Счастливый брак

— Застрели, тогда замру. — А толку в тебя стрелять. — рука мягко надавила кисточкой на холст. — Похоже, тебя и пулями не возьмешь. Плотные шторы с темно-синей каймой были раздвинуты по бокам панорамного окна спальни. Пасмурный дневной свет неброско освещал помятую постель, на которой сидел юноша, держа в руке кисть, а на коленях располагался почти заполненный масляными красками холст. Его шелковый халат тоже был помят и слегка оголял белоснежную кожу, где красовались свежие следы чужих поцелуев. Тонкие ключицы едва соприкасались с тканью, а когда он немного наклонялся к своей картине, ворот халата открывал чудесный для глаз вид на юношескую грудь. Перед кроватью, напротив солнечного света как раз располагался обладатель тех самых глаз. Тай-Лунг с каждой минутой порывался встать с кожаного кресла, в которое его усадил Изуми, дабы не упустить внезапно пришедшее вдохновение. — Осталось немного, — улыбнулся парень, выдавив немного бежевой краски из тюбика на льняную ткань. — У меня все тело из-за тебя болит, поэтому твоя очередь отдуваться. — он тихо засмеялся увидев, как после сказанного мужчина в миг насупился словно ребенок. — Красивая пытка ха-ха-ха. — Да уж. — медленно повернувшись к юнцу, он осторожно отпрянул от спинки кресла, чтобы через секунду броситься с места и подмять под себя не ожидавшего нападения Изуми. — Тай-Лунг! — завизжав не своим голосом, юноша выронил в его объятиях кисть, а картина съехала рядом с ней, вызвав немое возмущение создателя кропотливой работы. Мужчина, не глядя, сдвинул картину ногой на край кровати так, чтобы не повредить едва подсохшую краску. Изуми лишь для видимости закатил глаза, выказав милейший протест, выворачиваясь червем из чужой хватки. Тогда Тай-Лунг насмешливо повторил за ним. Стрельнув хитрым взглядом в ответ, мужчина резко перевернулся на спину в обнимку с юнцом. Ледники в голубых глазах будто растаяли. И тогда Изуми показалось, что перед ним человек, которого он наконец-то может понять. Их первый секс стал для него особым ритуалом, если можно так сказать посвящением во взрослую жизнь. Сердцу, что не переставало томиться в новых ощущениях, хотел доверять и разум. Но Изуми чувствовал за всем умиротворением и тревогу. К удивлению, не свою. Глубокой ночью он проснулся от чужого голоса. Во сне Тай-Лунг прижимался к его спине настолько сильно, что сдавливал руками ребра. Изуми затылком ощущал его прерывистое, неспокойное дыхание. И за ухом слышалось только одно слово: «Папа». Звучало крайне нежно и трепетно, но в то же время до невозможности болезненно. Изуми хотел бы видеть лицо Тай-Лунга в этот момент, однако выбраться из железной хватки не получилось. И все же он был уверен, что мужчина тогда выглядел как брошенный заплаканный ребенок. Юношу охватила растерянность, и на ум пришла мысль о том, что ему безумно жаль Тай- Лунга, а это чувство вряд ли понравится кому-то вроде Сато. Пришлось забросить нелепые раздумья, дабы заснуть. На утро муж выглядел немного потерянным, но несмотря на спокойствие, так и не сознался в своих тревожных снах. — Ты больше не злишься на меня? — положив голову на грудь мужчины, Изуми в тот же миг услышал биение дорогого ему сердца. — Ты о чем? — Тай-Лунг свел брови, прекрасно понимая суть вопроса. Пускай отравляющая их брак сцена осталась позади, юнцу хотелось доводить свои вопросы до предельно ясных ответов, чтобы стать к Тай-Лунгу ближе настолько, насколько это возможно. Чтобы разговаривать на все темы без страха и ограничения. От глубокого вдоха над витающей тишиной стало не по себе. И все же жалеть о вопросе Изуми не стал. — О том, что ты видел меня с Асахи. Сердишься на меня еще? — Да. Но не так сильно, как раньше. — Я его не целовал! — сразу же встрепенулся Изуми и, приподнявшись на локтях, состроил щенячий взгляд. — Хочу, чтобы ты знал, — ладонь мужчины легла на его поясницу, затем