Momentary Weakness 2.0

      Переправа из Жеводана к ближайшей железнодорожной станции обычно не занимает много времени, но в этот раз привычные полтора часа для тебя растягиваются вдвое. А всё из-за неожиданных попутчиков, которых угораздило подобрать на своём обычном маршруте от родной фермы, затерянной в лесу подальше от любопытных глаз. Трое господ в черных одеждах, карманы которых угрожающе оттопыривались, в любое другое время заставили бы тебя дернуть поводья и пустить лошадь в бешеный галоп, только бы она вывезла твою повозку на людную тропу и избавила от нападения. Но стоило тебе показаться в поле зрения троицы, как один из них, с кудрявыми светлыми волосами замахал руками, как ветряная мельница, и принялся кричать на весь лес: — Мадемуазель, прошу вас, подождите! Я и мои бедные друзья совершенно заплутали здесь и совсем обессилели! Заклинаю вас именем Всевышнего: не откажите нам, подвезите до ближайшего города, иначе мой бедный друг может погибнуть! Он тяжело ранен, а ведь ему всего пятнадцать лет! Он ещё ребёнок! Проявите милосердие!       Он так голосил, что все птицы вдоль дороги покинули свои гнезда и беспокойным облаком взвились в воздух. Как только твоя лошадь не испугалась и не дернула мимо, что было сил, ты уже второй час подряд раздумываешь. Ведь и возразить ему не успела: рассыпаясь в благодарностях, блондин вскочил в задний угол твоей повозки, едва та с ним поравнялась, а вслед за ним влез хмурый длинноволосый брюнет, таща на плече худосочное тело. Закутанный в потрепанный грязно-белый плащ мальчишка с коротко обрезанными волосами оттенка бледной фуксии едва ли подавал признаки жизни — тут старший не соврал. Он тупо моргал глазами, не шевелил ни единой мышцей и когда его усадили сбоку от тебя, между тюками с овечьей шерстью, через несколько минут сполз по ним на дощатое дно как неуклюжая тряпичная кукла. — Это не иначе, как Божья воля, что мы встретили вас! — заливался тем временем «переговорщик». — Мое имя — Роланд, моего спутника зовут Оливьер, а нашего юного подопечного — Астольфо. И сейчас ему очень нездоровится… Если можно, высадите нас в Жеводане, коли вы держите путь туда, а нет — так в любом городе, который попадется нам на пути!       Поражённая такой открытой «наглостью с добрыми побуждениями» (потому как согласия своего по-прежнему не дала), ты смогла только кивнуть, и некоторое время вы проехали в полном молчании. Что ж, пока неожиданные пассажиры не принесли никаких неприятностей. Мальчишка вон вообще оклемался немного: сидит, нахохлившись, как сердитый воробей, исподлобья буравит алым взглядом и едва заметно шевелит пальцами, будто мнет в них кусочек теста и тут же вспоминает, что в них ничего нет. И всё равно, опасаясь за сохранность своего товара, ты то и дело оборачиваешься — стараешься, чтобы эти порывы были как можно незаметнее, но, кажется, терпишь неудачу — младший поспешно высовывает пальцы из расколупанной в холщовом мешке с шерстью дыры, понимая, что его поймали на горячем, фокусирует взгляд на твоем лице и раздраженно бросает: — Чего уставились? Как паладин и представитель Церкви, я обязан был проверить, нет ли в этом мешке запрещенного груза! Здесь случилось новое нападение Жеводанского зверя, вам ли не знать! — Ч-чего? — эта наглость уже гораздо сильнее предыдущей, но почему-то вместо гнева она вызывает у тебя смех. — Это ты-то паладин? Представитель Церкви? Сколько тебе там было? Пятнадцать? А по тебе и не скажешь, тут дай боже чтоб четырнадцать! Не прикрывайся именем Бога за свою неблагодарность, мальчик — он и так приготовил мне замечательное испытание тяжелым физическим трудом, а на то, чтобы с тобой бодаться, у меня ни сил, ни времени нет. — Мадемуазель, простите его, уверяю вас, он ничего не испортил! Просто плохо контролирует свои движения… — Да уж вижу. А только товар мне портить не дам, мои овцы не зря славятся в Жеводане своей шерстью. Так может, мне его высадить восвояси? Раз такой резвый, то и сам добежит. — Ну что вы! — А я ничего против не имею… — два мужских голоса раздаются почти одновременно, и мальчишка, понимая, что его судьба на ближайшие несколько часов вполне может решиться незнакомкой, тут же огрызается: — Не ваше дело! Откуда мне было знать, что вы везете! — Как раз моё! — возмущённо споришь ты. — Вы и не заикнулись о плате за проезд, а из-за вас я уже отклонилась от заданного маршрута на целых полдня! И потом, откуда уже мне знать, что мое тело завтра не найдут под каким-нибудь кустом в лесу бедные девушки, собирающие ягоды?! — Простите его, мадемуазель! — не давая аловолосому разойтись еще больше, Роланд зажимает ему рот ладонью и дурашливо улыбается. — Он всегда прежде говорит, чем думает. А сейчас он не вполне адекватен от боли, да ещё и переплакал недавно... За один раз, считайте, выплакал целых шесть лет! Я клянусь вам Божьей волей, что вам ничего не угрожает!       Неуверенная, что этот чудик имел в виду, ты на всякий случай отодвигаешься на самый край скамьи возницы и бормочешь: — К черту, забыли уже… Следите в оба, чтобы он ничего не натворил. — Только этим и занимаемся, — устало отзывается черноволосый, откидываясь на бортик тележки, и младший тут же возмущенно мычит.       