VANTABLACK

      Том немигающим взглядом смотрел на Аспидиса, который вот уже сколько минут этот взгляд якобы не замечал. И даже как будто совсем не смущался. Напротив, он, сунув руки в карманы брюк, спокойно сидел за одной из парт с вытянутыми в проход ногами и время от времени демонстративно позёвывал. Летний загар постепенно сходил с заострённого лица, а отросшие корни волос были на порядок темнее выгоревших, почти белоснежных, и всё это добавляло его образу ещё бóльшую небрежность. Подумать только, каким зализанным щеглом он поступил, а теперь даже не на все пуговицы застёгивал рубашку и часто не носил галстук. От Тома и тогда не ускользали перемены в его характере и привычках, но, по правде, он не придавал им особого значения. Возможно, зря. Иначе бы ещё раньше понял: Аспидис отбивается от рук. А теперь не то, что поздно, но, определённо, затруднительно. Вдобавок, причина, по которой он так резко изменился, была для Тома неизвестной. Его она и не волновала, ведь, какой бы ни была, факт оставался фактом — Аспидис испортился. А порченную вещь надо или чинить, или выбрасывать. Но с последним Том не торопился. Ресурсы и влияние Краучей имели вес в Магическом мире, а потому добровольно лишать себя столь ценного помощника представлялось чуть ли не кощунством.       Практика показывала, что люди, если прекратить за ними следить и контролировать их, отбивались от заданного курса, точно заблудшие овцы. Ошибка Тома состояла в его отчасти наивном закоренелом убеждении, что это прежде всего женщины непостоянны в своих капризах и намерениях, а мужчины, стоит только указать им путь, будут по нему идти до конца жизни. Да, женщины всё ещё оставались буйной и ветреной стихией. И Том, по своей недоглядке отпустив одну такую в свободное плавание, немного просчитался, но таки сумел вернуть её в родную гавань — под собственный контроль. Вот правда, когда он занимался ею, взбунтоваться решил её братец-самодур. И Том, в который раз уверившись в их внутреннем сходстве, был убеждён, что вновь наставить Аспидиса на истинный путь особого труда не составит. Просто, как, впрочем, и всегда, требовалось время… И Том это время давал как себе, так и ему. Зимние каникулы окончательно поставят точку в истории блудного товарища, а до тех пор пускай думает, что у него есть право выбора.       Именно этот план, созревший в голове Тома ещё неделей ранее (ведь, будучи постоянно начеку, он уже с завидной частотой успешно прогнозировал возможные ситуации), до злополучной и абсолютно идиотской выходки Эстеры, помог удержаться от того, чтобы не вспороть кому-нибудь живот. Аспидису, например. Или Аспидису. Или, может, Аспидису? Глаза аж разбегались от обилия вариантов. Но собственное нетерпение было преодолено. В который раз. И теперь, смотря на него же, так вальяжно раскинувшегося на стульях и ожидающего начала инициированного им представления, Том испытывал разве что раздражение, но никак не злость или ненависть. Всё это он отложил на потом.       — Они уже должны были появиться, — тихо сказал Отан, поглядывая на наручные часы.       — Не волнуйся, — Том спокойно ему улыбнулся. — В таких делах имеют место быть непредвиденные обстоятельства. Но в конечном итоге всё идёт по плану.       — Нотт просто сгорает от нетерпения, — насмешливо фыркнул Аспидис, не открывая глаз. Если бы он не заговорил, то вполне бы сошёл за спящего.       Отан стрельнул в него ничего не выражающим взглядом. Почему-то возникшие между ними недомолвки и напряжение Тома сильно веселили. И он всячески этому накалу потворствовал — всего-то забавы ради. Так, невинные шалости…       — Ты можешь поделиться, Отан, своими пожеланиями, — сощурившись, благодушно заверил его Том. — Ты знаешь, мы никого за это не осуждаем…       Аспидис хрипловато рассмеялся и из-под полуопущенных ресниц таки соизволил посмотреть на Отана. Тому, что облокачивался о преподавательский стол на постаменте, открывался отличный вид на раскинувшегося на скамье Аспидиса и сидевшего по-турецки Отана у противоположной стены.       — О, я думаю, в первый раз никаких пожеланий Нотту и не потребуется — хватит лишь одного факта происходящего.       Затуманенные глаза Отана делали его похожим на оставившего всё земное отшельника, но Том даже на расстоянии чувствовал эту бессильную злобу. Да, за свой провал — вернее, за макнейровский провал — Аспидис закономерно решил отомстить. И отомстить, разумеется, Отану, а не самому Тому, который блестяще подстроил всё так, как ему требовалось. Да и вломись сам Том тогда в заброшенный кабинет — к слову, тот же, где они сейчас и находились — и спаси он ту белокурую мышку из грубых лап дикаря, вряд ли бы Аспидис посмел ему что-то сказать. Порой Том жалел, что именно так и не сделал. Да, сцена, где он выносит заплаканную и напуганную Райт на руках, а это всё лицезреют бесстыжие зачинщики, выдалась бы поистине феерической. И точно как Отан сейчас — бессильно и злобно — на Тома бы тогда смотрел Аспидис. Смотрел и ничего бы не мог сделать.       Но что прошло — то прошло. И потому, раз насладиться немощью Аспидиса не представлялось возможным, Том наслаждался немощью Отана. Когда эти двое договаривались, он не присутствовал, но, очевидно, Отана взяли на слабо. Изначально Том с Норбаном обговорили с ним лишь подделку документа. Отан, скрепя сердце, согласился, но как-либо вникать в подробности и участвовать в самом акте правосудия отказался. И в тот момент Том не особо-то и настаивал — мысли были заняты совсем другими вещами. Но после вмешательства Аспидиса, который тотчас же, узнав о нейтралитете Отана, сильно разозлился, увидел кое-какие плюсы и для себя.       Нотт по-прежнему оставался слабохарактерным раздражающим моралистом. Извечно страдальческое лицо, которое он прятал под меланхоличным или пьяным, выводило из себя. С начала учебного года — как раз после названного Тому имени — он старался держаться на расстоянии и только на тренировках вступал с кем-то в контакт по своей воле. В остальном же слонялся непонятно где по школе, часто, как доносили Тому, ошивался в кабаках Спиральной или же дрых, подобно бродяге, по всем углам, кроме собственной постели. Словом, делал всё то, чтобы по праву считаться одним из самых недисциплинированных Рыцарей, посоперничать с которым могла разве что Эстера в своей вопиющей расхлябанности, но, слава Салазару, после того погрома в курятнике она таки взяла себя в руки, и одной проблемой у Тома поубавилось. А Отану не мешало бы встряхнуться с той ночи в лесу. И, вдобавок ко всему, предоставить лишний на себя компромат, чтобы уж много там не воображал и не думал, что чем-то лучше остальных. Да, поддерживать командный дух — одна из немаловажных задач лидера, с которой Том благополучно справлялся и приобщал всех подопечных к единому делу. Ну разве не прелесть?       Так, личная и не совсем понятная неприязнь Аспидиса к Отану спровоцировала текущую ситуацию: последний здесь находился определённо не по своей воле, пускай и делал противоположный вид. Он, может, и смог бы выскользнуть и не поддаться Аспидису, но здесь Том решил действовать в паре, а потому и наслаждался сейчас этой почти что безмолвной войной и хотя бы так развлекался в отсутствие прочих циркачей.       К счастью, долго ждать не пришлось. Из коридора донеслись приближающиеся шаги и женские голоса, и совсем скоро в аудиторию вошли пятеро студенток.       — А они что здесь делают? — настороженно спросила Гэмп, когда обнаружила троих слизеринцев.       — Мы здесь обычно проводим досуг, — нарочито удивлённо вскинув брови, ответил Том. — Но что здесь делаете вы?       Гэмп, её коренастая подружка Фоссет и та самая блондинка-грязнокровка, имя которой Эстера не знала, растерянно переглянулись. Две другие зашли им за спины и тихо наложили Заглушающие чары.       — И вправду, почему мы пришли именно сюда? — деловито осведомилась Гэмп и обернулась на сокурсниц. И замерла. — Что за…       Хрупкие фигуры двух гриффиндорок поплыли, а сами они начали снимать с себя мантии и расстёгивать стремительно ставшие узкими рубашки. Длинные волосы втягивались обратно в череп, менялись их цвет и структура, собственно, как и кожа, и даже рост. Вскоре всем предстали Макнейр и Яксли в юбках. Аспидис издал смешок. И прежде чем Гэмп и Фоссет выхватили палочки, — грязнокровка так и стояла в шоке, не в силах пошевелиться, — их обезоружили.       — Какого драккла! — вскричала Гэмп и бросилась к двум пока ещё безмолвным стражам, охраняющим проход.       Макнейр без труда ухватил Гэмп за плечи и толкнул обратно.       — Тише-тише, — примирительно начал Том, небрежно покручивая в руках все три отнятые палочки, — не надо разводить панику, дамы. Мы просто хотим поговорить.       — Пошёл ты к чёрту, Реддл! — ощерилась Гэмп и повторно повернулась к Макнейру и Яксли. — Живо выпустите нас!       Те не ответили.       — Как невежливо, — Том покачал головой. — Вы, гриффиндорцы, столь несдержанные и поспешные в своих выводах. Истинные дети своего основателя…       — Как и вы, — вставила грязнокровка, скривив губы, — такие же гадкие твари, как и ваш Слизерин.       Аспидис презрительным взглядом прошёлся по девке:       — О, надо же, грязь из-под ногтей умеет разговаривать.       — Не стоит ссориться на пустом месте, — раньше, чем она успела огрызнуться, перебил её Том и указал всем троим на первую парту среднего ряда. — Дамы, будьте столь любезны и присядьте. Это не долго и не сложно… Мы просто хотим поговорить и разъяснить… кое-какие моменты. Палочки я бессовестно, но, прошу заметить, временно забрал, поскольку предвидел, что разговор со столь вспыльчивыми особами так просто не выйдет… Вы ведь это понимаете? — Он склонил голову набок. — Что собственным несдержанным и буйным поведением провоцируете нас принимать превентивные меры…       — Не прикидывайся святошей, Реддл, — пробасила Фоссет. — Мы знаем, кто ты такой.       Том мило улыбнулся.       — О, ну в этой школе все знают, кто я такой.       Макнейр издал смешок, а затем, вновь нацепив серьёзную мину, сурово произнёс:       — Делайте, что говорят. Вы отсюда не выйдете, пока мы не разрешим.       — Уолден, будь обходительнее, — продолжал напутствовать Том, перебирая длинными пальцами все три палочки в своей ладони. — Но, дамы, несмотря на некоторую грубость моего друга, он кое в чём прав…       Гриффиндорки опасливо переглянулись. Том им не мешал. Выжидал, всем видом демонстрируя собранность и спокойствие — а что как не это внушало людям его полный контроль над ситуацией и ими? И, как и ожидалось, время шло на пользу одним и во вред — другим. Аспидис и Отан молча наблюдали за происходящим, не шевелясь и не показывая ни волнения, ни даже интереса. Макнейр и Яксли периодически оправляли неудобные и нелепо сидевшие на них юбки. Словом, давили очевидным превосходством. И девушки вынужденно, стараясь не упустить никого из поля зрения, сели втроём за одну парту. Том ободряюще им кивнул.       — Рад, что мы нашли общий язык, дамы, — он демонстративно отложил все три палочки на преподавательский стол, встал спереди, облокотился о край и вытянул длинные ноги. Руки сцепил внизу живота и, приподняв брови, любовно и снисходительно оглядел всех присутствующих, словно те и впрямь являлись его нерадивыми учениками. — Собственно, почему мы все здесь собрались? — На этот риторический вопрос никто благоразумно отвечать не стал, и Том, намеренно помедлив, продолжил: — Я, знаете ли, был весьма опечален и даже шокирован и, признаюсь, разгневан, когда узнал, что вы так несправедливо обошлись с нашей однокурсницей и по совместительству дорогой подругой. — Гэмп уже собиралась вставить слово, но Том прервал её лёгким движением руки. — Невежливо перебивать, мисс, — мягко пожурил он. — Но, в самом деле, о какой вежливости может идти речь, когда три отважные львицы бессовестно напали на одну хрупкую зме… девушку? — Том сокрушённо покачал головой и обратился к Макнейру: — Скажи мне, Уолден, разве это вежливо?       — Нет, Том.       — А может, это справедливо? — всё так же вкрадчиво и деланно заинтересованно вопрошал он.       — Нет, Том.       — А ты бы мог сказать, что это чисто «по-гриффиндорски»? Ведь, как нам всем непрестанно каждый год напоминают, честь и отвага — едва ли не лозунг этого славного факультета…       — Нет, Том, это не по-гриффиндорски.       — Вот и я о том же, Уолден! — Том обернулся к зрительницам и приложил правую руку к сердцу. — Вы можете представить, как глубоко меня задело ваше к нам отношение? Мы, слизеринцы, не такие храбрые и сильные, как вы. Мы живём в тёмных подземельях, где не достаёт света. Где извечная сырость, влага, а порой попахивает плесенью и уродливые русалки подплывают к окнам и пугают первогодок… Нас не любят преподаватели, о нас предвзятого мнения все остальные факультеты, про нас распускают всевозможные нелепые слухи и приписывают участие в шабашах с жертвоприношениями и поклонение Тёмной магии… Нас, кстати говоря, обвиняли и в нападениях двухгодичной давности, и даже смерть бедняжки мисс Уоррен, — Том состроил страдальческое, несчастное лицо и стиснул руку на груди в кулак, — приписали на наш счёт… И даже когда истинный виновник этого зверства был найден, — а он, я напоминаю, выходец с вашего факультета, — вы всё равно нам не поверили… Каждый год мы подвергаемся дискриминации, осуждениям и несправедливым нападкам… иногда и физическим, — горестно выдохнул он. — Мы каждый год собственными знаниями и усердием выгрызаем себе Кубок школы, но и за это нас непременно осуждают и стремятся заслуженную победу отнять… — Том снова, намеренно медленно и внимательно, оглядел каждого присутствующего сверху вниз. — Но, знаете, мы свыклись… Да, это было трудно. Это было неприятно, обидно, часто больно, но мы свыклись. Свыклись извечно быть в оппозиции, загнанными в недра старого замка несчастными детьми, которых отличает от всех лишь цвет лацкана на мантии и герб на груди… Мы свыклись с этим, — повторил он с трагичным придыханием. — Но какими бы мы ни были хрупкими, напуганными и одинокими во всей этой равнодушной и жестокой к нам школе, мы остались семьёй. А семья друг за друга горой. Нас никто не защищает, и оттого мы вынуждены защищаться сами. Не наступайте на нас — и мы не нападём. Мы маленькие и слабые по отдельности, — Том сурово глянул в сторону дубины-Макнейра, на лице которого расползалась весёлая улыбка, и тот сразу виновато потупил глаза, — но вместе — мы сила. Не гордый и бесстрашный прайд, не стая высоко парящих воронов или агрессивных барсуков, но хорошо скоординированное гнездо. Небольшое, не устрашающее, но сплочённое гнездо. И пускай мы терпели — и терпим — всё то несправедливое и гадкое, которое обрушивается на нас, но терпим до тех пор, пока это происходит на равных. Пока есть шанс отбиться. Пока каждый борется с одним — я повторяю, одним! — единственным противником. И пока в это не вмешивают наших женщин… Мы отличаемся от вас. И наши женщины отличаются от вас. Они — изнеженные, порой капризные, но неизменно родовитые и достойные леди. Они часто бывают в дурном расположении духа, ведь в подземельях отчаянно не хватает солнечного тепла и света. Но они — наше будущее. Они — будущие матери исчезающих благородных родов, на своих хрупких плечах они держат весь Магический мир, а их так бессовестно недооценивают, их так пристрастно порицают за одно лишь желание создать семью и посвятить ей всю жизнь. И их, наших женщин, ужасающе мало. И каждая — на вес золота. Каждая — чья-то обещанная невеста, — Том быстро глянул в сторону Аспидиса, — и каждая — чья-то сестра. Мы все связаны между собой — поэтому мы и зовём себя семьёй. По праву, по долгу, по справедливости. И именно за этой справедливостью я вас сюда пригласил. Затем, чтобы напомнить вам, что есть будущее нашего мира. А оно — это будущее — в наших детях. В матерях, которыми станет каждая уважающая себя женщина. Наша женщина. Честь которой мы хотим отстоять. За которую мы хотим вступиться. И вступимся. Потому что на её примере будет урок и всем остальным — каждый агрессор получит сполна, а каждая наша сестра должна знать, что мы за неё в ответе, что мы за неё заступимся, что не позволим никому топтать её морально или, упаси Салазар, буквально. Каждую мы защитим, оградим от жестокого и равнодушного мира. Мы — мужчины. Мы справимся и стерпимся со всяким, но вот наших дев в обиду не дадим. Пусть даже их обижают другие девы — устав един для всех. Посягательств на традиционную святыню — семью — мы не потерпим!       