начала опускаться к ягодицам, где немного задрался халат. — мне неприятно упоминание другого альфы из уст моего мужа, понимаешь? — Да, — начиная смущаться от поглаживаний, парень отвел взгляд. — мне просто нужно было об этом спросить. Хищный взор Тай-Лунга окутывает, вгоняя в свою всепоглощающую власть. Через тонкую ткань чувствуется тепло оголённого тела мужчины. Изуми несмело переводит взгляд на его красивые губы, что манят и завлекают его. Нежная кожа живота на идеально выточенном торсе соприкасается с его телом, создавая фейерверк ощущений и позволяя даже через халат отчетливо вкушать эстетику мышц Тай-Лунга не глядя на них. Они уже приняли вместе душ, но тело, не забывшее вчерашних прикосновений, явно требовало продолжения. Да и как устоять перед безупречным лицом, глазами, передающими небывалый до дрожи взгляд? — Еще один вопрос на эту тему и все, можно? — заерзал Изуми, между речью поцеловав Тай-Лунга в приоткрытые губы. — Вперед. — слабо прищурившись, ответил мужчина. — Что будешь делать, когда встретишь его? — Если начнет говорить про тебя, то ударю по лицу, — продолжая спокойно говорить, он легонько огладил пальцами влажное колечко мышц, из-за чего Изуми прикусил губу, опустив голову. — если полезет ко мне, переломаю пальцы. — Знаешь, — от чужих движений все внутри сотрясалось в трепете. — ты человек, у которого нет оболочки. — прошептал парень и через стыд посмотрел ему в глаза. — Что ты имеешь в виду? — улыбнулся Тай-Лунг, чуть надавив указательным пальцем на сжимающееся отверстие. — Ну... — лицо Изуми начало пылать от дразнящей его игры. — Есть люди, которые ведут себя вежливо, но такое ощущение, что это просто их оболочка. И она настолько твердая, что кажется, тебе не добраться до человека внутри. А у тебя оболочки нет... — Это комплимент? Ты пугаешь меня. — не выдержав, Тай-Лунг усмехнулся и, убрав руку от желанного места, перевернул Изуми на спину, нависнув сверху и облокотившись на локти. — Пускай я еще не разгадал какой ты, но что-то заставляет меня не сдаваться. И это нечто большее, чем просто обязательства брака. — Мне хочется всегда чувствовать тебя рядом, всегда... — от биения сердца Изуми не слышал собственного голоса. — Изуми, ты нужен мне. — томно произнося в самые губы, Тай-Лунг немного прикрыл глаза. — Пожалуйста...помоги мне... Я очень устал... — Я буду с тобой. Буду произносить будто в бреду только твое имя, нежно-нежно, потому что никто, кроме тебя Тай-Лунг, мне не нужен. — Изуми колотило, его сжигал страх и неуверенность, ведь он не мог контролировать то, что лилось из сердца со вчерашней ночи. Губы подрагивали, как и длинные ресницы, под которыми непроизвольно хлынули слезы из слегка покрасневших глаз. — Давай будем счастливы и в горе, и в радости... Тай-Лунг не помнил, чтобы кто-то говорил ему подобное или хотя бы с толикой этой искренности, если опустить речи Даянэ, которые воспринимались на уровне мерзостного перформанса. Ему стало легче. Эти слова предстали небывалой поддержкой на изломленном терзаниями пути. Страсть потухла, взорвавшись под натиском глубокого откровения. Того, что несопоставимо дороже. Деталь, искривлённая прошлым, вырвалась наружу. Она замаскировалась под слабостью, но даже ее Тай-Лунг сейчас не боялся. Войдя в чистейший океан доверия без капли крови, эта слабость, словно тина, липла к душе, делая ее черной, как остатки пепла от прожженной надежды. Слова Изуми стали спасением. За спиной окровавленного воина, вместо того, что нужно защищать, на месте бессмертного темного поля появился самый яркий свет. И воина настолько завлекли его блики, где он увидел долгожданное спасение, что впервые в жизни он перестал обороняться и быть готовым к новому удару монстра. Тот свет разгонял боль и страдания. Везде, куда падали его лучи, кровь иссушалась из недр прежде безжизненной земли, даря ей ростки. Семья. Я хочу создать семью. Настоящую. Я