Momentary Weakness 2.0

— Цып-цып-цып-цып! А-тю-тю-тю-тю-тю!       Куры сбегаются со всех углов участка, с громким кудахтаньем топчутся по ногам и мажут по ним жесткими крыльями. Резко, отрывисто разбрасывая вокруг себя горсти зерна, ты одним глазом пытаешься следить, чтобы птице досталось ни много ни мало, а другим посматриваешь, как солнце медленно выползает из-за крон старых клёнов и озаряет полянку, на которой спрятался маленький домик. Каких трудов стоило найти и купить жильё, затерянное подальше даже от деревень, а не от городов, невозможно описать! Но все старания окупились с лихвой, и вот уже полтора года ты и небезызвестная личность, к которой за годы войны случилось привыкнуть даже больше, чем к собственному дыханию, тихо и незаметно обитаете на границе округа Одиха*, владея скромным полем, маленьким огородом и целым выводком выросших цыплят. — Цып-цып-цып… Кыш!       Растрёпанный чёрный петух, которому достался пинок за прожорливость, с негодующим воплем подлетает на два метра над землей. Глупый, жадный перьевой мешок. Прямо как один хорошо знакомый тебе человек, который даже в ящик сыграл из чистого упрямства...       Жуткий грохот, донесшийся из дома, заставляет выронить мешок с зерном. Даже не задумавшись, что куры сегодня получат еды сверх нормы, ты буквально летишь: сперва на веранду, в коридор, затем по ступеням на второй этаж в спальню… Ну конечно, могло ли быть иначе! Леви уже проснулся и, как обычно, не стал тебя звать, чтобы ты помогла ему пересесть с постели в инвалидное кресло. Проклятый упрямец! Вспомни одного, и второй тут как тут!       На полу валяются перекинутый транспорт и разбитый графин с водой. Сам мужчина полулежит на полу, опершись спиной о вертящееся кресельное колесо. Сползшая с кровати простыня кое-как прикрывает тонкие ноги. — Леви! Опять ты за своё! Святая Мария, ну зачем ты… Арргх! Если звать меня и орать не хочешь, так хоть подождал бы, пока я приду! — причитая на его несговорчивость, но мысленно (и еще больше) на то, что опять не успела, не поняла, не уберегла, с трудом поднимаешь Аккермана и усаживаешь на кровать, попутно скинув на неё старательно накрахмаленную рубашку и пару штанов. — Пока я прибираю, оденься, а потом я тебя пересажу.       Ответа не дожидаешься, но, если честно, такой расклад даже радует. Если Леви сейчас раскроет рот, ты мигом узнаешь, в какие дикие и далекие дали тебе нужно пойти, а отправляться в столь неблагодарное путешествие ты не готова. Пусть сам хоть чем-то занимается, иначе так и заварится в своем гневе на беспомощность... Закатив глаза на злобное фырканье за спиной, быстро поднимаешь и выравниваешь кресло. А ещё ж пижаму снять надо, че-е-ерт возьми… Нет уж, тогда он тебе сразу сдохнуть пожелает. Черепки уже аккуратно сложены на столе, когда из-за плеча доносится меланхоличное: — Я уже готов.       Натужно крякнув, подтягиваешь ничуть не одряблевшее с месяцами, по-прежнему каменно-мускулистое тело за плечи и с усилием сбрасываешь в кресло. Изнутри неприятно колет: а ведь он никогда не облегчает тебе задачу. За шею не обнимает, тело не старается расслабить… Ну да ладно, ты уже привыкла. — О! Совсем другое дело. Отвезу тебя сначала в ванную, а то щетиной весь зарос… Я тебе разведу мыло, а гребень почистила вчера.       Последние слова гулко ударяются в наспех выложенные плиткой стены ванной комнаты. Предложить побрить его не рискуешь: сохранение в чистоте по крайней мере самого себя — пока что единственное доступное действие закоренелому чистоплюю. Нельзя его отбирать. Тем более, если он, вероятно, впервые за всю свою жизнь крепко задумался о том, что не в порядке — и увы, речь даже не о его попранной чести бывалого вояки.       