.       — Прости, — теперь моя очередь извиняться.       Заколдованный круг. Мы топчемся на месте, не переставая извиняться друг перед другом.       — Хэй, чел, — Кайл пытается казаться веселым, но его улыбка сейчас больше напоминает оскал безумца. — Всё хорошо, правда? — он осторожно садится рядом со мной на кровать, и я поднимаюсь, чтобы тоже усесться. — Просто… Просто давай не будем торопиться. И… И только не здесь, хорошо?       Я хлопаю глазами, отчасти потому, что знаю, как это обычно действует на Кайла. Но по большей части я всё же делаю это, потому что действительно ничего не понимаю.       Кайл осторожно касается моего лица кончиками своих тонких пальцев. Прохладно. Мои щеки пылают, а его пальцы такие холодные. Он убирает непослушную прядку волос с моего лица, и теперь его улыбка становится более мягкой, более искренней.       Я рассматриваю его лицо, кажется, в тысячный раз, но всё ещё делаю это слишком жадно, мне хочется запомнить каждую черточку, каждую полупрозрачную веснушку на его переносице. В отличие от большинства рыжих людей, веснушек у Кайла почти нет, и это ещё одна черта, что делает его таким особенным. Мне трудно дышать, когда я понимаю, что этот удивительный, этот особенный человек, сидящий сейчас рядом со мной, может быть моим. Только моим.       Но в тот же момент во рту появляется горечь — он меня стесняется, это же очевидно.       — Если хочешь, я могу уйти, — тихо предлагаю я. — Я всё понимаю, Кайл, правда.       Кайл не отвечает, но стоит мне только попытаться встать, как его рука требовательно ложится поверх моей.       Какое-то время мы сидим молча, наблюдая за тем, как сгущаются сумерки за окном.       Сегодня один из тех дней, что миссис Брофловски проводит вне дома, и это значит, что Кайл может пригласить меня к себе. Но то ли сам этот дом его смущает, то ли всё же я недостаточно хорош для него, потому что он больше не переступает ту искусственную черту, что выстроил в своем сознании, и только раз пренебрег ею — в школьном туалете, когда достаточно разозлился на меня.       Если честно, меня даже подмывает снова его разозлить, чтобы удостовериться, не показалось ли мне в прошлый раз.       — Твоя мама приедет только через два часа, — наконец нарушает Кайл тишину, я слушаю его с апатией. — Куда ты собрался?       — Какая разница, — отвечаю я более резко, чем хотелось бы.       Темно-рыжие брови устремляются друг к другу на переносице Кайла.       — Ты снова начинаешь? — его пальцы напрягаются поверх моей руки, и мне больше не комфортно.       — Я начинаю? А уж не ты ли? — я отвечаю тихо, но ядовито. Прежний Кайл сдался бы, уступил мне, но не тот, что сидит сейчас рядом со мной.       — Хватит! — всё-таки он берет меня за руку, и это довольно властный жест, он хочет подчинить меня, хочет, чтобы всё сейчас было так, как желает он. — Мы так ни к чему не придем!       — А нам есть куда идти? — ухмыляюсь я, более чем уверенный — он не найдет, что мне ответить.       Но Кайл удивляет меня.       — Да, есть, — он смотрит на меня, прямо в глаза. — Понимаешь, я не могу сейчас просто броситься с головой во всё… это. Но мне правда очень хочется. Ты никогда не думал, как ты расскажешь своей семье, своим друзьям о том… О том…       — О том, что мы вместе? — уголок губ предательски ползет вверх, и я боюсь, что выгляжу слишком довольным.       И снова Кайл удивляет меня, расплываясь в такой же довольной улыбке.       Должно быть, со стороны мы выглядим как два довольных идиота.       — Мне нравится думать так, — задумчиво говорит он. — О том, что мы вместе, — он смакует каждое слово, мысленно взвешивает его, и ему кажется, что это не так уж и плохо звучит. — Так ты никогда не думал об этом?       Странно, но Кайл правда застает меня врасплох. Наверное, я настолько привык вариться сам собой в своей голове и совершенно ни с кем не делиться тем, что со мной происходит, что даже не задумывался, как расскажу родным, что встречаюсь с кем-то. Тем более с парнем. Я рос вполне обычным подростком, и все пророчили, что мы снова сойдемся с Венди рано или поздно, что это просто вопрос времени. Но с другой стороны, никто не ожидал от меня и того, что я однажды попытаюсь покончить с собой, и теперь, я знаю это, оба родителя и сестра живут в тревожном ожидании чего-то ещё. Не думаю, что Кайл так уж их сильно расстроит.       — Нет, — честно отвечаю я. — Но я совершенно не вижу в этом проблемы. У меня нет друзей, кроме вас и Венди, а это значит, что я не боюсь кого-то потерять.       — А Венди… — Кайл пытается подобрать слова, но я и так всё знаю.       — Она рассказала мне, почему вы тогда поссорились, — киваю я.       Рука Кайла немного расслабляется, и теперь я могу перевернуть свою ладонь и переплестись с ним пальцами. Какое-то время мы молча смотрим на наши руки, и мне становится так хорошо, так спокойно.       — Не думаю, что все воспримут это так положительно, как когда-то в случае Крэйга и Твика, — зачем-то вспоминает Брофловски, и я снова пытаюсь разглядеть что-то в его сумрачных серо-зеленых глазах. — Им повезло, что всё совпало так.       — Тебе есть дело до того, что могут подумать посторонние? — с какой-то надеждой спрашиваю я.       Как же мне хочется сейчас обнять Кайла, как же хочется объяснить, что вместе мы со всем справимся, потому что он точно делает меня сильнее, но, к сожалению, у меня совсем нет нужных слов.       — А разве тебе нет? То есть, — Кайл старается исправиться и тоже сталкивается с трудностью в подборе слов. — То есть разве ты не боишься, что тебя могут осудить. Нас обоих.       Я вспоминаю, что сам Крэйг совсем недавно признался мне, как он на самом деле переживает, что оказался каким-то «не таким» и как это может расстраивать его семью, пусть они и не показывают этого. Даже несмотря на всю ту поддержку, что оказывалась ему и Твику в своё время.       И я пытаюсь понять Кайла, поставить себя на его место, но вместо сочувствия к нему понимаю, что мне-то, в отличие от него, терять совсем нечего, и от этого становится только обиднее.       Внезапно меня осеняет:       — Ты боишься, потому что наши с тобой отношения точно не могут быть идеальными? И они совсем не вписываются в то будущее, что ты уже себе обрисовал?       Кайл снова напрягает руку, тянет меня на себя.       — Стэн! — я слышу знакомые высокие нотки в таком родном голосе. — Я хочу рассказать тебе кое-что. Только обещай, что не будешь считать меня больным.       Я делаю жест из нашего общего детства, говорящий о том, что я клятвенно обещаю. Я делаю это не задумываясь и очень надеюсь, что Кайл не подумает, что я отношусь к нему несерьезно.       — Я начал в тебя влюбляться с десяти лет, — вопреки моим опасениям, он практически сразу же выдыхает это неожиданное признание и больше не смотрит на меня.       Впрочем, я тоже не нахожу в себе силы, чтобы посмотреть ему в глаза.       Что, прости? Ты был влюблен в меня, поэтому помог мне разорвать с собой все связи?       — Знаю, о чем ты сейчас думаешь, — наверное, Кайл догадывается о моих мыслях по тому, как дрогнула моя рука, но он всё ещё крепко её держит. — Но тогда я совершенно не представлял, что мне делать с теми чувствами, о которых я раньше даже не догадывался. Меня это пугало! И это было неправильно! Ты был моим лучшим другом. Мы с тобой всегда были вместе, даже ветрянкой вместе болели. Ты рассказывал мне обо всех переживаниях, когда начал встречаться с Венди. А меня… Наверное, именно тогда я впервые понял, что такое ревность. Мне не хотелось тобой ни с кем делиться! Это было безумием. И тогда… И тогда…       — И тогда ты решил, что это прекрасная возможность, порвать со мной все связи, когда у меня началась депрессия? — теперь, когда я произнес эти слова, даже Кайлу кажется, что они звучат чудовищно.       — Я не знал.       Мне хочется лечь, потому что моя спина больше не может держать на себе такую переполненную голову, но мне совсем не хочется ложиться на кровать Кайла. Больше не хочется.       Хотя кого я обманываю? Что я сам искал в отношениях с Кайлом? Воспоминаний о тех временах, когда всё было НОРМАЛЬНО? Или что-то ещё? Может я такой же эгоистичный и слепой до чужих переживаний, как сейчас думаю на Кайла?       — Стэн? — серо-зеленые глаза смотрят на меня с надеждой, Брофловски ждет ответа на вопрос, который я даже не услышал.       — А что сейчас изменилось? — затравленно спрашиваю я вместо этого.       — В смысле? — Кайл делает вид, что не понимает. Или он правда не понимает?       — Что сейчас изменилось? Что такого произошло, что ты вдруг решил, что сможешь смириться со своими чувствами ко мне?       Кайл смотрит на меня с каким-то сложным выражением, уродующим сейчас его красивое лицо.       Я пытаюсь вырвать свою руку, но он держит её слишком крепко. На самом деле мне хочется сейчас не просто сбежать из этого дома, мне хочется сбежать от самого себя, я узнаю себя того, что когда-то натворил непростительных глупостей. Мне кажется, что если у меня не будет Кайла, мне больше не захочется жить. Я ненавижу себя за эти мысли. Ненавижу. Но я слабый. Слабый, потому что Кайл может быть больше не со мной. И без него мне совсем не хочется бороться.       — Стэн, — Кайл кажется повторяет моё имя не в первый раз. — Стэн, пожалуйста, посмотри на меня. Вот так, — я подчиняюсь ему, просто потому что хочу, чтобы это всё быстрее закончилось. — Я много думал. И я понимаю, что последние четыре года были для тебя тяжелыми.       — Не представляешь насколько, — безэмоционально перебиваю я его.       — Но для меня они тоже были тяжелыми!       — Ты не выглядел несчастным! — неожиданно для самого себя нападаю я, на этот раз мне удается вырвать свою руку, и это придает мне сил спорить с Кайлом.       Я вскакиваю и принимаюсь беспорядочно ходить по комнате Кайла, по стерильно чистой комнате, где каждая вещь лежит на своем месте, где совсем нет никакого мусора и вещей, которые по-хорошему нужно было бы давно выбросить, но мешает какое-то чувство тоски. Я не могу сохранять положительные эмоции! Не могу! И меня раздражает эта комната!       — Мне не хотелось показывать, что я несчастен, — горько и тихо говорит Кайл, и мне приходится остановиться, чтобы расслышать, что он говорит.       — Чтобы кто-то ненужный не понял, что ты тоже можешь быть несчастным? — предполагаю я, чтобы заполнить воцарившуюся тишину.       — Чтобы не добавлять своё несчастье в и так несчастный мир вокруг, — поправляет меня Кайл. — Незачем нести в мир негатив. Если бы люди это понимали, то мы встречали бы только положительное в окружающих.       — Ты не прав, — хмыкаю я, обремененный грузом собственного опыта. — Если бы люди не говорили о том, что на самом деле чувствуют, они бы сходили с ума от того, что бремя собственного несчастья оказывалось для них слишком тяжелым! — я думаю о том самом моменте, когда единственным человеком, с которым я мог поделиться тяжелыми мыслями, был GoneForever.       — Я знаю, Стэн, я знаю, — Брофловски подходит ко мне со спины и старается обнять, он боится меня и прикасается слишком несмело, меня же это неожиданно веселит. — Успокойся, ладно? Меня всегда пугала твоя эмоциональность.       — Всё в порядке, — я чувствую, как острый подбородок Кайла утыкается мне в плечо, а холодные руки ложатся на живот, и действительно успокаиваюсь. Мне бы хотелось лежать в его объятьях всю ночь, а не только те пару часов в неделю, что у нас есть.       — Ты спрашиваешь, что сейчас изменилось? — Кайл шепчет мне под самое ухо, поднимая волны мурашек по коже. — Сейчас я могу с уверенностью сказать, что хочу отношений с тобой. И пусть мне тяжело думать о том, как отреагируют окружающие, я готов к их реакции. К любой.       Мне кажется, что он лукавит, но мне хочется поверить ему, поэтому я стараюсь ему поверить.       Но ещё я чувствую нечто совершенно новое для меня: мне хочется бороться. Мне хочется бороться за Кайла, ради Кайла, может быть даже с самим Кайлом или самим собой. Мне хочется бороться за наши с ним отношения, пусть они только-только обозначили своё существование.       Я собираю свои вещи, потому что скоро должна вернуться миссис Брофловски. А я обычно не остаюсь у Кайла к тому времени, как она должна вернуться. Мне и самому так легче, пусть это и должно было бы как-то меня обижать.       Кайл наблюдает за мной, сидя на кровати, ему так же тяжело дался состоявшийся между нами разговор, как и мне. Я готов простить его. В очередной раз. Трудно не простить идеального правильного Кайла.       Сложнее, наверное, простить себя.       — Пойдешь на репетицию на этой неделе? — спрашивает Кайл как-то буднично, словно интересуется моим мнением о погоде.       — Пойду, — пожимаю я плечами.       Никак не могу найти свою тетрадь по экономике, приходится ещё раз перетрясти содержимое рюкзака.       — И к Венди домой тоже пойдешь? — Кайл протягивает мне тетрадь, завалявшуюся рядом с кроватью, она чуть помята и мне даже как-то стыдно.       — Ну да, мне всё равно нужно где-то убить время, а на общих репетициях на меня у неё времени не хватает, — привычными фразами отвечаю я.       — А может… — Кайл вздыхает. — Может ты захочешь заходить ко мне после школы постоянно? Конечно, в те дни, когда ты свободен!       Вот этого я точно не ожидал. Я даже подзавис над раскрытым рюкзаком, позабыв и то, зачем полез в него, и то, что хотел сказать Кайлу на прощание сегодня.       — А твоя мама? — как-то отупело по инерции спрашиваю я, настолько привыкший, что являюсь чьей-то позорной тайной.       — Ну, я надеялся, что вы сегодня увидитесь, и она будет в курсе, что ты снова… мой лучший друг.       Признаюсь, «лучший друг» в этом контексте меня даже обрадовало. Не уверен, что готов к представлению «бойфренд» сейчас.       — Ты уверен? — почему-то мне вспоминаются слова Картмана, что он не хочет лезть туда, куда я так стремлюсь. Может и я сам к этому ещё не готов, несмотря на всё то, что полчаса назад тут устроил как капризный ребенок.       Кайл кивает и проходит мимо меня к двери, приглашая пройти за собой.       — Она и Айк скоро вернутся, думаю, через четверть часа, можем пока посмотреть телевизор, если ты не против, — говорит он.       Сверяю время на телефоне и понимаю, что нужно написать маме, чтобы она забрала меня не из торгового центра, как обычно, а от дома Брофловски. Не знаю, как она сама отреагирует на это. Надеюсь, что не начнет громко радоваться, что у меня налаживаются отношения со старыми друзьями.       