As soon as I've turned around Convinced that I'm safe and sound Feel both my feet on the ground I fall into a black hole in my head Reach into the darkness for what's left I'm fighting the gravity It's pulling the worst part out of me I fall into a black hole in my head Sinking in the words I left unsaid I'm fighting the gravity It's pulling the worst part out of me Black hole (Как только я обернусь Убежденный, что я в целости и сохранности Чувствуя, как обе мои ноги стоят на земле Я проваливаюсь в черную дыру в своей голове Протяни руку в темноту за тем, что осталось Я борюсь с гравитацией Это вытягивает из меня самое худшее Я проваливаюсь в черную дыру в своей голове Тону в словах, которые я оставил невысказанными Я борюсь с гравитацией Это вытягивает из меня самое худшее Черная дыра) «Black Hole» — We Came As Romans, Caleb Shomo
— Это смешно! — я пытаюсь разглядеть в лице Кайла доказательства, что всё сказанное Эриком просто чушь, злая несмешная шутка, потому что они опять поссорились на пустом месте. — Зачем Кайлу платить кому-то, чтобы меня в очередной раз отделали? Те парни и так меня недолюбливали… Просто… Просто… Но в лице Кайла нет ничего, кроме немой невысказанной боли. Он испытывает нечто сильное, нечто очень похожее на вину. Темно-рыжие брови изогнуты и взведены вверх, губы сжаты, через всё лицо пролегает серая, пожирающая все краски на своем пути тень. Сейчас он совсем не кажется мне красивым. Я не уверен, что это именно мой Кайл. Совсем не уверен. Может быть, я сплю? — Эрик! — Венди, наконец, пришла в себя и теперь излучает всем своим естеством праведный гнев. — Что ты задумал?! Картман отступает на шаг назад, и на доли секунды мне кажется, что он напуган, но на самом деле он в каком-то нездоровом горячечном восторге, совсем как наркоман, дорвавшийся до дозы. — Мне надоело, что эта рыжая еврейская задница считает себя лучше меня! — в мистически притягательных глазах Эрика сверкают тусклые блики затаенной обиды. — Да пошел ты, жирный кусок говна, — очень тихо, но зло шипит Кайл, он обращается к Эрику, но продолжает смотреть на меня с трепетом и болью. — Ты же не поверишь ему, Стэн? — он протягивает ко мне руку. — Пойдем, нам лучше уйти, пока Картман ещё чего-то не придумал. — Никто никуда не уйдет! — одновременно воскликнули Эрик и Венди и тут же вновь зло сцепились взглядами. — У нас завтра день постановки… — начинает Венди. — …хуестановки, — парирует Эрик. Иногда он меня пугает. Тем, что совершает совершенно непредсказуемые и бессмысленные вещи, но почему-то сейчас я ему верю. — Стэн! — напоминает о себе Кайл, довольно грубо хватая меня за руку. Скорее рефлекторно, чем осознанно, я отмахиваюсь от него, и жест выходит почти злым. — Ты же не собираешься верить словам этого манипулятора? — теперь в голосе Кайла злость и страх смешиваются в одну сложную нечитаемую эмоцию. — Эрик! — звонкий голос Баттерса прорезает пространство и повисает в воздухе. Не знаю, как он так делает, но Баттерс заставил всех в зале замолчать и посмотреть в его сторону. — Зачем ты это делаешь, Эрик? — пожалуй никто не смог бы произнести имя Картмана с такой же теплотой, при этом ругая его. Даже его мать. Лео невысокого роста и телосложением скорее напоминает плоскую девчонку, но в нем порой обнаруживается столько неожиданной властности. Кенни, стоящий рядом с ним и Твиком, хмуро смотрит в нашу сторону. Выглядит он устало и осуждающе. — Может хватит уже устраивать весь этот цирк? — с непривычной хрипотцой озвучивает своё отношение Маккормик. Кайл и Эрик переглядываются, и между ними чуть не проскакивает искра. Кайл понимает, что врать бесполезно. Эрик не дурак, и он в любом случае подготовился к своему отвратительному маневру, собрав доказательства, возможные для предъявления в такой чудесный, блин, день. — Стэн? — Кайл звучит жалко. Не знаю, о чем он вообще сейчас думает, потому что у меня в голове воцаряется полнейшая тишина. Наверное, я должен испытывать много всего: обиду, возмущение, может быть даже злость. Но у меня в мыслях настолько звенящая тишина, что я начинаю сомневаться в том, не свихнулся ли я от того, что происходит вокруг меня. Смешно, но я, кажется, единственный человек в помещении, который ничего не чувствует, потому что стоило только стихнуть первой волне недоумения, зал заполняется громкими обвинениями и претензиями. Голоса Венди, Кайла, Эрика, Кенни и Баттерса сливаются в один раздражающий шум. Остальные участники постановки продолжают смотреть со стороны, но уже сейчас видно, как разваливается наша театральная постановка. Мы и так были просто на пределе нашего терпения, испытывая крайнее волнение и усталость от постоянного напряжения. И вот эта вот маленькая в масштабах