Когда мир содрогался в преддверии Битвы Небес и Земли, он не попросил у однополчан даже осколка стекляшки, чтобы узнать, чем именно заплатил при последней стычке с Зиком Йегером. Теперь же, вдали от любых распрей между элдийцами и марлийцами и наедине с последним членом его отряда, не пожелавшим отправиться на Парадиз, бывшего капрала словно ужалило с опозданием. Он мог часами сидеть перед огромным зеркалом и тупо пялиться на пересекающий его правый глаз шрам, на увеличившееся количество морщин вокруг губ, на залегшую глубже складку на своём лбу... Наверно, Леви думал, что ты не заметишь. Ну и напрасно. Если ты прослужила в разведке всю свою жизнь, надеяться, что кто-то скроет от тебя хоть одного таракана из своей головы, глупо. Впрочем, при всём своём опыте ты не могла понять, почему Аккерман вдруг так озаботился тем, как выглядит. И это не мешало тебе каждое утро за умыванием отвлекать сожителя разговорами… да о чём угодно, лишь бы капрал не успел как следует вглядеться в собственное отражение и снова впасть в уныние. — ...представь, мне пришло письмо с фермы Лебенталей! Они согласны вести с нами дела при условии, что раз в месяц я буду выпекать пирожки для воскресных обедов церкви в их деревеньке. А что, мне нетрудно, хоть я по-ихнему и неверующая. Так что нас можно поздравить: через три дня они пришлют своего сына собрать все яйца, которые я приготовила на продажу! — Вот как, — без интереса отзывается Леви, скрупулёзно отмывая опасную бритву. В твою сторону он даже не косится. — Ага. Скорей бы ярмарка в городе, хоть ткани купим. У тебя в комнате такие уродливые занавески, смотреть на них не могу. Пошью тебе новые, а что останется — пущу на сумку и коврик. — Как хочешь. — Правда вот, крыша в курятнике плохо крепится — того и гляди ветром её сорвет. Попрошу Лео Лебенталя в какой-нибудь день прийти лишний раз: авось подсобит… — Куда он денется. — А еще здорово было бы заделать дыру в загородке: поле-то у нас крохотное, а кроликов в округе пруд пруди. Этак и посевы растерять не долго, эти мелкие вредители атакуют каждый день. Да за птиц не забыть бы: я три пугала на огороде поставила, да все без толку! Работы на целый день, но, если он задержится, лишняя тарелка супа для Лео всегда найдется, верно? — Так может, лучше сразу к нему на ферму переберешься, раз тут так плохо?       Сочащийся отвратительной смесью из ярости и яда голос обрывает тебя на полуслове, а повернув голову на словесный взрыв, ты едва не валишься на колени: лезвие бритвы глубоко врезалось в мужскую ладонь, зажатое в нервно трясущейся руке до белой кожи. — Святые Стены, что ты натворил?! — А какое тебе дело?! — восковая безразличная маска разлетается на кусочки, как давешний графин, и Аккерман повышает голос впервые за всё то время, что вы живете вместе. Не сильно, но любому знавшему капрала с тех пор, когда он был грозой Разведкорпуса и всего Парадиза в целом, уже впору было подгибать колени и отступать. — Только и делаешь, что треплешься об этом мальчишке Лебенталей! Так и вали к нему, чего ты здесь забыла?       Налившийся кровью белок сходится в поединке с расширившимися зрачками напротив, а распахавший острое лицо шрам только прибавляет Леви агрессии. Зеркало и туалетные принадлежности забыты, и только кровь капля за каплей напоминает о себе, окрашивая крошечными точками вязаный коврик на деревянном полу. — Да что с тобой такое?! Я, вообще-то, здесь живу! — да, он гневлив, но ты бы не продержалась рядом с ним так долго, если бы боялась этого мужчину. Впрочем, сегодняшняя вспышка тебе откровенно неясна, а второе увечье за день пробуждает внутри давно забытое ощущение: страх. И, пожалуй, совсем немного — обиду: ты к нему со всей душой, а этот гадкий человек ничего не ценит… — И не потерплю, чтобы в моем присутствии ты вредил себе! Поэтому дай сюда руку и проглоти свой язык, пока я не закончу её обрабатывать!       