Dire Straits — Brothers in arms
Пробуждение оказывается внезапным и очень холодным. Сморщив нос, я открываю глаза в кромешной темноте, лишь слегка подсвеченной редкими хлопьями снега. Света от затянутого облаками неба едва хватает, чтобы разглядеть циферблат часов. Почти два ночи. Вытираю лицо рукавом и оглядываюсь, совершенно без толку, выдыхая облако пара. Часть меня еще не оправилась ото сна, и воспоминания о нем только-только начинают меркнуть, уступая место реальности. Какого черта это было? Не хватало еще, чтобы призрак убитой Пристес начал преследовать меня по ночам. Хотя не уверен, что на свете может быть страшнее, чем находиться здесь одному, вглядываясь в надвигающуюся темноту, которая может скрывать что угодно. О, как бы я не отказался сейчас от компании Пристес, думаю я глупо, но потом мысль о «компании» — о том, что кто-то ищет меня прямо сейчас и вот-вот проявится на фоне черного провала леса… — заставляет мои и без того остывшие кишки покрыться инеем. Даже мысли звучат слишком громко для этой абсолютной тишины. Я чувствую, как волосы на загривке становятся дыбом. И снег не помогает — если спросить меня, делает эту ночь лишь более жуткой. Снег. Лестрад. Понимание обрушивается лавиной. Если я замерзаю, укутавшись в спальник, то каково должно быть ему? Костюм неплохо держит тепло, но открытые части тела он не спасает. Некоторое время во мне борются чувство вины и страх, но напрасно я жду, что одно из них победит: нет, они придавливают меня к земле, прекрасно сосуществуя, потому что страх за него гораздо сильнее и реальнее моей боязни того, что может скрывать ночь. Зябкими пальцами в спешке укладываю вещи в рюкзак, настойчиво занимая голову вопросом, где сейчас могут быть другие игроки: лишь бы не замечать давящей пустоты вокруг. Если за мной до сих пор никто не пришел, значит, Моран не успел выдать меня Мориарти — или же тот осознает, что силы не на его стороне. Я могу быть сколь угодно неопытным, но кто еще на Арене может похвастаться нормальным оружием? Нет, на его месте моей целью стали бы слабые, безоружные трибуты. Остается надеяться, что в такую погоду профи не до охоты. А мне лучше выходить сейчас, пока снег еще скрывает следы. Как должен быть счастлив Ватсон! Вот только, будь он здесь, понял бы, что, оставшись на одном месте, я скорее замерзну, если быстрее не сойду с ума. Едва ноги касаются земли, внутренний голос, ответственный за чувство самосохранения, взвывает сиреной, и не поддаться ему стоит усилий. Все мышцы тела после вчерашнего забега к Рогу разом дают о себе знать. Я замираю на месте, прислушиваясь и определяя, куда идти, хотя в своей голове уже давно наметил маршрут. По моим подсчетам, между мной и Лестрадом как минимум четыре часа пути — при условии, что я правильно определил наше местоположение и что он ушел от Рога не дальше меня. И кто бы мог подумать, что, стоя ночью посреди ничего, я буду рад, что не валял дурака на уроках геометрии. Что ж. Мне предстоит та еще прогулка. Мир вокруг не больше, чем наслоение теней, но воспоминание о Пристес вспыхивают в моей голове, как проводник, и я делаю первый шаг. Это самая пугающая и самая глупая вещь, которую я когда-либо делал. Как и во сне, вокруг та же глухая тьма, но помощи ждать неоткуда. Я обнимаю себя, прижимая к груди лук, как будто он может придать мне уверенности, и все равно каждые пару шагов нервно оглядываюсь по сторонам, благодаря небеса за то, что свежий снег не хрустит под ногами и я хотя бы могу передвигаться бесшумно. Но тогда, приходит в голову, и мои враги тоже. За каждым деревом чудится опасность. За каждым кустом ожидает притаившаяся тень. В один из таких осмотров я вижу два светящихся глаза, и едва удерживаю себя от вопля. Глаза исчезают. Я говорю себе, что, может быть, стоит смотреть под ноги. Если я чего-то не вижу, то не смогу испугаться, верно? Никогда еще мои слух и зрение не были так остры, как сейчас. Лес спит, совершенно точно, — умом я понимаю, но страх, заставляющий содрогаться каждый раз, стоит чему-то привидеться в темноте, остается глух к доводам рассудка. Если бы кто-то сказал, что я способен на подобный поступок, я бы усмехнулся, как нервно усмехаюсь себе под нос сейчас. В городе я могу просчитать риски, но лес — не моя территория. Мысль о том, что я делаю в эту самую минуту, заставляет волосы на руках шевелиться от ужаса, но, по правде говоря, мне всегда было проще делать, чем бояться. Я просто не способен выносить это чувство. Оставшись на дереве, я бы уже свихнулся. Как я сразу этого не понял? Я вспоминаю день Жатвы и как наивно полагал, что справлюсь здесь в одиночку. На что я надеялся, что оставил этот глупый страх леса в детстве? Очередное вольное допущение в моем исполнении: учитывая, что лес стал основным местом действия моих кошмаров, я пытался обмануть сам себя. Примерно через час пути, когда я уже успеваю обдумать всю свою жизнь, снег перестает и становится немного светлее. Я даже позволяю себе отвлечься от испуганного верчения головой и поднять глаза к прояснившемуся небу, чтобы увидеть молодую луну в окружении крошечных звезд. Словно кто-то неловкий рассыпал бисер по иссиня-черному шелку. Я усмехаюсь. Прямо как в той легенде. Становится немного легче. Набрав снег в бутылку, я продолжаю путь, согревая руки дыханием, и думаю только о близости утра. Эта мысль придает мне сил. Вскоре небо начинает светлеть. А с приближением рассвета, кажется, отступает и холод. Проходит еще четверть часа, когда я понимаю, что не ошибаюсь. Снег совершенно растаял, оставляя после себя лишь влажную почву. Подернутый голубоватой дымкой, предрассветный пейзаж больше не кажется мне пугающим, и я расслабляю плечи. Может, мой маршрут и не идеален, но по крайней мере не похоже, чтобы я заблудился. Странно лишь то, как быстро меняется обстановка вокруг. Я останавливаюсь, чтобы умыться. Вода студеная, но мне так хочется смыть с себя грязь прошлых суток. Раздавшийся шорох заставляет подпрыгнуть на месте. Два глаза, следившие за мной из-за деревьев, оказываются… лисой. Мы смотрим друг на друга. В голову приходит смешная мысль: в жизни они гораздо уродливее, чем на картинках, но потом: когда это реальность была лучше? Уж мне ли не знать. Все, что я тут делаю, завтра наверняка преподнесут как подвиг, в то время как я оставил на месте стоянки последние нервы. — Шу, — я пытаюсь отпугнуть гостью, но она лишь наклоняет морду, словно интересуясь, не сошел ли я с ума. Тишину нарушает едва уловимый звук — крик животного или птицы. Или человека. Его источник, должно быть, за милю отсюда. Что ж, может быть, уйти с насиженного места было не такой плохой идеей. Говоря себе не стоять столбом, я продолжаю путь. Я не чувствую голода, но все равно открываю пачку крекеров, чтобы занять себя чем-то. Слышал, в критический момент потребности тела уходят на второй план. Мне теперь предстоит проверить все, что я слышал, на себе. Хотя о таком я помыслить не мог. Когда лес озаряют солнечные лучи и утро полностью вступает в свои права, природа будто оживает. Я замечаю распустившуюся вербу, а позже и первые почки на налившихся силой ветках. Часы оказываются очень кстати. Почти семь. Новости для меня одновременно хорошие и плохие: других трибутов не видно, но и Лестрада тоже. Я, очевидно, иду медленнее, чем думал. Не знаю, сколько еще я так бреду, но в какой-то момент распустившаяся