хочу, чтобы у нас появился... — Давай, — крепко зажмурившись, Тай-Лунг припал лицом к шее своего омеги и каким- то странным сиплым голосом произнес: — Я хочу стать отцом. Никто не знает, когда ему предначертано умереть, так же как и он сам не можешь знать об этом наверняка. Определенно, хотя бы раз в жизни случается что-то непоправимое, возможно, что-то ничтожное для других, но только не для тебя. И тогда мысль о собственной смерти пролетает в открывшуюся пустоту как стрела. Говорят, в самый последний момент, перед тем как умереть, человек видит в своем сознании все прожитые годы. И то ли от боли, то ли от несправедливости, путешествие по отрывкам жизни Даянэ не узрел. Распахнув глаза, мужчина помнил о каждой секунде своего приступа. Во-первых, это больно. Очень больно. Вроде как у тебя одышка, сейчас ты пару минут пересидишь, восстановишь дыхание и дальше с новыми силами преградишь путь непослушному сыну. Но в какой-то момент ты осознаешь, что дыхание не успокаивается так, как это было обычно раньше. Не успокаивается совсем, даже после того, как ты упал на колени. Более того, тебе становится ощутимо жарко, пот проступает по всему телу. И какая-то странная, половинчатая слабость. А потом приходит колоссальная боль. Боль мерзкая, какая-то бесконечная и безысходная. Больше всего она похожа на то, как будто к груди приставили перфораторную коронку, которой сверлят стены под розетки. И вот коронка эта вдавливается тебе в грудину, проходя сквозь ребра, доходит до позвоночника, обнимает твое сердце и стискивает его. Наверно, такие ощущения должен был испытывать Тони Старк в тот момент, когда ему меняли реактор в груди. Боль эта разливается там за грудиной по всему телу. Да, и в левую руку отдает, и в правую, и в спину, и в ноги. В какой-то момент ты с удивлением чувствуешь, что на кончиках ушей есть кровеносные сосуды и они покалывают. И самое противное в этой боли то, что она никуда не уходит. Она не пульсирует, не наваливается приливами, не режет приступами. Она разливается в тебе ровной густой золотисто-сапфировой жижей и остается там, как будто говоря: «Я тебе продыху не дам, доконаю». Она будто олицетворяет Шанга. Уговорить ее утихнуть не удается. Ты больше не видишь перед собой Тай-Лунга, потому что тебя окружает толпа в белых халатах. Ноги вверх, ноги вниз, приподнятая голова, холодные компрессы, коленопреклонение, вода маленькими глотками – не помогают. Боль будто слегка удивляется твоим фокусам и, ухмыльнувшись, продолжает свое давление. Только тройной нитроглицерин, морфин и чертов коктейль реаниматолога урезонивают ее до степени терпимости. Но она не уходит совсем. Еще долго потом будет напоминать о себе покалываниями в ребрах, поддавливаниями в грудине, тончайшими прострелами по животу. Всё это время сознание остается совершенно ясным и адекватным. Ты понимаешь в какой-то момент, что картина складывается стандартная, многажды описанная, и у тебя действительно инфаркт. Даянэ осознает, что действительно сейчас может умереть. Совсем умереть. Но страха смерти нет. Нет вообще никакого страха, только некоторая досада от нелепости и несвоевременности происходящего. Да, роятся мысли, что надо бы сообщить миру о своем несогласии, но это какое-то «бы», нереальное и несущественное. И только через несколько часов с диким и липким ужасом осознаешь, что вот она, костлявая, приходила к тебе. Но почему-то прошла мимо. И вот как-то совсем не хочется задаваться вопросом почему. Хорошо, что прошла мимо. Кое-какие дела таки надо доделать, да. Даянэ наконец-то оставили в покое, в стенах той же палатной клетки, где ему приходиться лежать, ослаблено анализируя последний разговор с сыном. Около него стоит капельница, что вливает в вену успокоительное. Приподняв голову с подушки, он повернул ее к маленькому зеркалу на ножках, стоящему на тумбочке справа. Даянэ видел полопавшиеся