Я всё ещё ни в чем не уверен.       Непроизвольно вздыхаю, когда выхожу из комнаты вслед за Кайлом. Мы спускаемся на первый этаж, и я жду, когда Кайл приготовит чай, и мы усядемся на диване в гостиной. Кайл протягивает руку, приглашая сесть поближе, и пусть какими-то сорока минутами ранее мы вовсю целовались на узкой подростковой кровати в спальне наверху, меня бросает в жар от осознания того, что мы будем вот так близко друг к другу в новом месте. Если быть честным, и эта комната, а может быть даже и этот самый диван совсем не новые в нашей жизни. И вот так, прижавшись друг к другу, мы и раньше смотрели телевизор не раз, но всё же теперь мы совсем в другом статусе. Как мне хочется верить.       Ложусь головой на плечо Брофловски и робко обнимаю его поперек живота. Он тоже ведет себя немного скованно, рассеянно переключает каналы и молчит. Но я слышу, как размеренно бьется его сердце, и чувствую, как поднимается и опускается его грудь. Чувствую запах лимонного мыла и цветочного средства для стирки, терпкий травяной аромат парфюма и чуть едва уловимый запах кожи и волос. Пальцы Кайла проходятся по моим волосам, и это полностью меня расслабляет. Чувствую, как они пробегают чуть дальше, касаясь кончика моего левого уха, трогают сережки, а затем опускаются ещё ниже — к почти зажившей царапине на скуле.       — Это просто царапина, Кайл, — сквозь полудрему бормочу я.       — Я знаю, — шепчет Кайл в ответ.       Приподнимаю потяжелевшие веки и встречаюсь с ним взглядом. Немного острые лисьи черты лица Кайла смягчаются, а лицо заметно расслабляется, когда он вот так смотрит на меня. Даже линия всегда поджатых губ больше не такая жесткая. Я чувствую, что вопреки прошедшему ранее напряженному разговору, Кайл действительно принимает меня таким, какой я есть. Я ошибался, он не способен стесняться меня, его проблема намного более сложна и глубока. Мне хочется ухватиться за эту мысль, однако произошедшее наверху настолько меня вымотало, что я даже не замечаю, как в какой-то момент просто засыпаю. Последнее, что я помню, это как чмокнул Кайла куда-то в плечо.       Просыпаюсь я всё так же на плече Кайла, разбуженный неясным шумом откуда-то из прихожей. Неожиданно тихий, каким он всегда мне представал, дом заполняется шумом и разговорами. Детский голос оповещает Кайла, что «они вернулись, и он может забыть о покое». Взрослый строгий голос призывает первый к порядку и требует, чтобы он надел носки, прежде чем вышел в коридор.       Кайл не просит меня об этом, но я отсаживаюсь от него на более… приличное расстояние. И как раз вовремя, потому что через пару секунд в комнату влетает небольшое канадское торнадо, решившее во что бы то ни стало разрушить в этом колорадском доме абсолютно всё.       Я давно не видел Айка так близко, и он конечно сильно изменился с дошкольного возраста, уже сейчас видно, что он вырастет очень высоким. У него черные волосы и глубокие темные глаза, прямые выразительные брови только добавляют какой-то серьезности всё ещё детскому лицу. Айк напускает на себя скучающий вид, но видно, насколько хитрый у него взгляд.       — Кайл влюбился! — без задней мысли шутит младший Брофловски, и скорее всего сам не понимает, насколько точно попадает в цель.       Айк смеется, когда берет из круглой вазы на столе в гостиной зеленое яблоко, то, что Кайл сейчас злится, заливаясь краской, не кажется ему подозрительным. Он просто считает, что удачно пошутил. Затем он возвращается на полпути обратно к матери и нетерпеливо ждет, когда она последует за ним.       — У Кайла гости! — возвещает он, будто миссис Брофловски и так этого не поняла.       Все движения Айка похожи на рывки.       — Да ладно тебе, Кайл, не дуйся, — в знак примирения он подает старшему брату надкусанное яблоко и хватает его за коленку. — Никто бы не подумал, что ты на самом деле влюбился, потому что ты не способен на такие чувства! — Айк снова смеется, искренне недоумевая, почему обычно терпеливый к нему Кайл не поддерживает его. — Что-то случилось?       Уже с порога миссис Брофловски начинает причитать, что Айк отстает по математике, и она уже не знает, какие меры воздействия направить в его сторону, потому что «этот ребенок просто непрошибаем». При этом, я чувствую, как напрягаются кажется все мышцы в теле Кайла.       — Математика — это скучно! — заявляет Айк, устраиваясь рядом с братом на диване. Инстинктивно он ищет у Кайла защиты, и это не может не умилять.       — Скучных предметов не бывает! — возражает миссис Брофловски. — Бывают предметы полезные и очень полезные! — с этими словами она проходит к нам, перебирая вещи в дамской сумочке.       — Здравствуйте, — очень неуверенно произношу я.       