листва закрывает собой солнце. Воздух по-весеннему теплый. То, что в естественных условиях природа так себя не ведет, понятно даже мне. Я снова сверяюсь с часами, но отвлекаюсь на сдавленный звук; то ли вскрик, то ли стон раздается откуда-то слева, едва слышный, словно тот, кому он принадлежит, больше опасности боится обнаружить себя перед другими. Я оглядываюсь, но вокруг ни следа чужого присутствия. Пока я не догадываюсь взглянуть наверх и не замираю. Надо мной футах в восемнадцати от земли висит Мермейд. Видимо, место ночлега она выбирала в темноте и проснулась, лишь почувствовав, как по конечностям ползут ветви плюща. Вскрикнув, она падает со своей ветки, переворачиваясь лицом вниз, но ярко-зеленые побеги крепко удерживают ее на месте. Когда она замечает меня, испуг в ее взгляде сменяет ужас. — Я помогу, — говорю я, но она лишь хлопает глазами. С каждым новым вздохом лианы оплетают ее тело все сильнее. От напряжения краснеет лицо. Она паникует, делая только хуже. Напрасно она пытается выставить руки — новые побеги плюща тут же прижимают их по швам. — Стой, замри! Не двигайся. Ты делаешь только хуже. Но ей все труднее дышать. Плющ сдавливает ее грудь так, словно стремится навсегда слить ее с веткой. Нужно действовать и быстро. Я мог бы залезть на соседнее дерево и попробовать освободить ее, но оно не выдержит моего веса… И тут я замечаю, что лиана плюща поднимается по стволу дерева, откуда пускает побеги по веткам. Если мне удастся разрубить держащее ее ответвление у основания, оно перестанет давить. Пока я соображаю как это сделать, происходит нечто неожиданное. Плющ на секунду натягивается по предела и стряхивает зелень, обнажая колючие ветки терновника. Почувствовав, как те впиваются в плоть, Мермейд вскрикивает, скорее удивленно, чем от боли. На костюме, там где грудь не защищают лямки рюкзака, проступают следы крови. Несколько секунд в воздухе слышно лишь ее сиплое дыхание. Она ничего не делает, только смотрит. — Не двигайся! — повторяю я, но она абсолютно неподвижна от шока. — Я попробую тебя освободить. Я ставлю стрелу и прицеливаюсь. Выдох. Острие вонзается точно в лиану, обрубая ее так, что та остается держаться на паре волокон. Но секунду спустя лопаются и они. Чего я не предусмотрел — так это того, не удерживаемая ничем ветвь плюща тут же ослабит хватку и Мермейд рухнет вниз. Наш испуганный крик, подхваченный птицами, разносится по лесу, но в самый последний момент лоза, на которой она держится, цепляется за что-то, и она зависает в паре футов над моей головой. Фух. — Я сейчас упаду! — Я тебя поймаю, — спокойно говорю я, подставляя руки. — Не бойся. Так и есть: как только лоза соскальзывает, мне легко удается удержать Мермейд от падения, по инерции прижав к себе. Она пытается отдышаться. И все ничего, пока я не перехватываю ее ошалелый взгляд, одновременно чувствуя, как что-то ползет по моей ноге. Она сглатывает. Чего еще мы не заметили, так это того, что «корни» под нашими ногами оказались вовсе не корнями. Она висела над ямой со змеями, и теперь, стоя в этой самой яме, нам остается лишь наблюдать за тем, как к нам со всех сторон сползаются грязно-коричневые гадюки. — Это гремучники, Майкрофт, — дрожа всем телом, подсказывает она и, взвизгнув, отдергивает ногу. — Не паникуй. Сейчас я постараюсь не двигаться, а ты вытащишь у меня из колчана две стрелы. Когда Мермейд переводит на меня испуганный взгляд, вкладывая мне в руку стрелы, я вижу в ее глазах отражение круга, в котором мы стоим, где змеи-прожилки подступают все ближе. — Теперь сними с моей руки повязку. Она вскрикивает, но делает, что я говорю. Одна из гадин заползает ей на ботинок. — Шш. Молодец. Теперь намотай ткань на концы стрел. У тебя в рюкзаке найдутся спички? — Д-да. И потом: — Как ты можешь быть так спокоен? Я чувствую, как змея скользит по ноге все выше. Это моя первая встреча с рептилиями, но даже так я смело могу сказать, что это не то прикосновение, которое ты захочешь испытать снова. Я открываю рюкзак у нее на спине. — Думаешь, сработает? — Не узнаем, пока не попробуем. Готова? Ткань вспыхивает мгновенно. Испугавшись огня, змеи уползают прочь. Спустя несколько секунд от факелов остаются лишь обугленные клочки, но этого времени хватает, чтобы мы расчистили путь. Едва оказавшись в безопасности, Мермейд отшвыривает стрелу и в ужасе пятится от края ямы, перебирая подошвами ботинок, как будто змеи все еще подбираются к ней. — Она меня укусила, укусила? — она беспорядочно шарит ладонями, пытаясь скинуть фантомную тварь с ноги. Я наклоняюсь, закатывая ее штанину, но не вижу никаких следов, кроме ран, которые терновые колючки оставили по всему ее телу. Неудивительно, что ей кажется, что ее укусили. Еще какое-то время, пока мне не удается воззвать к ее разуму, она ведет себя, как в бреду, и я уже и правда начинаю беспокоиться, не пропустил ли укус. Черт, как она вообще оказалась здесь одна? Ответ оказывается прост: — Оставь вещи и отойди от нее, — предупреждает голос, и лишь теперь я боковым зрением замечаю, как Ил-о, нацелив в меня гарпун, медленно обходит злополучную яму. Это что, какая-то ловушка от Четвертого? В свое оправдание не могу даже сказать, что они первые, кому пришло в голову ловить дурака на благородство. — Ну, — командует он, кивая оружием с сторону. Белки глаз на его темном, почти черном лице выделяются точно тот светящийся взгляд, привидевшийся мне в ночи. Как знать, может, это они выслеживали меня. Прямо вижу, как Ватсон стоя аплодирует мне у экрана. Не сводя с нее глаз, я собираюсь сделать вид, что поднимаю руки, но одна из них уже держит стрелу, а другой мне лишь нужно снять лук со спины, — и о трибутах из Четвертого дистрикта можно будет забыть. Я думаю, она читает это в моем взгляде. Я буду точен. — Не надо, — вдруг говорит она, обращаясь к Ил-о. — Он спас меня. Она рассказывает ему, что произошло за время его отлучки. Не трудно понять, в чем заключался их план. Выследив меня, Ил-о вернулся к месту ночлега, чтобы предупредить Мермейд о моем скором появлении. Она забралась на дерево, чтобы заметить, когда я буду на подходе и вовремя изобразить дамочку в беде, прямо как только что с укусом. Позже, дождавшись момента, когда я потеряю бдительность, она привела бы меня прямо в лапы Ил-о. Но вот незадача: строя свой план, они никак не ожидали, что распорядители подкинут им реальное испытание. Услышав крики напарницы, Ил-о кинулся на помощь. На его лице отображается внутренняя борьба, но в конце концов он кивает. Как великодушно: наверное, ждет, что я рассыплюсь в благодарностях, но я забираю свои вещи и отхожу в сторону, ничего не говоря, — я и так потерял здесь уйму времени. Лестрад был прав, когда говорил про смазливые мордашки. Что ж, будет мне на будущее уроком. Хотя мне и хочется думать, что я сделал бы это для любого. — Идти можешь? — спрашивает он, подходя ближе, все еще (благородно) целя в меня гарпуном. Она качает головой, и он взваливает ее на плечо, как будто она ничего не весит. Они удаляются прочь, а я думаю, что при желании все еще мог бы пристрелить их обоих, если бы оно — это желание, — у меня было. Прикидывая, сколько мы наделали шуму, я понимаю, что, чем быстрее последую их примеру и уберусь отсюда, тем лучше.***