коллектива искра на наших глазах приводит к цепной реакции. Постепенно, упуская летящие мимо меня ядовитые реплики, я успокаиваюсь настолько, чтобы суметь сделать простейшие выводы. Во-первых, я понимаю, что и Венди, и Кенни, и Баттерс были в курсе того, что по отношению ко мне задумали Кайл и Эрик. Они не выглядят удивленными. Они не обвиняют Кайла или Эрика в том, что они совершили, они обвиняют Эрика только в том, что он проболтался. И проболтался именно сейчас. Во-вторых, я даже не сомневаюсь в том, что непосредственно организатором нападения на меня был Эрик. Я сам прибегал к его услугам совсем недавно, и он прямо говорил, что готов взяться за широкий спектр услуг. В-третьих, до меня начинают доходить мотивы Кайла. Я не могу сказать точно, о чем он думал тогда, но всё же догадываюсь. Он не хотел мне сдаваться. Он специально решил всё подставить так, чтобы выйти моим неожиданным пусть и не спасителем, но утешителем. Но самое обидное мне было не то, что он не хотел сдаваться мне в наитупейшем противостоянии двух обиженных маленьких мальчиков. Он так сильно переживал о том, как будет выглядеть со стороны, что это перевесило переживание за мою физическую безопасность. И ещё более горько мне становится, когда я вспоминаю, что утром того злосчастного дня сам написал Кайлу глупую исповедь о том, как по нему скучаю. Я извинялся перед ним в то время, когда он уже знал, что на меня нападут, а потом он появится, неся с собой красивое театральное спасение. — Сволочи, — сквозь зубы выдыхаю я. Меня конечно же никто не услышал. Ну может быть только Крэйг, продолжающий с внешним безразличием наблюдать за происходящим. Рядом с ним на сиденье, отжав место у Клайда, уже взобрался Твик, слишком переживающий, что с его Крэйгом что-то тоже может произойти. Я понимаю, что Такер услышал меня потому, как он едва заметно изогнул бровь. — Сволочи, — уже более уверенно произношу я. — Стэн! — и снова голос Кайла полон отчаяния, когда он отмахивается от Эрика и вновь пытается взять меня за руку. — Пойдем, Стэн, — Венди тянет меня за руку с другой стороны, она старается успокоить, хотя сама вот-вот раскричится в истерике. — Нам лучше выйти. Посидим где-нибудь в тишине, и ты придешь в себя. Забавно, что она пытается успокоить единственного человека в зале, который ещё ни на кого не накричал. Ещё более забавно, что как только она предлагает мне успокоиться, лавина моих чувств, наконец, прорывается наружу. — Я спокоен, Венди! — впервые я произношу её имя с такой холодной злостью. — Мне не нужна тишина. События последних двух месяцев проносятся в моем сознании, смазываясь в один некрасивый грязный цвет, абсолютно всё становится совершенно безразличным. Сейчас я готов пожертвовать всем, только бы отвести душу, высказав всё, что накопилось у меня за долгие годы, когда моим мнением никто толком и не интересовался. — Картман, житртест! — Кайл тоже взрывается, может быть чувствуя моё настроение, может быть по иной причине. — Я платил тебе, сколько ты просил! Ты шантажировал меня! Но я тебе платил! Брофловски хочет сказать что-то ещё, но, кажется, слова больше не приходят к нему, вместо этого он резко подается вперед, так, что ни Кенни, ни Баттерс не успевают среагировать. Он цепляется за ворот куртки Картмана с таким остервенением, что красная ткань трещит в его руках. Теперь кольцо из свидетелей становится уже. Кто-то пытается оторвать Кайла от Эрика, но Эрик справляется сам. — Ты, как настоящий жид, только о деньгах и думаешь, — в глазах Картмана пробегает только тень страха, происходящее всё ещё забавляет его. — Но я, в отличие от тебя, не зациклен на финансах, — он криво улыбается, видно, что он всё же волнуется. — Можешь пересчитать. С трудом отцепив от себя руки Кайла, Эрик бросает ему под ноги конверт, что всё это время держал. Кайл даже не смотрит на него, но я замечаю, как из незапечатанного конверта вываливаются россыпью мятые купюры. Пятерки, десятки, двадцатки. Даже пара пятидесяток. Мне бы ухмыльнуться тому, насколько дорого мои прекрасные друзья оценили моё спокойствие, но я не могу. Кайл смотрит прямо перед собой, пытаясь прожечь взглядом дыру в Эрике, а тот заметно подрагивает от напряжения. — Если вы закончили, мы пожалуй пойдем? — Рэд сложила руки на груди, встав по другую сторону от Такера, рядом с ней замерли встревоженные Николь и Бебе. — Никто никуда не уйдет! — теперь не Венди и не Кайл выкрикивает это. Сам не понимаю, что это был я, пока не обнаруживаю себя напротив Кайла. Я сжимаю его плечи и стараюсь найти хоть какое-то оправдание в его серо-зеленых перепуганных глазах. — Я сейчас уйду, — обещаю я всем присутствующим. — Но перед этим… Кайл, о чем ты думал? Я знаю, у тебя есть оправдание, и