Кинцуги

      Очень лестно читать статью про своего отца в Википедии. Даже если вы друг друга никогда не видели. Ранние годы, карьера, даже фильмография и список гитар, на которых он играл в группе — все на десяти языках. И раздел «личная жизнь» — тоже.       — С кем-то встречался… Ладно, было бы странно, если б он монашествовал эти семнадцать с лишним лет.       Жар спал с лица: детей у него нет.       Акане в очередной раз взял рассмотреть школьную фотокарточку родителей. Это — доказательство того, что мама не против, чтобы он удовлетворил свое любопытство и встретился с Кастиэлем. Без ее молчаливого согласия он бы ни за что на это не пошел: не хотел ее предавать.       Он спрятал снимок в тумбочке, вместо него вытащив из ящика телефон.       — Здравствуйте, это Розалия…?                     Машина подъехала к высотному жилому комплексу. Резьба на панелях, декоративные арки над нижними окнами, витражи на самых верхних этажах…       — Признайтесь, вы бы хотели жить в белокаменном Нотр-Дам-де-Пари? — поинтересовался Акане у Розалии, задрав голову так, что уже начинала болеть шея.       — Возможно, что-то от собора тут и есть, — засмеялась она, — Но мне кажется, это вдохновлено ар-деко.       Это слово для Акане показалось лишь смутно знакомым, поэтому он ничего не стал говорить в ответ. Ему казалось, что он уже облажался.       — Кас, к сожалению, задерживается на работе. Он предвидел такое развитие событий, так что дал мне запасные ключи.       — М-мы пойдем туда без него?! — растерялся Акане.       — Тем лучше. Ты сможешь осмотреться в его хибаре и составить первое впечатление о нем, — подмигнула Роза.       «Мне бы такую хибарку…», — думал мальчик, проходя через плодовый сад и чистенькую детскую площадку. У дяди, конечно, дом тоже ничего себе, но по дороге к нему нельзя увидеть Триумфальной арки!       — К слову, отсюда до школы — всего одна станция метро, — бросила она невзначай, прежде чем оставить Акане наедине с квартирой.       Комнаты сразу же показались Акане очень просторными. Левая дверь в прихожей выходила в постирочную, правая — в гардеробную, заполненную ровно на половину. Мальчик успел разглядеть внутри концертные пиджаки и ботинки на высоком каблуке, но задерживаться там не стал.       Гостиная была объединена с холостякской кухней. Больше всего Акане заинтересовала разноуровневая полка во всю стену: наверху стояли пластинки, ниже — CD-диски, в самом узком отсеке лежали кассеты, которых он вживую, кажется, никогда не видел. Телевизора не было; в нише вместо него стоял современный проигрыватель для пластинок, а в шкафчике под ним — музыкальный центр, видимо, для других форматов. Напротив стеллажа — диван и кофейный столик, все черного цвета.       Из зала можно было выйти в коридор, оттуда — в ванную и две спальни. Первая из них явно была не готова к приходу гостей: серое одеяло было скомкано на подушках, на столе с ноутбуком и на полупустых полках были беспорядочно разбросаны черновики, шторы завешаны — человек проснулся и сразу побежал по делам. В углу стояла гитара.       Этого нельзя было сказать про вторую комнату. Там, очевидно, никто не жил (на кровати не было постельного белья), однако нужно было очень постараться, чтобы найти там хоть одну пылинку. И вид из окна здесь был гораздо лучше: обзор на город был ничем не загорожен.       Розалия ждала снаружи, в машине. Акане легонько постучал по стенам и спел пару нот. Акустика хорошая, стены, кажется, толстые. Хорошо прокашлявшись и пропев «ма-мэ-ми-мо-му» снизу вверх, он решил запеть по-настоящему. Последний раз он делал это еще в Японии.       — Я не могу связать по-английски даже пары слов; я люблю танцевать и ценю свое здоровье. Мои мечты и комплексы в большом застое. От каста из мюзикла у меня поднимается настроение — от своей касты я устаю.       — Меня все время проверяют: благословлен я или нет, а я хочу просто смеяться и плакать, и потому уповаю на бога, даже если его нет.       — Мне больше ничего не остаётся, кроме как быть крутым, правда ведь? И вот так на меня льется свет. Эй, я никогда не думал, что я половинчатый! И так из меня пробивается свет.       