Я понимаю также, что ведущие не шутили, когда предупреждали, что Квартальные Игры будут особенными. За эти сутки погода успела поменяться трижды — от тумана до снега и вот теперь. Дождь. Льет так, словно небеса разверзлись и обрушили на нас все воды мирового океана. Мое подозрение насчет того, что распорядители могут по желанию менять не только климат, но и сезоны, лишь крепнет. Сейчас не холодно, дождь по-весеннему теплый, но лес поминутно расцветает новыми красками, как будто вместе с водой впитал необходимые силы и готовится наконец задышать полной грудью. Не то чтобы я боялся ливня, но идти тяжело, и я уже готов бросить эту затею хотя бы на время. Я уже достаточно удалился о места встречи с Четвертым. В жизни каждого человека, утверждающего, что он не верит в судьбу, рано или поздно обязательно настает момент, заставляющий его усомниться. Если бы провидения или высшей силы не существовало, кто-то, выступающий от их имени, обязательно появился бы, чтобы в этот самый миг взглянуть на меня сверху. Сколько раз впоследствии я буду благодарить судьбу за то, что продолжил идти… Инстинкты… Рев, который просто не может принадлежать человеку, заставляет меня замереть, но потом я срываюсь с места и бегу в сторону голосов, пробивая себе дорогу сквозь свежие заросли и ветки, из ниоткуда выскакивающие у меня на пути, как будто с единственной целью помешать мне. Наконец, преодолев последнюю преграду, я оказываюсь на открытом пространстве. Дождь застилает мне глаза, но за стеной воды я умудряюсь разглядеть их — Мейсона и Лестрада, сцепившихся на смерть. Я заряжаю лук быстрее, чем успеваю подумать, но перед глазами мелькают лишь их размытые спины, и я едва могу разобрать, кто в какой момент нападает, а кто лежит на земле: в брызгах воды и грязи это просто хаос из рук и ног. Когда один из них берет другого в захват, второй вырывается и все начинается сначала. Лук наготове, но я медлю, боясь в этой мешанине попасть по Лестраду. Чья-то рука тянется к лежащему в грязи молоту, хватает воздух, тянется снова. Наконец Мейсон поднимается на колени, почти падает, но находит силы устоять и подтащить молот к себе. Лестрад бросается на него — это мой шанс… Стрела вонзается в плоть, вырывая свой заслуженный крик. Молот падает на землю, а следом за ним ничком валится и Мейсон. Я замираю, опустив лук и тяжело дыша. Все кончено. Лестрад выпростает руку, выбрасывая ее вверх как белый флаг («не стреляй… не стреляй…»), и спихивает с себя тело Мейсона, словно куль. Он весь в кровавых разводах и, кажется, не может встать сам. Я склоняюсь над ним, теряясь в пугающих мыслях, и он что-то говорит мне. Что Мейсон еще дышит. Дергаю его на ноги, и почти сразу он хватает молот и оттаскивает меня в сторону, тянет за собой с такой силой, что чуть не вырывает мне плечо. Дождь хлещет по открытой коже, так что я едва чувствую лицо, как будто не кончится уже никогда. Вода — повсюду. И кровь. Не знаю, сколько он тащит меня за собой, о чем я думаю в это время. В голове бьется лишь одно слово «здесь, здесь, здесь», оно же разрывает мне сердце. Если бы опоздал. Минута промедления, и я мог потерять его. Боже, я к этому совершенно не готов. Лишь когда я начинаю без конца запинаться о корни, он наконец решает, что мы отошли на достаточное расстояние, и останавливается. Стена дождя между нами почти лишает меня ориентиров — лишь раны на его размытом лице бросаются в глаза, поднимая тревогу во всем теле. Я тянусь к нему, но он хлопает меня по груди. — Почему ты это сделал? Господи, почему? Я чуть с ума не сошел от страха, ты хоть понимаешь? Я вчера весь день себе места не находил, мать твою, я думал, ты мертв! Он тянет меня, опешившего, к себе. Я утыкаюсь ему в шею, сжимая плечи онемевшими пальцами, чувствуя его дрожь всем телом — вовсе не от дождя. Вода может смыть все, даже кровь, но не с тех ран, что не видны глазу. Только теперь до меня доходит, на что именно он согласился вчера, не побежав к Рогу. Что именно я вынудил его сделать — что волноваться мне о нем и ему обо мне, ринувшемся в самое пекло, не одно и то же. Сколько раз он, должно быть, проклинал себя за то, что, застигнутый врасплох, пошел у меня на поводу. Будь у него чуть больше времени, оставь я ему выбор, он никогда бы не согласился бросить меня. Эти раны нанес я, мне же все исправлять. Я обнимаю его так крепко, как только могу. — Больше никогда, слышишь? Никогда не отходи от меня ни на шаг! — рычит он. — Хорошо. — Хорошо? Когда я нахожу его губы, он напрягается, замерев, но затем я чувствую, как расслабляются под ладонями плечи, слышу сдавленный звук, с которым он позволяет себе поддаться мне в отчаянии, которое теперь сопровождает все, что мы делаем. Я отступаю назад, к дереву. Пальцы сгребают мокрую ткань куртки, его — тисками у меня на поясе, как будто возможно вдавить себя друг в друга. Это должен был быть прощальный поцелуй: все, что я хотел сказать тогда, в комнате, я говорю ему сейчас. Я не передумаю… Дождь делает горький поцелуй сладким, словно что-то еще исправишь, но по тому, как ожесточается его тело под моим, как мало разумной мысли и пространства остается между нами, я понимаю, насколько мы оба обречены. Лишь когда к поцелую примешивается отрезвляющий вкус его крови, он вспоминает остановиться и прижимается ко мне, — как будто ища причину не послать все к черту. Я целую его, отводя со лба налипшую челку: порез над его бровью все еще открыт, и дождь оставляет на его лице бледно-красные потеки. Тяжесть в груди не дает вдохнуть, но напрасно ждать, что это пройдет. — Я… Ты помнишь про обещание? — спрашивает он, пряча глаза; в шорохе ливня по листьям его слова едва достигают слуха. Я выпрямляюсь. Он отступает, мгновенно оставляя после себя холод. — Помню, — отвечаю я, — ведь это я взял его с тебя. Он ничего не говорит, только кивает, не глядя мне в лицо, и мне остается лишь наблюдать за тем, как он поднимает молот и задает нам новое направление, добавляя что-то о том, что дождь должен скоро закончиться, оставляя меня в полном неведении о своих настоящих мыслях. Обещание, конечно, — тот глупый уговор, что мы заключили, согласие, которое ты вытянул из него, лишь бы выторговать себе кусок быстротечного счастья, как-то обосновать то, как вы упали друг в друга с решимостью безумцев… В глубине души ты, наверное, и подумать не мог, что он воспримет его всерьез. Как легко было скрепить клятву, зная, что нарушишь ее не ты. Чем же ты так разочарован, Майкрофт? Неужели тем, что он оказался самым разумным из вас? Вещи, вспоминаю я, когда он оборачивается, ожидая, что я иду за ним. Я знаю, что подвел нас, что все правильно, но чувствую себя странно. Как будто нашел опору и сам же выбил ее у себя из-под ног. Дождь и правда постепенно стихает, оставляя после себя лишь душный воздух и запах земли и хвои. Пока мы идем, ища укрытие, я думаю о многих вещах: о нас, о том, что никто из нас не решился прикончить Мейсона, о его внезапной холодности, которая совсем не внезапна. Как ни стараюсь игнорировать чувство обиды, оно лишь растет, а я, который во всем виноват сам, чувствую себя нелепым и глупым. — Майкрофт, — окликает он, судя по всему, уже не в первый раз. — Иди по траве. Я оглядываюсь на свои следы, давя в себе раздражение. Да, я не охотник, не следопыт, я в этом чертовом лесу первый раз, бежал как идиот, и следы — последнее, о чем я думал… Не заметив, я врезаюсь в него и едва не падаю, если б не его руки, которыми он предусмотрительно останавливает меня