Мне кажется, что я просто не имею права здесь находиться. Точнее, я не имею права попадаться этой женщине на глаза. Мне хочется вжаться в диван и спрятаться в его складках.       Миссис Брофловски невысокая и довольно полная женщина, у неё ярко-рыжие, более светлые, чем у её старшего сына волосы, но такие же вьющиеся и непокорные, она собирает их в высокий пышный пучок, что немного прибавляет ей роста. Глаза у неё тоже очень похожи на глаза Кайла и даже не цветом — у миссис Брофловски они более светлые, более теплые — а серьезным, почти заочно осуждающим взглядом.       — Добрый вечер! — она тянет слова и старается выглядеть радушной, и у неё неплохо получается. — Бубочка, почему ты не предупредил, что у нас будут гости?       — Мам, — Кайл поджимает губы и хмурится, стараясь скрыть за насупленностью своё очаровательное смущение. — Я же просил, не называть меня так при посторонних, это звучит странно!       Миссис Брофловски поправляет на себе темно-синюю кофточку с круглым неглубоким вырезом, плотно обтягивающую её внушительную грудь, что само по себе излишне, ведь её наряд выглядит просто безупречно, несмотря на её габариты.       — Ты же Стэнли, да? Сын Шерон Марш? — она задумчиво постукивает красным ноготком по лакированной сумочке, внимательно ко мне присматриваясь. — Я тебя помню, раньше вы очень хорошо дружили с Кайлом. Что-то случилось?       Она, конечно, лукавит. Не думаю, что она не в курсе, что мы когда-то очень сильно поругались с её сыном. Даже несмотря на то, что Кайл её в чем-то опасается, он всегда делился с матерью даже самым сокровенным. Скорее всего миссис Брофловски сейчас меня просто прощупывает.       — Всё в порядке, мам, — голос Кайла звучит нарочито мягко и успокаивающе. — Всё правда в порядке, — он с какой-то надеждой смотрит на неё, будто пытается через взгляд что-то донести, что-то объяснить.       Миссис Брофловски всё ещё стоит там же, где и стояла, и продолжает смотреть на меня. Теперь мне не просто некомфортно, у меня складывается четкое ощущение, что мне пора уходить.       Вздрагиваю, когда чувствую, что ладонь Кайла как бы невзначай ложится поверх моей руки, успокаивающее тепло постепенно передается мне и придает неожиданных сил и уверенности в себе. Я благодарен Кайлу за этот жест поддержки, но он не остался незамеченным и его матерью, теперь она смотрит на меня с какой-то снисходительностью, будто говорит своему сыну: «Ну ничего, это просто такой период. Ты решил побунтовать, и это нормально. Скоро ты наиграешься, тебе быстро надоест, если не проявлять сопротивления, и этот парень больше тут не появится».       Одновременно я пытаюсь представить себя глазами миссис Брофловски сейчас. Каким она меня видит? Как я выгляжу со стороны? Я довольно честен с собой и могу с уверенностью сказать, что видит она сейчас вечно уставшего нескладного подростка, толком не причесанного, с заметными синяками под глазами. Даже если она не наслышана о моей репутации, мне заочно стыдно перед хозяйкой дома — я совсем не ровня её сыну.       Я снова чувствую напряжение, поддавшись собственным невеселым мыслям, и теперь даже рука Кайла не помогает мне выдержать взгляд его матери. Но она резко сдается, что становится для меня очередной неожиданностью.       Миссис Брофловски оставляет, наконец, в покое свою сумочку и усаживается на краешек софы напротив нас.       — Вы же покушали, да, мальчики? — её голос снова возвращается к тону матери-наседки.       Кайл смотрит на меня, без слов спрашивая, не хочу ли я ещё раз поесть, и я отрицательно мотаю головой.       Во второй руке Кайла всё ещё надкусанное Айком яблоко, и это кажется мне почти комичным.       — Мы не голодны, мам, — отвечает за нас обоих Кайл.       — А я голодный! — Айк отбирает у брата яблоко обратно и пихает его в бок, теперь его внимание полностью принадлежит Айку.       — Что у тебя сегодня опять случилось? — Кайл пытается пощекотать Айка, но тот ловко выворачивается. — Не идут дела с математикой?       — Я завалил тест! — Айк отвечает почти с гордостью, и я даже усмехаюсь про себя, настолько восхищен его непосредственностью.       Кайл поднимает взгляд на мать, но она только поджимает губы и складывает руки на груди. «Пусть сам расскажет», — говорит её вид.       — Ты не старался? — растерянно уточняет Кайл у младшего брата.       — Но математика это скучно! — снова возвращается к своему главному аргументу Айк.       — Я же говорила! — всплеснула руками миссис Брофловски, не выдержав, Айк тихо захихикал. — Ну хоть со старшим сыном нам повезло, он серьезный и рассудительный мальчик, и его голова не забита глупостями, — я чувствую, как она играет интонацией, откровенно надавливая на болезненные для Кайла точки, жаль, что Айк этого не замечает. — Уж он-то никогда нас не разочарует, иначе моё бедное сердце просто не выдержит, — она тихо причитает, тщетно пытаясь повлиять на младшего сына, при этом на старшего становится просто больно смотреть. — Вот кем ты собираешься стать, когда вырастешь? С такими-то отметками! Уж точно не станешь нам с отцом опорой.       — Хочу быть авиаконструктором! — бесхитростно оповещает всех в комнате о своих планах Айк, сочно вгрызаясь в яблоко.       Кайл терпеливо приобнимает брата за плечи, и я даже не знаю, чего в этом жесте больше — желания обратить на себя всё внимание Айка или желание защитить его от чего-то, видимого одному только Кайлу.       — Ты же понимаешь, что если ты хочешь стать авиаконструктором, математика тебе точно пригодится? — он задает этот вопрос так, словно находится на одном уровне с ребенком, он не давит на него, а ищет понимания.       Айк рассеянно кивает.       — Может быть, — неуверенно произносит он, рассматривая огрызок от яблока в своих руках. — Как-нибудь потом… — он поднимает темные хитрые глаза к старшему брату, мимоходом скользя взглядом и по мне. — Ты же мне поможешь, да?       — Конечно! — Кайл заметно расслабляется, и на его губах расцветает теплая ободряющая улыбка.       Что-то у меня в груди сладко ноет, когда я вижу Кайла таким.       — Всё хорошо? — Кайл, кажется, раз в третий задает мне этот вопрос, хотя от его дома мы отошли не более, чем на пару метров.       Мама Кайла отправилась готовить ужин, а Айк убежал в свою комнату. Кайл же предложил мне немного прогуляться перед тем, как за мной заедет моя мама. И я был ему благодарен, потому что находиться в доме Брофловски мне было теперь немного… тягостно. Я чувствовал себя даже ещё более неуверенно, чем когда впервые после долгого перерыва переступал порог этого дома.       Из моей головы к тому же не шли слова миссис Брофловски, оброненные как бы между прочим, невзначай: «А где тот вежливый полный мальчик? Эрик? Давно ты не приглашал его к нам на ужин, а ведь он даже с Айком так хорошо ладит.»       — Я ей не нравлюсь, — поежился я словно бы от холода, хотя это одно только воспоминание о матери Кайла заставило меня покрыться неуютными мурашками.       Снег приято скрипит под ногами, а редкие снежинки робко кружатся в неясном свете уличных фонарей. Воздух такой кристально чистый и в меру морозный, что кажется его можно потрогать рукой.       — Не говори ерунды, — Кайл улыбается одним уголком губ и от этого выглядит скорее грустным, чем довольным. — Она может показаться строгой, но на самом деле она просто слишком заботливая и не умеет по другому выражать свою любовь.       — Паршиво, — это единственное, что я сейчас могу сказать, и лучше бы мне промолчать, но я уже произнес это вслух.       Мне кажется, что Кайл должен обидеться, но он только тихо посмеивается над моим замечанием и незаметно берет меня за руку. Даже через двойную ткань перчаток я чувствую, как его пальцы поглаживают мою ладонь. С какой трепетностью и нежностью он это делает. Как оказывается много можно сказать одним только осторожным прикосновением.       В какой-то момент я теряю связь с реальностью от того, что рядом со мной Кайл, а вокруг нас кристально синяя темнота ноябрьского вечера. Бездонное ледяное небо над нашими головами похожее на перевернутую стеклянную миску, усеянную призраками звезд, пытается внушить нам, что мы одиноки, что мы сейчас совершенно одни во всем мире. Но какой-то частью разума я пытаюсь сохранить благоразумие и не позволить себе ничего лишнего, ведь на самом деле мы не на далекой пустынной планете, мы всё ещё в Южном Парке, и вокруг нас не нарисованные на бездушных холстах домики с пустыми окнами, а множество посторонних глаз, притаившихся в своих жилищах, за идеальными фасадами своих образцовых жизней.       Мы выходим к началу улицы и поворачиваем в сторону автобусной остановки, на которой когда-то в начальной школе почти каждый день стояли вчетвером.       Словно целую вечность назад.       Фонари становятся более редкими, и от этого только болезненнее воспринимать разницу между островками света под ними, заполненными призраками снежных мошек, и одинокими, обманчиво безжизненными сумерками между ними.       Чувствую, что должен что-то сказать, потому что молчание между нами слишком затянулось, но в голову как назло ничего не лезет. Единственное, о чем я могу сейчас думать — это то, как близко ко мне сейчас Кайл, как прекрасен его профиль в свете фонарей, и том, как сильно мне хочется его поцеловать.       — Ох, — вздыхаю я просто для того, чтобы начать. — А моя мама считает что у меня не всё в порядке с головой. Она записала меня к врачу в эту субботу, — у меня вырывается нервный смешок. — Мне придется изо всех сил делать вид, что я нормальный. Одно радует — из-за этого я пропущу субботние занятия.       — А ты нормальный? — вопрос Кайла удивляет меня хотя бы только потому, что я всегда считал себя ненормальным. Это было в порядке вещей, и это совершенно меня не расстраивало. Но не сейчас, когда эти слова сорвались с губ Кайла.       — Не знаю, — честно признаюсь я. — Мне кажется, что нормальных людей не бывает. Разве не так? Мы просто находим тех людей, чья ненормальность нам нравится, и считаем их нормальными…       — Мне нравится твоя ненормальность.       Я спотыкаюсь на ровном месте и замираю, как вкопанный. Чувствую себя полнейшим идиотом, но слова Кайла застревают в моей голове, не давая больше думать ни о чем другом. Снова вроде бы невинное признание Кайла заставляет меня густо покраснеть, так, словно я смущающаяся на первом свидании в своей жизни девчонка. Всё ещё не могу понять, чем я вообще могу нравится такому человеку.       Кайл берет меня и за вторую руку, и теперь мы смотрим друг на друга, между нами неприлично мало места.       — Всё будет хорошо, — Кайл ободряюще пожимает мои пальцы.       — Я знаю, — зачем-то буркнул я.       Впрочем всё моё внимание сейчас сосредоточено на одном единственном человеке, стоящим напротив меня, и я не могу сконцентрироваться даже на своих собственных словах в должной мере.       Кайл без шапки, и это настолько не похоже на того, прежнего Кайла, который носил свою дурацкую зеленую шапку всегда и везде, глупо стесняясь своих волос, что у меня складывается ощущение — сейчас я держу за руки совсем другого человека. Но нет, это всё тот же, мой Кайл, с этим его серьезным взглядом и робкой всепрощающей улыбкой, предназначенной только мне.       Легкий порыв ветерка подхватывает непокорные огненные кудри, ерошит мягкие завитки, а редкие снежинки путаются в них и утопают в призрачном пожарище навсегда. Мне кажется, что если зарыться в эти волосы носом, можно почуять истинный запах ночи и давно утерянного человечеством колдовства.       Кайл всё ещё держит меня за руки, и мы сейчас практически одно целое, поэтому не могу сказать точно, кто именно из нас первым подается вперед, или же мы делаем это одновременно, но в какой-то момент воздух вокруг становится теплее от того, что мы обжигает друг другу щеки разгоряченным дыханием. Я могу смотреть только на раскрасневшиеся губы, к которым так отчаянно хотел бы прикоснуться своими. В этот момент мне с трудом верится, что существует хоть что-либо кроме нас двоих…       Яркая вспышка света от фонарей проезжающей дальше по улице машины резко приводит нас двоих в чувства. Мы отшатывается друг от друга, инстинктивно отворачиваясь.       Какой же я идиот. Мы всё ещё стоим у забора крайнего жилого дома на улице, и нас мог увидеть любой из соседей, решивших случайно выглянуть в окно.       Мне стыдно.       И Кайлу, скорее всего, тоже.       Мне кажется, что Кайл сейчас отпустит мои руки, и мы снова сделаем вид, что между нами совершенно ничего нет, но он всё ещё крепко и уверенно их сжимает.       — Я… — он пытается перебороть что-то внутри себя, и заставляет себя поднять на меня глаза. — Я бы хотел предложить… Моя мама традиционно устраивает большой семейный праздник на первой неделе Хануки и приглашает почти всю родню. Так уж пошло, что каждый может пригласить кого-то… Кого-то очень важного для себя. И не обязательно, чтобы это был родственник, — спешит он уточнить. — То есть я хотел сказать, что может быть в этом году ты придешь в качестве моего гостя? Как мой лучший друг? Как мой близкий друг.       — О, — перспектива вновь оказаться под осуждающе-оценивающим взглядом миссис Брофловски пугает. Ещё больше пугает перспектива оказаться в окружении множества малознакомых, а то и вовсе незнакомых людей.       — Для мамы этот ужин очень важен, — зачем-то говорит Кайл.       — А для тебя? — глухо спрашиваю я предательски дрогнувшим голосом.       — А для меня важно, чтобы пришел именно ты.       От этих слов, а ещё от того, что Кайл предложит прийти именно мне, где-то глубоко в моей груди растекается сладкое теплое чувство, очень похожее на гордость, заставляющую меня поверить в свои силы. В то, что я смогу перебороть себя и провести вечер с незнакомыми мне людьми, потому это важно для Кайла.       И я соглашаюсь.       То, как Кайл улыбается в ответ, сначала робко и сдержанно, а затем истинно по-лисьи, открыто, заставляет меня улыбнуться ему в ответ. На самом деле мне хочется не просто стоять тут и улыбаться ему, мне хочется трогать его, трогать везде; скользнуть рукой по непослушным кудряшкам, провести пальцем по линии ушной раковины, спуститься вниз по горячей жилке на шее к острой линии ключиц, скрытых от меня сейчас за слоями одежды; почувствовать кончиками пальцев каждую родинку и неровность на коже, почувствовать жар, почувствовать живую податливость тела и непокорность духа…       Лицо Кайла оказывается неожиданно близко к моему, и теперь я больше не могу вспомнить, что несколькими минутами ранее ощущал холод на своей коже. Серо-зеленые глаза смотрят в мои серьезно и напряженно. Пальцы, сжимающие мои руки, чуть подрагивают.       