Вместо ответа Леви опускает голову, стараясь не смотреть тебе в глаза. Пользуясь брешью в его броне, наскоро выуживаешь из шкафчика аптечку и обрушиваешь на свежую рану поток из перекиси. Но даже боль не вышибает из него реакции: Аккерман просто сидит, как шарнирная кукла, у которой заржавели суставы. И явно принимает свое словесное поражение слишком близко к сердцу — некоторое время угрюмо молчит, как сыч, которому не повезло на охоте, а затем с острой горечью выдавливает: — И охота тебе возиться со старой развалиной? — Что? — на секунду тебе кажется, что ты ослышалась. — Ты… что сказал? А ну повтори. — Зачем ты торчишь рядом со мной? Я уже отжил своё, (Твое имя). Сильнейший воин человечества исчез, теперь это просто сказка. Остался просто злобный карлик без гроша за душой, не могущий теперь даже сам почесать себе задницу. А тут ещё так удачно мальчик повадился: рост — медведя догонит, лицо — кровь с молоком, а не немощь бледная, с целым прицепом веселой родни. Ещё и хорошенький, как картинка, морда не покоцанная…       Так всё это время, пока ты делилась с ним мыслями о хозяйстве, он думал… О Господи. — Леви… — Рано или поздно это должно было случиться. Молодой, сильный парень, способный помочь и даже имеющий что предложить — ясное дело, тебе с него проку больше, чем от меня. Ну так я тебя не держу. Хирург в военном госпитале говорил, что травма обратима, ходить смогу, пусть и не весь день напролет. Ханджи, где бы она сейчас ни была, тоже сказала…       Поток слов прерывается, когда ты, вне себя от ярости и на него, и на саму себя (не заметила, снова!) прижимаешься губами прицельно к кожистой горбинке, сформировавшейся из неумелой попытки Зоэ прикрыть то, что осталось от правого глаза сослуживца. Полностью покрываешь зашитое веко, оглаживая своей кожей чужую. Одновременно с этим твои пальцы обвивают лишенную двух пальцев культяшку.       Время останавливается.       Теперь тебе слышно, как он дышит: будто загнанная лошадь, которая думает, что ее сейчас либо спасут, либо пристрелят. А когда ты отстраняешься, вся поза сидящего перед тобой мужчины выражает не испуг, а настоящую смертельную муку. Ему хочется поверить, безумно хочется, но нельзя, твердит нажитая с годами подозрительность. И, чувствуя это, ты невозмутимо сталкиваешь его с так старательно протоптанной тропинки к самоуничижению. — Ну? Это достаточно убедительный ответ на твой вопрос? Если ты скажешь, что некрасив или бесполезен, я плюну и дам тебе по голове. Не поэтому я с тобой остаюсь. Зачем мне другой мальчишка, если это не он зашивал все мои раны после экспедиций и не он заваривает самый вкусный на свете чай? Вообще, кому нужен мальчишка, когда рядом мужчина? Мужчина, которого я люблю…       Взгляды вновь сходятся в смертельной схватке. Но в этот раз Леви думает недолго. Его пальцы, дрогнув, сжимаются вокруг твоих, а голова утыкается в ключицу, не прикрытую шалью. Слышится пара судорожных вдохов, словно он боится, что сейчас увиденное и услышанное им развеется, как иллюзия, и стремится записать в памяти все детали картины вплоть до запаха. Не препятствуешь: наоборот, обнимаешь обеими руками и вжимаешь его в себя крепче, точно хочешь сплавить ваши тела воедино. Гипнотичность момента рушится мазнувшим по твоей коже вместе с облегчённым выдохом смешком: — Ты сказала, пугала уже не помогают? Дита Несс умел ставить силки на птиц — если добудешь мне бечёвки, больше нас ни одна не потревожит.       Главное, чтобы тебя ничего не тревожило, мысленно отвечаешь ему ты. И ничего не угрожало твоей жизни. Иначе не будет мне жизни без тебя… Неважно, как ты выглядишь, что ты мне говоришь… Ведь несмотря на все это, ты жив. И будешь жить ещё очень долгое время.       Я все для этого сделаю.