за плечи. — Знаю, ты устал. Потерпи, ладно? Скоро уже остановимся. Мы проходим еще несколько сотен метров. По тому как все чаще начинают попадаться хвойные деревья, я понимаю, что мы почти у самой границы лиственного леса. По пути я рассказываю о том, что было на Роге и после — точнее, скармливаю ему ту версию, которую он сможет переварить: ни слова о том, что Мориарти, а потом и Мейсон, меня чуть не убили. И Пристес… отчего-то мне слишком стыдно сказать ему о том, что я повинен в ее смерти. — И в общем, тогда я скинул все со столов в воду… — Ты… что? — он останавливается; лицо у него в этот момент прямо как у Ватсона, когда я выкидываю что-нибудь этакое. — Ладно… и что было дальше? — спрашивает он с опаской, когда я не спешу продолжать. Мне вдруг приходит в голову, что если уж Лестрад меня осуждает, то я, пожалуй, зашел слишком далеко. Это же предостерегает меня от дальнейших рассказов о моих приключениях — но, может быть, мне просто не хочется, чтобы он узнал, как Мермейд и Ил-о чуть не обдурили меня как школьника. — Ничего. Убежал в лес, — отвечаю я, стараясь звучать естественно, что довольно проблематично, учитывая, что врать ему у меня не поворачивается язык. Едва произнеся это, по его реакции, точнее, ее отсутствию, я понимаю, что прокололся. — Забыл придумать, как в таком случае молот оказался у Мейсона, — подсказывает он. И еще я не разучился стыдиться, надо же. — Прости. Знал, что ты разозлишься. — Ах, — усмехается он. — Ну, теперь-то я счастлив, зная, что ты мне соврал. Пришли. — Он указывает на невысокий дуб, увенчанный пышной зеленой кроной. Сквозь нее едва проглядывают мощные нижние ветки, расходящиеся от ствола, словно спицы гигантского зонта. Вскарабкавшись наверх первым, я поднимаю его вещи — ненавижу этот чертов молот, — и помогаю ему забраться. — Мне пришлось кинуть в него молотом, когда он бросился на меня. — Не самая твоя безумная идея. И почему я должен был разозлиться? — Это случилось, когда я пытался вытащить Антею из воды. Он с шумом втягивает влажный, пахнущий листвой воздух. Наверное, заново обдумывает свою жизнь, но так ни к чему и не приходит. Я ловлю его за подбородок, чтобы обработать раны. — Моя вина. Я отчего-то решил, что ты понимаешь, что противников нужно выбивать из Игры, а не спасать. — Она не такая… — Ну, конечно, — тут же реагирует он, сопровождая реплику крепким словцом. — Не дергайся, — предупреждаю я, поворачивая его лицо на свет. Кровь уже остановилась, но пара порезов глубокие и могут воспалиться. Как я жалею, что у меня нет бинта. — А это что? — спрашивает он, перехватив мою руку, на которой еще остались следы от ботинка Мориарти. — Майкрофт? Я закусываю губу. Он снова повторяет мое имя. — Подарок от Мориарти. Не волнуйся, я отплатил ему тем же. — Есть ли кто-то, с кем ты не успел повидаться, а? Пусть этот гад только попробует попасться мне на глаза… Плевать. Я просто благодарен что пережил первый удар на Бойне. Если Мориарти сунется к нам теперь, нам будет чем его встретить. — Не хочу говорить о нем, — перебиваю я, аккуратно нанося мазь на его рассеченный лоб. Он морщится, и, чуть приблизившись, я дую на рану. Если повезет, завтра от нее останется лишь заживающий след. Он зачерпывает немного мази и принимается втирать ее в оставшиеся от шипов отметины. Напрасно я пытаюсь убедить его, что в этом нет нужды. Может быть, видеть мою руку в таком состоянии для него не меньший шок, так что я просто наблюдаю. Мне нравятся его слегка грубоватые пальцы и уверенные движения, они делают его присутствие более реальным. Все еще не могу поверить, что едва успел. С облегчением понимаю, что, несмотря на наш уговор, он относится ко мне как прежде. Может быть, кто знает, мне даже удастся убедить себя, что это к лучшему. Что мы не можем привязаться друг к другу еще больше. Мне приходится подавить желание поцеловать его прямо сейчас. Хорошо, что он не умеет читать мысли, вытаскивая на свет немногие пожитки из моего рюкзака и разглядывая лук. Если сейчас он заметит, что в колчане не хватает стрел, мне снова придется врать, но ему не приходит в голову пересчитать их. Он развешивает спальник на просушку, и это напоминает мне взглянуть на часы. Так и есть: дождь закончился примерно час назад, и за это время лес успел утонуть в зелени. Мы обсуждаем это, пока он устраивает на ветке мокрую куртку. Воздух настолько прогрелся, что костюм на мне уже практически сухой. — Значит, смена сезонов. — Каждые шесть часов, если я все понимаю верно. — Плохо. Это значит, что нужно готовиться к еще одной холодной ночи. Надеюсь, ветки успеют… — Это что, моя куртка? — только сейчас соображаю я. — Эй, попрошу. Это моя куртка, — шутит он, зарабатывая тычок в плечо. Это точная копия той куртки, что я когда-то подарил ему, но, конечно, в большем размере. Увидев ее в деле, я чувствую глупую гордость за свою работу: хорошо, что я выбрал именно эту ткань, любая другая сейчас была бы мокрой тряпкой, впитавшей в себя грязь и кровь. — Похоже, Ватсон решил, что моего внутреннего огня недостаточно, чтобы не замерзнуть ночью. Внутреннего огня. Ватсон назвал бы это шилом в одном месте. — Должно быть, это Дарлинг прислал. — Ага. Странно, правда? Не думал, что ему вообще известно о моем существовании. При мысли о том, откуда этот подарок, я не могу сдержать улыбки. Из всех людей я меньше всего ожидал такого жеста от строгого управляющего нашей фабрики. Пусть и на ранней стадии Игр, такой подарок должен был стоить недешево. Несколько спонсоров объединили усилия? Или… ну разумеется. На Играх и раньше бывали случаи, когда трибутам приходили подарки от всего дистрикта. Меня совершенно не удивляет, что они могли отдать последнее, чтобы помочь Лестраду. Интересно только, что они думают теперь, узнав о нашем альянсе… Когда я говорю о своей догадке, он расплывается в улыбке. Возможно, под прикрытием листьев камеры нас даже не видят, но мы все равно благодарим Восьмой. — В дистрикте объявят праздник, когда услышат, что ты кого-то из них поблагодарил… Ай, полегче! Я ведь и упасть могу. — С такой высоты с тобой ничего не случится. Но на всякий случай держись покрепче, — пытаюсь острить я. Еще некоторое время мы обсуждаем произошедшее, после чего он перечисляет все, что мы должны успеть сделать до вечера, но я… — Эй, — зовет он, придерживая за локоть. — Ты сейчас вырубишься. Я даже не заметил, как прикрыл глаза. — Извини. Не знаю, что со мной. — Такое бывает после выброса адреналина. — Он удобнее устраивается на развилине, подкладывая под голову рюкзак. Этому дубу, должно быть, сотни лет. — Без энергии от тебя все равно нет толку, — шутит он и зовет меня: — Иди сюда. Памятуя о нашем уговоре, я сомневаюсь, — тем более, что после ночи, проведенной на ветке, я знаю, как это неудобно. Моя проблема лишь в том, что я не хочу отказываться. — Неудобно будет, когда ты свалишься с дерева, — отвечает он на мои возражения, пристегивая себя к ветке ремнем от куртки. — Я переживу. К сожалению, надеяться, что нам пришлют подушку, не приходится, так что давай. Я слишком устал, чтобы спорить. Как только моя голова касается его груди, жар его тела действует на меня, как снотворный бальзам. — И как я умудрился соскучиться по тебе за день… — шепчет он, наверное, уверенный, что я уже сплю и не слышу, но я думаю, что скучать по нему уже давно стало моим естественным состоянием.***