Том, вскинув подбородок, вновь обвёл всех назидательным взглядом со своего преподавательского постамента. Аудитория молчала. Макнейр и Яксли не решились бы ничего сказать, Отан не хотел, а Аспидис… то ли забавлялся, то ли злился — лица его не было видно, ведь он склонил голову к руке и тёр виски, а упавшие вперёд пряди закрыли обзор. Гриффиндорки же снова переглянулись, очевидно, застигнутые врасплох столь красноречивым и пламенным объяснением, но Гэмп, совладав с собственным замешательством, изогнула бровь и угрюмо уставилась на Тома.       — К твоему сведению, Реддл, ваша истеричка сама на нас набросилась. Не знаю, где ты там разглядел хрупкую деву, но это явно не про неё. Она выдрала мне клок волос!       — Клоком больше, клоком меньше, Гэмп, а ты как была невзрачной шваброй, такой и останешься, — огрызнулся Аспидис, демонстративно зевнул в ладонь и таки оторвал задницу от стула. — Меня не волнуют ваши оправдания и причины, — сказал он, пока разминал шею и неспешно продвигался между рядов. Остановился он у подножия постамента — как раз напротив девушек. — Потому что вы — никто. У вас нет никаких прав даже думать, что мы с вами хоть в чём-то похожи. А потому всё то, что вы считаете заслуженным или незаслуженным, не может касаться нас. Поэтому вы извинитесь перед моей сестрой и больше ни единого неоднозначного взгляда не бросите в нашу сторону. Это понятно?       — Я извинюсь только в том случае, если извинится она, — отрезала Гэмп, с вызовом посмотрев на Аспидиса.       — Вы извинитесь без всяких условий, — сухо оповестил он.       — Я не собираюсь унижаться, Крауч, — упрямствовала Гэмп, с каждой секундой всё больше преисполняясь нелепой в столь неравной ситуации храбрости и, судя во всему, заодно теряя скудные остатки мозгов. — Вы нас бить собрались? Если так, то мы и здесь дадим сдачи. Но помните, что у всего будут последствия.       Аспидис усмехнулся в кулак, затем уселся на постамент и закинул ногу на ногу.       Макнейр и Яксли сдвинулись в сторону, чем привлекли внимание остальных присутствующих. В класс заглянул Норбан и обворожительно улыбнулся заложницам.       — Ну как вы тут поживаете, господа и дамы? — Он прошёл к месту, где стоял Том, но на трибуну не поднялся.        — Я говорил, что они необучаемые, — пожал плечами Аспидис.       Норбан покосился на Тома и, получив его утвердительный кивок, прислонил подушечки пальцев друг к другу. Он напоминал магловского жуликоватого адвоката. Ну, или судью-афериста, потому что тоже был в мантии.       — Что ж, барышни, если вы не идёте на контакт по-хорошему…       — О каком хорошем ты говоришь, Лестрейндж? — Неугомонная Гэмп начинала действовать на нервы. — Нас заманили в ловушку, отняли палочки и угрожают!       Норбан неодобрительно цокнул языком.       — Какой кошмар! — Он обратился к сокурсникам. — Я и предположить не мог, что вы, молодые люди, на такое способны!       Макнейр и Яксли хихикнули, улыбка Норбана стала шире. Гэмп в лице не изменилась, Фоссет нахмурилась, а грязнокровка уткнулась взглядом в парту и, казалось, пыталась сжаться до невидимых размеров.       — Меня от вас тошнит, — угрюмо проворчала Фоссет.       — Это взаимно, — опять огрызнулся Аспидис.       Том устало вздохнул.       — Норбан…       Он послушно кивнул и выступил вперёд, встал прямо у постамента, и его лица Том уже не видел.       — Как дела у мистера Гэмпа? — как бы между прочим поинтересовался Норбан, а когда девчонка заметно напряглась, добавил: — Полагаю, пока что относительно неплохо. Он вроде как собирается расширять бизнес?       — Чего ты хочешь?! — нетерпеливо вклинилась она, едва не подскочив с места.       — Для начала было бы славно, если бы меня не перебивали, — сказал он, и Гэмп, что с полминуты угрожающе пялилась, вынужденно притихла. — Благодарю, — деланно поклонился Норбан и продолжил: — Видишь вон того очаровательного юношу в дальнем углу?       Следуя направлению его руки, Гэмп — да и её подруги тоже — обернулась через плечо и наткнулась на мрачного Отана.       — Знаешь, как зовут красавчика? — Норбан разговаривал игриво и снисходительно, будто вёл диалог с ребёнком.       — Нотт… — Гэмп явно не понимала, что от неё хотят. — Отан Нотт?       — Умница, — Норбан наигранно хлопнул в ладоши. — Итак, что мы имеем? Мистера Гэмпа, который хочет расширять свои магазины — с одной стороны и славную семью Ноттов, у которых они заказывают проекты — с другой. Что будет, если по не известным никому причинам это письмо, — он вынул из внутреннего кармана мантии пергамент и развернул его так, чтобы девушки смогли прочесть, — с печатью Ноттов о разрыве сотрудничества? Эта задачка вам по зубам? Или добавить условий?       Гэмп, быстро пробежавшись по тексту, стиснула руки в кулаки и с ненавистью посмотрела на всех слизеринцев.       — Ну я на всякий случай продолжу, — всё так же активно вещал Норбан, — у миссис Фоссет богатств не много. Всего-то мелкая лавчонка в Косом переулке. Не хочу никого осуждать, вы не подумайте, дамы, но наша дорогая подруга весьма обидчивая, а её отец, как вы уже успели отметить, — не без насмешки выделил он, — очень дочурку любит и во всём потакает. И стоит ей только сказать, что она решила открыть своё дело, стоит только указать пальцем на лавчонку, доход от которой едва ли перебьёт прибыль от продажи собачьего корма, как мистер Роули тотчас же вышвырнет вас без всяких разбирательств. Куда подадитесь после этого? — Он повернул голову в сторону шокированной загонщицы, которая уже не казалась такой уж бесстрашной и дерзкой. — Вы ведь понимаете, кому принадлежит Магическая Британия? Или вы не отдавали себе в этом отчёта, когда так неблагоразумно нападали на нашу мисс Роули?       — Мы ни на кого не нападали! — На сей раз пришла пора грязнокровки отстаивать честь подруг и себя.       — Ах да, совсем о тебе забыл. — Том почувствовал: Норбан улыбается; это стало совершенно ясно после того, как девчонка снова сжалась. — А знаешь почему?       — Потому что она — никто, — любезно подсказал Аспидис. — Пустое место.       — Нам не составит труда вышвырнуть тебя из школы, — ухмыльнулся Яксли. — И устроить так, чтобы вход в наш мир для тебя навеки закрылся.       — Я ничего ни вам, ни ей не сделала! — в отчаянии выдавила грязнокровка; было видно: она еле держится, чтобы не заплакать.       — Ошибаешься, — Аспидис звучал спокойно, но оттого угрожающе. — Ты уже пошла против нас, когда переступила порог этой школы. Ты и такие, как ты, вынудили нас каждый день смотреть на грязь и мерзость. За одно это вас следует как минимум выпороть и сослать на месяц-другой в Азкабан.       — Или ты думаешь, что чем-то лучше нас? Или, может, думаешь, что чем-то на нас похожа? — продолжил Яксли.       — Что с вами не так! — проскрежетала Гэмп, трясясь от бессилия и, видимо, ярости, но покровительственно приобняла свою пугливую подружку. — Зачем вы всё это делаете? Вас Роули попросила? Её настолько сильно обидела драка, которую она сама и затеяла?!       — Вы правда не понимаете? — Тому не нужно было быть громким, чтобы взоры всех присутствующих как один обратились к нему. Он не торопился продолжать свою речь. Если потребуется, они подождут и десять, и двадцать, и тридцать минут, а то и целый час. Не столь важно, что говорить. Важно то, как говорить. И Том давненько и хорошо этот урок усвоил. — Без разницы, толкнули вы кого-то в коридоре или избили до мяса. Тот факт, что вы посчитали, что имеете на это право — уже непростителен.       — И кто вам это сказал? — бросила Фоссет — видимо, вновь набралась смелости, глядя на Гэмп. — Что мы не имеем права?       — Сама природа, — улыбнулся Том. — Порой она даёт сбои, это грустно. В случае маглов — это, скорее, массовый сбой, привёдший к катастрофическим последствиям, но… Они хотя бы остаются в пределах видимого им мира. Но что касается других, — он задержался на грязнокровке, — поверивших, что они могут стать равными с теми, в чьих жилах течёт чистая кровь, чья родословная уходит корнями в далёкое-далёкое прошлое, чья верность традициям непоколебима, а способности и потенциал — мощнее и разрушительнее Адского пламени, — это, повторяюсь, непростительно. Это пошлейшая насмешка над нашим наследием. И всё же… и это не самое страшное. Маглорождённые дефектны, а потому невежественны. Нельзя ждать от вредителей многого, не правда ли? Но вот предатели крови… их я не могу ни понять, ни простить. Ведь именно из-за таких, как вы, мисс Гэмп, мисс Фоссет, грязнокровки позабыли о своём месте, а маглы, обделённые самой природой, жалкие, хлипкие и слабые, оккупировали весь мир. Завладели всеми его благами. Загнали нас в подполье. Нас, волшебников… Какая глупость, не так ли?.. — Он усмехнулся. — Но вы готовы с этим мириться. Готовы плясать под их дудку и извечно быть угнетаемым меньшинством. Вы спросите: но при чём здесь мы? А я отвечу: всё начинается с малого… Сперва вы перестаёте уважать традиции и забываете свои корни. Затем вы пускаете грязнокровок в нашу школу и даёте доступ к знаниям, которые им не положены и не предназначены. Вы и ваши родители берёте их на работу. Вы заключаете с ними браки… Строите семьи… Плодите нечистоту… Грязь. Разруху. Общество расслаивается… И совсем скоро вы, опороченные, начинаете косо смотреть на нас… — Он театрально поморщился и вздохнул. — Всего лишь разговоры — кому они могут навредить?.. Всего лишь осуждаете добропорядочные семьи, не растерявшие себя в потоке обмана, лжи и порока… Презираете их за то, что они не растворились, подобно вам, в грязи и мусоре. Вы злитесь на них… Не отрицайте, мисс Гэмп, я всё знаю… И затем… вы толкаете их. Бьёте. Заставляете страдать. Но это мелочи — это ведь просто школа. С кем не случаются конфликты?.. Однако потом вы устраиваетесь в Министерство и голосуете за законы, ущемляющие тех, кто от вас отличается. Вы продвигаете тех политиков, кто представляет ваши людоедские и магоненавистнические взгляды. И вы требуете, и вы добиваетесь того, чтобы нас загоняли ещё глубже в подполье. Вы пропагандируете смешанные браки и заставляете волшебную кровь растворяться и исчезать. Кто вы, как не предатели? Предатели своего вида. Предатели своего народа. Предатели крови. И это делает вас намного хуже, намного опаснее, намного отвратительнее и маглов, и грязнокровок вместе взятых. И за это вы должны быть наказаны.       Том сделал знак рукой, и Макнейр, отлипнув от двери, в несколько шагов достиг того места, где сидели девушки. Он схватил грязнокровку за руку и дёрнул на себя. Она завопила. Гэмп вцепилась в неё с другой стороны, а Фоссет пошла на выручку.       — Что ты делаешь! Отпусти её! Отпусти сейчас же!       — Урод!       — Отвали от неё!       Но Макнейр ловко умудрился схватить Гэмп за запястье, вывернул его и отшвырнул девку в сторону — она навалилась прямиком на Фоссет, и грязнокровка, пронзительно визжащая и отчаянно извивающаяся, точно скользкий уж, оказалась полностью в его власти. Он вытащил её из-за парты и швырнул прямо на пол к подножию постамента. Она упала на колени и заголосила громче.       — Заткнись уже, — раздражённо приказал ей Аспидис. — Мы ещё даже ничего не сделали!       Том сомневался, что за этими воплями она могла что-либо расслышать.       — Где вся твоя гриффиндорская храбрость, милочка? — Норбан покачал головой и присел перед ней на корточки. — Ну же, успокойся. Наш Аспидис нервный тип, его лучше не злить, — он извлёк из кармана мантии палочку и, подцепив остриём подбородок грязнокровки, вынудил посмотреть на себя. — Ты меня услышала?       Девчонка всхлипывала и неровно дышала, но хоть не вопила уже. Гэмп и Фоссет рвались к ней, но Макнейр без видимых физических усилий удерживал их на месте.       — Скажи, как поживает твоя младшая сестра? Ей в этом году исполнится тринадцать, не так ли? — продолжал Норбан спокойно, по-прежнему придерживая за подбородок грязнокровку, глаза которой в ужасе расширялись всё больше и больше.       — Как славно, что она поступит в Хогвартс, да? — улыбчиво обронил Том в самой непринуждённой манере. — Ты ведь уже замечала за ней магические всплески?.. Гордишься ею? Две волшебницы в семье маглов… Настоящее чудо, не иначе. А твои родители? Они счастливы? Кем они работают, Норбан? Напомни, пожалуйста.       — Мать — домохозяйка. Отец — юрист, трудится недалеко от Слоун-сквер. Я правильно говорю, милочка?       — Да отцепись ты от неё, Лестрейндж! — громыхнула Гэмп, зазря надеясь прорваться из-за спины Макнейра, по которой она отчаянно колотила изо всех сил.       — Я просто задаю вопросы, ничего такого, — он снова обратил внимание к грязнокровке. — Так вот, милочка, у меня к тебе ещё один вопрос. Что ты предпочтёшь? Чтобы твоего отца уволили без сопроводительного письма по подозрению в мошенничестве и отмывании денег или чтобы твою сестру ожидал особо душевный приём в следующем году? Здесь останется много наших хороших друзей, — Норбан кивком головы указал на Яксли и Макнейра. — Я уверен, они с удовольствием присмотрят за твоей сестрёнкой, не так ли, господа?       — Присмотрим, присмотрим, — гоготнул Яксли.       Грязнокровка безмолвно открывала и закрывала рот, точно выброшенная на берег рыба.       — Почему ты молчишь, милочка? — Норбан спрятал палочку обратно в карман. — Не знаешь, что выбрать? Мы можем устроить и то, и то. Или ты беспокоишься о мамочке? Мы и для неё что-нибудь придумаем…       — Нет! — отчаянно вскричала она и вцепилась в плечи Норбана, чего он явно не ожидал. — Не надо! Не трогайте их! Никого! Не сме-е-ейте-е!       — Ну-ну, полно тебе, — голос его звучал всё так же легко и снисходительно, но он довольно грубо и поспешно оторвал от себя её руки, будто мог испачкаться от контакта с нею. — Мы ведь пришли сюда договориться, понимаешь? И хотим мы всего ничего — чтобы ты извинилась. Ну так…       — Я извинюсь! Извинюсь! — сквозь слёзы сбивчиво повторяла она. — Только не надо… п-пожалуйста-а…       — Вот видишь, как всё просто? — Норбан радостно хлопнул в ладоши. — Теперь осталось донести это и до твоих подруг. Ты ведь умеешь читать? — участливо поинтересовался он и после короткого кивка всучил ей тот самый пергамент. — Очень хорошо. Твои подруги, похоже, не умеют. Поэтому услужи нам всем и прочти вслух…       — Я? — пискнула она.       — Ты, ты, — заверил Норбан и поднялся. — Да погромче, пожалуйста. Голосок уж больно тонкий.       Ей потребовалось около минуты, чтобы всё переварить и унять слёзы. Но никто её не торопил. Даже несносные Гэмп и Фоссет притихли и только настороженно смотрели на подругу, что трясущимися и непослушными руками разворачивала пергамент. Вскоре грязнокровка всхлипнула в последний раз и встала на ноги.       — «…Нарушение условий эксплуатации здания, задолженность по выплате арендной платы, приведение в негодность ряда помещений, нарушение сроков предоставления отчётности, подозрение в торговле незаконными или несанкционированными предметами и оказание услуг, не установленных в Договоре…»       — Начни сразу с середины, — любезно подсказал Норбан и отошёл обратно к постаменту.       — «…в связи с приведёнными ранее доказательствами нарушений по статьям 34, пункт 3, 34.5 пункты 1, 60 и 61, включающими все имеющиеся пункты, а также по статье 4.1 пункты 1, 3, 4, 5 и 9, мистеру Гэмпу и подрядчикам вменяется обвинение по несоблюдению Соглашения, принятого Всеобщей ассоциацией британских магов от заседания 15 марта 1918 года и заключённого между сторонами 10 апреля 1935 года…»       — Чуть ниже, милочка.       — «…Согласно настоящему Договору, Арендодатель вправе обратиться к третьей стороне в случае несоблюдения Арендатором какого-либо из пунктов Соглашения для урегулирования конфликта…»       — Да-да, дальше, пожалуйста.       — «…Дело будет передано Верховному суду Визенгамота с требованиями возмещения финансового, морального и физического ущерба, а также с немедленным расторжением настоящего Договора, последующим изъятием нечестно нажитого имущества в пользу Потерпевшей стороны и дальнейшим заключением виновной стороны под стражу Азкабана…»       — Достаточно, милочка, благодарю.       Норбан забрал из её рук пергамент и опять продемонстрировал его Гэмп, лицо которой стало серого оттенка, но сам при этом повернулся к загонщице.       — Мисс Фоссет, на данный момент я не располагаю таким же документом от имени мистера Роули, но вы ведь понимаете, что мисс Роули не составит труда попросить о подобном пустяке дражайшего и многоуважаемого отца?       Том скривил губы. Блеф Норбана казался ему донельзя забавным, и всё потому, что встреча с мистером Роули накануне расставила многое на свои места. Из рассказов Эстеры Том ещё давно понял, что отец практически никогда не поддавался её капризам, не шёл на уступки и якобы вообще не баловал. Том относился к этому скептично, поскольку она любила прибедняться и строить из себя жертву, но, должно быть, по сравнению с родителями Аспидиса, Норбана и остальными, её отец действительно был несгибаемым своенравным упрямцем. И то, как он обошёлся с Томом, с, пожалуй, единственным и старым «другом» Эстеры, довольно ясно говорило о чрезмерно высоких требованиях ко всем и вся, непримиримости и честолюбии. Мистер Роули не признал Тома ни как друга своей дочери, ни как заслуженно награждённого школой студента, ни как просто отдельного и достойного человека, — и прямо дал ему об этом понять. Стервец. Но что грело душу Тома — что почти с таким же высокомерием и чванством он обращался и с Эстерой. То, как она чуть не посинела от обиды, когда папаша напомнил ей о братце, было поистине знаменательно и приятно глазу. Но, по правде, тот факт, что какого-то там Аспидиса, не отличающегося большим умом или способностями, этот сноб признавал чуть ли не за сына — что Том также знал из слёзных рассказов Эстеры — уже откровенно злило. И всё же Роули пальцем об палец не ударит, чтобы исполнить столь идиотскую, по-детски наивную прихоть дочурки.       Том смотрел на этих кичливых павлинов, размахивающих лакмусовыми бумажками перед носами безродных или менее влиятельных, и как никогда ощущал свою силу. Их фальшь, лицемерие, во многом пустые запугивания — ничто перед истинным страхом, внушать который мог только Том. И для этого ему не требовалось обращаться к положению родителей и бездонным семейным хранилищам Гринготтса. А потому весь цирк, развернувшийся здесь под его руководством, казался столь мелочным, безыскусным и ребяческим, что уже остановилось нескрываемо скучно. Но благо Том знал, как и чем себя развлечь…       — Мы извинимся, — тихо пообещала грязнокровка, многозначительно покосившись на своих подруг, и те после недолгих переглядываний вынужденно кивнули.       — То-то же, — фыркнул Аспидис.       — Выйдите из-за парт, будьте добры.       По распоряжению Норбана Макнейр освободил проход и позволил девушкам пройти вперёд. Яксли бесшумно скрылся за дверью.       — На колени, — велел Аспидис, когда все трое встали в ряд.       — Какого драккла! — взъелась было Гэмп, но Норбан вскинул руки в примирительном жесте.       — Дамы, прошу вас. Вы ведь не хотите начать всё с начала? Разве такая скромная и незначительная просьба стоит рядом с сохранением дел ваших семей? Вы знаете, сколько проблем порождают финансовые трудности? Про тюремные сроки — даже совсем маленькие — я вообще молчу…       — Гелла, пожалуйста… — почти неслышно взмолилась грязнокровка и осторожно коснулась руки подруги. — Я хочу уйти отсюда…       Губы Гэмп дрожали. Очевидно, она сдерживалась от возможных эмоций и поступков, которые наверняка привели бы к неизбежному. Наблюдать за внутренней борьбой этой упрямицы было интереснее всего.       — Ладно. — Голос Гэмп напоминал скрежет заржавевшей двери.       Все трое, переглянувшись, медленно опустились на колени.       Как раз кстати Яксли вернулся с Юлианом и Эстерой. Том встретился с ней взглядом и плотоядно улыбнулся. Несмотря на то, что она усиленно старалась держаться непринуждённо, уголки её губ предательски дрогнули, когда она, проследив за жестом Тома, увидела своих обидчиц. Определённо ведь не ждала застать их в таком положении. Даже стало как-то жаль, что прямо сейчас вторгнуться в её мысли и узнать истинные чувства он не мог.       — Ты вовремя, — Норбан галантно сдвинулся в сторону и пригласил её встать прямо перед гриффиндорками, что она и сделала.       — Приятно, когда всё и все на своих местах, — мурлыкнул Юлиан.       — Ещё не всё, — скривился Аспидис.       Норбан решил тактично напомнить, зачем они здесь собрались:       — Дамы?..       — Прости нас.       — Я не расслышал, — Аспидис был настроен непримиримо. — Повторите погромче.       — И чётче, — вдогонку бросил Юлиан.       На пару секунд повисло тяжёлое молчание. Том не мог видеть лица Эстеры, но надеялся, что она смущена, расстроена и чувствует себя виноватой — красноречивые (и откровенно неприязненные) взоры гриффиндорок, направленные на неё одну, уж должны были ей намекнуть на положение дел.       — Прости нас!       — У кого вы просите прощение? — Аспидис поднялся с места и подошёл к Эстере.       — И, главное, за что? — Юлиан не терял озорства и не скрывал удовольствия от происходящего.       — За то…       — Громче, — процедил Аспидис.       Гэмп сжала кисти в кулаки и громко, отчётливо, почти что по слогам произнесла:       — Прости нас, Роули, что мы на тебя напали. Мы не имели права. Больше такого не повторится. Надеюсь, что ты сможешь нас простить!       Две её подружки кивнули в знак согласия. Том впервые за всё это время сдвинулся с места у преподавательского стола, изящно и легко спрыгнул вниз с постамента и подошёл к Эстере. Она сразу подобралась и настороженно на него покосилась. Не демонстрируя ничего, кроме участливости и простодушия, он положил руку ей на плечо и ненавязчиво погладил пальцами.       — Ну, Эстера? Что скажешь? Ты готова их простить?       То, как она вскинула брови, как вызывающе на него посмотрела, всколыхнуло в Томе желание её ударить. Она и в женской уборной посмотрела на него точно так же — с идиотским самомнением и упрямством. Будто взаправду считала, что вправе с ним хоть в чём-то тягаться.       — Ошибки совершают все… — спокойно заметила она, глянув на них — ожидающих своего приговора девушек.       — Это верно, Эстера, — Том улыбнулся и сжал её плечо сильнее. — Но, может, тебе не достаёт искренности в их словах? Какой прок от пустых извинений, если никто так ничего и не понял?       Том был уверен, что её дыхание перехватило. Она просто обязана испугаться. С её мягкотелостью, инфантилизмом и тщеславием Эстера уже должна была сдать назад. То, что она не сделала этого, когда пытала кентавра, не считалось Томом за достижение. В конце концов, то было просто животное, а здесь — самые настоящие люди. И ладно ещё грязнокровка, но две чистокровные ведьмы… Неужели в Эстере не проснулось ни страха, ни сожаления?.. Это было на неё не похоже.       — Может, ты прав, Том, — немного погодя, согласилась она и, не скрывая неприязни, уставилась на Гэмп. — Я не заметила искренности. Вы оскорбили не только меня, но и весь мой факультет, и всю мою семью. Будет справедливо, если вы извинитесь перед всеми нами, а также за слова о моём отце и младшем брате.       — Вы её слышали, — бескомпромиссно наставлял Аспидис, обращаясь к гриффиндоркам.       Беглого взгляда на Гэмп хватило, чтобы определить, что она держится на волоске. До чего же забавно будет, если она сейчас взорвётся и кинется на Эстеру. Том и не подумает её остановить — Эстере не помешает лишняя взбучка. Но, с другой стороны, непрошибаемость и окостеневшая совесть однокурсницы Тому даже начинала нравиться и по-своему забавляла. Пару лет назад её вгоняла в ужас рядовая потасовка мальчишек, случившаяся на равных и открыто, а сейчас Эстера сама способствовала унижению других — но слабых и беззащитных. И то была целиком его заслуга — это Том помог ей стать твёрже, увереннее, лучше. Конечно, Эстера всё ещё упрямствовала, всё ещё борзела, не видела граней, перетягивала на себя слишком много одеяла, но и это подлежало корректировке. Эх, столько работы впереди… Но в какой-то степени Том был доволен.       В подобные минуты он наиболее ясно осознавал, что люди — лишь глина в его умелых руках. Стоит надавить здесь, немного ослабить там, добавить воды, слегка внести изменения — и вот оно, смело можно запекать и пользоваться получившимся предметом как вздумается. А если надоест, наскучит, станет без надобности — то и разбить не проблема. Главное — обжечь в нужный момент, чтобы никогда и ни при каких обстоятельствах его глину никто под себя уже не подмял. И Том знал наверняка: когда Эстера окончательно вылепится во что-то пригодное и удобное, он этот миг не упустит, а там станут невозможными все напряжения и волнения, ведь он наверняка убедится, что она — его. И ничего и никто этого уже не изменит.       Потому что только глупцы полагают, что человек — нечто бóльшее, нежели полезный инструмент в руках другого. И только глупцы считают, что людей связывает что-то помимо взаимовыгодного сотрудничества. А зачастую и взаимовыгоды никакой нет — лишь мотивирующий страх перед тем, кто сильнее и могущественнее. Впрочем, и здесь слабый и жалкий мог найти хорошие стороны — если быть послушным и услужливым, то шанс схлопотать неприятности всё-таки убавляется.       И ныне стоящие у ног слизеринцев гриффиндорки вынуждены были себя в наличии этих хороших сторон уверять. Хотя грязнокровка давно уже со всем смирилась — Том от неё ничего иного и не ждал. Фоссет, угрюмая и мрачная, признаков внешней борьбы тоже не проявляла. А вот Гэмп… О, её лицо вполне конкретно демонстрировало все бурлящие эмоции и чувства. Губы её, сжатые в линию, побелели, стиснутые в кулаки кисти рук дрожали, а во взгляде плескалась гремучая ненависть. Том, смотря на неё, без труда представлял, как она охотно убивает кого-нибудь из присутствующих. Может, даже убила бы каждого. Интересно, с кого бы она начала? С Эстеры, как с виновницы случившегося? Или оставила бы её в качестве десерта? Стала бы Гэмп использовать Непростительные? Или разобралась бы по-магловски? Ножом? Верёвкой?.. Кажется, Том немного увлёкся. Да, Гэмп явно была готова причинить кому-то боль. А то и смерть. Её гордость задели, а гриффиндорский буйный нрав однозначно побуждал выкинуть какую-нибудь глупость — это читалось во всей напряжённой девичьей фигуре. Но ведь она наверняка не забывала о последствиях… И наверняка понимала, что по её вине пострадает не только она и её семья, но и её подруги, и их близкие. Внутренняя борьба Гэмп не могла укрыться от Тома — он всё читал по одной её позе.       — Долго нам ждать? — подал голос Юлиан.       Гэмп шумно вздохнула. Грязнокровка, кинув на неё обеспокоенный и умоляющий взор, затараторила:       — Простите нас все, — она снова всхлипнула. — Нам очень жаль, что мы вас оскорбили. И мы просим прощения перед… перед мистером Роули и… и Т-Торфинном Роули. Такого больше не произойдёт!       — Простите, — сухо вторила Фоссет, чтобы поддержать подругу.       Том посмотрел на Эстеру. Хотел узнать, что она чувствовала. Испытывала ли злорадство и удовлетворение? Или ей всё равно? Словно ощутив его взгляд, но не обернувшись, она холодно бросила:       — Твоя очередь, Гэмп.       Вновь повисла тишина. Грязнокровка продолжала жалобно поглядывать на Гэмп, но та будто ничего перед собой не видела.       — Мерлин, ну пожалуйста! — взмолилась грязнокровка, не совсем ясно, к кому обращаясь — к слизеринцам или к своей упрямой и шибко гордой подружке, и согнулась так, что её волосы разметались по полу. — Пожалуйста, простите!       Она опять расплакалась и протяжно завыла, чем привлекла к себе внимание и Гэмп, и Эстеры. Последняя явно удивилась, а вот Гэмп… костяшки пальцев побелели, лицо её исказилось в гневе, когда она в который раз воззрилась на своих судей.       — Прости нас, Роули, за слова о твоём отце и брате. И за слова о вашем факультете.       Только глухой и тупой смог бы поверить, что Гэмп хоть в чём-то раскаивалась. Её тон, скорее, напоминал обещание убийства, клятву в вечной ненависти и вражде, чем извинение. И Том, ещё с того самого разговора в женском туалете решивший, что будет делать, сызнова поймал посетившее его тогда вдохновение и повеселел.       — Ты прощаешь её, Эстера? — спросил он спокойно и внимательно на неё посмотрел.       На секунду в её лице мелькнула и тут же исчезла растерянность. Эстера однозначно что-то пыталась от него утаить. Том бы решил, что она набивает себе цену, старается казаться такой, какой её хотел видеть он. Но она глядела на Гэмп пустыми глазами, прямо как Гэмп — на неё. Что ж, не признать то, что ненависть Эстеры к этой девчонке была натуральной и буквально ощутимой, Том не мог.       — Не знаю, — хмуро пробубнила она после недолгого молчания. — Я готова простить их, — Эстера кивнула на Фоссет и грязнокровку. — Но Гэмп… ей не жаль.       — Оно и видно, — согласно пробухтел Юлиан. — Такой хамский тон…       — В любом случае, — пожевав губу, Эстера тяжело вздохнула, — это бесполезно. Я не прощаю её, но принимаю извинения. Что бы она дальше ни сказала — всё будет неискренне.       — Нет-нет-нет, — мягко запротестовал Том и плотнее приобнял Эстеру, отчего она потеряла равновесие и вынужденно припала к его груди. — Разве это дело? Ты не видишь искренности в её словах, а она в своих поступках не раскаивается. Это что, получается, новая порция лжи? — Он склонился к самому её уху. — Ты знаешь, Эстера, что я не терплю, когда мне лгут,       Не сжимай он так сильно её плечо, то не почувствовал бы, как она вздрогнула. Ну, наконец-то! Том хищнически сузил глаза. Глубоко в груди разрасталось тепло, полусонный до этого момента разум просыпался, а вместе с ним оживало и всё тело, которое теперь переполняла энергия.       Очень и очень славно, что Эстера поддавалась влиянию и предавала свои пустые идеалы и мечты. Том мог бы ею гордиться, но он сделает это как-нибудь позже, не сейчас, да и она — он был уверен — ещё предоставит поводы. Но ничто его так не будоражило, как чужой страх и трепет. Возможно, это Макнейр и малышка Райт неделями ранее раздразнили аппетиты и Тому захотелось больше. А может, у него попросту натура такая — алчущая до чужих эмоций. Да, в подобные моменты Том прекрасно понимал и дементоров, и смеркутов с их неуёмным желанием высасывать из кого-то то, что сам он обычно не испытывал — и, в принципе, и не хотел. А вот видеть на лицах других — да, пожалуй, это всегда приятно.       — Да и я уже говорил, что никаких полумер от меня ждать не стоит, — продолжал Том как ни в чём ни бывало, но Эстеру отпустил — она тут же отпрянула на несколько шагов вбок, к Аспидису, который внимательно и настороженно за всем наблюдал. — И я, вообще-то, считаю, что нет плохих учеников — есть нерадивые учителя. Но я вовсе не такой. Разве не так? Разве я плохо преподношу уроки? Скажи мне, Уолден?       — Нет, Том, — Макнейр мотнул головой. — Ты понятно объясняешь.       — Благодарю, дружище, — сердечно воскликнул он и снова посмотрел на Эстеру. — Видишь? В моих скромных способностях никто не сомневается. И ты тоже скоро убедишься, я обещаю. Как думаешь, Корбан, нам удастся доходчиво донести до мисс Гэмп, почему она не права?       — Непременно получится, — осклабился Яксли.       Том заметил, как сжалась и Эстера, и грязнокровка с Фоссет. Одна лишь Гэмп не демонстрировала опасений: всё так же невидяще пялилась снизу вверх и прожигала ненавистническим взглядом супостатку. Том протянул Эстере ладонь, а она непонимающе моргнула.       — Не хочешь подняться? — галантно осведомился он и кивком указал на постамент. — Оттуда будет лучше видно.       Она растерянно блуждала глазами по его лицу.       — Что ты соб…       — Прошу, господа, — Том не дослушал, жестом отдал распоряжение Макнейру и Яксли, а сам, более не дожидаясь, схватил Эстеру за запястье и потянул к ступеням. Подтолкнул её в спину, когда они дошли, и заставил подняться.       Макнейр и Яксли тем временем обездвижили Фоссет и грязнокровку и оттащили их в сторону. Норбан невербальным заклинанием удерживал вновь заскандалившую Гэмп на месте, а когда с её подружками закончили и подошли к ней, отменил заклятие. Девчонка взвилась и как могла принялась отбиваться от Макнейра и Яксли, но довольно скоро первый ухватил её за оба запястья и завёл руки за спину.       Однако Том почти не следил за тщетными трепыханиями Гэмп. Он не сомневался, что она до последнего не сдастся и будет держаться за своё, поэтому он с куда бóльшим интересом наблюдал за Эстерой. В ней почти не осталось той надменности, с которой она вошла сюда и которую демонстрировала тогда в уборной, да и вызывающий взгляд куда-то улетучился…       — Том, ты же не… — конец фразы потонул в крике Гэмп, а Эстера и без того говорила сипло, словно давно и долго болела простудой.       — Что-что? — участливо переспросил Том и подошёл ближе. — Я не расслышал.       — Вы хотите её напугать? — всё так же невнятно пробормотала она, не то бледнея, не то зеленея.       Том внимательно смотрел в её глаза. Расширенные зрачки, почти затопившие серую радужку, метались из стороны в сторону. Плечи ссутулились, а вид у Эстеры сделался жалкий, побитый. У брыкающейся Гэмп гордости и уверенности и то нашлось всяко больше. Том скривил губы в раздражении. А затем вдруг понял природу её реакции. Он ведь уже видел её такой — в ту ночь, в запертом классе, отрезанную от своего драгоценного гриффиндорца. Да. Тогда она глядела на него так же — затравленно, огорошенно, испуганно. Вот только тогда это было понятнее, а сейчас… неужто и впрямь беспокоилась о бедняжке Гэмп?       — Мы? — деланно недоумённо улыбнулся Том. — Этого хотела ты, Эстера.       Губы растянулись ещё шире, когда она мотнула головой.       — Я ничего такого не хотела, — она боязливо покосилась на творящиеся неподалёку бесчинства. — Я получила то, за чем пришла, — заявила она несколько твёрже. — Всё прочее… это уже слишком, Том. Скажи им остановиться…       — Боюсь, так не выйдет, — лениво протянул он. — Они все, — кивком указал на парней, — собрались здесь из-за твоих и твоего братца прихотей. И, знаешь ли, тоже рассчитывали решить кое-какие… проблемы. Будет несправедливо их этого лишать, не находишь? Они ведь потратили силы и время, чтобы помочь тебе… Но если ты так хочешь, — он сдержал смешок, — то можешь попытаться их остановить.       Том перевёл взор на троицу под помостом, Эстера последовала его примеру. Гэмп продолжала брыкаться, чем явно делала себе больнее. Макнейр всё ещё держал её руки за её же спиной, пока Яксли расстёгивал блузку. Выходная мантия уже валялась под их ногами, вся в пыльных следах от обуви. Фоссет безвольной тушей сидела у стены, не в силах пошевелиться из-за действия заклинания, но вроде как всё видела и понимала, да и грязнокровка тоже.       Отан усиленно пялился в противоположную от своего места стену, Юлиан застыл с брезгливым выражением, но всё происходящее однозначно вызывало в нём интерес. Лиц Норбана и Аспидиса Том не видел. Но не сомневался, что им если не весело, то вполне комфортно.       Гэмп кричала, пинала ногами Яксли и Макнейра, пока с неё стаскивали блузку. Когда ей таки удалось заехать по голени одному из них, Яксли встал в полный рост и со всего размаху влепил ей звонкую пощёчину. Периферийным зрением Том заметил, как в очередной раз вздрогнула Эстера — она по-прежнему стояла неподвижно и, казалось, не могла ни говорить, ни двигаться. Прямо как в ту ночь…       Нахлынувшие воспоминания усилили расползающееся в груди тепло. Тому отчего-то стало очень приятно. Это щекочущее, согревающее чувство разливалось по всему телу. Подбиралось оно и к низу живота. Может, стоило оставить здесь Норбана за главного? А самому увести отсюда Эстеру, например?.. С другой стороны, Тому хотелось посмотреть, что будут делать его товарищи. Нет, это было его первостепенной задачей — собственно, поэтому он всё и устроил. И никуда он не уйдёт. Проконтролирует всё от и до. И не только всё, но и всех. Таков его замысел. Таков его долг.       Гэмп на какое-то время затихла и вскоре осталась без юбки. Аспидис оглянулся через плечо. Встретился взглядом с Томом, затем перевёл его на Эстеру.       — Уведите её, — сказал он.       С задних парт спрыгнул Отан и подошёл к помосту.       — Я могу, — весьма охотно предложил он.       Том чуть не расхохотался от этой нелепой и до неприличия наивной выходки, но ничего говорить не пришлось — вместо него оскалился Аспидис.       — Нет уж, ты нужен здесь, Нотт, забыл? — Затем он обернулся к Норбану. — Окажешь услугу?       Норбан кивнул и протянул руку Эстере. Она всё ещё не двигалась — лишь смотрела на ослабевающую от упорного сопротивления Гэмп.       — Может, она хочет остаться? — ухмыльнулся Том.       Аспидис свёл брови к переносице.       — Эстера… — окликнул он её. Она не услышала. — Эстера!       Она снова вздрогнула и перевела на кузена испуганный взгляд.       — Пойдём, прогуляемся, — позвал её Норбан с протянутой вверх рукой. — Угощу тебя сливочным пивом.       — Или всё же останешься? — вскинул брови Том.       Он бы хотел, чтобы она осталась. Увидела всё самолично. Ей же будет полезнее.       — Том… — Нетерпение Аспидиса витало в воздухе, но Том намеренно это игнорировал.       — У неё есть язык, Аспидис, — перебил он и требовательно глянул на Эстеру. — Так пусть сама за себя и ответит.       Что она выберет? Остаться, чтобы попытаться доказать ему или себе, что не мягкотелая наивная дурочка? Или уйти, чтобы скинуть с себя груз ответственности и не видеть то, чего не хочет? Каким бы ни оказалось её решение, оно заведомо проигрышное. Эстера в любом случае будет страдать всякими глупостями вроде чувства вины или невесть чем ещё. Тому, бесспорно, любопытно проследить за её реакцией. Сможет ли она спокойно наблюдать, как из-за неё мучаются другие люди? Он был уверен, что нет. И это определённо вызовет сопутствующие трудности. Если у неё начнётся истерика, то придётся успокаивать. В присутствии Аспидиса сделать это будет крайне проблематично — ведь какой бы метод «успокоения» ни избрал Том, назойливый братец останется недоволен. А кругом и так дел полно. Поэтому он готов был её отпустить.       На этот раз.       Эстера и без того еле держалась на ногах. Кожа посерела и отливала зелёным, а если бы ещё и бледные губы посинели, то вполне сошла бы за свежесозданного инфернала. Том невольно ухмыльнулся этим мыслям. Но, пожалуй, на её фоне и инфернал выглядел бы бодрее и живее.       — Ну так что? — по-прежнему непосредственно продолжил Том. — Тебе не любопытно будет взглянуть на подружку? Как знать, может быть, ей даже понравится?.. — Он в игривой манере изогнул бровь.       А Эстера, переварив его слова, очень резко покраснела. Вспыхнула, как спичка. Но вовсе не от стыда. Неужто от гнева? Столь стремительные и значительные метаморфозы в её облике забавляли Тома лишь пуще. Если секунду назад она напоминала живого инфернала, то сейчас так и сочилась энергией. Кожа не казалась блёклой, а глаза блестели, как если бы она была в бреду или сильной лихорадке.       — У меня ещё дела, — хрипло и сбивчиво выдохнула она и, подобравшись, не став более оглядываться на Гэмп и проигнорировав поданную руку Норбана, в два счёта спрыгнула с постамента и вылетела из класса.       Аспидис устало потёр веки.       — Присмотри там за ней, — так же устало обратился он к Норбану, на что тот кивнул и тоже вышел в коридор.       Том проводил его взглядом, достал свою палочку и навёл на дверь. Дополнительные меры предосторожности никогда не помешают.       Напряжённый Отан подпирал стену и явно старался абстрагироваться от происходящего. Яксли уже избавился от одолженной из прачечной юбки, в которой находился всё это время, и заодно избавил Гэмп от бюстгальтера. Её волосы растрепались, на щеке алел след от оставленной пощёчины.       — Не прикасайся ко мне! — в отчаянии визжала она, извиваясь и изгибаясь в попытке уклониться от похабных рук.       — Какая же ты надоедливая упёртая сука, — выругался он. — Нельзя её как-нибудь угомонить? — обратился он к товарищам.       — Ударь её ещё разок-другой, — хихикнул Юлиан. — Может, успокоится.       — Разве вас не учили быть деликатнее? — улыбнулся Том. — Дамы любят бережное отношение, не так ли?       Макнейр всхрюкнул.       — Корбан и Уолден — дикари, — в игру вступил Аспидис. — И всякая юбка им точно кусок мяса. А вот Отан… я более чем уверен, внимательный и чуткий любовник.       Один лишь тон его голоса свидетельствовал о крайней степени довольства. Том невольно улыбнулся шире. Провокация Аспидиса, пускай и очевидна, а всё ещё хороша.       — Мне это неинтересно, — флегматично отозвался Отан.       Том и Аспидис многозначительно переглянулись.       — Боюсь, если не поможешь ты, — добродушно начал Том, — Корбан набедокурит дел. Посмотри, у неё скоро синяки останутся, — он кивком головы указал на Гэмп.       Её плечи покрывали красные следы от сильной хватки мужских пальцев. На впалом животе проявлялись царапины — видимо, Корбан и вправду случайно задел её, пока раздевал. А может, не случайно…       — Просто избавь их от одежды, — вдогонку бросил Аспидис, не пряча кривой ухмылки. — Никто не принуждает тебя к чему-то бóльшему. В конце концов, это нормально, что на грязь и мусор встаёт не у всех. Без обид, ребята, — обратился он к Яксли и Макнейру.       — Ну, помнится, Нотт не побрезговал дотронуться до вещей грязнокровки, — Юлиан снова коротко рассмеялся. — Так что, я уверен, он и здесь справится.       Все воззрились на Отана. Даже Гэмп, от которой, наконец, отлип один из её мучителей, цепко следила за тем, кто должен был окончательно избавить её от тряпья.       В очередной раз повисло молчание. И по мере того, как оно продолжалось, Аспидис становился всё уверенней и довольней. Он неотрывно смотрел Отану в глаза. А тот, на удивление Тома, хоть и демонстрировал напряжённость, но никак не походил на растерянного или напуганного. Тоже, что ли, притворялся? Раздражённо вздохнув, будто всё происходящее здесь для него не более, чем глупая потеря времени, он отлип от стены и размеренным шагом достиг Гэмп.       Стоило ему подойти, как она отпрянула — и тут же врезалась в грудь Макнейра, который, точно исполин, возвышался за её спиной и не отпускал рук.       — Не дёргайся, — сухо бросил Отан девчонке, затем взмахнул вынутой заранее палочкой, и её юбка с бельём и обувью оказались на полу у соседней парты.       Гэмп моргнула, непонимающе оглядела себя и, как могла, ссутулившись, протяжно всхлипнула и заплакала. Её невнятные бормотания себе под нос никого не интересовали. Отан сразу отвернулся и наткнулся на двух её оглушённых подруг, которые всё ещё сидели у стены.       — С ними можно будет повременить, — хмыкнул Яксли. — А вот эту дрянь лучше проучить в полную силу, — он тыкнул пальцем в сторону Гэмп.       — Развлекайтесь, — великодушно согласился Том и вновь присел на край преподавательской парты. — Но без глупостей, Яксли. Отан у нас слишком занят. Не будем утруждать его необходимостью исцелять тяжёлые травмы.       — Есть, босс! — Яксли вернулся к Гэмп, провёл ладонью вверх по её животу, коснулся аккуратной груди и сжал.       — Не трогай! Не смей! — Все её попытки уклоняться от алчущих рук были напрасны. Как бы она ни вертелась, как бы ни обзывалась, ничего не могло помешать им наслаждаться красивым девичьим телом.       — Давай её на парту, — повелел Яксли, и Макнейр без труда нагнул Гэмп и прижал животом к поверхности стола.       — Не-е-ет! — Её отчаянный крик резанул по ушам.       Том недовольно поморщился.       А Гэмп снова заломили руки за спину, но она по-прежнему не прекращала пинаться и не позволяла подойти к себе достаточно близко.       — Какая же неугомонная бешеная сука! — гневно выругался Яксли и обернулся на парней. — Можно её немного утихомирить? Чтобы всё понимала, но вела себя спокойнее?       Том снисходительно сощурился.       — Отан вам поможет. Он настоящий специалист.       