капилляры, которые придавали черным глазам звериную озлобленность. На лбу выступила крупная жилка. Устало опустив голову обратно, он прикрыл глаза, мысленно останавливая себя от того, чтобы выдернуть иглу из вены. Где-то на периферии сознания мелькал образ Тай-Лунга. Его ледяной настороженный взгляд. Все же да. Даянэ видел в нем отголоски сомнения насчет бреда о семье с малолетней язвой. А значит, старший Сато еще не проиграл. Не на того напали. Как бы не был жесток Тай-Лунг, каким бы образом он не вымещал злобу и ненависть, Даянэ ни за что не откажется от сына. Он переполнен любовью. Ее в нем столько, что любая преграда расколется под ее силой. Даже смерть отойдет на второй план, пока Даянэ не вернет под крыло безопасности своего ребенка. Ведь кому как не отцу, выстрадавшему собственную жизнь ради другой, более важной, ценной и родной понимать, что Тай-Лунг такой же, как и он сам – надломленный внутри человек по вине самых близких. Проклятие заключается лишь в том, что у Даянэ на самом деле не было хотя бы одного такого близкого до рождения сына. Тай-Лунг в свою очередь до сих пор находил и терял фальшивых людей, которые казались ему крепостью, что могла создавать для его мира иллюзию независимость от поистине единственного любящего его человека. Снег в первые дни января 1995 не жалел сил, покрывая черепичные крыши владений Сато. Затем он быстро таял. Хватало всего нескольких часов, чтобы белый покров сошел полностью. Горы, окутывающие Киото, Атаго-сан и Хиэй-дзан имели противоположную картину. Снег задерживался на горных склонах вплоть до нескольких недель, в то время как бывшая столица могла оставаться бесснежной к середине первого месяца зимы. Шангу казалось, что снег скатится с вершин огромным комом и в дребезги разнесет усадьбу, в которой после смерти Танширо он спокойно ознаменовал себя хозяином бывшей резиденции Сегунов. Шелковое кимоно подчеркивало его великолепный стан и идеальную осанку. Морозный воздух не отпугивал Шанга, поэтому когда Даянэ был в университете, он часто выходил на задний двор покуривая кисэру с любимым табаком. На керамическом чехле цвета слоновой кости был высечен дракон, его взгляд был прикован к рисунку, пока дым от старинной трубки пропитывал воздух. Шанг делал глубокие затяжки, стоя голыми ступнями на мерзлой земле, и тогда дракон будто оживал. Омега запрокидывал голову, ожидая огромного ящера, что должен был унести его обратно на родину, в Пекин. Но ветер шипами впивался в кожу, рассеивая дым до новой затяжки. Расслабляющие травы, подмешанные в обычный табак, заканчивались. Дрожащая рука потянулась к бархатному мешочку, который с утра уже был пустым. Раздражает. И эти пронырливые слуги, и чужой ребенок, вызывают только гнев. Шанг цокнул, хотев было опуститься на корточки, но услышав неподалеку шептания, резко обернулся, выпуская из рук трубку. Подол кимоно намок от снега, оставляя на ткани еле заметные разводы. Ступни становились красными, как и щиколотки, но его волновал лишь раздражающий звук, исходящий от слуг. — На что уставились? Глаза вырвать? — прошипев, он быстрыми шагами приближался к двум омегам, что сразу опустили головы, стоя под деревянным навесом. — Я спрашиваю на что уставились?! — Простите, господин... — тихонько начал один из них, тот что совсем юный, на вид лет пятнадцать, не больше. — Ваши слуги беспокоятся за ваше здоровье, на дворе ведь мороз... — Ещё застудитесь, упаси господь... — быстро добавил второй, не поднимая головы. — 后代 — усмехнулся Шанг. — Шваль вроде вас не может давать советы господину. — Простите, но... — юноша случайно посмотрел в голубые глаза и, не успев договорить, остолбенел, потому что тонкие холодные пальцы крепко вцепились в его волосы. — Да как ты смеешь! Я научу тебя уму-разуму, безродная собака. — надменно улыбнувшись, Шанг потащил его в глубину двора, перед этим жестом велев второму уйти