Похоже, стоит привыкать, что здесь, на Арене, каждое пробуждение оказывается внезапным. — Майкрофт, вставай, — спешно будит Лестрад, сжав мое плечо, и указывает взглядом вниз. Что? Глаза у него при этом размером с монету. — Эй, сосед! — кричат снизу, и я с удивлением узнаю звонкий голос Тимбера. — Как насчет высунуть свой длинный нос и поговорить с нами? Мы знаем, что ты здесь. Он замирает, прислушиваясь. Я мысленно обзываю себя последними словами. Мои следы, должно быть, более чем красноречиво выдают мое местоположение. Они, конечно же, пришли отомстить мне за то, что я подстрелил одного из них. — Я слышу, как ты там дышишь, приятель! — поразительно, сколько шума может наделать один человек. — Так что: отдашь лук по-хорошему, или тебя заставить? Вот оно что, дело не в мести. Я перебираюсь на другую ветку и перевожу взгляд на Лестрада. Похоже, им и в голову не приходит, что я могу быть не один. Отодвигаю листву ногой и пытаюсь прицелиться, но, как мы успели выяснить, в стрельбе сидя я не преуспеваю. — Как знаешь, — подхватывает Сильван, сопровождая слова громким ударом топора по стволу. Он что, собрался его срубить? Я выпускаю стрелу, выдавая себя теперь уже точно, но выстрел, конечно же, не получается. Тимбер наклоняется к земле и, выпрямившись, принимается поигрывать трофеем. Я замечаю, что его левая рука перемотана грязным куском ткани. — Не это потерял? — весело спрашивает он. Я разве что не рычу от досады. — Что вы делаете? Сюда сейчас все сбегутся! — Да? Я не против… — пожимает плечами Сильван и расплывается в щенячьей улыбке. — У тебя лук, у меня — топор… Уверен, мы что-нибудь придумаем. Если бы не обстоятельства этой встречи, его тягучий как патока голос мог бы обернуть все в дружескую шутку. — Он не сильно помог вам в прошлый раз. — А, ты об этом, — он оглядывается на руку напарника. — Ерунда. Царапина. Достать тебя точно не помешает. Я перевожу взгляд на Лестрада и замечаю, что он выглядывает сквозь листву, держа молот на вытянутой руке прямо над макушкой Тимбера. Катастрофа. Когда он поднимает голову, я сигналю ему глазами. Разве нельзя обойтись без этого? Видимо, нет. Новый удар топора по дереву говорит сам за себя. Они собрались шантажировать меня, пока я не сдамся. — Прекрати! — рычу я, снова целясь. — Не волнуйся так, — добродушно отвечает Сильван. — Перед тобой профессионал. Обещаю, что управлюсь быстрее, чем ты научишься целиться этой штукой. — Я не отдам вам лук. — Что ж, очень жаль, — замечает Тимбер, не подозревая, что находится в секундах от того момента, когда молот размозжит его голову. — Тогда будем действовать иначе… Узнать что за «иначе» я уже не успеваю, потому что в этот самый момент в дерево неподалеку ударяет электрический разряд. Мы уже видели такое раньше, поэтому повторять дважды не приходится. Сильван хрипло вскрикивает, бросаясь прочь, но потом спохватывается, что забыл топор, и возвращается, как раз когда следующий разряд ударяет в соседнее дерево. Мы хватаем вещи и буквально валимся на землю за несколько секунд до того, как третья атака распорядителей приходится на наш дуб, вздымая в воздух дождь из обломанных веток. Нас четверых как будто специально загоняют вглубь леса. Земля дрожит под ногами, глаза застилает пот; я едва разбираю, куда мы бежим. Нужно замедлиться, чтобы понять, где можно спрятаться, но атака не оставляет мне шанса. За нашими спинами раздается треск и грохот падающего дерева. — Не стой! — Где Тимбер? — кричит Сильван, обернувшись. В этот момент лес оглашает пушечный залп. Мы замираем, оглядываясь, но следом раздается крик. Лестрад отпихивает Сильвана и бежит назад, к поваленному дереву. Сильван бросается следом, но очередная атака отсекает путь назад. Я замечаю овраг и хватаю его за рукав. — Туда! Перед тем как нырнуть вниз, я в последний раз оборачиваюсь, с облегчением видя, что Тимбер и Лестрад бегут за нами. Как только мы оказываемся вне зоны досягаемости, атака стихает, оставляя после себя оглушающую тишину и запах жженого дерева. Я весь взмок. — Да чтоб меня, — отдышавшись, бормочет Лестрад, принимаясь вытряхивать из волос щепки. — Вот это забег. Я, кажется, подпалил подошвы. Я едва не смеюсь. Подошвы! Да если бы не они, мы бы уже были трупами. А так — чудо, что мы вообще остались целы. Чаще всего распорядители устраивают такие испытания в надежде столкнуть трибутов друг с другом — что ж, в этот раз им это удалось. Только вот как теперь расходиться? Я оглядываюсь на Седьмых, все еще не пришедших в себя после забега, и прижимаю лук к себе. Заметив, Лестрад хмурится — что? — Вы, значит, все это время были заодно, — произносит Тимбер в паузах между тем, как хватает воздух и добавляет, с досадой. — Знал же! — Я должен тебе десятку, — все еще пытаясь отдышаться, выдает Сильван и, запрокинув голову, посылает другу усмешку. Затем, подумав, протягивает мне руку: — Насколько я помню, наше знакомство прошло не очень удачно, — вспоминает он, демонстрируя фирменные ямочки на щеках. Наученный опытом, я не спешу с рукопожатием, только вздергиваю бровь. Пусть не ждет, что я куплюсь на это снова. Скорее всего, это обманный трюк, чтобы вырвать у меня лук. — Да ладно, приятель! — восклицает Тимбер, заметив мое сомнение. — Вы же спасли меня! — После того, как вы пытались отобрать у меня оружие. Было приятно встретиться. Идем, Грег. — О, ради Бога! Ты всегда такой злопамятный? Может, тогда вспомнишь и про мою руку? Он шевелит пальцами перед лицом, напоминая о ранении, которое я нанес ему вчера. — Думаешь, это смешно, — замечает Лестрад. — Уж не знаю, при каких обстоятельствах вы встретились в первый раз, но, без обид, у нас есть полное право не доверять вам. Двое на одного, а? Как-то неспортивно, не находишь? — Ты прав, — отвечает Сильван за друга, став серьезным. — Простите, парни. Здесь трудно понять, кто на чьей стороне. — Очевидно, — закатывает глаза Тимбер и добавляет, бормоча в сторону: — особенно, если не пытаешься разобраться. — Не вижу смысла разбираться в тех, кто не умеет признавать свои ошибки, — в тон ему отвечаю я. Тимбер прищуривается, а вот Сильван заходится громким смехом. — Ха-ха! А говоришь, не разбирается в людях. — Пожалуй, нам действительно стоит держаться вместе, — предлагает Тимбер и щурится на напарника: — Еще одного дня наедине с тобой я просто не выдержу. — Предлагаете альянс? — спрашивает Лестрад, и я усмехаюсь, приняв это за шутку. Это ведь шутка? Я обвожу их взглядом. Все кажутся серьезными, как никогда. Просто отлично. — Лестрад, можно тебя на пару слов? — Ладно, парни. Дайте нам обсудить это. — Они были в списке возможных альянсов, — отойдя со мной в сторону, говорит он. — Я не видел никакого списка. Наверное, потому что вы с Ватсоном забыли меня в него посвятить. — Ты им не доверяешь? — А ты да? — Я так понимаю, ты прострелил руку одному из них. Не знаю, по мне так, учитывая это обстоятельство, они ведут себя на удивление дружелюбно. Слушай, я наблюдал за ними на тренировках, они нормальные ребята. Он прав. При всем желании я не мог бы сказать о них ничего плохого. И, если так подумать, лишние руки, к тому же умеющие обращаться с оружием, могли бы облегчить нам жизнь. — И по мне так лучше иметь Седьмой в союзниках, чем во врагах. Подумай сам, Майкрофт. Это хорошее предложение, но мы должны решить вместе. — Ладно. Если ты считаешь это хорошей идеей, то ладно. — Если нам что-то не понравится, мы всегда можем уйти. Мы возвращаемся к Седьмым. — Решили? — Да, — отвечает Лестрад и, к моей неожиданности, добавляет: — Но сначала покажите ваши шеи. Нужно кое-что проверить. Он объясняет, что произошло в ночь перед Играми. Я удивляюсь: похоже, что он воспринял нападение на меня всерьез, — и чувствую смесь благодарности и стыда. Мне тут же хочется остановить его и сказать, что он лает не на то дерево, но осторожность никогда не помешает. К моему удивлению, они с готовностью доказывают свою непричастность. — Меня всю ночь тошнило от нервов, — доверительно добавляет Сильван, как щенок, который ожидает, что его за это похвалят. Лестрад смеется и хлопает меня по плечу.***