уверен, что оно звучит убедительно. Но меня не интересуют оправдания или обстоятельства, мне интересно, о чем ты думал? Тебя так волновало то, как ты выглядишь со стороны? Твоя репутация настолько для тебя важна, что ты был готов рискнуть моей безопасностью, только бы не почувствовать себя сдавшимся в нашей безумной, переступившей все грани дозволенного ссоре? «Это же неправда, — кричу я внутри себя. — Мой Кайл бы так не поступил. Никогда.» — Стэн, — Кайл очень осторожно пытается перехватить мои запястья, но я отмахиваюсь от него. — Всё не так… Он набирает воздуха в легкие, чтобы разродиться речью, но я не вынесу этого, поэтому не даю ему продолжать. — Хочешь снова вывернуть всё так, что я окажусь виноватым? — хрипло и горячо говорю я, продолжая сжимать пальцы на плечах Брофловски. — Так я не могу быть ещё больше виноватым, чем я чувствую себя сейчас. И вообще, лучше бы я… Лучше бы… Лучше бы я умер! Я отталкиваю ошарашенного и притихшего Кайла от себя, сам же отступаю на несколько шагов назад. Оглядываюсь. Разглядываю лица присутствующих и не могу понять, почему они такие… искаженные. Будто в нехорошем сне. — Вы все играли со мной, так? — я показываю пальцем на Венди, на Кенни, на Баттерса и Эрика, стараясь больше не смотреть на раздавленного морально Кайла. — Играли, как с игрушкой! Все. Скрывали что-то от меня, врали… Я чувствую, как грудь сковывает, как холодеют мои руки, а спина покрывается ледяной испариной. Мир вокруг тускнеет и сужается. Я слышу, как оглушающе четко отбивает свой бешеный ритм сердце. — Вы! — я показываю на обессилено осевшего Кайла и на Эрика, неожиданно пришедшего ему на помощь. — Вы бросили меня, когда я так в вас нуждался! — Это неправда, — Кайл выглядит виновато, но в нём всё ещё чувствуется твердость. Меня простреливает мыслью о GoneForever, и я в ужасе округляю глаза. — Стэн! — Венди старается всё исправить, но на самом деле только сильнее рушит. — Они не бросали тебя, на самом деле они присутствовали в твоей жизни намного в большей мере, чем ты думаешь… — Это ты писал мне? — я перебиваю Венди и прямо спрашиваю Кайла, мне кажется, что он должен понять о чем я. И он, кажется, понимает. Он уже открывает рот… Как же громко стучит сердце. Как же неприятно, когда на тебя все смотрят, будто скребут лезвиями по коже. Я этого долго не выдержу. Мне хочется бежать. Мне нужно бежать. Я должен бежать, пока ещё не приклеился к этому полу, пока не перестал отвечать за своё тело. — Это был я! — Эрик насупился, выкрикнул то, что можем понять только мы с ним. — Это был я! Я GoneForever! Вы вынудили меня удалиться из всех соцсетей, когда затравили несколько лет назад, — он оставляет Кайла в покое, будто бы даже прикрывает собой, перетягивает всё моё внимание на себя, заваливает меня долгими никому не нужными объяснениями. — Я удалил все странички, но не смог так долго существовать. Теперь я создаю фейковые аккаунты, если мне нужно с кем-то списаться или обменяться информацией. И так же легко их забрасываю. Вы сами добились того, что должны теперь стараться найти меня, приложить к этому усилия. Но с тобой я был честен. Это абсурд. Это смешно. Мне кажется, что если я обернусь, то все просто засмеются, но в зале повисла давящая, разрывающая перепонки тишина. Я с липким ужасом ищу в лицах своих «друзей» недоумение, хотя бы его тень, но они все выглядят так, будто обо всем и так знали. Из дураков тут только я. Тишина разрывает уши. Я схожу с ума? — Всё хорошо, Стэн, — первой нервы сдают у Венди, она ласково проводит пальцами по моей ладони. Я вспоминаю, как Венди ругалась на Кайла напротив кабинетов школьных факультативов, и как потом врала мне, что всё дело было в признании Кайла в симпатии ко мне. Мне становится противно. — Ты такая же, как они, — тихо и четко произношу я. В следующую секунду я уже проталкиваюсь через свидетелей отвратительной сцены в сторону выхода. — Постой, Стэн! — Венди кричит мне в спину. — Завтра у нас день постановки! Я задыхаюсь от возмущения. Всё, о чем она может сейчас думать, это о своём дурацком театральном кружке?! Когда я оборачиваюсь на секунду, прежде чем распахнуть дверь и скрыться за ней, успеваю заметить, как Венди замахивается на Эрика, чтобы отвесить ему пощечину. Он не пытается помешать ей. — Самовлюбленный эгоистичный говнюк! — это слишком даже для Венди. Я вышагиваю по темным школьным коридорам. Мне глубоко плевать на то, что все мои вещи остались в актовом зале. Мне плевать, что у меня с собой нет даже куртки и телефона, чтобы позвонить матери, или денег, чтобы добраться домой на автобусе. Мне плевать, что я не чувствую, куда наступаю. Мне очень горько. Мне больно. Обида настолько прожигает меня, что я не могу нормально дышать. Может