прочь. — Господин! Умоляю! Я был не прав! — слуга от безысходности начал придаваться слезам, ведь служба в этой семье передалась ему по наследству, и все, что останется юному омеге – это погибнуть в нищете, если господин вышвырнет его из стен благородных владений. — Позвольте мне работать, больше этого не повториться! — Закрой рот. — холодно приказал Шанг, рывком дернув за клок волос, от чего омега поскользнулся на снежной плитке дороги ведущей к пруду. Увидев, как слуга повалился к его ногам цепляя руками ткань кимоно, Сато скривился в отвращении и мгновенно выдернул подол от грязных рук. — Ну и мерзость... — Пожалуйста...простите меня... — взмолился юноша, сев на колени и опустив голову. — Ах... — иронично покачал головой Шанг. — Так уж и быть. За дерзость в этот раз прощаю, но, — подойдя к трясущемуся слуге вплотную, он вновь вцепился в волосы, оттянув их назад так, что несколько прядей вырвались с корнем. — за то, что лез к моему мужу, не прощу никогда, малолетняя дрянь! Омега ошарашено захлопал ресницами, не понимая, от чего разгневался господин. Он не позволял себе ничего непристойного, лишь выполнял свои прямые обязанности. Подавал Даянэ завтрак, убирал в спальне... — Как бы я посмел? — холодная плитка, да и мороз в целом усиливал его панику. — За дурочка меня держишь? — прорычал Шанг, тряхнув его за клок волос. — Вот только мне известны все твои гнусные замашки! То, как ты смотришь на него и будто случайно дотрагиваешься, когда от тебя требуется только подать чертову одежду! В ответ слуга судорожно замотал головой, в надежде ослабить болезненную хватку чужой руки, что вот-вот вырвет все его пряди. Он хотел оправдаться, но понимал насколько это бесполезно. Шанга взбесил его жалкий вид еще сильнее. Юноша в немом ужасе отшатнулся, когда его отпустили, чтобы потом повалить на спину, оглушительно ударив голову об плитку. Шанг уселся на него верхом и со всей силы начал бить юное лицо громкими пощечинами, говоря что-то на родном языке. Его не волновали чужие вопли и хлынувшая из разбившейся губы кровь. Злость настолько охватила Шанга за то, что он замечал в поведении этого омеги, что ревность в конечном итоге загнала его в угол. От и без того непрекращающейся безысходности, которая клочком вилась в его мыслях, указывая на нервирующую безразличность Даянэ, ревность разрасталась внутри все сильнее. Как бы он не пытался завлечь мужа, ничего путного из этого не выходило. Шанг истерично снял длинную металлическую заколку со своих волос, больше напоминающую иглу или тонкую палочку для трапезы, и с размаху всадил ее в окровавленное лицо истерзанного слуги. Тот закричал от резкой боли, моля о пощаде. Шанг не слушал его. Раз Даянэ плевать, то и ему тоже. Он увлекся настолько, что не заметил стремительно приближающийся силуэт. Слугу хватило еще на два удара, потом забитый юноша потерял сознание, заплывая в собственной крови, что уже пропитала тонкий слой снега. — Ты что твою мать тут устроил?! Голос Даянэ заставил Шанга прийти в себя. Белые рукава кимоно были напрочь запятнаны. Альфа схватил его за локоть, вынудив встать на ноги. За ним пришло трое слуг, что бегом оттащили бессознательное тело пострадавшего. Даянэ выглядел крайне рассерженным. И почему же он злится из-за какой-то шавки? Шанг с напыщенным высокомерием посмотрел на мужчину, вырывая руку из его хватки. Все как всегда. Ничего нового, он привык видеть на себе этот хмурый, озлобленный взгляд, без капли желания. Даже от прежнего восхищения у Даянэ не осталось и следа. Хоть они и спали в одной постели, Шангу казалось, что рядом покоится уже холодный труп, что может только после прикосновения шевельнуться, избегая близости как ошпаренный. Даянэ никогда не поднимал на него руку в ответ, только голос повышал. Но даже это выводило из себя. Из-за чего хотелось еще больше навредить и себе, и ему. — Зачем ты это сделал? — проскрипел зубами