Ближе к шести вечера жара спадает и с деревьев начинают облетать первые сухие листья. Углубившись в лес, мы находим место, чтобы разбить лагерь для ночевки. Тут же возникает первая проблема: мы все еще не доверяем друг другу. Кто-то должен уйти на охоту, потому что к этому времени даже я умираю с голоду, но первое наше совместное действие начинается с препирательств. — Идем мы с Майкрофтом. — Не лучше ли послать двоих охотников? — возражает Тимбер. — Мы с Сильваном… — У тебя еще не зажило плечо, — нахмурившись, замечает тот. — Ты разве не должен соглашаться со мной? — привычно возмущается Тимбер. — Вы уж извините, парни, но где гарантия, что вы не уйдете и мы не останемся тут сидеть без еды? — Там же где гарантия, что вы не сбежите с луком. Без обид. Тимбер и Грег упрямо уставляются друг на друга. Я выкладываю из рюкзака собранные ветки, почти не обращая внимания на их спор. Это длится уже с четверть часа и у меня начинает болеть голова, не говоря уже о том, что мы попросту теряем драгоценное время до темноты. — Что с тобой? — Лестрад дотрагивается до моего плеча. — Идите вы с Сильваном. Мы останемся и подготовим лагерь. — На минутку, — говорит он, уводя меня в сторону, и складывает руки на груди: — Я не оставлю тебя одного без лука. — Придется, ведь это была твоя идея. Может, это перевернет твой мир, но смысл союза в том, чтобы не бояться подставить друг другу спину. — Даже если это твоя спина? — спрашивает он. — Может, им и стоит доверять, но я не готов проверять это таким путем. Сильван, услышав наш разговор, вставляет: — Так мы никогда не сдвинемся с места. — Не ясно, чего ты так переживаешь, если только сам не планируешь избавиться от Сильвана, — поддевает его напарник следом. — Все нормально, — говорю я Лестраду, меняясь с ним оружием. — Иди. Время не ждет. Они с Тимбером переглядываются в каком-то немом диалоге, которого мне никогда не понять, и наконец кивают друг другу. Когда Грег и Сильван уходят, мы остаемся подготавливать лагерь к ночлегу — я сгребаю листья, а Тимбер занимается дровами и ямой для потайного костра, которую пытается выкопать топором. Не могу сказать, что меня напрягает молчание, но при взгляде на его плечо меня начинает мучить совесть. Когда он останавливается и втягивает воздух, очевидно, пережидая боль, я уже не могу молчать: — Я могу сделать это. — Конечно, можешь, — кивает он, снова приступая к работе. — Не сомневаюсь. Его манера сдабривать абсолютно любую реплику сарказмом одновременно раздражает и напоминает о доме. Раздражает, потому что трудно убедить себя, что он на самом деле не держит на тебя зла. — Я не собирался стрелять в тебя. Я целился в Пристес. — Я понял, — к моей полной неожиданности говорит Тимбер. — Неизвестно еще, что было бы, не отвлеки ты их своим грандиозным появлением. Так что не думай, я не в претензии. — Сильно болит? — Не так сильно, как от мысли, что твой ментор не прислал тебе даже бинта, — усмехается он. Выходит, со спонсорами у них и правда туго. — Я могу посмотреть, если хочешь, — я обнаруживаю себя произносящим эти слова до того, как успеваю обдумать их смысл. — Не то чтобы я что-то понимал, — исправляюсь я, — но у меня есть мазь. И чувство вины. К моему удивлению, он соглашается. Чтобы отделить от раны кусок нижней футболки, которым замотана рука, приходится размочить его водой. Из-под запекшейся крови сразу начинает вытекать жидкость. Я не специалист, но выглядит не так ужасно, — если только я не успокаиваю себя. Тимбер морщится, чувствуя ту же неловкость. — Мне понравилась твоя речь на Интервью, — говорит он между делом. — Хорошие, хорошие слова. А ты не промах. Фликерман, наверное, до сих пор зеленеет от зависти. — Не знаю, заметил ты или нет, но я к ней не готовился, — по привычке оскорбляюсь я. Все наверняка думают, что я репетировал ее часами. — Как и к альянсу с Грегом? Вы хорошие актеры, знаешь ли. — Ты догадался, — я вспоминаю тот пристальный взгляд, которым он наградил меня в комнате ожидания перед экзаменом, заметив, что я разглядываю Лестрада. — Значит, не такие уж хорошие. — Я бы так не сказал. Ненависть изображать сложнее, чем любовь. Рядом с нами опускается парашют. Приложенная к бинту записка желает Тимберу скорейшего выздоровления. Подписи нет, так что не ясно, чей ментор прислал подарок. — Очень вовремя, — усмехается тот и шутит, что еще один оборот бинта в моем исполнении лишит его кровоснабжения в руке. Вскоре начинает темнеть и, чем меньше остается света, тем больше нарастает напряжение внутри меня. — Если они не поторопятся, им придется возвращаться по снегу. — Не будь таким напряженным. Случись что, мы бы уже услышали, — отвечает Тимбер, как будто убеждает нас обоих, но некоторое время спустя я замечаю, что он и сам начинает поглядывать в лес с беспокойством. Вдруг над ухом раздается голос: — Сегодняшнее меню: жареный грусенок с дикой спаржей. Следом за Лестрадом в лагере появляется Сильван, демонстрирующий двух ощипанных птиц. — А я так соскучился по твоим белкам. В это время года они самые вкусные. — Сомневаюсь, что Майкрофт такой гурман, — глядя на мое перекосившееся лицо, убийственно серьезно отвечает Лестрад и передает мне лук. — Все стрелы на месте. Значит, все-таки пересчитал. Черт. Я закусываю губу. За всеми приготовлениями мы не замечаем, как наступает ночь. Сильван ухитрился приготовить отвар, который заменяет нам чай, и после ужина мы еще какое-то время сидим у костра, разговаривая о том, как отличается жизнь в наших дистриктах. Из того, что они рассказывают, я понимаю, что их — одновременно проще и сложнее: поселения Седьмого располагаются в лесу, так что многие кормятся охотой, но от мысли, что их еще детьми, аккурат после первой Жатвы, отправляют работать на лесопилки, мне становится не по себе. И все же я молчу, опасаясь сболтнуть лишнего. Работа никогда не была для меня повинностью, но я и никогда не работал как остальные: после школы, до наступления темноты сгорбившись над швейной машинкой. Меж тем Сильван пускается в воспоминания: — Вот так мы и встретились. Меня направили на работы; ну… «направили» громко сказано… Выдали бумажку с номером лесопилки и сказали «разобраться на месте». Так вот, я… кхм — улыбнувшись, он оглядывается на друга за помощью, — стоял там, не зная, что делать… — Трясся как лист на ветру… — бормочет Тимбер, добавляя рассказу деталей. — Хэй, мне было двенадцать! Все вокруг суетились перетаскивая огромные бревна, а я болтался под ногами, пытаясь к кому-нибудь обратиться. Тимбер единственный, кто заметил меня и захотел помочь. — Захотел? Да я просто испугался, что тебя зашибут, — вскидывает брови тот. — Ну, если кому это и грозило, то только