быть то, что я сначала принял за приступ паники, на самом деле было чем-то другим? Мне ещё не доводилось испытывать настолько сильных эмоций. И я совсем не задумываюсь сейчас, куда и зачем я иду, не идет ли кто-то следом за мной, и о том, что будет завтра, я тоже не задумываюсь. Мне кажется, что я совсем один, один во всем мире, никто и никогда не относился ко мне с пониманием, никто никогда не любил меня настолько, чтобы быть со мной честным. Вышагиваю по пустынным коридорам мимо слепых засвеченных окон. Мне невыносимо одиноко и холодно. Но я уперто куда-то иду. Мне хочется уйти как можно дальше и спрятаться как можно глубже. И я забиваюсь под ту самую лестницу, где пару месяцев назад мне разбили нос. И где я стоял и сжимал пальцы на больном месте, стараясь сморгнуть слезы, а темная кровь бежала между пальцами и тяжелыми каплями падала мне под ноги. Даже не понимаю, как тут в итоге оказался. Мне холодно, но я слишком горд и обижен, чтобы возвращаться, поэтому стараюсь свернуться клубочком и забиться как можно глубже в угол. Постепенно моя голова остывает, происходящее перестает казаться таким уж острым и бескомпромиссным, но так же приходят мысли, что я просто не заслуживаю иного обращения. — Хэй! — слышу я мягкий голос, который неоднократно возвращал меня реальность при очередном приступе паники, Кенни, натянувший на голову капюшон своего безумного ярко-оранжевого худи, выглядит сейчас просто как темный силуэт. — Как ты? — Всё хорошо, — собственный тон напоминает мне обиженного ребенка, которого посадили в угол, а он даже не понял за что. — Кайл пытался пойти за тобой, но я не дал ему этого сделать, — Кенни слишком хорошо меня знает. — Мне кажется, сейчас ты не захочешь его видеть. Он вздыхает и пробирается ко мне, склонившись. Садится на колени рядом со мной и внимательно смотрит. Что Кенни пытается рассмотреть почти в полной темноте, я не знаю, но смотрит он так довольно долго. — Я понимаю твои чувства, Стэн, — вздыхает наконец Маккормик. — Очень неприятно, когда оказывается, что тебя все обманывали, — он даже не пытается утверждать обратное. — Но ты не думал, почему они так делали? — В чем бы ни была причина, это не оправдание, — бурчу я, отворачиваясь к стене. — Ты никогда не думал, что люди могут что-то не договаривать, потому что беспокоятся за тебя? — не сдается Кенни. — Может быть они совершают ошибки, потому что хотят как лучше для тебя, но не знают наверняка? Всё-таки мы все просто люди, нам свойственно ошибаться. И вопрос только в том, хотят ли эти самые люди так же исправить свои ошибки ради тебя. И захочешь ли ты их простить, конечно. Он замолкает, и я тоже ничего не говорю в ответ. Мне нужно намного больше времени, чтобы всё это обдумать. — Венди и ты… — что-то я всё-таки нахожу в клубке туго перепутавшихся мыслей, но я всё ещё не смотрю на Кенни. — Вы всегда казались мне теми, на кого я в любом случае могу положиться. Зачем вы мне врали? Венди даже заставила меня включиться в эту дурацкую постановку. — Она не виновата, — Маккормик говорит о Тестабургер, но не упоминает себя. — Она так радовалась, что ты перестал прятаться, и то, как ты преображался, когда начал участвовать в постановке… Её ошибкой было то, что она настояла на участии Кайла и Эрика. Нельзя было надолго оставлять их вместе. Я слышу, как кто-то очень неуверенно шагает в нашу сторону, мягкие шаги гулко звучат в опустевшем после занятий школьном коридоре. Я готов к тому, что это Кайл, Венди или даже Эрик, но когда в проеме показывается знакомая высокая фигура в синем бомбере, я вздрагиваю. Слишком уж похоже на то, как я сам пытался помочь Крэйгу, когда тот сбежал в туалет после того, как Твик вылил на него кофе в кафетерии. Постояв пару секунд в дверном проеме, Такер более уверенно пролезает к нам с Кенни и так же как он садится на колени рядом со мной. Делает он это неуклюже, путаясь в длинных ногах и тихо чертыхаясь, когда понимает, что перепачкал белые кеды. Крэйг заставляет меня улыбнуться. — Там вроде как все с ума посходили, — безэмоционально сообщает он. — Я надеялся, что мы с Твиком пойдем домой, но он уперся. — И как? — Кенни задумчиво ковыряет наконечник шнурка на худи. Такер пожимает плечами: — Сначала все покричали, а потом успокоились. Может быть это даже и нужно было. Чтобы все прокричались и сбросили напряжение? Твик вот даже прикасаться к себе не давал в последние дни, настолько переживал о ЕРП. На самом деле, он терпеть не может публичные выступления, это его психоаналитик настаивает на том, что ему нужно больше выступать на публике… Крэйг продолжает что-то говорить, явно пытаясь меня отвлечь, но я слушаю его через слово. Кенни хмыкает, когда он говорит, что Венди готова распустить