Аспидис походил на сытую мантикору. Он хитро покосился на Тома, затем отошёл к одной из парт и сел полубоком по отношению и к постаменту, и к Яксли с Макнейром — видимо, так же хотел охватывать всю картину.       На сей раз Отан не медлил. Со своего места снова взмахнул палочкой — тело Гэмп тут же расслабилось. Она могла шевелить конечностями, но ни о каком сопротивлении речи больше не шло.       — Благодарю, — Яксли обнажил зубы в улыбке и с крайним воодушевлением громко шлёпнул по девичьей ягодице. Гэмп вскрикнула и заплакала пуще прежнего. — Можешь её не держать, — сообщил он Макнейру, и тот отпустил хрупкие запястья — и ослабевшие руки, не сдерживаемые больше никем и ничем, повисли вдоль стола.       Оба пятикурсника разделись и зашли с двух сторон. Яксли — сзади, Макнейр — спереди. Гэмп взвыла от резкого толчка, и Том опять поморщился от её пронзительного голоса. В ушах зазвенело, но в остальном… Сцена разворачивалась поистине увлекательная.       Все они — как на ладони. Личный оркестр с умелым дирижёром во главе. И, пожалуй, не стоило оскорблять Гэмп и морщиться от её криков — она была искренней в своих страданиях. А следовательно, заслуживала и похвалу, и уважение, ведь отдавалась — пускай и не добровольно — целиком и полностью. Солистка, вишенка его представления. Захлёбывающаяся в собственных слезах, давящаяся чужим членом во рту, настоящая звезда этого вечера. Все девушки мечтают оказаться в центре внимания, но не у всех получается. Глупышка сама не ведает, что приносит себя в жертву общему делу. Его, Тома, делу. Он сплотит своих друзей. А её кровь — кажется, он заметил красноватые разводы на белых бёдрах — скрепит их узы лишь пуще. Породнит. Привяжет к нему, их отцу и основателю. Ведь нет ничего сильнее клятв на крови…       Том не привык размениваться по пустякам. Если действовать, то с размахом. Феерично, ярко, дерзко, не оглядываясь ни на кого и ни на что. Народ хочет зрелищ. Его Рыцари — его народ. И время от времени можно позволять им творить бесчинства. Особенно, когда бесчинства под запретом за пределами их маленького кружка. Когда за бесчинства все порицают и наказывают. Все, но не Том. С ним можно быть собой — он не раз повторял это друзьям. Ведь Том не осудит. А коли не разрешит, то лишь из соображений здравомыслия и безопасности. Он должен держать своё стадо в узде, ведь без него оно непременно собьётся с курса, уйдёт на съедение другим волкам. А Том всё делает им на благо и, как только улучит момент, отыщет подходящее и надёжное пастбище — выпустит их на волю, прежде чем вновь отправит в загон. Такова его тяжёлая участь. Но он не жаловался — это не в его манере. Он стоически и гордо выполнял свою работу Ведущего.       Воистину, управлял, координировал, дирижировал. Он мог взмахнуть рукой, и они послушно бы переменили позиции; ускорили или замедлили темп, усилили хватку, ослабили, отпустили — всё, что он повелит. Всё, как он захочет. Но пока что ему нравилось просто смотреть. Смотреть и видеть в них взбалмошных, разрозненных, упёртых и самодовольных юнцов, какими он их и нашёл по прибытии в школу. Но они выросли, сошлись под его началом, стали продолжением его рук. И эти перемены, их послушание, их уважение или страх — всё оно наиболее отчётливо было видно здесь и сейчас.       Ведь без Тома ничего этого бы не произошло.       Он сплотил их. Он подарил им возможность выпускать своих демонов на волю, но в безопасности. В абсолютной сохранности их тайн и секретов. Он повязал их всех друг с другом. А их — с собой. Без него они ни на что бы не решились. Не сошлись бы даже меж собой — грызлись бы, разбившись на множество маленьких групп. Но здесь, под ним, под его руководством, они едины.       Едины, сильны, не подвластны никому и ничему. Одному только Тому. Отныне — и навек. Потому что чем больше тайн они ему раскрывали, чем больше компрометировали себя у него на глазах, тем мизерней и нереалистичней становился шанс, что когда-нибудь они попытаются от его влияния и власти избавиться. Он всё запомнит. Всё соберёт по крупицам. Уже собрал. И им от этого никуда не деться. Потому что они — его. Его Рыцари и знаменосцы. Пока что блеющие овцы, но в перспективе — выдрессированные охотничьи псы. А псов надо кормить мясом.       Вот оно — распласталось на блюдечке. Живое, тёплое, с отчаянно бьющимся внутри сердцем. Скулит, плачет, дрожит, но уже не кричит. Смирилось со своей участью — незавидной долей мяса. Но ведь и в нём есть польза. Оно утоляет голод. Дарит свою жизнь другому. И Гэмп жизнь взаправду вдохнула, оживила причастность каждого присутствующего, напитала её багряным животворящим соком. Сакрально, а оттого — изумительно.       Да, Том смотрел на развернувшееся представление и, вопреки неотёсанности Яксли и Макнейра, видел лишь прекрасное. Такова натура прирождённого художника — во всём он ищет тайный смысл, везде его находит, непрестанно восторгается часто незаметными и приевшимися обывателям изумительными дарами Вселенной.       У неё свои законы, и им обязано подчиняться всё живое. Кроме Тома, конечно же. Он прервёт — почти прервал — круговорот жизни и смерти. Но в остальном и он повинуется самой Природе. Жестокой, кровавой, беспощадной. Гордой и непреклонной. Сильный пожирает слабого. И нет ни нужды, ни смысла по этому поводу горевать. У слабых своя роль — кормить сильных. И потому сочувствия к Гэмп он не испытывал.       Напротив, разве не превосходно, что она свою роль сыграла? Кто-то и этого достичь не способен — так и помирает, прожив напрасно. А она, благодаря ему, исполнила своё предназначение. И Том бы охотно принял её благодарность, будь девчонка умнее и осознай она глубинный смысл происходящего.       Но она лишь продолжала жалобно скулить и плакать, и плакать, и плакать. Женщины. Чуть что — и ударяются в слёзы. Не думают ни о ком и ни о чём, помимо себя. И лишь капризы, желания и кощунственные, мещанские идеи занимают их маленькие и глупые, но до боли прекрасные головы. И Том, опять же, не мог никого винить. Такова, увы, природа женщин. Он знал, что Гэмп ни через неделю, ни через месяц, ни через года не осознает всей прелести случившегося. Так и продолжит себя жалеть, а может, забудет всё, ничему и не научившись.       Том хотел бы быть оптимистом, но ведь он уже знал другой пример — Эстера ничего не поняла. И пускай перемены в ней пошли на пользу и ей, и Тому, ограниченному самой природой женскому разуму оказалось не дано постигнуть весь смысл обряда инициации. Да, он называл это именно так. Отправная точка, чётко очерченная грань, некий старт, после которого начинается новая, взрослая жизнь. Мужчины с подросткового возраста стремятся доказать и себе, и другим, что они уже не мальчишки, а полноправные члены общества. Женщины же подолгу любят застревать в детских грёзах и переступают черту лишь после свадьбы. Но Том не мог позволить Эстере ребячиться до двадцати пяти лет — он вообще сомневался, что она выйдет замуж. Что теперь, до конца лет оставаться инфантильной дурой? Нет уж. Впрочем, как раз её инфантильность могла привести к не менее плачевным последствиям: обесчестил бы её Фоули, а то и кто-то похуже — и никому никакой пользы. Благо эту ношу Том взял на себя. Выдернул из пустых напрасных мечт, окунул с головой в холодную реальность и вынудил повзрослеть. Но разве кто-то был способен оценить это? Разве Эстере хоть на один миг пришла в голову мысль, что его, вообще-то, стоило бы поблагодарить? О, нет. К сожалению, нет. Лишь один Том и осознавал всю значимость и пользу, которую принёс.       — Стерва! — неожиданно и громко вскричал Макнейр и схватил Гэмп за загривок. — Укусила меня, дрянь!       — Заклинание, что ли, ослабло? — не прекращая поступательных движений, выдохнул Яксли.       — Даже Империус можно перебороть, кретин, — презрительно выплюнул Отан с нескрываемой злобой. — Если у неё такая сила воли, то ничто не внушит женщине, что секс с тобой хоть сколько-нибудь приятен.       Аспидис и Юлиан рассмеялись.       Макнейр с недовольной рожей отошёл от Гэмп, схватил грязнокровку за руку и вынудил опуститься на колени.       — Правильно, — усмехнулся Яксли. — Эта кисочка намного покладистее. А вот ей, — он в очередной раз вошёл в Гэмп с тихим шлепком, — я бы член в рот совать не решился — больно уж дикая львица!       — Думаю, если снять с грязнокровки оглушение, она противиться не станет, — любезно подсказал Аспидис.       Непрозрачный намёк адресовался Отану — это было очевидно. И Том уставился на его затылок, что он наверняка почувствовал. Может, поэтому, не став спорить с Аспидисом, Отан подошёл к грязнокровке и расколдовал её. Заранее понял, что, если противостоять одному лишь Аспидису он мог, то присутствие Тома отнимало всякое право выбора. Что это, если не хорошо поданные уроки?       Том ухмыльнулся своим мыслям. Грязнокровка растерянно заозиралась по сторонам, пока не наткнулась на раздетую подружку.       — Гелла… — сдавленно просипела она, а её глаза расширились от ужаса.       Гэмп словно ничего и никого не слышала и не видела перед собой — её казавшийся пустым взгляд уткнулся куда-то в пол.       — Не время беспокоиться о других, — пробасил Макнейр и привлёк к паху грязнокровку.       Она тут же отпрянула с тем же визгом, что и Гэмп недавно.       — Если ты не хочешь, чтобы с тобой случилось всё то же, то рекомендую быть послушной, — лениво бросил Юлиан со своего места и тоже устроился на парте, скрестив при этом руки на груди.       Девчонка какое-то время упиралась, но стоило ей напомнить о младшей сестре и родителях, как она боязливо приблизилась на коленях к Макнейру.       — Укусишь или поцарапаешь — пеняй на себя, — предупредил он, прежде чем толкнуться в рот.       Грязнокровка тут же подавилась и чуть было не зашлась кашлем, но то ли из страха, то ли из благоразумия принялась делать то, чего от неё добивались — сквозь слёзы и всхлипы, но эти мелочи никого уже не волновали.       Том переводил взгляд с грязнокровки на Гэмп и обратно. Порядком озверевшие Яксли и Макнейр пускай и вызывали нечто вроде раздражения, в то же время прекрасно справлялись со своей задачей. Не то чтобы Том планировал погрязнуть в криках и рыданиях, но по какой-то неведомой ему самому причине издаваемые девушками отчаянные звуки всё сильнее и ярче отзывались где-то глубоко в душе. Столь редко испытываемое им тепло всё дальше и дальше расползалось по телу, проникало в кровеносную систему, оттуда — в поры и кожу. Даже кости, чудилось, приятно вибрировали в странном, сладостном предвкушении.       Несмотря на всё отчётливей проступавшее собственное возбуждение, Тому не хотелось занять место своих товарищей. Вернее, будь он один, то, возможно, не отказался бы от Гэмп — её красота очевидна любому, а буйный нрав и упрямство способны завести вполоборота. Но он здесь не один. И не затем сюда пришёл и всё устроил, чтобы подставлять самого себя лишь пуще. Пристройся он к какой-нибудь из девчонок — и всё его преимущество уйдёт гиппогрифу под хвост. Он просто соучастник, соучастником должен и остаться. Аспидис — инициатор, Юлиан — подстрекатель, Отан — непосредственный помощник, предоставивший поддельную родовую печать, и тот, кто по прошествии всего заметёт следы, а Яксли и Макнейр — исполнители и главные преступники. Приплетать и Норбана нужды не было — Том в нём не сомневался. Но и его вклад шантажиста поистине неоценим. А Эстера и вовсе причина всего случившегося. Ну разве не прелестно?       Том чуть не рассмеялся. Как всё удачно складывалось! Пускай он сам — руководитель и организатор, но и они… виновны. Виновны не меньше его. Нет, даже больше. Том — точно ночь, укрывшая собственной тенью всё неприглядное и немыслимое. Всеобъятная, неизбежная и тёмная ночь. Для кого-то она — время сна, отдыха и главная угроза жизни, но для других — время охоты и единственная возможность существования. И все они обязаны ей до скончания веков, потому что хищник без ночи не выживет, а ночь без него — да.       Хрипы, всхлипы, скрип шатающейся парты — всё обычно неприятное слуху казалось музыкой для ушей. Когда всё закончилось, а парни отошли, Гэмп, по-прежнему поскуливая себе под нос, лежала на столе. Грязнокровка, откашливаясь и морщась, отползла на доступное расстояние — поближе к Фоссет.       — А она, что, никому не пришлась по вкусу? — усмехнулся Юлиан, кивнув подбородком на обездвиженную загонщицу.       — На мужика похожа, — пожал плечами порядком запыхавшийся Яксли, одеваясь в уже свою форму — Макнейр делал то же самое. — Такое не по мне.       — Джентльмены, — Том приподнял уголки губ, — никто не хочет помочь мисс Гэмп? Кажется, она устала.       Макнейр и Яксли продолжили одеваться. Юлиан и Аспидис посмотрели на Отана — все снова верно поняли, кому адресовалось послание. И адресату ничего не оставалось.       Подобрав с пола пыльную светлую блузку, Отан накинул её на плечи Гэмп, а после, с абсолютно ничего не выражающим лицом, за плечи потянул её на себя. Дрожащие тонкие ноги подкосились, и Отану пришлось девчонку придержать, чтобы ей же помочь опереться на парту. В сущности, напрасно. Стоило ему отвернуться, чтобы приманить палочкой остальную одежду, как Гэмп рухнула на пол.       Отан вздохнул. Достал из внутреннего кармана мантии небольшую склянку, не без некоторых усилий влил её содержимое девчонке в рот и заставил проглотить. Прошло ещё какое-то время, прежде чем он закончил колдовством приводить внешний вид бедняжки в порядок. Но даже будучи одетой, Гэмп не переставала дрожать и словно не замечала ничего вокруг. Недолго думая, Отан достал вторую склянку, намного меньше предыдущей, и тоже вылил зелье в её рот. Она тут же вздрогнула. Вытянулась в лице, скукожилась и максимально отстранилась от своего целителя, который, впрочем, сразу же отошёл и вернулся к стене.       — Мисс Гэмп, как вы себя чувствуете? — участливо осведомился Том. — Вам полегчало?       Она украдкой глянула на него снизу вверх и обхватила себя руками. Тряслась, как лукотрус на ветру, и ничего не собиралась говорить.       — Вижу, что да, — всё так же беззаботно продолжил Том. — Это хорошо. Потому что нам от вас нужно кое-что ещё.       Гэмп шумно всхлипнула и вжалась в ножки стола сильнее — так, что он аж покосился назад.       — Гелла… — сдавленно прошептала грязнокровка, нерешительно протягивая руку, — ты…       Испуганно глянув на подругу, Гэмп моментально расклеилась. Плечи поникли, губы задрожали, по щекам потекла новая порция слёз. Том улыбнулся, после чего неторопливой, вальяжной походкой спустился с постамента.       — Мы не можем допустить, чтобы вы хоть что-то кому-то рассказали, — любезно объяснил Том и покосился на Макнейра. Тот сразу подошёл к ним и легко поднял Гэмп на ноги. — Вы должны будете поклясться. Дать Непреложный обет.       — Оставьте её, ради Мерлина! — взмолилась грязнокровка и схватилась за штанину Тома. — Она ничего никому не скажет!       Он резко одёрнул ногу, как если бы опасался обжечься.       — Ну, конечно, — ухмыльнулся он, а подоспевший Яксли сцапал и поднял теперь и грязнокровку. Не раздумывая, Том направил остриё белоснежного древка на испуганное лицо: — Обливиэйт!       