тебе. Он был во-от такой крошечный тогда, — мстительно добавляет Сильван, приблизив указательный и большой пальцы на расстояние дюйма. Услышав это, Тимбер тянется к нему, чтобы взъерошить волосы, и тот отвечает задушенным воплем. Лестрад усмехается, но, кажется, я знаю, о чем о думает. Даже здесь, когда смерть буквально стоит у тебя за спиной, они умудряются жить той жизнью, теми же светлыми моментами, что всегда составляли ее. Каким-то образом это ранит даже больше остального: демонстрация того, что нам предстоит потерять. — А вы, парни… знали друг друга до Жатвы? Я молча делаю глоток. По правде говоря, я совсем не привык к таким разговорам. А если быть совсем искренним, до Игр я заранее знал, что мне предстоит оставить прошлую жизнь и все, что произошло в Тренировочном Центре, позади. Лестрад не спешит отвечать, и мне становится стыдно за сегодняшний поцелуй. Он был абсолютно лишним. Я пытался найти минутное утешение, зная, что от этого будет лишь хуже. Гремящий в воздухе гимн только подтверждает мои мысли. Альма-Люсия. Выходит, не помогли духи. Что бы она сказала теперь, думаю я со злостью, какой тайный смысл нашла в своей смерти?***
— Итак, сегодняшний день выяснил, что на Арене стремительно сменяются не только сезоны, но и симпатии… — интригующе начинает Цезарь, многозначительно уставляясь в камеру. — Да-да, друзья, еще вчера Майкрофт Холмс действовал в одиночку, а сегодня успел заключить не один, а целых два альянса! Но не волнуйтесь: если вы не успеваете следить за происходящим, мы с моим дорогим коллегой здесь, чтобы рассказать вам о главных событиях дня. Верно, Юпитер? Юпитер? — хмурится Цезарь, оглядываясь на соведущего, появившегося в студии облаченным в черное с головы до ног. Тот взмахивает рукой, показывая, что не в настроении для разговоров. Грустные антенки приникают к голове под стать его настроению хозяина. — Кажется, кто-то не в духе. — Оставь это, Цезарь. У меня траур, — глядя мимо камеры, вздыхает соведущий. — Ах. Дорогие зрители, если мои догадки верны, то наш Юпитер расстроен тем, какой оборот приняли дела для Восьмого дистрикта. — Как он мог? — воздев руки, восклицает тот. — Поверь мне, ты не единственный, кто задается этим вопросом. Честно говоря, я и сам бы скорее поставил на Мермейд. Услышав это, Юпитер закатывает глаза, явно повеселев. — О, эти женщины! У них семь пятниц на неделе. То она хочет убить его, то спасти, кто их разберет. На месте Айсмена я бы тоже предпочел не связываться, - с ухмылкой кивает он. — Не знаю, как вы, друзья, а я подумать не мог, что дело примет такой оборот. Похоже, наш ледяной мальчик вовсе не такой уж ледяной. Этот поцелуй!.. — Поцелуй как поцелуй, — обижается Юпитер. — Ничего особенного. Я мог бы… Дальнейшие его слова заглушают, и их перекрывает голос Цезаря: — Дорогие друзья, пока мой кое-кто сокрушается нас своими разбитыми надеждами, предлагаю еще раз насладиться захватывающей сценой воссоединения Восьмого, — томно объявляет он, пока Юпитер рядом напрасно бьет по микрофону, думая, что тот сломан. — Не хочешь смотреть? — спрашивает мужчина у экрана. — Я думал, тебе нравятся сентиментальные сцены. Но-но, не гляди на меня так, — усмехается он, обжегшись о злой взгляд. — Как будто мы с тобой враги. — Он наклоняется и грубовато треплет молочно-белую щеку, поворачивая ее к экрану. — Мы ведь друзья, а с друзьями надо быть поласковее. Рука бьет по руке. — Люблю, когда ты в таком настроении, — откинувшись на спинку, произносит мужчина. — Право, твоей злостью можно отапливать города. Но я все понимаю. Знание сюжета убивает все удовольствие от книги… Он продолжает смеяться даже после того, как хлопает дверь. Картинка на экране давно переключилась на ведущих. — Теперь я чувствую себя одураченным, — сетует Цезарь. — Квартальные Игры, — напоминает Юпитер. — Бери пример с меня, дорогуша, я всегда готов ко всему. Наклонившись под стол, он выныривает из-под него, облаченный в футболку с изображением Майкрофта, и принимается помахивать двумя разноцветными флажками с цифрой 8 на них. Камера берет крупный план: — И если вы, дорогие зрители, не готовы к неожиданностям, то лучше вам отойти от экранов прямо сейчас… О, нет-нет! Я пошутил, — хихикает он. — Оставайтесь с нами, вас ждет еще много-много интересного! Мужчина переключает канал и попадает в другую студию, где собравшиеся эксперты обсуждают расстановку сил после второго дня. — Так называемый альянс Мориарти неплохо себя проявляет. Да, возможно, мы ожидали от них более решительных действий, но, похоже, в этом году все решат ум и хитрость, — говорит один из них, оборачиваясь к кадрам, транслируемым на экране в студии. …Костер разводить лучше на рассвете или в сумерках, когда дым скрыть легче всего. Чего не скажешь о запахе. — А-а! — Кто это у нас здесь? — потянув Саммер за волосы, издевательски произносит Мориарти и, отшвырнув девочку в сторону остальных, наклоняется к котелку, в котором варится какое-то подобие супа из лесных кореньев. — У, гадость. Да, без обид, девочка, но готовить тебе еще учиться и учиться. Моран удерживает вырывающуюся Саммер на месте. Припугнув кулаком, он заставляет ее заткнуться. В это время Джаспер уже потрошит ее вещи. — Спички, веревка, фонарик, — он достает пачку галет и запихивает ее под мышку. — Ой, фу. Эй, Вольти! Тот поворачивается в его сторону и не успевает увернуться от летящих ему в лицо носков. — …постой-ка, а это что? — спрашивает Джаспер, крутя что-то в ладони. Режиссер приближает изображение, и на экране возникает крупный план его находки — на первый взгляд кажущейся черным пластиковым шаром со множеством граней. — Это - ромбокубооктаэдр, — вытянув шею, ответственно заявляет Вольт. — Чего? — Неправильный многоугольник, — терпеливо поясняет тот. — Дай сюда, — командует Мориарти, беспардонно забирая шар, и тут же выдыхает, присвистывая. — Охо-хо-хо! Не может быть… Куколка, ты тоже это видишь? — Что это? — спрашивает Джаспер. Остальные, кроме Антеи, смотрят на него с тем же недоумением. — Это, друзья мои, ключ к нашей победе. Новейшая разработка Третьего, — вскидывает брови он, — я даже не знал, что у них хватило мозгов ее закончить. В этой капсуле спрятана часть брони-трансформера. Собери все и получишь костюм, который не возьмет ни одно оружие. Верно говорю, Куколка? Вот только… — Мориарти сжимает шар в руках, и на каждой из двадцати шести граней загораются буквы латинского алфавита. Он пробует несколько комбинаций, но ничего не происходит. — Не, — капризно бросает он, роняя шар в руки Вольту. — Ты у нас любишь загадки, вот и разберись с этим. — Но это тысячи, если не миллионы комбинаций! — Ага. И время пошло прямо сейчас, — убийственно отзывается Мориарти и пинком переворачивает котел в костер. — Ладно, убейте девчонку и идем отсюда, пока я не за-аснул на ходу. Саммер вскрикивает, снова начиная вырываться. В какой-то момент, укусив Морана за локоть, ей даже удается улизнуть, но Джаспер останавливает ее побег. Она бросается в другую сторону, но и там ее уже поджидает Моран. Она кидается вправо, но натыкается на хищно скалящегося Мориарти, выскочившего буквально из ниоткуда. Он сбивает ее с ног, и она падает, только чудом не угодив в горящие угли. — О, — закатывает глаза Мориарти, — только слез нам еще не хватало. Молчун, — командует он, — разберись с ней быстрее. У меня от ее скулежа мигрень. Моран подходит ближе, но