группу и официально объявить, что премьеры завтра не будет. — Что? — отупело переспрашиваю я, и Крэйг вздыхает через зубы, чтобы рассказать всё сначала. — …она готова взять на себя ответственность, — заканчивает он. Смотрю на очертания его скрытой полумраком фигуры и закусываю от досады губу. — Это я виноват? — я не сразу понимаю, что произнес это вслух. Если со мной поступили нехорошо, это ещё не значит, что я должен поступать так же. Да, я не готов сейчас простить Кайла или Эрика, Венди или Кенни, но если я сейчас допущу, что Венди распустит театральную группу, я окажусь виноват не только перед ними. Пусть Венди и скажет, что не справилась со своими функциями руководителя, я-то буду знать, кто во всем на самом деле виноват. — Спасибо, Крэйг, — выдыхаю я, а он только удивленно крякает, когда я протискиваюсь мимо него. Когда захожу обратно в зал, я больше не испытываю стыда или неуверенности, я просто делаю кое-что важное для дорогого мне человека. Я делаю это, потому что для Венди очень важен этот спектакль. И то, что я оказался для неё даже более важным, чем он, греет мне душу. Я чувствую общую подавленность. Никто не ушел домой, кое-кто даже собрался вокруг бледной Венди, пытаясь утешить её, будто это она стала жертвой манипуляций и махинаций своих друзей. Будто это она пострадала здесь, а не я. Но мне неприятно не от того, что все жалеют Венди. Мне неприятно, что я оказался в центре некрасивой истории, вся подноготная которой вылезла прилюдно и послужила причиной всеобщего плохого настроения. Я ненавижу быть виноватым, но всегда чувствую себя таковым, даже если сам оказался жертвой. — Хэй, Вен, — я робко протискиваюсь к своей бывшей девушке, чувствуя едва уловимое прикосновение Твика к моему плечу, мне хочется верить, что таким образом он поддерживает меня, а не осуждает. — Давай лучше прогоним ещё раз всё с самого начала, хорошо? Она поднимает на меня свои серые, будто бархатные глаза и недоумевая шмыгает носом. Я прикасаюсь к её обнаженному предплечью — на ней сегодня розовая вязанная кофточка с полупрозрачными короткими рукавами-"фонариками» — её кожа оказывается холодной и гладкой, как у змеи. Перебарываю внезапное желание одернуть руку и только вымучено улыбаюсь. — Спасибо, Стэн, — растеряно шепчет Венди, порывисто обнимая меня, она прижимается ко мне, сжимает совсем не по-девичьи. Я провожу ладонью по её спине, выступая на этот раз в неожиданной для меня роли утешителя. Мы поменялись местами. — Пожалуйста, давай не будем устраивать из этого всего шоу? — я вижу, что Кайл совсем рядом, и не даю ему подойти ближе. Я двигаюсь как-то странно, мне больше не кажется, что всё происходящее реально. Может быть я очень устал, или же это нечто другое. Венди оборачивается, заслоняя меня от Кайла. — Стэн, — Брофловски не хочет сдаваться, в его интонации проскальзывают властные, не терпящие попустительства нотки, и я не думаю, что он имеет права так со мной разговаривать. — Мы поговорим завтра вечером, — на этот раз я сам ставлю условия, и Кайлу ничего не остается, кроме как принять их. Кайл ещё несколько раз во время последней репетиции пытается ко мне подойти, но я ловко уворачиваюсь от него. Впрочем, как и от Эрика и Баттерса. Я пока не готов столкнуться с ними, только не сейчас. А ещё… Мне наверное всё ещё должно быть очень больно от того, что сделал Кайл, но когда я выбрал себе путь во что бы то ни стало завершить свою роль в рождественской постановке, на несомненно болезненную дыру, прорванную в моей душе, будто бы нарастили ледяную корку. После репетиции, затянувшейся из-за вынужденного перерыва до позднего вечера, я не могу больше ни о чем думать, кроме как о Кайле. Но мысли о нем, пусть и навязчивые, всё же какие-то далекие и нечеткие. Мне страшно от того, что я должен буду завтра ему сказать. Мне даже не хочется сейчас всё хорошенько обдумывать. Стараюсь незамеченным выскользнуть на улицу, когда Венди и ещё пара человек из администрации постановки дают напутственное слово назавтра. Вышагиваю по скрипящему на морозе снегу, не обращая внимания на замерзающие руки — перчатки так и остались в рюкзаке, но времени искать их уже не было. Мама ждет меня у главного выезда, и я знаю, что она тоже очень устала за день. Во мне будто что-то умерло, я больше ничего не чувствую.***