мужчина от увиденной на чужом лице улыбки. — Захотелось. — выпалил Шанг, осматривая его с ног до головы. — Поехавшая сука. — прорычал Даянэ, подавив в себе желание уйти прочь, и просто подхватил его на руки, направляясь в покои. На Минато у него просто физически не хватало времени, поэтому пришлось воспользоваться услугами нянечки, которую поселили в комнате для гостей совсем рядом с ребенком. Порой идея с усыновлением казалась ему безумной, потому что молодой мужчина малейшего понятия не имел как обращаться с чужаком. Не было разницы в том чей это сын, Когэна или же любого другого, это по-прежнему не родной ему ребенок. Даянэ не ощущал с ним никакой связи. Мальчик его не раздражал своим происхождением, в какой-то степени его было жаль. Отношение к нему сводилось к редким прогулкам, каким-то играм по вечерам вместе с няней, но до того момента, пока это не замечал Шанг. Минато записали в детсад, а Когэн с последней их встречи не выходил на связь, что не могло не идти на пользу и без того хрупкому браку. Даянэ продал свою машину, дорогие часы, доставшиеся ему от отца, и то немногое, что осталось от Танширо в наследство. Если за слуг и обеспечение дома платила семья Шанга, у которой он и был в долгу, то за Минато и свои расходы в университете мужчине нужно было платить самому. Последнее особенно било по его бюджету, поскольку за учёбу в элитном заведении в последний год, как и в предыдущие, проходилось выкладывать круглую сумму, несмотря на безупречные оценки. Семья мужа даже не заикалась о помощи. Ведь они знали, что, если Даянэ не окончит университет, то не сможет выплатить долг. Дом перейдет в их руки, сделав его пожизненным рабом Шанга. Добравшись до спальни, Даянэ опустил неожиданно притихшего Шанга на постель, а сам сел за низкий столик для письма, стоящий неподалёку. Омега уставился в потолок, окрашенный в светлый оттенок и отделанный деревом. Опять захотелось курить. Рука прошлась по внутреннему карману кимоно в поисках трубки, как он вспомнил, что выронил ее на пути к расправе с никчемным слугой. Даянэ снял черный классический пиджак, положив его рядом с собой. На столике располагались нужные ему учебники, он хотел спокойно подготовиться к экзамену, но не тут-то было. Чужая, еще не отогревшаяся ладонь прошлась по спине. Мужчина напрягся, сжав в руке толстую книгу. От затылка вдоль позвоночника пробежал табун мурашек, когда Шанг прислонился губами к нему. — Мне нужно готовиться к сессии. — повернувшись к нему, сказал Даянэ. — Я замарался, раздень меня. — показав окровавленные рукава, пролепетал Шанг без доли смущения. Даянэ нервно усмехнулся. Знал, что отстраняться бесполезно. Полностью развернувшись к омеге, он быстро начал развязывать его пояс. Ткань слетела с острых плеч, упав на талии. Мужчина нахмурился, видя сильно проступающие ключицы, а ниже совсем немужскую узкую талию. Он сильно похудел, и выглядело это при его росте не совсем красиво. Омеги хоть и изначально отличаются строением тела от альф, но в двадцатилетнем возрасте иметь тело дистрофичного подростка как минимум ненормально. — Когда ты начнешь нормально есть? — продолжая стягивать кимоно, буркнул Даянэ. Длинные худые ноги без какой-либо округлости на бедрах тоже смутили. В его ладони пальцы полностью смыкались в кольцо на лодыжке. — Мне тебя с ложки как маленького кормить или что? — Накорми меня кое-чем другим. — хмыкнул Шанг, разводя ноги перед альфой. Даянэ вздохнул, потерев переносицу. Черт. К носу начал подступать кофейный насыщенный запах. Будто он не знает, что на альфу это не действует. Слишком дешевый трюк. Опустив тот факт, что перед ним Шанг, эта груда костей в принципе не может возбуждать, пускай в какой-то степени это и эстетично. Голубые глаза пристально следили за лицом напротив. Даянэ смял испортившееся кимоно. И чего он ждет? Аккуратная ступня легла на бедро мужчины, медленно двигаясь к