Кайл выдыхает, всё ещё не решившись до конца, а я уже резко дергаюсь вперед, немного более грубо, чем мне бы этого хотелось, но всё происходит так, как происходит. Наши губы встречаются, ровно на две секунды, потому что нас вспугнул яркий свет фар приближающейся по безлюдной улице машины.       Инстинктивно дергаюсь, желая отпрянуть от Кайла, но тот видимо понимает, что это было бы слишком подозрительно, поэтому с силой удерживает меня за плечи около себя. Я напряженно всматриваюсь в кажущееся совершенно спокойным лицо Кайла и пытаюсь унять бешено колотящееся сердце. В какой-то момент мир вокруг начинает сужаться до узкого тоннеля, а в груди всё сжимает, не давая вдохнуть хоть немного глубже, и я всерьез опасаюсь, что сейчас впаду в почти позабытое состояние панической атаки, но Кайл продолжает держать меня за плечи и смотреть в глаза. Мне ничего не остается, кроме как смотреть на него в ответ. И ком в груди постепенно смягчается.       Когда первая волна испуга проходит, я нахожу в себе силы обернуться. Всё это произошло за полминуты, не более, но мне кажется, что прошло не менее часа. Когда я оборачиваюсь, мама даже не успевает до конца затормозить у автобусной остановки. Я не знаю, сколько она видела и видела ли что-либо вообще. А если даже и видела что-то, что она об этом скажет.       Мне пока страшно об этом думать.       Поэтому я отчаянно отгоняю от себя все эти мысли, пока прощаюсь с Кайлом и сажусь в машину рядом с мамой.       Она не кажется мне рассерженной или расстроенной. Скорее уставшей. Она выглядит ужасно, и я надеюсь, что не являюсь этому причиной.       — Это же был сын Шейлы Брофловски? — выгибает она бровь, когда мы разворачиваемся и выезжаем на боковую улицу, чтобы съехать с главной дороги.       Она произносит это так, словно есть в этом нечто зазорное, быть сыном Шейлы Брофловски. Но я киваю, и мама больше никак не реагирует.       Она молчит всю дорогу домой, ругнувшись только раз вполголоса, когда чуть не пропустила поворот на нашу ферму. Мы ездили этой дорогой столько раз, и сейчас она забывает, где именно был нужный поворот.       Смотрю на маму со смесью опасения и беспокойства. Может она устала больше, чем мне казалось до этого?       Но подумать об этом я не успеваю, потому что мы уже проезжаем автоматические ворота, и внимание нас обоих привлекает незнакомый новенький белый внедорожник у амбара, где обычно паркуется папа. Мама подъезжает достаточно близко, чтобы осветить фарами номера подозрительного автомобиля и убедиться, что они незнакомы.       — Стэнли? — мама кажется более собранной, чем была по дороге, но я понимаю, что она крайне взволнованна. — Посиди в машине, ладно? А лучше сядь за руль. Ты же помнишь, как тебя учил папа? Я сейчас зайду в дом, и если что-то случится, я хочу, чтобы ты уехал отсюда. Хорошо? К дяде Джимбо. Ты сможешь.       Её глаза сверкают в темноте, она тянется к ручке двери, и я вижу, как трясется её рука. Мне неожиданно становится обидно за неё. Она не должна сталкиваться с такими вещами в одиночку.       — Господи, только бы с Шелли всё было в порядке, — бормочет мама, когда выходит из машины.       Она хочет пройти к дому как можно более осторожно и незаметно, но я уже вижу, что на первом этаже и на кухне горит свет, и что с Шелли всё в порядке — она разговаривает с каким-то мужчиной. Движения Шелли совсем не похожи на то, что она разговаривает с грабителем.       Мне одновременно хочется защитить маму и доказать самому себе, что ничего страшного у нас дома нет и просто не может быть, поэтому я бегу в сторону дверей, старательно игнорируя отчаянный крик мамы с требованиями немедленно вернуться к машине.       Пробегаю по ступенькам — третья как всегда скрипит под ногой — и дергаю ручку двери, выкрашенной в белый цвет.       Глаза не сразу привыкают к домашнему свету, какое-то время я стою оглушенный разительной разницей между неуютной ночью во дворе и теплотой домашнего очага. Здесь точно не может происходить ничего плохого.       — Шелли?! — мама хватает меня за воротник и старается вытолкать себе за спину, я слышу, как она тяжело и зло дышит. — Шелли, детка?!       Из кухни доносятся приглушенные голоса, а затем и звуки мягких неторопливых шагов. В гостиной появляется Шелли, как всегда недовольная, но вполне себе невредимая.       — Привет, мам и, — она смотрит на меня, — тупица. Пока вас где-то носило, у нас тут неожиданная радость, — она хмыкает. — Папа вернулся час назад.