Полный зал. Сука, полный зал. Меня бы должно это волновать, но почему я совершенно ничего не чувствую? Я задергиваю щель в тяжелом театральном занавесе и пытаюсь сосредоточиться на своем дыхании. Оборачиваюсь и с не до конца осознанной тревогой наблюдаю за тем, как девочки с лихорадочными глазами пытаются довести костюмы и декорации до совершенства. Правда в том, что сколько бы ты не доделывал такие вещи, всегда остаются какие-то невидимые постороннему глазу недочеты. И вот они-то и сводят тебя с ума. Скорее поддаваясь общей нервозности, я инстинктивно пытаюсь спрятаться в самый дальний угол и не попадаться остальным членам театрального кружка на глаза. Не думаю, что они так уж горят желанием найти меня, слишком занятые последними приготовлениями. Разве только Кайл, которого я продолжаю избегать. Какой-то частью сознания, я понимаю, что откладывать разговор с ним не имеет смыла, мне нужно выслушать его, мне нужно узнать его версию. Мне нужно принять окончательное решение — простить его или порвать с ним навсегда. Но на самом деле, я просто не готов сейчас принимать решение. И мне не хочется слушать Кайла. Пока я не выслушал его и не принял окончательного решения, сохраняется хоть какая-то надежда. Наверное, происходящее со мной играет мне на руку, потому что в отличие от остальных, я не испытываю такого сильного нервного мандража. Ещё раз выглядываю в зал. Замечаю, как во втором ряду в левой стороне зала усаживается моя семья. Стыдливо закатываю глаза, когда понимаю, насколько нелепо они ведут себя, по сравнению с другими семьями. Мама недовольно цокает на подозрительно веселого отца, а Шелли демонстративно затыкает уши наушниками. — Ты в порядке? — вздрагиваю от неожиданности и оборачиваюсь, чтобы встретиться взглядом с Кенни. В его руках моток проводов, которые я когда-то выбирал в подсобном помещении. В тот день, когда Кайл меня в первый раз поцеловал. — Всё хорошо, — холоднее, чем следовало бы отвечаю я. — А ты? — понимаю, что это глупо, но не знаю, как следует продолжить разговор. — Вот, — Кенни крепит разводку и театрально отряхивает руки. — Теперь закончил. Мне нужно будет вернуться к пульту, через десять минут начало. Венди уже накричала на меня два раза… — Она сильно нервничает, — вяло пожимаю я плечами. — Понимаю, — Кенни мнется, не зная, как задать мучающий его вопрос, но время всё-таки поджимает. — Ты так и не поговорил с Кайлом? «Мне и с тобой не хочется говорить!» — хочется завопить мне, но я только отрицательно мотаю головой. Когда Кенни уходит, и я выглядываю в зал в следующий раз, все зрители уже на своих местах. Первые пять рядов традиционно выделены под платные билеты, выручка от которых передается на благотворительность. И сейчас Эрик и Кайл занимаются тем, чем должны были заниматься первоначально — проводят среди купивших билеты беспроигрышную лотерею, лоты для которой подготовили кружок рукоделия и художественный класс. Несмотря на подавленное состояние и невероятную усталость — мне так и не удалось толком поспать прошедшей ночью — не могу сдержать смешка, когда вижу реакцию мамы на то, что отец выиграл огромную картину в золотистой раме. Кажется, там изображены кривоногие лошади, топчущие аляпистый ручей. Папа же не может скрыть радости от своего нового приобретения, которое ещё неизвестно как придется запихивать в машину. И снова я купирую любые эмоции, пытаюсь уговорить себя ничего не чувствовать, становлюсь эмоциональным паралитиком, бесчувственным наблюдателем. И для этого самое время, потому что свет в зале медленно гаснет, воцаряется настоящая тьма. Голос Николь, сидящей рядом с Кенни у пульта управления, открывает наш долгожданный, выстраданный спектакль. Мне приходится покинуть своё убежище, и как-то так само получается, что я присоединяюсь к Рэд и Твику, что устанавливают первые съемные декорации. Мы делаем всё молча, и меня это полностью устраивает. Постановку начинает Бебе. Я вспоминаю, как Картман смеялся, пророча роль девочки со спичками Баттерсу, потому что он самый жалостливый и субтильный, но Венди отдала эту роль Бибс. Признаюсь, я до последнего сомневался, что это была удачная идея. Стивенс всегда казалась мне слишком холодной, слишком надменной, слишком… поверхностной. Но после того, как она, как оказалось, переписала сценарий всей постановки на пару с Джимми, я взглянул на неё по-новому. И тем интереснее смотреть сейчас на неё, как помешанная на моде девочка с внешностью, типичной для участницы команды поддержки, выступает в роли маленькой беззащитной девочки, оказавшейся на улице с корзинкой отсыревших спичек, один на один с жестокостью мира и человеческим безразличием. Бебе заканчивает свою часть постановки, и в воздухе повисает драматическая нота. Зрители погружены в печаль. Я могу немного рассмотреть зал перед тем, как занавес опускается, и замечаю, как кое-кто в зале даже утирает навернувшиеся слезы. Я помогаю сменить декорации, и теперь делаю это вместе с Рэд и Кайлом. Я стараюсь не смотреть на него, хотя чувствую, как его взгляд то и дело обжигает меня. Он ждет. Я сказал ему ждать, и на этот раз он безропотно слушается меня. Потому