Кинцуги

      — А цветная бумага тебе нужна? — интересовался у сына Кастиэль. Утром, закинув чемодан в будущую спальню Акане, они сразу отправились по магазинам: купили посуду, одеяло с подушкой, три комплекта постельного белья, горшок с сансевиерией и ароматические свечи (для уюта — так Кастиэль настоял). Теперь была очередь книжно-канцелярского отдела.       — Я, вообще-то, уже не в начальной школе, — закатил глаза мальчик, смущаясь громкого голоса отца.       — А жаль, — ухмыльнулся Кастиэль. — Тут еще клей с блесточками есть. Очень мило.       — Вы сами старшеклассником были? Что вы с собой в школу брали?       — Блокнот, ручку и сигареты.       — Янки!       Кастиэль не понял, почему его назвали американцем (а судя по возмущению в тихом голосе — обозвали), и уже молча продолжил ходить гуськом за Акане, складывающем наугад тетрадки в корзину.       Тут мальчик внезапно пропал из его поля зрения: оказалось, тот сел на корточки перед книжными полками. За несколько секунд его напряжение рассеялось, как дым.       — Вот это да! — на неродном языке он выражался несколько «словарно». — Тут есть манга! И мамина тоже! Не знал, что ее перевели на французский. Жаль, что еще не все тома.       Кастиэль присел к нему и начал рассматривать сливочно-розовые корешки. Не нужно было слыть гением, чтобы понять, что Хитоми рисовала мангу для девушек.       — О чем она?       — О, это история о том, как одна студентка втягивается в жизнь начинающей музыкальной группы, — рассказывал мальчик, забывая набирать в легкие воздуха. — Маму за эту работу прозвали второй Ядзавой Ай!       Стареющий экс-парень «студентки, втянутой в жизнь музыкальной группы» вытянул с полки случайный томик и открыл на первой странице: там на него смотрел карикатурный автопортрет мангаки, утирающей платочком искрящиеся слезы. Он впервые спустя много лет увидел Хитоми — но как?       — Она не отзеркалена; вы открыли не с той стороны, — подметил Акане. Кастиэль ничего не ответил, и только через несколько мгновений молчания предложил купить все уже вышедшие тома.       

***

      Утро первого сентября было удивительно свежим. Небо сияло не синим, как днем, а разжижено-голубым светом, с сиреневой акварельной каймой у горизонта. Сотни машин уже шумели на улицах, но все они казались какими-то ненастоящими, как будто они были фоном в компьютерной игре, а не транспортом с живыми людьми. Кастиэль вышел на балкон и чиркнул зажигалкой. Включил наушники: один такт, другой — пора выдохнуть свою первую за день затяжку на пару с Тейлор Момсен.       — Somebody mixed my medicine…       Подойдет ли эта песня для голоса Акане? Когда можно будет предложить ему сходить вместе в студию? Вот о чем думал Кастиэль, отстукивая ногой ритм «My medicine». Навскидку он мог вспомнить только две песни у «The Pretty Reckless»: эту и еще…       — Боже мой, блять, который час?! Акане, мы не проспали твою школу?       Акане еще досматривал сон, с головой завернувшись в одеяло. Услышав крики, он нехотя выбрался из своего укрытия, лениво ущипнул себя за щеку и посмотрел время на экране смартфона.       — Шесть часов…       Кастиэль, казалось, был готов сунуть в рот все двадцать сигарет из пачки, поджечь их и взорваться, когда они догорят до фильтра. Может, после такого-то старта уже не стоит пытаться стать хорошим отцом?       — Что будешь есть? — спросил у него сын.       — Да… — окончательно растерялся он, — В холодильнике пусто. Может, выпьем кофе где-нибудь возле школы?       Акане кивнул и направился в ванную, не выпрямляя спины.       «…а вторая их песня — «Make Me Wanna Die». Та, под которую мы его зачали», — вспомнил наконец Кастиэль.                     — Я буду эспрессо и шоколадную булочку.       Кастиэль взял меню из рук сына и посмотрел на ценники: мальчик взял самый недорогой завтрак.       — Точно? Ты можешь взять все что угодно, может, что-то более сытное. Яичницу по-американски, бельгийские вафли…       — Нет, нет, извините, все в порядке. — уверил его Акане. Немного погодя он все же решил оправдаться: — Я редко пью кохи, захотелось тут… попробовать.       — В смысле: «кофе»?       Мальчик едва заметно кивнул, медленно спрятав в локте покрасневшие щеки. Кастиэль с трудом сдержал смешок: ему приятно было вспомнить старые-добрые.       — Мама учила тебя французскому?       — Когда я был совсем маленьким, да, она говорила со мной только по-французски. А когда я пошел в сад — перестала. Сейчас я только с бабушкой на нем говорю, так что часто ошибаюсь.       — А, мадам Люсия… Надо будет передать ей «спасибо».       Тема была исчерпана, официант как раз принес еду, и они молча принялись есть. Часто промахиваясь вилкой мимо омлета, Кастиэль из-под челки поглядывал на сына. То, как он дует на горькую черную жидкость в чашке; как рассеянно рассматривает террасу, уперевшись подбородком в ладонь; как напевает себе под нос что-то смутно знакомое.       Вдруг Акане тоже захотелось на него посмотреть. Их взгляды встретились, и мальчик неожиданно для Кастиэля мягко улыбнулся.       — Скажете пару слов в наставление перед моим первым учебным днем? — ухмыльнулся он. Эта бледно-саркастическая улыбочка, когда человек вспоминает что-то забавное или шутит у себя в голове, но вслух ничего не говорит и только хмыкает, уже встречалась Кастиэлю.              Так ему улыбалась женщина, на которую он впервые за несколько месяцев смотрел ясным взглядом. Тощая, пугающаяся громких шагов, вздрагивающая от прикосновений. Он целовал ее руки, она — тихо смеялась.       — Да так, ничего, не обращай внимания. Лучше прибавь громкости.              Кастиэль закурил.       — Хочешь наставление? Что ж, вот оно: повеселись там!