Кинцуги

      «Я проснулся сегодня ночью и сказал себе: я сделаю так, чтобы кто-нибудь в меня влюбился. И теперь я знаю, знаю, знаю: это ты! Тебе так, черт возьми, повезло!»       Разбуженный музыкой, Акане бросился в гостиную. Отец мирно колдовал над туркой, щелкая пальцами в такт динамичным «ту-ту, ту-ту-ру-ру-ру-ру». На кофейном столике и на полу были разбросаны пластинки. Кастиэль выполнил свое обещание (похоже, он слушал музыку всю ночь), и Акане был очень тронут, но ему было бы куда легче выразить свою признательность, если бы его снова не разбудили за два часа до будильника.       — Доброе утро! Что предпочитаешь — поесть там же, где и вчера, или пойти, например, за шакшукой в еврейское бистро?       — Предпочитаю после покупок пойти за уроками.       — Ты не там поставил «s»*, — бросил Кастиэль, надеясь, что сын не обидится на исправление. — А почему?       Потянувшись на носочках, Акане замер и уставился в окно на лоджии.       — Каждый день питаться в кафе — это… непрактично, — не дожидаясь ответа, он встряхнул занемевшими под одеялом руками и направился в ванную. — Можете поставить эту песню еще раз? Она хорошая.       — Тогда я заеду за тобой вечером, и сходим в магазин, — крикнул Кастиэль ему вдогонку.                     «Тебе так, черт возьми, повезло!» Песня не выходила у Акане из головы. Он вспомнил ее: это был эндинг из старого аниме про панков и моду, которое они любили смотреть с мамой. Мальчик на мгновение представил себя красавчиком-модельером, внебрачным сыном миллионера, который с помощью одной розы может влюбить в себя любую девушку. Он даже перестал сутулиться, когда вошел в рекреацию у своего класса. Глазами он везде искал Тию: он уверял себя, что больше ему не к кому обратиться, чтобы хотя бы просто поздороваться.       Она появилась в кабинете за несколько мгновений до первого звонка; на следующих переменах она исчезала из класса быстрее, чем Акане успевал сообразить, чтобы окликнуть ее. Ему оставалось только рассматривать с задней парты ее длинные, по-настоящему черные волосы, и редко выглядывающий в сторону двери профиль. Почти ничего не понимая из быстрой речи учителей, он только делал вид, что смотрит на доску, не отрывая взгляда от спины Тии.       Начинался последний урок перед обеденным перерывом, когда в кабинет влетела раскрасневшаяся от бега девушка, которую Акане прежде не видел. Сперва он плюхнулась за соседнюю пару; отдышавшись, она повертела головой и вдруг обратила внимание на Акане. С минуту они молча изучали друг друга. Ее синтетическое платье в цветочек было совсем мятое, тонкие каштановые волосы — растрепанными. Акане чуть не вздрогнул — он не любил неопрятность — но тут она улыбнулась ему так мило, и так мило, точно рыбьи хвостики, собрались морщинки в уголках ее синих глаз, что он растаял. Убедившись, что учитель за ними не следит, она переплыла на пустующее место за его партой.       — Не против? — шепнула она и продолжила, не дожидаясь ответа: — Это ты — Акане Хираги?       — Это я, — так же тихо сказал ей он.       — Тия рассказала мне о тебе. Немного, — она показала большим и указательным пальцем, насколько — «немного».       — Вы дружите? — удивился Акане.       — Угу. У тебя очень красивые имя и фамилия. Правда, я не до конца разобралась, что есть что. Они как-то переводятся?       Акане самому они очень нравились, так что ему было приятно рассказать ей, что к чему.       — Хираги — фамилия, пишется как «османтус разнолистный». А Акане состоит из двух кандзи — «красный» и «звук». Кстати, ты сама не назвалась.       — Я Рашель. Очень приятно, Акане.       Она протянула ему ладонь — немного влажную от пота, но очень изящную, с голубым перламутровым лаком на ногтях.       — Ничего, что я отвлекаю тебя от занятия? — спросила Рашель, положив тонкие пальцы под шею.       — Все в порядке. Я не люблю английский.       В какой бы японской школе он ни учился, все учителя и ученики считали, что он должен хорошо говорить по-английски, раз он иностранец. Никто не брал во внимание то, что он француз, и к тому же, вообще-то, вырос в одной стране вместе с ними. Его постоянно дразнили за акцент, от которого сами не могли избавиться.       — Слушай, я спрашивала Тию, почему ты переехал из Японии, но она сказала, что она не имеет права трепаться о таком и что ты сам расскажешь, если захочешь. Так что…       — Мама заболела, и я переехал к отцу, — выпалил он как можно скорее, чтобы у нее не было времени выпросить подробности. Он едва не потянул к ушам края берета: хотелось спрятаться.       — Ого, а чт—       Рашель не успела договорить: их отвлек стук указки по учительскому столу.       — Последняя парта болтает? Пусть тогда… э-э… — преподаватель заглянул в журнал, чтобы не ошибиться, — Акане прочтет нам начало следующего абзаца.       Не сразу найдя нужное предложение, Акане все-таки встал, тихо прокашлялся и начал читать, заранее проклиная этот момент на всю оставшуюся жизнь:       — Модан уэстан сиата— камсу ин радзу медзя фуром энсиа—то гури—ку дорама…       По партам рассыпался негромкий смех.       — Садитесь, Акане. Вам стоит уделять больше времени урокам.       — Извините, месье, — поспешно встала Рашель, слегка задев мальчика плечом. — Акане — иностранец, он только-только приехал в Париж. Пожалуйста, не занижайте ему оценку за произношение.       В тот момент, кажется, ему впервые в жизни, не считая членов семьи, захотелось обнять кого-то.                     Две девушки поприветствовали друг друга поцелуями в щеку.       — Я познакомилась с Акане, — выдохнула Рашель в никуда. — Как ты и говорила, он славный.       Акане потер нос, чтобы спрятать смущенную улыбку. «Тия сказала, что я славный…». Та кивнула и осторожно взяла подругу под локоть.       — Спасибо за то, что вступилась за меня, — обратился он к новой знакомой, не сразу заметив на себе тяжелый взгляд Тии.       — И все-таки, где ты пропадала вчера и сегодня? — не дав Рашель ничего ему ответить, поинтересовалась Тия. Та лишь махнула рукой:       — Мама…       Было похоже, что Тие все сразу стало ясно; они оставили Акане наедине с его предположениями. Задумавшись, он не заметил, как девушки под ручку направились к выходу из класса. Вдруг Тия бросила на него взгляд через плечо:       — Ну что стоишь? Ты идешь с нами обедать?                     — Ты любишь готовить? — спросил у сына Кастиэль, не зная, как начать разговор.       — Пришлось полюбить, — ответил он, рассматривая разноцветные полки. Он все еще не очень понимал цену местным деньгам: двадцать одно евро за килограмм куриного филе — это много или мало? А два с половиной за десяток яиц? Если просто конвертировать, получается, несомненно, дороже, чем дома, но он понятия не имел, дорого ли это в глазах обычного парижанина.       — А где здесь яды?       — Что, прости?       Акане закрыл глаза руками и потянул уголки век к вискам. Если бы он не пел, он хотел бы стать немым.       — Ну, такие… в воде плавают…       — Это называется рыба**, — осторожно посмеялся отец. — Не переживай, всему научишься. По крайней мере, ты не путаешь «л» и «р».       Мальчик не понял его замечания и просто молча последовал за ним, к холодильникам с блестящими от ледяной крошки кусками красного филе. Посмотрев на ценники, правда, он потерял всякий аппетит.       — Вы знаете, если вы купите мне мешок риса и карри в порошке, я буду вполне доволен.       — Нет, давай по-нормальному. Скажи, что ты хочешь приготовить, и мы возьмем продукты.       Кастиэль крепче сжал ручку тележки.       — Может, хотя бы скидки посмотрим…? Если взять мясо с истекающим сроком годности и вовремя его приготовить…       — Я уже сказал: нет. Я не для того батрачу, чтобы жрать просроченные сосиски.       Чем более разговорной была речь Кастиэля, тем меньше Акане его понимал — но настроение его чувствовал. И все-таки он не мог поддаться его уговорам. Он вспоминал, как над ним смеялись одноклассники, когда он приносил бенто с рисом и одной маринованной сливой; как он варил карри вечером после школы, надеясь, что мама вернется домой до полуночи; как было здорово после выпуска журнала устроить на полученные мамой деньги сукияки…       Акане, почувствовав отцовскую ладонь на своем плече, вернулся из воспоминаний в супермаркет.       — Я давно этого не делал, но могу попробовать… кацудон… — буркнул он в пол. — А на завтрак слеплю онигири. Их можно хоть с чем.       — Я, конечно, ничего не понял, поэтому передаю руководство нашим шествием в твои руки, — засмеялся Кастиэль от того, что сын наконец-то расшевелился. — Не волнуйся: я куплю тебе «Киткат» на кассе.       И Акане засмеялся ему в ответ, услышав название символа удачи.