паху. Это начинало злить. Даянэ сжал его лодыжку, выразив ожидаемый отказ. Шанг разочарованно вздохнул, но останавливаться не собирался. Кофейный аромат усилился, заполнив помещение. — Ты возомнил себя богом? — раздраженно процедил омега. — У тебя нет права отказывать мне. Этим ты только подтверждаешь свое жалкое подобие альфы. — придвинувшись ближе, он облизнул его сжатые губы. Даянэ с неким отвращением отвернулся. Рано или поздно это должно было случиться. Однако, как и прежде, он не был к этому готов. Кому-то может показаться, что с таким, как Шанг, переспать проще простого. Заломил, трахнул и дело с концом. Но каким бы он ни был, этот омега по-прежнему его муж. Даянэ не животное, и даже в самые унизительные моменты он держал себя в руках как мог. Не потому что есть долг, а потому что хотя бы он должен сохранять видимость уважения в браке. Иначе взаимную ненависть будет невозможно остановить. Она хлынет словно лавина, сметая на своем пути все живое и человеческое. — Не начинай. Я же сказал, что занят. — скупо произнес мужчина в ответ. — Я хочу тебя. — как-то истерично сказал Шанг, начиная лезть на него, обхватывая за сильные плечи. Даянэ глубоко вздохнул. Господи, он просто не может заставить себя это делать. Ему неприятно даже думать об этом. Ему противны эти поцелуи, это дыхание, эта смазка между чужих ног. Это конец, предательство. Будто он окончательно станет тем, кем не является, если переспит с Шангом. Это похоронит в нем последнее самообладание. Даянэ чувствует это отвращение, пытаясь пропустить через себя. И все же не отталкивает омегу. Безжизненно сидит на месте, позволяя ему трогать и целовать себя, лишь до того момента, как Шанг, стянув с себя белье, начал тереться об член текущей задницей. — Стой, — Даянэ, обуяло странное отчаяние. — подожди... — взгляд упёрся в хищную улыбку омеги. Насколько он сейчас слаб? Шанг медлил еще какое-то время, сохраняя на лице холодную улыбку. Затем пылко коснулся губами дрогнувшей шеи мужчины, жадно вдохнув тяжёлый феромон. Да. Определённо, за этой пугающей настораживающей аурой скрывался узел из слабости и страха. Губы касались кожи чуть ниже ключицы. Шангу почти удалось избавить его от рубашки. Даянэ сдавленно промычал, когда чужая ладонь легла на член, и ему ничего не оставалось, как отпихнуть омегу. — Дерьмо! Ну почему тебе так сложно быть нормальным?! — омеге ничего не стоило вцепиться в волосы и яростно потянуть на себя, неуклюже заваливая мужчину на пол. Для уверенности он сел на него верхом в области паха, не ощутив там никакой реакции, что разозлило ещё сильнее. Для безупречного Шанга это было сравнимо с прямым унижением. Он же не урод какой-то, чтобы не вызвать эрекции у здорового альфы. Ах, да. Даянэ же и близко не здоров. — Я не хочу. Разве не понятно? Ты, эгоистичная тварь, слезь с меня! — Даянэ резко выдохнул, ощутив, как что-то в груди похолодело, когда руки Шанга разом освободили его от белья. На какое-то время он замолчал, чтобы осмыслить происходящее в презрительном взгляде напротив. Конечно, ему ничего не стоило снять с себя злобную суку, но совершенно возмутительная в своем существе идея о неправильности этой «близости» принадлежала только ему. Никто бы не встал на сторону Даянэ. Подумаешь, секс между омегой и альфой, тем более в браке, это нормально. В обществе это не вызвало бы никакой резонанс. Потому что он альфа, а они должны спать с омегами. — Ты... — мужчина закашлялся. Его крепкий пресс заходил ходуном под одной ладонью, пока вторая смазывала нестоящий член смазкой, пробудив в Шанге и без того разгоревшийся интерес. — Убери долбанные руки...