Гэмп пискнула и зажмурилась, когда из палочки вырвалось лёгкое свечение. Грязнокровка обмякла в руках Яксли, взгляд потускнел и стал рассеянным, и её оттащили к Фоссет.       — Итак, на чём мы остановились? — деланно задумчиво бросил Том, вновь обращая внимание к Гэмп. — Ваша подруга… впрочем, вторая тоже, ничего из случившегося не вспомнит. Можете не опасаться за вашу репутацию, ведь и мы, в свою очередь, сохраним это в секрете. Что же касается вас…       — Нет… — совсем слабо прошептала Гэмп, не понятно, то ли давая отказ, то ли пытаясь так нелепо сопротивляться.       — Боюсь, у вас нет выбора, — Том подошёл ближе и взял её за предплечье. — Вам придётся дать Непреложный обет. Иначе ваших подруг ждёт то же самое, что постигло вас. Но память они не потеряют — будут ясно помнить, что вина целиком и полностью на вашем упрямстве. И ваши семьи… то были не простые угрозы, мисс Гэмп. Если вы думаете, что страшное уже позади, вы заблуждаетесь. Мы ничего ещё даже не сделали. Более того, даже не приблизились к тому, что мы можем с вами сделать.       И так бледное лицо стало чуть ли не прозрачным. Тонкая фигура напоминала тростинку — тряслась она и впрямь похоже. Том выжидающе и твёрдо заглянул Гэмп в глаза, и затем…       О, ничто из увиденного ранее не могло сравниться с тем, что испытал Том. Поначалу гордая и упрямая, она достойно сносила надругательство над своей честью. И даже когда всё закончилось, а её объял страх и ужас, она продолжала стоять на своём — не выказывала внешнее сожаление и не унижалась. Но как только Том установил с ней зрительный контакт — кратковременный, длиною в миг — что-то в её глазах погасло. Трепыхающийся жизненный огонь, неуёмная жажда отмщения, злости, любой намёк на обиду или печаль — всё исчезло. Если раньше её взгляд казался остекленевшим, то сейчас он померк. Сделал Гэмп похожей на мертвеца. Одна оболочка, только-только вышедшая из-под Поцелуя дементора. Ничего не осталось — лишь пустота смотрела на него и не могла — и не сможет более никогда — изъявить своей воли.       Вот так просто — без усилий, без стараний, без сомнений Тома, но по его воле и его разрешению не стало Геллы Гэмп. С виду — жива и здорова, а былой силы духа в ней нет.       Том шумно вздохнул, чтобы справиться с возросшим напряжением. Знакомые покалывания ощущались в пальцах ног и рук. Распространившееся ранее по телу тепло превратилось теперь в самый настоящий жар. Лоб взмок от пота. Волоски встали дыбом. Одежда показалась грубыми, раздражающими кожу оковами — настолько в ней стало тесно.       Метафорическое убийство было едва ли менее приятным, чем самое настоящее. Возможно, малость не хватало затихающего пульса под подушечками пальцев или щекочущей нервы вибрации древка от Убивающего заклятья. Но тем не менее исход один — те же безжизненные глаза. Глаза Смерти. Нет, не у Гэмп. А у Тома. Ведь он сам и являлся Смертью, пришедшей по чужие души.       Рука безотчётно — до дрожи и побелевших костяшек — вцепилась в предплечье Гэмп. Ногти вонзались в кожу — пусть через блузку, но достаточно сильно, чтобы причинить боль. Но боль Гэмп как будто не замечала да и вовсе уже не была способна что-либо почувствовать.       Сердце участило ритм. В ушах зашумело. Окружающая тишина превратилась в единый гул. Шею и горло объял огонь — Тому сделалось на секунду дурно — захотелось распахнуть ставни, открыть окна, вдохнуть прохладный осенний воздух. Но тут же на смену удушью и жаре пришла эйфория. Тёплая нежная мягкость овладела мозгом и сердцем. Губы расползлись в улыбке, мир вокруг предстал красочней, ясней и приятней.       Том смотрел на Гэмп и любовался ею как никем прежде. Бледная кожа уже не казалась тусклой, как секундой ранее. Искусанные в кровь губы, припухшие от слёз безжизненные глаза, разбитый вид — ну чем не кукла? Вторая рука еле ощутимо дёрнулась в порыве прикоснуться к нежной девичьей коже, зарыться в шёлк волос, намотать их на кулак и… Нет. Не сейчас. Не при них. Не с ней. Том знал: это иллюзия. Обман собственного восприятия. Стоит ему вдохнуть аромат её волос, стоит раздеть, пристроиться меж ног, как всё покажется не тем. Момент бессердечно короток и безнадёжно испорчен. Даже невзирая на давно настигшую и мучившую эрекцию — благо мантия всё прятала — Том не пошевелился. Как бы ни был сладостен сам факт его смертоносного, точно у Василиска, взгляда, идти на поводу у своих прихотей он не мог. Лучше уж найти потом Эстеру и развлечься с ней, чем портить всё подростковой несдержанностью.       Том сделал глубокий вдох, чтобы утихомирить бешеное биение сердца. Наваждение схлынуло так же быстро, как и пришло. На смену подбиралась ненавистная и приевшаяся пустота, но ничего… Том знал, что не долго ей быть с ним соседкою.       Аспидис подошёл по его немому приказу, направил палочку на сцепленные — Гэмп безропотно подчинилась — руки.       — Клянёшься ли ты, Гелла Гэмп, мне, Тому Реддлу, что ни одной живой душе ни словом, ни делом не намекнёшь и не расскажешь о случившемся? — ровным, холодным голосом заговорил Том.       — Клянусь, — тускло ответила она.       Сверкающий язык пламени вырвался из кончика палочки, изогнулся тонкой, докрасна раскалённой проволокой и окружил сцепленные руки.       — Клянёшься ли сохранить всё произошедшее в тайне и унести с собой в могилу?       — Клянусь.       Из палочки Аспидиса выскользнул второй язык пламени и обвился вокруг первого — плетение стало напоминать цепь.       — Клянёшься ли не выдать ни одного из участников сегодняшнего события?       — Клянусь.       Третий язык пламени, словно огненная змея, сплёлся с предыдущими и окутал сцепленные руки. Мерцание усилилось и тут же погасло — тонкие нити исчезли, растворившись в воздухе.       Прождав секунду, Том отпустил Гэмп и отошёл — её рука тут же повисла вдоль туловища. Не держи её Макнейр, наверняка бы упала на пол.       Когда Том применил Обливиэйт и на оглушённой до сей поры Фоссет, велел остальным замести следы их пребывания в кабинете. Сам же подошёл к Гэмп, приманил её стоптанную мантию, очистил заклинанием и услужливо накинул на плечи.       — Берегите своих подруг, мисс Гэмп, — шепнул ей на ухо Том. — Они — да и их семьи тоже — обязаны вам жизнью. Никто из них ничего не вспомнит. И всё… благодаря вам. Так доблестно их защитили, подставив себя под удар — это я и называю настоящим и истинно гриффиндорским благородством и… — смешок вырвался сам собой, — безрассудством. Надеюсь, тот факт, что и перед лицом опасности вы не пали духом, не сломились под весом страха, остались верным своему Основателю ребёнком, будет вас утешать… Ведь вы теперь совсем одни. В одиночку пережили этот опыт. И эту память тоже будете хранить в одиночку. Тяжёлое бремя… но по-прежнему благородное. Гордитесь, мисс Гэмп, — он застегнул верхнюю пуговицу её рубашки и плотнее завязал красивый выходной бант на шее. — Вы доказали своё право носить красный.

***

      Прочь-прочь-прочь. Не думать, не вспоминать, не гадать — ничего нельзя делать. Эстера усиленно пыталась отвлечься. Выбросить случившееся из головы. Спасибо Норбану — он более трёх часов не давал ей уйти в себя. Болтал и втягивал в разговор и её, охотно заказывал пиво, а затем ещё и сидр со смородиновым ромом — всё для дам, всё за его счёт, всё для неё единственной.       …Как там кузина Себастия? Закончила ли она свою коллекцию? Скоро ли вернётся в Лондон? Что говорит о своём женихе? А что о женихе говорит Флинт? Радуется ли помолвке с Малфоем? О, так ей придумает платье Себастия? Как здорово, уже решили какое? Цвета, ткань, фасон? Букеты, украшения, композиция на свадебном пироге? Как это не знаете? Времени ведь совсем мало, не пора ли решать? Ах эта Флинт — всё нервничает, бедняжка? А Аббот что? Завидует, небось? Кого пророчат ей в женихи? Не ясно? Ну ладно, она не пропадёт, а что же Булстроуд? Согласен, тут уж сложнее — характер такой, а о её репутации уже слухи ходят? Нет? Ну до этого не далеко — разлетятся, как совы в канун Рождества! Кстати о нём, что же готовит нам Слагги? Кого позовёт? Министра? Капитана «Пушек Педдл»? А с кем пойдёшь? Кто пригласил? Сшито ли платье?..       Норбан отлично справлялся с ролью сплетницы. Даже лучше Кэсси, лучше этой пустоголовой курицы Гэмп… о, нет, к Мордреду её, не надо о ней вспоминать! Эстера охотно отвечала — непринуждённо, свободно, как будто ничего сегодня толком не произошло. Она шутила, смеялась над шутками Норбана, пила свою пинту, заедала вяленым пряным мясом и всё говорила, говорила и говорила. Порой бросала тревожные взгляды на дверь, когда та открывалась со звоном колокольчиков. Кого ждала застать на пороге? Сама не понимала. Хотела — и боялась — увидеть Аспидиса, Тома — кого угодно, чтобы они скорее рассказали. Чтобы она знала, что всё закончилось. Но время шло. Посетители паба сменялись одни на других, а по воздуху поплыли подносы с обедом — дымящиеся ароматные супы, жаркое с золотистой картошкой, квашеная тёртая капуста. И Эстера, боясь возвращаться в замок, вынудила Норбана поесть с ней за компанию. Ноги уже затекли сидеть в одной позе, но уходить она и не думала.       Подливала ром и себе, и Норбану, и хотя давно уже опьянела, делала вид, что трезва. Верил ли он ей? Вряд ли. Обычно она так не активничала и не хохотала, точно припадочная — пару раз на них даже недоумённо оглядывались остальные. Сколько она выпила? Кружку сливочного пива, две — вишнёвого сидра, а рома? Бутылки полторы на двоих? Да, Норбан пил. Не противился, позволял ей задавать ритм этому дню, и только когда она уже намеревалась заказать и огневиски, расплатился и повёл её к выходу.       — А что там? — деланно невинно поинтересовалась Эстера, махнув в сторону Спиральной улицы.       Норбан с ответом не спешил. Запахнул мантию, поёжился от промозглого и сырого порыва октябрьского ветра, подставил Эстере и локоть, и когда она вложила свою руку, выразительно кашлянул.       — Всякое… — уклончиво отмахнулся он и задержал взгляд на её открытой шее. — Не хочешь застегнуться?       — Мне не холодно, — отрезала она, не соврав. Погода стояла прекрасная — немного хмурая, но свежесть и прохлада после душного паба пришлись весьма кстати. — Не меняй тему, Норбан. Я знаю, ты не сноб. Сводишь на экскурсию?       Тёмные глаза озорно блеснули, он ухмыльнулся и, недолго думая, таки направился к Спиральной.       Эстера никогда сюда не захаживала. Знала, что почти каждый парень школы наведывался — у них это было сродни традиции. Лаэрт Макмиллан брал здесь волшебную травку, Эрион навещал зельеваров или целителей, если случалось травмироваться во время очередной проделки, о которой в Хогвартсе никто не должен был узнать. Наутиус-скотина-Эйвери, будучи на втором курсе, хвастался им, тогдашним первокурсникам, как ублажал местную жрицу любви. От Тома и Отана Эстера знала, что здесь закупают многие ингредиенты для зелий, которые необходимы на тренировках. Словом, Спиральная улица представлялась младшей сестрой Лютного переулка — в него Эстера заглядывала пару раз и мимоходом, но подставлять отца, министерского работника, и открыто мельтешить среди отребья и преступников никогда не решалась. И едва ли репутация Спиральной была лучше — ученикам Хогвартса вообще не полагалось об этом месте знать и, тем более, посещать. Но они давно совершеннолетние и могли делать что угодно — никто за ними не следил.       Норбан довёл Эстеру до первого крутого поворота ниже, и они свернули в маленький неприметный дворик — проход сюда был до того узок (к тому же кос и крив), что незнающему человеку едва ли взбрело в голову протискиваться боком и искать здесь какое-то заведение. Впрочем, протискиваться не пришлось — стены и кривой заборчик отъехали друг от друга, стоило подойти достаточно близко. Эстере даже не понадобилось отпускать руки Норбана — они без проблем уместились вдвоём, и проход снова съехался.       Зато теперь стало видно и дверь, состоящую из трёх больших и ветхих на вид досок, которые крепились на две поменьше поперёк. Выглядело максимально непрезентабельно, и Эстера уже пожалела, что они вообще пришли. А стоило оказаться внутри, как она на секунду решила, что это «Кабанья голова». Но контингент… людей было не много, и оттого сильнее бросалось в глаза, что все они — чужаки. Африканцы, азиаты, арабы, даже парочка гоблинов и… вампир?       — Ну как, нравится? — хмыкнул Норбан.       И Эстера впервые отчётливо поняла, что он и сам немного пьян. Почему-то этот факт её позабавил, и она потянула товарища к барной стойке.       Бармен — лысый, тощий, с синеватым оттенком кожи старик — на них даже не посмотрел. Эстера небрежно скинула мантию на соседний стул, запрыгнула на другой и огляделась. Поймала на себе недобрый взгляд чёрных гоблинских глаз и поспешно отвернулась.       — Что будем пить? — поинтересовалась она.       — Могу подсказать… — раздался мягкий, шелковистый голос.       Эстера вздрогнула, но не успела даже обернуться — между ней и Норбаном из ниоткуда возник вороватого вида молодой мулат и жеманно улыбнулся.       — Меня зовут Тоби, — представился он и обвёл оценивающим взором сперва Эстеру, затем Норбана, и снова — её. — Вам что-нибудь для двоих? Наверху у нас…       — Мы не вместе, — перебила его Эстера и нахмурилась. Как вообще выбор напитков мог относиться к снятию номера в трактире?       — Оу, вижу, — Тоби ни капли не смутился. — Как погода, кстати? Я давно не выходил.       Эстера недоумённо покосилась на Норбана — он лишь загадочно ухмыльнулся.       — Приятная? — ответила она, ощущая себя довольно странно. — Пасмурно, но свежо, хорошо отрезвляет.       — Зябко, — добавил Норбан. — Чувствую, зима будет невыносимой.       Тоби лучезарно улыбнулся, щёлкнул пальцами с выкрашенными в чёрный ногтями и окликнул лысого старика за стойкой:       — «Маркизу Капризу» для джентльмена и «Лунную дорогу» для леди, будь добр.       — Но мы же…       Тоби покровительственно похлопал Эстеру по плечу, бросил милейшее: «Наслаждайтесь» и ушёл к другому столу.       — Здесь всё… иначе, — поведал Норбан.       — Я уже поняла.       Старик за стойкой вскоре левитировал заказ. К Норбану подлетел длинный волнистый и тонкий стакан с кроваво-красной жидкостью внутри. Перед Эстерой же остановилась маленькая гранёная рюмка на ножке, на дне которой поблёскивало что-то маслянистое, да ещё и с сомнительным осадком.       — Давай поменяемся, — недовольно предложила она, опять покосившись на коктейль Норбана — во первых, его было больше, во-вторых, он выглядел съедобнее, чем подозрительная непонятная жижа. — Это несправедливо.       Но Норбан, растянув губы в улыбке, подцепил пальцами свой стакан, легонько звякнул по её и опрокинул в себя залпом. Вздохнув от безысходности, Эстера насупленно взяла плюгавую рюмку и, стараясь не рассматривать то ли пыль, то ли грязь на дне, быстро сглотнула содержимое — к счастью, его было не много. Поморщилась от странного, доселе неизвестного вкуса. Не неприятного, но… необычного.       