что боится потерять? На сцене установили декорации старинного офиса, и когда занавес поднимается в следующий раз, зрителям предстают Баттерс и Твик. Ещё одной неожиданностью на первых репетициях для меня было то, что на роль Эбенезера Скруджа утвердили Баттерса. Но уже после первых просмотров, мне стало понятно, что в кажущимся скромным на первый взгляд Лео скрыт невероятный потенциал. И дело не только в его природной артистичности — на некоторых моментах я был готов поверить, что в нем намного больше жестокости, чем думается на первый взгляд. Баттерс бесподобно играет бесчувственного скрягу, а солнечный и светлый Твик — доброго и жизнерадостного несмотря ни на что клерка. Мы ещё раз меняем декорации, и занавес несколько раз поднимается и опускается. На сцену выходит Эрик в образе призрака Прошлого Рождества, чтобы сопроводить Баттерса в первое ночное путешествие Скруджа. И ему тоже очень идет образ довольного, розовощекого толстяка, падкого на веселье и излишества. Недовольный и хмурый за кулисами, на сцене Эрик преображается, и в этом он очень похож на Баттерса. Мне кажется, что они прекрасно работают вместе. За призраком Прошлого Рождества наступает очередь призрака Настоящего Рождества, и вот уже Джимми выводит Баттерса в ночное путешествие. Здесь же появляется Рэд, играющая небольшую роль жены Твика, потому что только её кандидатуру одобрил совершенно не участвующий в постановке Крэйг. А затем выходит и призрак Будущего Рождества, и вот уже на сцене угрюмый и мрачный Кайл. Я знаю, что девочки наложили на него тонны грима, чтобы сделать ещё более угловатыми черты лица, углубить впадины вокруг глаз, обесцветить губы. Он похож не на мрачного призрака будущего Рождества, он похож на саму смерть. И я невольно вспоминаю ту большую черную птицу, что преследует меня в моих ночных кошмарах. Как она пытается мне что-то сказать, но каждый раз пугает меня настолько, что я просыпаюсь. Наблюдая за Кайлом, я теряю связь с реальностью и чуть не пропускаю момент, когда девочки должны переодеть меня для нашего с Венди выхода. Я почти не вижу Венди на протяжении всей постановки, хотя слышу её голос, когда очередная группа актеров готовится к выходу. И когда мы оказываемся вдвоем за кулисами, уже переодетые и готовые к выходу, я понимаю, что несмотря на всю ту невозмутимость, что я пытался себе вменить, моё сердце бешено и тяжело ухает в груди, отдаваясь в висках. Я волнуюсь. На сцене, как и положено, Баттерс, он же Эбенезер Скрудж раскаивается в том, какую жизнь он вел, его мир и мир людей вокруг него преображается. Зал взрывается аплодисментами, и занавес опускается в очередной раз. Мягкий голос Николь зачитывает нашу с Венди предысторию. Слова словно обретают плоть и вес, они оседают вокруг меня, будто кирпичики, создающие новую, отличную от нашей вселенную, создавая новую реальность. Реальность, в которую мы с Венди попадем через несколько секунд после поднятия занавеса. Сначала на сцену выходит Венди, она отыгрывает свою часть, а моё сердце продолжает отбивать свой учащенный ритм. Но когда я выхожу к ней, оно неожиданно успокаивается. Всё уже происходит. Больше незачем волноваться. Обнимаю Венди, нет — Деллу Янг. Заглядываю в её серые дрожащие глаза, в её лицо, обрамленное черными прядями выбившихся из-под серебристой повязки волос… И я люблю эту девушку. Я на самом деле её люблю. Я люблю Венди как друга, как девушку, с которой когда-то встречался и у которой хватило терпения вытаскивать меня из депрессий уже после нашего расставания. Я помню, как она не сдавалась, когда я прятался от неё, как она устраивала мне вечеринки на дни рождения, пусть я и не был в том состоянии, чтобы оценить всё, что она делает. Я помню разговоры у неё в комнате, неспешные прогулки по аллее до торгового центра. Я помню, что она всегда была рядом. В отличие от меня, закрывшегося от мира, прямо пославшего подальше всех, кто хорошо ко мне относился. Разница между Кайлом и Венди была только в том, что смотреть на меня ему было больнее. Венди стала мне другом, а Кайл… Он больше другом мне быть не хотел. Маленькая, намного ниже меня, тоненькая, но такая сильная Венди Тестабургер, прожженная стерва, как про неё любят говорить, сжимает мои плечи, пытаясь найти в глазах поддержку. Я понимаю, что меня притягивает в ней — она так сильно похожа характером на мою мать, и в то же время это совсем другой человек. Оборачиваюсь к залу и вижу неясные тени множества лиц. Это даже страшнее, что я не могу разглядеть каждое из них, потому что сейчас на меня смотрит одно огромное существо, оно дышит, оно ждет, что же я буду делать. Мне казалось, что я непременно растеряюсь, когда окажусь один на один с этим существом, но, как это