я не разрешал тебе, падали, меня трогать. Даянэ вцепился в его запястья, поскольку реакции не последовало. За что получил удар по щеке. Мужчина зарычал и попытался без боли сбросить с себя Шанга, но ничего не вышло. Без силы тут не обойтись, а ее применять нельзя. Ему это недозволенно. Он мог посмеяться над подобной ситуацией, хотя бы потому что едва ли кто-то, кроме Когэна, мечтал о его достоинстве так сильно. Но когда ощутил усилившуюся хватку на члене, вдруг осознал свое положение как нельзя лучше. — Ты такой жалкий, — Шанг не церемонился, бездумно приходясь бледными пальцами вдоль вялого ствола, продолжая использовать свою смазку. — Но ты же отбитый психопат, я все понимаю, тебе не нравятся нежности. — Заткнись! Из нас двоих здесь только ты психованная тварь! — заорал Даянэ, привстав на локти. Наконец хватка бедер ослабла на его талии. Но лишь для того, чтобы слегка приподняться следом. Член по-прежнему не стоял. Может окрепнет в процессе? Шанг ухмыльнулся. Он чувствовал некую эйфорию, аккуратно прижимая головку члена к своим ягодицам. Еще немного и Даянэ не выдержит. Он забьет эту сволочь насмерть. Он снова закашлял, ощущая рвотные позывы. До боли сжал кулаки, желая рассечь ими кукольное лицо. Благо он видел совсем немного в хаотичных движениях и от того, что Шанг был совсем близко. Нависал над ним, вдавливая локтем в пол и сверля ненавистным взглядом. Шанг болезненно зажмурился, резко выгнувшись в спине. У него почти получилось сесть на член только с третьей попытки, до этого беспорядочно тыкаясь в него то своим пахом, то ягодицами. Однако облегчения не было. Даянэ сжал зубы, прикрыв глаза руками. Тот входил до боли туго, причиняя ее им обоим. Шанг прерывисто задышал, явно не рассчитав соотношения размеров в не особо подготовленном состоянии. Но как мазохист продолжал насаживаться, выдавая омерзительный стон. Даянэ взвыл от шока и неожиданности, схватился побледневшими пальцами за бедра омеги, в надежде снять его с собственного члена, но Шанг, игнорируя боль, просто расслабил все мышцы, грузно усевшись на него до основания. Это было больно. Даянэ заорал, думая о том, что сдохнет от этой пытки, едва его член сжали внутри. Шанг выдал болезненный стон, припав губами к его шее. Резь прошлась по низу живота. Отчасти она ему даже понравилась. — Ты такой... — омега ахнул, уставившись на мужчину безумным взглядом. — Ты такой горячий там... Шанг приоткрыл рот, хотев поцеловать Даянэ, но тот в отвращении отвернулся. Медленные толчки сменились на рвано-быстрые. Темп был бешеным. Порой боль становилась слишком сильной, а порой Даянэ таки давал отпор, стискивая со всей силы его ягодицы, чтобы отвлечься от пытки. — Прекрати! Что может быть хуже? — Нет! Шанг задрал голову и выгнулся в спине. Упрямо прижимая потные ладони Даянэ к своим ягодицам. Продолжал двигаться, член внутри окреп вопреки всему дискомфорту, что не могло остаться без внимания. — Пожалуйста... — хрипло проговорил Даянэ, но перед лицом промелькнула только улыбка. Шанг вновь нагнулся к нему, обманчиво близко и доверительно. Будто хотел что-то сказать, смотря на почти заплаканные глаза, но вместо этого только закрыл его рот рукой. Даянэ пробрало от волны отвращения к самому себе, в том числе. Чужой язык провел мокрую дорожку по скуле, а отстраниться возможности не было. Все исчезло во мраке... Так вот как тяжело достаются дети... Я хочу стать... Я никогда не отдавал все, что имею и не получал того же взамен. Больше я так не хочу. Даже если остановиться и подумать о тех людях, которые вроде бы мне нравятся, в них есть то, что мне неприятно. Ни один человек мне по-настоящему не нравится. Интересно, поэтому ли я чувствую себя одиноко? Словно брошенным. Я хочу, чтобы рядом был близкий человек. Даже если он будет лучше или хуже, чем кажется, это на меня не повлияет. Я просто буду любить его. Даже если он упадёт на дно, я не буду его стыдиться. Если все будут указывать на него пальцем, я не изменю к нему своего отношения и буду рядом. Поддержу его так, как меня никто не поддерживал. Не лучше ли так, чем ладить с людьми без какой-либо цели? Хочу попробовать жить иначе. Я хочу стать отцом.