Повернулась к Норбану, чтобы спросить о содержимом, но лишь заметила, как смазывается картина мира. Всё вокруг множилось и множилось бесчисленное количество раз: и лысая голова бармена, и буфет позади него, наполненный всякими бутылками и склянками, и тусклые зеленоватые огоньки, медленно парящие под низким косым потолком, и совсем скоро узкие полосы повторяющихся картин стали такими тонкими, что разобрать происходящее никак не получалось. На растянувшийся во времени миг Эстера оказалась в изоляции от внешнего мира — буквально была нигде. А в следующую секунду, стоило ей моргнуть, всё вернулось на круги своя. Норбан шаловливо улыбался, покручивая пустой волнистый стакан меж длинных пальцев.       — …а я предупреждал: ни сикля он ему не вернёт, на что он, мерзавец, мне заявил…       Голос Норбана сделался странным: слишком низкий, хриплый, а речь — быстрая и еле разборчивая. И только покосившись себе за плечо, Эстера поняла, что говорил, вообще-то, не он. И не с ней. В самом дальнем углу бара переговаривались несколько человек в тёмных мантиях. Причём переговаривались тихо, но она почему-то всё отчётливо и ясно слышала.       — Странные здесь люди, — так же хмурясь, отметила Эстера, хотя чувствовала себя хорошо и никого, вообще-то, не осуждала.       — Почему лопоухий? — удивился Норбан, а его глаза сильно — даже неестественно — расширились. — Он просто умеет ими шевелить, поэтому тебе так кажется.       Эстера растерянно моргнула. И когда открыла веки, Норбана уже не было. Моргнула повторно — и он появился перед ней стоя на своих двоих.       — Что? — только и сумела выдавить она.       Норбан рассмеялся, и Эстера увидела, как его зубы приняли цвет «Маркизы Капризы» — сделались ярко-красными.       — Крильмары не водятся в Чёрном озере, ты же знаешь, — сказал он чуть серьёзней. — Споришь просто так?       — Какие крильмары! — негодовала она, однако спрыгнула со стула по приглашению, и Норбан, аккуратно приобняв её за плечо, повёл вглубь бара. — Ты что, успел покурить?       — Двадцать дюймов — ровно таким я и был, когда родился, — закивал он с серьёзным видом. — Как ты узнала?       — Ты издеваешься! — тихо выругалась Эстера, но продолжать этот диалог посчитала бессмысленным.       Норбан явно перебрал, а она как будто, напротив, сильно протрезвела — настолько, что всё происходящее вокруг стало видеться чудаковатым. Впрочем, настроение, на удивление, от этого ни капли не портилось.       Они сели у кирпичной обшарпанной стены, и с такого ракурса помещение виделось переполненным. Эстера вскинула брови: вообще не заметила, откуда здесь взялась такая куча людей. К ним снова подошёл Тоби — он успел переодеться в яркую зелёную мантию с какими-то невообразимыми перьями на воротнике, — сообщил, что ждать сегодня министра не стоит, записал что-то в своём блокноте и тут же куда-то исчез.       — Что он имел в виду? — шёпотом спросила Эстера.       Норбан сунул в рот цветочек сирени, маленькая вазочка с которой откуда-то появилась у них на столе, и с набитым ртом, но умным видом ответил:       — Les charmeurs de serpents et les tapis volants.       — Мерлин! — Эстера поднялась с обречённым выдохом и направилась на поиски уборной.       Хоть поначалу паб представился маленьким, ориентироваться в нём оказалось довольно сложно. Пока она протискивалась через толпу, успела десять раз пожалеть, что вообще встала — не представляла, как найдёт дорогу обратно. К тому же мантия с волшебной палочкой внутри осталась то ли у Норбана, то ли у бара — и Эстера сделала мысленную пометку в голове с необходимостью затем своё имущество отыскать. Наконец, нашла уборную, но, стоило туда зайти, как вспомнила, что совсем не хотела — успела всё в прошлом пабе. Уже открыла дверь, чтобы выйти обратно, как в кабинку протиснулся какой-то юнец — на вид ему было не больше пятнадцати.       — Будь добра, сестра, подожги трубку, а то я всё спалю, — беззастенчиво обратился к ней мальчишка и протянул свою палочку.       Эстера не нашла в этом ничего удивительного, взяла древко в руки, и его острие тотчас же слабо загорелось. Мальчишка поднёс к нему трубку и затянулся. Выдохнул фиолетовый дым, и уборную наполнил запах апельсина и корицы.       — Для тебя есть вот это, — сиплым от курева голосом известил он и достал из заднего кармана брюк коробок, открыл одной рукой и подал Эстере.       Она приблизилась из любопытства и вскинула затем на него удивлённый взгляд.       — Попробуй, не бойся.       Эстера извлекла один цветок сирени — такой же, какой накануне съел Норбан — и положила на язык. Стоило лепесткам коснуться слизистой, как весь цветок рассыпался, растворился в слюне, и сладкий-сладкий сок переполнил рот. Эстера сглотнула, чтоб не поперхнуться.       — Здорово, скажи? — Мальчишка улыбнулся во все зубы и вновь поднёс трубку ко рту. Затянулся, а когда выдохнул дым, показался лет на двадцать старше.       — Что это такое?       — Так сразу и не объяснить, — усмехнулся он, выпуская ещё больше тяжёлого сиреневого дыма — его было так много, что всё по пояс в нём исчезало. — Лучше покажу, — добавил он чуть погодя и, затянувшись сильнее, приблизился к лицу Эстеры, еле ощутимо коснулся её губ своими и выдохнул.       Рот переполнил густой вязкий дым и сам устремился в глотку и лёгкие. Голова пошла кругом, слюна приобрела яркий апельсиновый вкус, но в носу стоял запах корицы. Эстера отшатнулась, припала спиной к холодной, грязной стене. Очертания парня — нет, он снова стал выглядеть на пятнадцать — расплывались и тонули в сиреневом цвете, который выдыхала Эстера и по мере этого всё глубже проваливалась во что-то мягкое. Когда моргнула, оказалась на заднем дворе в компании Тоби и чернокожей ведьмы. Не поняла, на каком языке они говорили, хотела попросить найти дорогу обратно, но, когда моргнула в очередной раз, уже сидела за своим столом. В уши словно набилась вата; все звуки доносились как из-под толщи воды. Зато зрение было слишком острым, а угол обзора расширился многократно: не поворачивая головы, она видела, как Норбан самозабвенно играет в карты с двумя гоблинами. Всюду ярко поблёскивали разной высоты стопки золотых галлеонов, на которые гоблины то и дело бросали жадные липкие взгляды. Она заглянула через плечо Норбана и едва только увидела его рукав, поняла, что он проигрывает.       Вернулся Тоби и чернокожая ведьма; она присоединилась к игре, Тоби принёс напитки различных цветов, запахов и консистенций: некоторые дымились, другие — пузырились, ещё один искрил, а последний напоминал воду. Захотелось смочить горло. Эстера потянулась к обычному гранёному стакану, проигнорировала множество улыбок и следящих за её движением глаз, сделала пару глотков и… всё взорвалось ярким фейерверком, мир вокруг ускорился в несколько раз, лица чередовались одно — другим, голоса, запахи и вкусы менялись посекундно, но вместе с этим чего-то особенного не происходило. Просто в какой-то момент всё отдалилось; осталась только тьма — успокаивающая, блаженная, абсолютно пустая.       Ни единой мысли, ни проблеска ясности, ни понимания, кто ты и что ты — ничего.       И долго, невероятно долго. Целая вечность — но и её оказалось мало.       Постепенно подкрадывались смазанные образы, фрагменты воспоминаний, не понятно, кому принадлежащие. Ему? Ей? А если ей — то кто эта «она»? Смутно знакомые лица не давали ни малейшего намёка на их личность, да и на само происходящее тоже. Большие залы, переполненная студентами библиотека, узкая улочка с толпой в мантиях, классы, домашние гостиные — опять-таки, невесть кому принадлежащие — всё чудилось и чужим, и родным одновременно.       Звуки становились громче, образы — точнее, воспоминания потихоньку возвращались. Запястья оказались скованы за спиной чьими-то грубыми, сильными руками. Другая пара рук настойчиво пыталась расстегнуть блузку. А собственное тело извивалось, сопротивлялось до спазмов в мышцах, до дрожи в конечностях. Взгляд скользнул вбок и тут же замер. Тонкие черты бледного лица в обрамлении тёмных кудрей стали первым самым ясным за долгое время образом. Всё внутри похолодело от равнодушной, а оттого жестокой улыбки. И жадные руки, пользуясь её оцепенением, добрались до оголившейся кожи…       Эстера в ужасе распахнула глаза. Грохот сердца отдавал в висках. Густая тьма не позволяла ничего рассмотреть. Лишь спустя несколько оглушительных ударов в груди пришло понимание, что она лежит лицом в подушке. Тут же узнался знакомый запах вишни, и Эстера на секунду успокоилась — решила, что в своей кровати. Но тут же поняла, что ошиблась. Запах не её, пусть и похож. Но как?.. Сколько бы она ни напрягала память, не могла ничего вспомнить. Перевернулась на спину — взгляд уткнулся в полог кровати. Зрение всё ещё было нечётким, пришлось всматриваться какое-то время в потолок, чтобы различить хоть что-нибудь. Заметила белый уголок, подняла руку и вытянула из потайного кармана колдографию. Силуэты еле угадывались, но Эстера и так знала, кто на ней запечатлён: тётя Цецилия, дядя Нестор, её отец и маленькие она и Аспидис. С минуту бесцельно вглядывалась в снимок, ожидая, пока пульс успокоится, затем убрала его на место. Обнаружила свою мантию под собой — ею она и была укрыта — и, к удивлению, собственную волшебную палочку в кармане. Чудо, что целая.       Осторожно отодвинула плотную ткань полога и, стараясь не шуметь, слезла с постели. Голова пошла кругом, тело бросило в жар. Эстера зажмурилась, чтобы не упасть. Древко держала наготове и плотно стискивала в руке, хоть и понимала: резона не было. Ни одно заклинание ну никак сейчас не выйдет нормально. Отдышавшись, заозиралась по сторонам. Все кровати — кроме Норбана, чьё тихое сопение тут же достигло слуха — были с задёрнутыми пологами. Взгляд непроизвольно упал на ту, что принадлежала Тому. События минувшего дня одним безудержным потоком пронзили голову, точно кентаврская стрела. Гриффиндорки на коленях, мерзкая рожа Яксли, облизывающего губы, напуганная и сопротивляющаяся Гэмп, собственный побег и нечёткая, туманная ночь… К горлу подкатила тошнота. Боясь вырвать прямо посреди спальни мальчиков, Эстера как могла беззвучно сорвалась с места. Выбежала в коридор, оттуда — в общую и пустую ныне гостиную факультета, следом — в женскую половину и, наконец, ванную. Влетела в первую дверь, склонилась над унитазом и вывернула невообразимого цвета жижу неизвестного содержания. Отплевалась, откашлялась, скинула всю одежду и зашла в ледяной душ.       По прошествии времени стало легче. Физически. В груди же по ощущениям зияла огромных размеров дыра. Руки била мелкая дрожь — и вовсе не от проведённого часа в холодной воде. От страха, от стыда, от… отвращения.       Переодевшись в первую попавшуюся одежду и не став даже сушить мокрые волосы, Эстера покинула подземелья и поднялась на смотровую площадку Астрономической башни. В немощи и моральном изнеможении сползла по стене, подставляясь порывам холодного утреннего ветра, и прикрыла веки. Перед глазами всё ещё мелькало случившееся в заброшенном классе: исказившееся от ярости и бессилия лицо Гэмп, её отчаянные попытки вырваться и… вожделеющий и насмешливый взгляд Яксли. Желудок опять скрутило. Эстера подтянула колени к груди и уткнулась в них лбом. В ушах стояли крики.       Этого ты добивалась?       Нет…       Просто всё далеко зашло… Кто мог предугадать действия Тома? И знал ли обо всём Аспидис? Никто из присутствующих не был толком удивлён. Даже Отан…       Чем подробнее всплывали фрагменты прошлого дня, тем хуже становилось. Снова затошнило, снова пошла кругом голова. Горло пересохло, во рту стоял мерзкий привкус желудочного сока и каких-то специй. Эстера сглотнула всё крохотное обилие горькой слюны и поморщилась. И завалилась на бок, точно мешок с картошкой. Ударилась виском и скулой о неровную каменную поверхность площадки, зажмурилась и беззвучно разрыдалась. От тех же страха, стыда и отвращения.       Потому что когда она смотрела на Гэмп, видела себя. В ту ночь, когда оказалась наедине с Томом. Смотрела на неё, сжималась от ужаса и в то же время хотела — о, Мерлин, она и вправду этого хотела! — чтобы сука пережила всё то же самое! Какая-то крохотная, почти неощутимая часть внутри души ликовала, жаждала отмщения, зла и… зрелища. Но вместе тем что-то более могущественное и непоколебимое возмущалось этим желаниям, гнало их прочь, стыдило и проклинало за собственную трусость, ничтожность и прогнившее сердце. Это «что-то» пыталось и сопереживать.       И Эстере было жалко Гэмп. Жалко и страшно за неё — причём так сильно, что в один момент все эти чувства в одночасье смело. Не осталось ничего — только лишь порыв сделать так, чтобы оно всё прекратилось. Не видеть, не слышать, не знать. Да, не знать. Потому что никто не знал о том, что аналогичным образом поступили с Эстерой. Она пережила это сама. Никто её не жалел, никто не предлагал помощи, никто ей не сочувствовал. Так почему её должна заботить судьба какой-то дряни?!       Никакой справедливости в этом мире не существовало — Эстера поняла это, ещё когда лихорадочно отмывалась после злополучной ночи с Томом. Просто некоторые вещи должны были случиться. И они случались. Зачем и почему — неизвестно. Но, наверное, оно и к лучшему. Это не то, что невозможно пережить. Эстера ведь смогла — значит, смогут и другие. А если нет…       Том всегда говорил, что слабым нет места в этом мире. Как их ни покрывай, как ни облегчай жизнь, а слабак так и останется слабаком — и породит других таких же. Том во многом бывает прав. И это, конечно, злит. Но ведь он не враг, пускай и ведёт себя порой и грубо, и жестоко. Говорит, что это ради её же блага — дабы становилась сильнее, меньше себя жалела, смотрела на вещи объективнее. И вправду, когда Эстера пыталась смотреть объективнее, начинала понимать, что в его словах есть истина. Часто неприятная, резкая, до возмутительного неправильная, но истина.       «Как знать, может быть, ей даже понравится?»       Щёки вспыхнули. Сердце забилось чаще. От стыда и желания провалиться сквозь землю Эстера прикусила губу, но всё равно тихо завыла. Стало до одури мерзко в собственном теле. Том и здесь не сказал ничего невозможного. Прямо напомнил, что ей самой удалось получить нечто сродни удовольствия. Конечно, будь на месте Тома Макнейр или Яксли — даже думать об этом не хотелось! — такого бы ни за что не случилось. Опои они её хоть Амортенцией — всё равно стошнит им прямо на ноги! Но в остальном… Жгучий стыд до того завладел ею, что Эстера перестала плакать. Просто лежала на полу и невидяще пялилась на основание одной из колонн, подпирающей крышу. Уже рассвело. И с первыми лучами солнца стало несколько легче.       Да, в том, что произошло, вины Эстеры не было. Знай она, чем всё закончится, то наверняка ничего бы не рассказала ни Аспидису, ни Тому. Вновь бы пережила сама и со временем забыла… Но, стоило так решить, как в груди в который раз вспыхнула злость. Почему, почему именно она себя во всём винила? И почему именно себя от всего ограждала и во всём ограничивала? Все окружавшие её люди творили, что вздумается, и ни о чём не переживали! Ни те же Яксли с Макнейром, ни Эйвери, ни Норбан с Абраксасом, ни, тем более, Том. И Аспидис наверняка не заморачивался — к слову, почему его не было в собственной постели и где он ошивался в поздний час? И Эрион… Эстера до скрипа стиснула зубы. Эрион её использовал, позволил другу наговорить ей гнусностей и просто… забыл. В который раз. Не пытался с ней ничего обсудить, не замечал её, будто бы выбросил. И всё потому, что этого пожелал кретин Феркл — наплёл Эриону Мордред знает что, убедил в чуши и заставил от неё отказаться. Все вокруг делали то, что хотели. И никто о своих поступках не сожалел, никто себя не винил и не пытался их исправить. Так почему она себя во всём всегда винила? Разве это справедливо? В первую очередь, по отношению к самой себе?       