В момент, когда в его голове должен был прозвучать проигрыш, кто-то постучал по открытой двери. Акане вовремя осекся и обернулся. В проеме стоял высокий мужчина в летнем льняном пиджаке, мятой футболке и джинсах. Тот самый, которого он видел на днях из окна дядиного дома. Скулы были остро высечены, и если бы Акане не знал, что у него самого такая же форма лица, он мог бы подумать, что черты этого мужчины заострились из-за возраста. Самые глубокие морщины отпечатались на лбу и в носогубной складке; трещинок на коже вокруг темно-серых глаз почти не было. Одну руку он держал в кармане джинсов — было видно, что он сжал ее в кулак, — и вообще глядел он на Акане с опаской, хоть это и не сразу было заметно из-за черных прядей на лице.       — О чем эта песня? — поинтересовался он переводом.       Акане вдруг почувствовал, что его кадык будто превратился в камень. Он смог заговорить, только когда отвел взгляд от отца.       — Она называется «хафу». Так в Японии называют таких, как я.       «Полукровка».       — Твое?       — Нет, нет, что вы.       Он не мог придумать, что еще сказать, и уставился на свои туфли.       — Извините, что я так… — продолжил он вскоре, — У меня давно не было возможности распеться… Я был один в квартире…       По тихому выдоху Акане понял, что отец улыбнулся.       — Не извиняйся. Но мне казалось, что у твоего дядюшки достаточно большой дом…       — Там все время кто-то есть, — возразил Акане, чуть подняв взгляд; теперь он мог видеть руки Кастиэля. — А стены картонные.       Мужчина сделал шаг ему навстречу, и тот невольно вздрогнул. Послышалось бряцанье ключей в его кармане.       — Вот, — он протянул связку отцу, но рука тут же застыла в сгибе: глаза Кастиэля были такими печальными. Никто раньше не смотрел так на Акане.       — Тебе нравится жить у дяди? — спросил тот неожиданно резко.       — А?       — Я говорю, оставь их себе. Может, захочешь приходить сюда время от времени, чтобы заниматься музыкой. А может, переедешь ко мне…       «Бред!» — выпалил вдруг Акане на японском, не заметив, что сжал ключи еще крепче и прижал к груди.       — Вы встречаете меня впервые, — начал он уже по-французски, наигранно ухмыляясь, — И уже доверяете мне свою квартиру? А вдруг я только притворяюсь вашим сыном, чтобы убить вас и заполучить наследство?       Кастиэль мрачно засмеялся, потерев виски и веки.       — Я сразу понял, что это ты. Ты очень на нее похож.       Акане начало потрясывать — от возмущения на отца и стыда к самому себе.       — Остроты у тебя, скажу прямо, на троечку, — говорил Кастиэль уже совершенно спокойно, — Да и ноты не все ты вытягиваешь. Но это ничего, временно. И тому, и другому я тебя научу.                     Хоть Акане и согласился поужинать за столом со всей семьей, он совсем не чувствовал себя голодным. Прикрыв глаза в задумчивости, он молча перекладывал овощи на тарелке от края к центру и обратно.       — Все в порядке, Руж? — обратился к нему дядя. Как быстро лопается воздушный шар, когда в него втыкают иголку, так же скоро Акане опомнился от размышлений: мышцы выпрямились и застолбенели, как смычки и дирижерские палочки.       — Почему вы так меня назвали? — разозлился он. — Это прозвище только для французских родственников.       — А я разве не французский родственник? — ухмыльнулся Хироки. Короткостриженый, с рано постаревшей кожей, с рубцами-морщинами возле губ, он совсем не был похож на того Хироки, которого помнил Акане и тем более его мама.       — Французские родственники не едят сладкие бобы, не пьют саке и не демонстрируют после распития свои навыки карате. И не говорят по-японски, — Акане напомнил Хироки его последние поездки на родину.       — Ты сам себе французская родня, даже больше, чем я, — пожал тот плечами и продолжил есть как ни в чем не бывало. Осторожно положив приборы на край тарелки и расчистив пространство по ее бокам, Акане перестал сдерживаться и наконец хлопнул по столу.       — Я — японец! Я научился пользоваться палочками прежде, чем вилкой. Мне проще перечислить тысячу кандзи, чем рассказать по порядку латинский алфавит! — тут он перешел на японский, чтобы его мог понять только дядя: — А Францию я ненавижу. Это страна, которая сделала мою мать несчастной. Это… это страна, из-за которой я родился!       Очнувшись от злости, Акане обнаружил, что женская половина дома чуть не плакала. Он представил себе эту картину: полузнакомый парень метр восемьдесят выкрикивает непонятные слова и стучит по столешнице. В носу защипало. Акане молча вышел из-за стола и направился к себе.       — Подожди! — строго окликнул его дядя.       — Прошу меня простить, — обратился Акане ко всем сразу, — Мне нужно сделать звонок.                     «Он хоть и француз, но, как мне кажется, не лицемер».