Когда повозка наконец останавливается у первого постоялого двора в Жеводане и старшие пассажиры исчезают за жалобно скрипящей дверью, чтобы испросить себе какого-нибудь согревающего питья, мальчишка подтягивает колени к груди и пытается сильнее зарыться между мешками. Ага, торжествующе думаешь ты, что, так «контрабанда» моя понравилась? Греться тебе захотелось? Но внутреннее злорадство обрывается, как по щелчку, стоит тебе заметить, как конвульсивно подрагивают его плечи. Он не плачет — по крайней мере, в его глазах никакого блеска не видно. Напротив, слишком уж они тусклые. — Эй, как там тебя? Астольфо! Ты там живой вообще?... Неужто замерз…       Ответа не получаешь — странно как для маленького наглеца, который пару минут назад готов был чуть ли не броситься с тобой в схватку. Парень даже не поворачивает головы: оставшийся совершенно один, без спутников, готовых взять все разговоры на себя, он выглядит каким-то потухшим. Как там Роланд сказал… «он переплакал», верно? Э нет, что-то здесь не так... Это не лихорадка. А истерика без слёз. — Черт с тобой...       Из сумки, которую приторочила под свое законное место на козлах, выуживаешь большую шаль из овечьей шерсти и, перемахнув через деревянную перекладину в заднюю часть повозки, принимаешься укутывать ею тощее тело. — Хоть я и предпочла бы бросить тебя на дороге, да только спутники твои меня по головке не погладят, если ты в их отсутствие копыта откинешь, — бормочешь ты, старательно внушая себе, что не слышала тоненького всхлипа, с которым Астольфо тут же зарылся носом в теплую вещь. Но терпишь сокрушительную неудачу, когда из-за свесившейся на глаза шевелюры доносится приглушенное: — Спасибо… Мадемуазель.       И всхлипывания звучат снова — уже более отчетливо и громко. Беспомощно озираясь в поисках Роланда и Оливьера и понимая, что на помощь никто не придет, в конце концов не находишь ничего лучше, кроме как плюхнуться рядом и сгрести дрожащего мальчишку в охапку. — Горе ты луковое, что мне с тобой делать… Это они с тобой сделали? Они тебя обидели? — Нет. — А что случилось? — Не ваше де-ело... — Вообще-то, ты в моей повозке плачешь. И думаешь, я это так оставлю? — Моя сестра умерла... — Мои соболезнования. — Это была моя вина... — Никакой ребёнок не может быть виноват в смерти своих родных. А судя по тому, что я слышу, ты её очень любил. Так что я уверена, что твоей вины здесь нет. — Откуда вам знать? — плаксиво отрезает Астольфо, но несмотря на его злобу, ты чувствуешь, что дергаться он стал меньше. — Тут и знать не надо: достаточно увидеть тебя сейчас. — Что здесь происходит? — доносится откуда-то сбоку, и Астольфо, мгновенно отлепляясь от твоей шеи, панически стреляет алыми глазами — на тебя да наискось. Понимающе киваешь на его метания и, одним движением руки вжав его носом обратно себе в ключицу, нарочито недовольно сообщаешь: — Пока вы там ходили, господа, юноша начал заваливаться набок еще сильнее, и я решила проверить ему температуру. Вы были правы, месье Роланд, лучше поторопиться. С ним в самом деле приключилась лихорадка. Что за наплевательство, с ребёнком в здравом уме никто так не поступает! Я бы вам и кота не доверила…       И пока Роланд клятвенно обещает на весь Жеводан, что сейчас же исправится, а Оливьер – не менее громко его осаждает, ты едва ощутимо сжимаешь озябшую узкую ладошку под шалью и так, чтобы слышал один только Астольфо, шепчешь: — В их глазах ты по-прежнему не уронил своего достоинства. Лучше опусти голову пониже — а если глубже в мешки зароешься, твоего лица никто не увидит. А там до станции рукой подать и больше мы не увидимся. Кстати, я вообще уже все забыла — не напомните, почему я здесь оказалась?       И прорвавшийся сквозь очередной всхлип короткий смешок закрепляет перемирие лучше всего. Выпускаешь Астольфо из объятий, а затем, выбрав момент, когда Роланд и Оливьер отвлекутся на мирно жующую розы на клумбе лошадь, впихиваешь в узкую ладошку доселе припрятанный в складках собственного плаща пузырёк. — Яблочный сидр. Спирта я тебе не дам, кто знает, что он тебе в таком состоянии с головой сделает. А это тебе можно, я сама яблоки выращивала. — Я не ребёнок! Мне пятнадцать! — Ага. Так я тебе и поверила. Чем болтать, лучше докажи, — ухмыляешься ты. Возмущается: значит, уже приходит в норму. — И начни прямо сейчас: спину ровно, грудь колесом, а все червоточины из мозгов восвояси гнать. А потом, если станешь в меньшей степени баловнем и в большей степени мужчиной, можешь даже вернуться: я с удовольствием посмотрю, что из тебя выйдет в таком случае. — Ловлю на слове! — возмущённая гримаса на лице мальчишки мгновенно сменяется азартным оскалом. — Если вы меня дождётесь!       Глядя в его загоревшиеся глаза, даешь себе мысленный подзатыльник: не перегнула ли палку своими поддразниваниями (в конце концов не каждому такой подход поднимает самооценку). Но в следующий миг Астольфо... улыбается и дерзко подмигивает, подтверждая мысль о том, что ты только что крупно вляпалась.