Нет.       Это нечестно и жестоко. И если все вокруг были нечестны и жестоки к ней, то хотя бы она обязана относиться к себе иначе — а кто ещё? Всем плевать. И Том… Том в который раз оказался прав. Он не оглядывался на мораль и ей советовал делать то же. И, судя по всему, зря она ему тогда не верила. По итогу только он один и был с ней в какой-то степени честен. И только он был готов принять её любой — мерзкой, запятнанной, неправильной. Остальные лишь судили её, сами при этом не отличаясь ни доблестью, ни безукоризненной репутацией. А даже если ей и мерещилось, что они чисты и добры, то в итоге представали попросту не готовыми её понять лжецами — таким сейчас и виделся Эрион.       Что же, не убиваться же теперь! Тем более, что Гэмп во многом сама была виновата… Слишком возгордилась, поверила в себя, не следила за языком и переходила все границы. Услышь её гнилые речи кто-нибудь другой, то и мокрого места бы от неё не оставил! И если ей везло все шесть лет обучения обходить проблемы стороной, то не факт, что повезло бы в дальнейшем — окажись жертвой её нападок не Эстера, исход вышел бы таким же. А то и хуже. Просто каждому следует знать своё место — эту скромную истину в ней взращивали с детства. И о ней же напомнил отец, когда нежданно явился в школу и указал на это место не только Тому, но и ей.       Да. Кто-то всегда стоит выше. У кого-то всегда больше власти, силы, ума или влияния. Против одного можно идти, а против другого — совершенно недопустимо. Волею случая произошло так, что Эстера стояла на пару ступеней выше Гэмп. Но и она не всесильна, и над ней стоят люди. Том — по уму и силе. Аспидис — по власти и влиянию. Что ни говори, а в чём-то и кузен, и отец правы — оба понимают истинное положение вещей, где есть будущий глава рода и принадлежащее ему одному богатство, а есть она — просто способ, благодаря которому новому наследнику перейдут лишние земли и деньги.       И уже эти размышления нагнали на Эстеру холодное ко всему живому равнодушие. Сморгнув остатки слёз, она села и облокотилась о стену. Утёрла влажные щёки рукавом и сразу поморщилась от пощипывания: видимо, всё-таки поцарапалась. Хотела найти в кармане мантии палочку, но вместо этого обнаружила аккуратный портсигар. И откуда он у неё взялся? Нахмурила брови, силясь вспомнить подробности вчерашнего вечера, и перевернула коробочку — на обратной стороне красовалась резная подпись «Тобайс Зензейв». Интересно, она это украла у Тоби? Купила? Одолжила? В сущности, без разницы. Все деньги, которые были у неё вчера, куда-то исчезли. За всё платил Норбан, но, наверное, в конце сильно проигрался и она поставила вместо него свои? Или дала в качестве чаевых? Воспоминания об этом подчистую отсутствовали: последнее, что она помнила — как выпила прозрачную, похожую на воду жидкость… которая, естественно, водой не являлась. Пожалуй, если эта штука стирала память, то Эстера не отказалась бы пропускать по стакану каждую ночь перед сном.       Усмехнувшись своим мыслям, вложила в мундштук сигариллу, что сразу же загорелась на кончике, стоило только поднести её к губам, и затянулась. Выпустила тугую струю красного дыма. Тонкие нити переплетались между собой, создавали чудные узоры и мерно растворялись в воздухе. От магловских сигарет, которые удалось один раз попробовать вместе с гриффиндорцами, подобного эффекта не было. Волшебные же дарили настоящий покой. Возможно, в них добавляли немного Успокаивающего зелья? Или это очередной дурман Тоби?       Вдруг дверь сбоку скрипнула.       — Ой!       Эстера молниеносно обернулась на удивлённый возглас. Ожидала увидеть кого угодно, но не… белокурого ангелочка. Да, именно такая ассоциация первой и пришла на ум. Огромные голубые глаза стали ещё больше — девушка, студентка Хаффлпаффа, смутилась: видимо, тоже не ждала встретить здесь кого-то в столь ранний час. И вроде уже собралась уходить, но в одночасье замерла и нахмурилась.       — Ты плакала? — Беспокойство в её голосе было таким, словно в расстройстве она застала не незнакомку, а самую давнюю подругу детства.       Эстера впала в ступор. Слизеринцы обычно не лезли, не пытались вызнать, что творилось на душе, и поддержать даже некоторых своих друзей, не то что чужаков. Ведь если друг захочет, он и сам всё расскажет, а если не расскажет, то зачем вообще пытаться что-либо узнать? Тем более, что проку от этого почти никогда не бывает: слушать чужие сопли — такое себе удовольствие. Если, конечно, не собираешься потом полученную информацию выгодно для себя извернуть…       — Простите? — растерянно отозвалась Эстера, не уверенная, не послышалось ли ей.       — Глаза, — смущённо пролепетала девушка. — Ты ведь плакала? С тобой всё в порядке?       Эстера в неверии оглянусь, точно собиралась убедиться, что обращались именно к ней, хотя кроме них двоих здесь больше никого и не было. Дотронулась до щеки рукой — опасалась, что ещё могла плакать. Но только поморщилась, в который раз задев царапину, а слёз в итоге не обнаружила — всё высохло. Мозг отказывался соображать в столь нестандартной ситуации. Или так действовал табак?.. За всё время своей учёбы в Хогвартсе Эстера ни перед кем, кроме Эриона и Тома, не плакала. Наконец, с запозданием дошло, что выглядела она, скорее всего, ужасно — с опухшим от плохого сна и слёз лицом.       — Да, — как-то отрешённо протянула Эстера, а затем поморщилась от своего же сиплого и ломкого голоса. Кашлянула, чтобы прочистить горло, и добавила: — Да, я в порядке. Спасибо.       Ангелочек нахмурилась и закрыла за собой дверь, чем вызвала новую порцию растерянности. Присела на колени напротив и достала палочку.       — Ты позволишь? — спросила она, но, не дождавшись ответа, легко взмахнула древком, и Эстера почувствовала, как царапина на щеке затянулась, а после второго легчайшего взмаха подсохли и волосы.       Мутная сыпучая ярость подобралась слишком быстро. Мундштук с тлеющей сигариллой дрогнул в руке и скрипнул от силы сжатия. Эстера злобно выдохнула через нос. Незнакомая девка свободно достала и навела на неё палочку! И пусть даже без плохих намерений, допускать такую ситуацию — верх идиотизма!       Эстера стиснула зубы. Не знала, как поступить. Хотелось схватить девчонку за запястье, грубо швырнуть в стену, осадить, но… Внутреннее бессилие и какая-то опустошённость помешали всё это воплотить.       — Не делайте так больше, — прежде чем Эстера успела всё хорошенько обдумать, слова сами слетели с языка.       Ангелочек чуть вскинула светлые брови, явно не понимая, что сделала не так.       — Нельзя наводить палочку на людей! Особенно незнакомых… — Негодование и раздражение оправдывались уже потому, что приходилось объяснять элементарные вещи! Даже как староста, Эстера не считала нужным напоминать это желторотым первокурсникам, предполагая, что столь простой истине всех учат с рождения.       — Ах, вот оно что! — Ангелочек понимающе улыбнулась. — Моя ошибка. Я Дита. Дита Райт.       Эстера выгнула брови. Начинало казаться, что её настигли слуховые галлюцинации.       — Простите? — сдавленно спросила она, разозлившись ещё сильнее из-за тона своего голоса.       — Ты сказала, что нельзя наводить палочку на незнакомых людей, поэтому я решила познакомиться, чтобы мы перестали быть незнакомыми. Я Дита Райт, — улыбка вновь украсила ангельское лицо. — А тебя как зовут?       Эстера шумно втянула воздух и прикрыла веки. Опять сделала затяжку, чтобы прийти в себя и успокоиться. Всё ещё чудилось, что она сходит с ума. Однако когда снова посмотрела, ангелочек по-прежнему стояла перед ней на коленях. Полные красивые губы были слегка приоткрыты, глаза, такие огромные, небесно-голубые, глядели пристально, чуть выжидающе, но не высказывали ни капли раздражения. Она лишь тихо шмыгнула носом и чуть поёжилась от порыва ветра.       — У вас здесь урок? — Скользнув вниз по белокурым, длиной до груди, волосам, Эстера заметила альбом и сумку, которую названная Райт держала в руках. То, что сегодня воскресенье, как-то вылетело из головы — ровно как и то, что днём занятия на башне не проводятся.       — Что? — Райт проследила за её взглядом, а затем понимающе улыбнулась. В который раз. — А! Нет. Я прихожу сюда порисовать по утрам, когда никого не бывает. А сегодня вот… Ты не сказала, как тебя зовут, — мягко напомнила она.       Эстера усмехнулась и уже беззастенчиво уставилась на ангелочка со всем оставшимся у неё любопытством. Непосредственность Райт начинала забавлять.       — Что-то не так? — снова с беспокойством в голосе поинтересовалась она.       — Эстера Роули.       Райт расплылась в улыбке, полной облегчения и довольно неуместной радости.       — Очень приятно, Эстера! Я могу присесть рядом?       Эстера на секунду растерялась, но следом пожала плечами. Райт тут же воспользовалась приглашением, обошла с другой стороны и села на расстоянии вытянутой руки. Затем развернула свой альбом и начала рисовать какой-то палочкой.       — Почему ты плакала? — Вопрос был озвучен так легко, точно подразумевался сам собой.       — Вам показалось, Райт, — сдержанно выдала Эстера, с неудовольствием отметив, что сигарилла почти дотлела, и, затянувшись напоследок, потушила её.       — Просто Дита, — поправил ангелочек. — Я не люблю формальности, — поспешно добавила она.       — Я заметила.       Райт рассмеялась, выводя неровную линию на листе.       — Что это? — неожиданно даже для себя спросила Эстера, покосившись на палочку.       — Это? — Она остановилась и приподняла предмет, дабы убедиться, что речь идёт о нём. — Это карандаш, — пояснила немного озадаченно, а затем вдруг понимающе закивала. — Ты чистокровная, да? Поэтому не знаешь, — заключила Райт. — Им рисуют или пишут.       — Он какой-то странный, — не без сомнения изрекла Эстера, которая, конечно, знала, что такое карандаши, но конкретно вот такой видела впервые.       — Механический, — Райт протянула сам карандаш и альбом к нему. — Можешь попробовать.       Эстера, сама не зная зачем, взяла и альбом, и карандаш. Он, хоть и был тонким, оказался довольно тяжёлым. По ощущениям напоминало металл. Палец сам потянулся к выступу, и он щёлкнул при нажатии. Узкий стержень выглянул из носика ещё сильнее, заставив Эстеру вскинуть брови. Эта реакция порядком позабавила Райт, но смеяться она не стала.       — Ты можешь что-нибудь нарисовать или написать, — ободряюще подсказала она.       Сперва Эстера призадумалась, а затем над нарисованными Райт линиями в верхнем углу листа вывела своим мелким, чуть раскосым, но острым почерком: «Sperat in adversis». Вышло немного хуже, чем если бы она это делала по всем правилам каллиграфии любимым пером, но для пробы хватило. Тонкий графит прочертил под цитатой прямую линию, подчёркивая её значимость.       — Красивый почерк.       — Благодарю, — Эстера слегка улыбнулась и вернула альбом и карандаш владелице.       Райт взяла альбом и продолжила выводить какие-то линии на листе, не затрагивая при этом только что оставленную надпись.       — Так почему ты плакала?       Непринуждённость Райт одновременно поражала и обезоруживала. Отчего-то стало всё равно на рамки приличия и негласные правила общения, которые Эстера, казалось, давным давно переняла и приняла.       — Не знаю, — честно призналась она и взяла портсигар. Курить больше не хотелось, а вот занять чем-то руки — да.       — Наверняка знаешь, — не согласилась Райт.       — Знаю, — до поразительного покорно подтвердила Эстера. — Просто устала от самой себя.       — Ты себе не нравишься? — Райт покосилась и чуть сощурилась, но тут же вернулась к рисованию.       — Не нравлюсь, — пожала плечами Эстера.       — А зря.       — Ты не можешь такое утверждать, не зная меня.       — Мне и не нужно, — уголки её губ снова растянулись в улыбке. — Главное, что ты себя знаешь, а я сужу уже по тебе.       — Это бессмыслица.       — Как посмотреть, — спокойно отозвалась Райт. — Не все люди могут признать, что устают и не нравятся сами себе. Это первый шаг к исправлению проблемы. И самый важный.       — Это работает только в том случае, если человек собирается меняться.       — А ты не собираешься? — Райт снова бросила на Эстеру взгляд, но в этот раз задержала его дольше.       Эстера замялась, раздумывая над тем, стоит ли отвечать, но, откинув непрошенные мысли, всё же призналась:       — Если только в противоположную сторону.       — Почему?       — Так нужно.       — Значит, того требуют обстоятельства? — скорее, утвердительно заключила Райт, активно накладывая штрихи.       — Что-то вроде того, — Эстера уклончиво пожала плечами.       — И у тебя нет возможности эти обстоятельства миновать?       — Нет, — согласилась Эстера. Ногти царапали чужой портсигар.       — Я думаю, в таком случае и винить себя не имеет смысла. Нет таких людей, которые бы не ошибались или не творили глупостей. Чем выше твои ожидания от самой себя, тем тяжелее им соответствовать и тем больше вины ощущаешь. Мало того, что будешь себя упрекать, так ещё и захвораешь от грусти.       Эстера внимательно вглядывалась в расслабленное, но в то же время до потешного уверенное лицо ангелочка и вдруг весело расхохоталась. Райт любопытно и спокойно смотрела, как смеялась Эстера и то и дело утирала выступающие слёзы в уголках глаз. Истерический несдержанный смех мог бы продолжаться очень долго — всему виной табак, верно? — но живот уже сводило от коликов, и вскоре пришлось взять себя в руки.       — Знала бы ты, какие «ошибки» и «глупости» я совершала, то не сидела бы так спокойно со мной наедине, — по-прежнему посмеиваясь, фыркнула Эстера и плотнее закуталась в мантию.       — Это вряд ли, — непринуждённо отозвалась Райт, не став комментировать беспричинный приступ смеха. — Даже если ты сделала или сделаешь что-то ужасное, тебя это волнует, а значит, ты не плохой человек.       — Тебе уже говорили, что ты очень наивная?       — Говорили, — легко призналась Райт. — Но я обычно никогда не ошибаюсь. По крайней мере, в людях.       — Хотелось бы в это верить. — Эстера неожиданно расслабилась. И веселье, и грусть, и все переживания в одночасье покинули её — осталась разве что лёгкая меланхолия. Поднялась, отряхнула мантию от возможной пыли и направилась к двери — та отворилась со скрипом, — но перед тем, как выйти в коридор, в который раз посмотрела на новую знакомую.       — Приходи как-нибудь утром, если вдруг захочешь поболтать. Я часто здесь бываю.       — Спасибо, — буркнула Эстера, — что вылечила, — добавила она после небольшой заминки, подразумевая щёку, и перед тем, как окончательно закрыть за собой дверь, увидела, что Райт ей тепло улыбнулась.