зачастую бывает с гитарой и немногочисленной публикой, я чувствую не волнение и не растерянность. Я чувствую пьянящее воодушевление. На сцене я волен делать всё, что угодно. Я могу быть кем угодно. Я могу рассказать что угодно так, что мне поверят. Я могу больше не быть неудачником-Стэном, сыном того придурка, из-за которого в городе разразился очередной скандал. У меня в голове больше нет обиды или страха, пусть на какое-то время, но я могу больше не думать о том, что разговор с Кайлом неизбежен. Я могу быть другим человеком. Я чувствую себя другим человеком. И я произношу свою первую реплику. Я Джим Янг. От самой первой и до самый последней реплики, до самого последнего момента в нашей сцене, когда я обнимаю Венди в образе Деллы за талию и, сделав эффектный полукруг, склоняю её почти к самому полу, я играю свою роль. Венди смеется, изображая веселье, принесенное облегчением Деллы от того, как всё у неё с Джимом разрешилось, какие они на самом деле оказались глупые, но насколько сильно их взаимное чувство, как глубоко оно и бескорыстно. Задумывалось, что мы только сделаем вид, что целуемся. Я просто наклонюсь к ней, и Венди закроет моё лицо ладонями, скрыв нас ото всех. Но поддавшись неожиданному порыву, слишком живо отыграв свою роль, я жадно и бездумно припадаю к горящим розовым губам Венди. Я оглушаю и её, и себя. Время останавливается, и кровь отливает от лица. Тепло дыхания Венди, то, как она обмирает в моих руках, как становится будто бы даже легче, чем была до этого, как удивленно распахиваются её пронзительно светлые глаза — всё слишком яркое, слишком четкое. Кто поцеловал Венди на самом деле? Я или Джим? Зал взрывается аплодисментами, когда Николь произносит последние слова. Дух Рождества торжествует. Всепрощение, надежда на светлое будущее, милосердие, любовь и тепло семейно очага. И Кайл, застывший за кулисами с таким лицом, словно на самом деле умер внутри себя. Я снова просто Стэн. Скотина и тупица, неудачник и просто идиот. Венди вырывается из моих рук, и кто-то выталкивает меня на середину сцены. Я оглушен тем, насколько яркий свет вокруг меня. Не могу различить лица, мелькающие мимо. Зал продолжает шуметь, и я не понимаю почему, пока голос Венди не разносится по залу. Она представляет каждого участника, стоящего сейчас на сцене, в том числе тех, кто помогал с декорациями, костюмами, поднимал и опускал занавес, редактировал сценарий, добивался финансирования и согласовывал программу… Крэйг Такер выглядывает откуда-то сбоку из-за кулис, немного по-лисьи трусит на сцену, заметно нервничая, и вручает своему Твику огромный букет каких-то белых, похожих на садовые ромашки, цветов. Твик заливается краской, пряча лицо у него на плече, и я чувствую, как что-то болезненно и завистливо ноет глубоко в груди. Я чувствую себя особенно одиноким и уязвимым. Второй букет, с васильками, на сцену выносит мой недавний знакомый Дуглас. Запоздало понимаю, что Крэйг протащил его в нашу школу, чтобы сделать приятно Рэд. И она сейчас необычно для неё смущенно смотрит на преподнесенные ей цветы, она больше не стервозная непрошибаемая Рэд, способная дать сдачи любому. Огонь её более не обжигает, а согревает. За Дугласом следует «свита» Крэйга. Клайд дарит роскошный букет пищащей что-то от восторга Бебе, а Токен дарит не менее роскошный букет скромной, по-строгому собранной Николь. Крэйг сует мне в руки цветы, предназначенные для Венди. Это белые розы с розовыми прожилками. Плотные бутоны благоухают так, что у меня кружится голова. Серые глаза, полные сложных, необъяснимых чувств, смотрящие на меня через эти невинного цвета розы, обжигают. Когда Венди принимает букет, на секунду наши руки соприкасаются, и земля уходит у меня из-под ног. Я должен вернуться в своё тело, всё это неправильно, всё это не на самом деле… Кайл? Я пытаюсь разглядеть среди полной неразберихи на сцене и в зале высокого рыжеволосого парня, который мне сейчас просто жизненно необходим, но вместо него на меня налетают искаженные лица каких-то незнакомцев. Мне почти страшно. Страшно так, что я забываю как дышать. Пытаюсь протиснуться туда, где не так многолюдно, где есть хоть немного воздуха, и оказываюсь за кулисами. Здесь достаточно темно, чтобы глаза отдохнули от света обжигающих, сводящих с ума софитов, но всё же я как-то умудряюсь четко различить Кайла у двери, ведущей в зал. Его губы плотно сжаты, и смотрит он прямо на меня. — Кайл? — с мольбой зову я его, но он стремительно разворачивается и исчезает за дверью. Неосознанно я устремляюсь за ним, но когда распахиваю проклятую дверь, успеваю увидеть лишь его спину, исчезающую в толпе зрителей, спешащих покинуть школу и разъехаться по домам. Я чувствую себя опустошенным.