его опережает Антея. Дернув Саммер на ноги, она встает между ней и парнем. — Нет. — Куколка? — с интересом окликает Мориарти. — Ты не заболела? Уж не собралась ли ты драться с Себом из-за этой соплячки? — Она может быть полезна. — И чем же? — Думаешь, Холмс такой дурак, что даст себя обнаружить? Чтобы выманить его, понадобится приманка. — Она? — не веря, со смехом переспрашивает Мориарти. — Ты же видел, они тренировались вместе. Он захочет ее спасти. Мориарти закатывает глаза. — Все время забываю, как для вас, людишек, важны сантименты… Ладно, — подумав, он все же неуверенно соглашается: — Берите ее с собой, но возиться с ней будешь сама. И попробуй только пикнуть, — наклонившись к девочке, цедит он, а потом улыбается, добавляя почти ласково, — и я тебя убью вот этими самыми руками. Он направляется прочь, а Антея смотрит ему вслед, понимая, что эта отсрочка ненадолго. — Чего встала, — подгоняет она застывшую девочку… — Что ни говори, а мне нравится этот альянс. Им удалось объединить силу, ум и навыки выживания, без которых им в этом году пришлось бы туго, особенно на этой карте, где погодные условия меняются по несколько раз в день. Я пока не вижу у них слабых мест, — отвечает второй эксперт. — И решение сохранить жизнь Саммер это что-то новое. Альянсы фаворитов обычно не церемонятся. Умение вовремя остановиться и подумать — то, чего им не хватало в прошлые годы. Конечно, в этом плане фигура Джима Мориарти кажется критической. — Кстати об этом. Очень сомневаюсь, что такой продуманный игрок, как Айсмен, бросится спасать Саммер. — Да, кажется, он сейчас занят более интересными делами… О, я имею в виду новый альянс с Седьмым, — добавляет эксперт, когда зрители и эксперты начинают смеяться. — Поправьте, но, по-моему, ни один из нас не предсказывал этого. — Я говорил о том, что Седьмой может объединиться с Лестрадом, но из того что я слышал от источника в Тренировочном Центре, мне и в голову не приходило, что к ним присоединится Майкрофт Холмс. Что и говорить, это событие вызвало небольшой переполох среди букмекеров. — Достаточно ли навыков профи против такого союза? Мейсону сегодня пришлось несладко — и, напоминаю, он имел дело только с половиной из них. — Я бы не спешил судить по второму дню. Мы знаем, что чем дальше, тем больше факторов могут ослабить трибутов. Психологическая усталость несомненно сыграет роль. И потом, не забывай, что появление на Арене брони тоже перепутает трибутам карты. Каждый захочет заполучить ее в свои руки, понимая, что это практически гарантирует победу. — Что насчет остальных трибутов? — Я бы сказал, Эшли Джеймс, определенно стоит внимания. Его первоначальная тактика затаиться, но, думаю, после того как на Арене прояснится туман, он еще проявит себя. — Руди? — Удача, что он вообще унес ноги. — Да, и что это было? Какое-то испытание от распорядителей? — Не знаю насчет испытания, но моя жена называла это мгновенным возмездием, и, ты знаешь, я склонен с ней согласиться. …Прошедший дождь наполнил пересохшее русло, и ручей зажурчал, привлекая обитателей леса. Удача, что она нашла это место просто следуя за животными. Без спонсоров… сколько бы она протянула без воды? Хорошо, что она набралась храбрости и успела схватить рюкзак. А вот с едой все еще проблемы. Альма смотрит на кролика, опустившего мордочку в ручей. Заметив слежку, он отвлекается от питья и, забавно фыркнув, таращится на нее в ответ. Нет, не может она убить такую кроху. Но есть травы. Ягоды, коренья, грибы. Если Великому Духу будет угодно, как-нибудь, да удастся прожить. Она дотрагивается до оберега на шее. А пока — нужно радоваться тому, что есть. Орехи — чем не еда. Только бы знать еще, чем их открыть. Камушки в ручье недостаточно большие. Если только… Порывшись в рюкзаке, она извлекает на свет черный шар. За неимением более удобного подспорья сгодится и он. Удар раскалывает орех пополам. Она кладет половину ядра на язык и прикрывает глаза. Чего она не знает, так это того, что звери не единственные, кого привлекло журчание воды. — Эй! Девушка вскакивает на ноги, спешно хватая с земли единственное оружие, которым располагает, — наспех сплетенный болас. В ужасе уставляется на нарушителя спокойствия, в одной руке веревка с привязанными к ней камнями — занимательная штучка, но против кирки — бесполезная, увы. Руди поднимает ладони, выходя из зарослей, служивших ему укрытием все это время. — Спокойно. Я не причиню вреда, если скажешь, что это у тебя за штучка? Дашь взглянуть? — он протягивает ладонь. Еще не зная, что это, но повинуясь интуиции, он прячет шар за спиной. — Ну-ну, — подходя ближе успокаивает он. — Я только взгляну. Знаешь, я ведь в этом кое-что соображаю. — Не подходи, — делая шаг назад, предупреждает она. — Ну что же ты… Безо всякого предупреждения Руди бросается вперед, надеясь застать ее врасплох. Она бестолково замахивается боласом, но парень вырывает его у нее из руки и отшвыривает под ноги — тот тут же оказывается втоптан в грязь. Вцепившись девушке в плечо, он пытается добраться до шара в ее руке. — Дай сюда! Она пытается отпихнуть его, но они вместе валятся в воду. Она вскрикивает от боли в руке и уставляется на угрожающе нацеленную кирку. Над ней нависает красное от напряжения лицо. Сделав последний отчаянный рывок, зарычав, — она отпинывает Руди и со всей силы прикладывает его шаром в висок. Поняв, что попытка удалась, она зачерпывает пригоршню грязи и размазывает ее по лицу соперника. — Сука! — вскрикивает тот, потеряв возможность видеть, и не глядя замахивается киркой. По роковому стечению обстоятельств этот слепой удар настигает ее в живот. Все еще не понимая, что происходит, Руди, шатаясь, падает на колени в источнике и наспех зачерпывает воду, пытаясь отмыть глаза. Когда он снова может видеть, вода на его руках розоватого цвета. Альма лежит рядом, держа руки на ране и беспомощно хватая ртом воздух вперемешку с водой. Со стороны она смотрится как выброшенная на берег рыба. Капсула тут же, между ними. Он берет ее в руку, и камера транслирует крупный план его обезумевшего лица. Он не хотел, чтобы получилось так. — Я не хотел… Я не хотел, чтобы… Если бы ты отдала… — он подползает к ней, заглядывая в глаза, но не находит в них прощения. — Проклят… Будь проклят… — беззвучно шепчет она. Кровь толчками выливается у нее из живота, сбегает по подбородку в воду, окрашивает ее в алый. Впитывается в его одежду, кожу, мысли. Он знал, что однажды это произойдет. Поднявшийсь, он направляется к ее рюкзаку и, не оборачиваясь на ручей, закидывает его на спину. Раздается пушка, а следом — воздух заполняют новые звуки. Он вскидывает голову, приставив ладонь ко лбу. Вороны. Их размашистые крылья бросают на поляну тени, закрывая собой солнце. Их возмущенные крики вторят прозвучавшей пушке. Он мог бы стоять так сколько угодно, но нужно убираться подальше от этого шума, пока не обнаружил себя. Он делает шаг вперед. Птицы бросаются вниз.Проклят… Проклят…
Он закрывает голову руками и в ужасе бросается прочь, но вороны окружают, цепляются когтями за волосы, заставляя остаться на месте, атакуют острыми клювами покуда могут дотянуться. На какое-то время единственными звуками в комнате становятся лишь возгласы боли и карканье ворон… — Corvus corno oculos non eruit, «ворон ворону глаз не выклюет», — задумчиво замечает мужчина у экрана. — Чего не скажешь о людях…