Momentary Weakness 2.0

      Наблюдать, как закат окрашивает алым шпиль Эйфелевой башни, тебе ещё ни разу не доводилось. Поёжившись на ветру и поплотнее укутавшись в шаль из шерсти кашмирской козы, изворачиваешься на коньке крыши и по тому, как взгляд скользит по бронзовым камням мостовой, невольно отмечаешь, что не зря тащилась в такую даль. Всё-таки посмотреть в Париже есть на что. Однако сейчас твой основной приоритет состоит не в том, чтобы любоваться красотами незнакомого города, а в том, чтобы как можно скорее явился адресат для согретого теплом нагрудного кармана письма.       Если он не разнежился тут за пару недель, то должен был уже почувствовать чужое присутствие.       Три, два, один… — Теряешь сноровку.       Белая, словно призрак, фигура, взмахнув полой дорогого пальто, материализуется за спиной буквально из воздуха. — Нет, я тебя давненько ожидаю.       Смуглое лицо окрашивается сочувствующим пониманием: одно из тех его выражений, которые ты терпеть не можешь. — Понятно. Очередная партия? Если Учитель сильно тебе досаждает, просто откажись. Я же отказался.       Бедный наивный Ной. «Отказаться» ему захотелось. Между воспитанником основной ветви рода и вампиршей-компаньонкой (или, если быть точной, почти гувернанткой), жребии неравны. Да и потом, когда маркиз де Сад выигрывает партию у того, кто всё ещё хочет играть с ним в шахматы, он желает всегда одно и то же: чтобы весь последующий день эта личность говорила шекспировской строфой. Точнее, белым стихом из пятистопного ямба. И попробуй только отклониться от отработки своего проигрыша! У старого де Сада всюду глаза и уши... Что поделаешь, у богачей свои причуды, а особого вреда такое желание не несёт. И слишком много раз твой король оказывался сбит на шахматную доску. Пора бы привыкнуть и ему — не все настолько же везучи.       Протягиваешь запечатанный сургучом с гербом де Садов конверт и дожидаешься, пока отпрыск Архивистов пробежится глазами по первым строкам. Белые брови сходятся на переносице в издевательском изломе. — Вот, значит, как… О Михаиле ни слова. Худовато извинение. Долго он его сочинял? — Не помогала, знать мне не дано. Манеру изложения, однако, Я распознать могу и без подсказки. Он требует: вернись домой немедля! Твоё задание завершено. Finita La Commedia. Прощайся И чемоданы собирай скорей.       Но, к твоему удивлению, в этот раз Ной вовсе не настроен поддерживать твою шуточную игру. Его лицо как камень, когда он выговаривает тихо, но твердо: — Пока не раскрыта тайна Мемуаров Ванитаса и того, как они связаны с передвижениями Нэнии, я не могу вернуться, (Твое имя). Я хотел бы, чтобы Учитель меня понял, но в свете последних событий я не знаю, стоит ли продолжать ему верить. А потому докопаюсь до ответа сам, чего бы мне это не стоило.       На место изумления приходит раздражение. — Меня не жаль? Ведь то с меня три шкуры Сдерут за всё твоё непослушанье!       Словно не замечая надрыва в твоём голосе, Ной приближается почти вплотную и, уложив свои ладони на твои плечи, улыбается. Так, как умеет только он — тепло и немного виновато. — Но я нужен здесь: должен помочь другу. Нет, теперь даже обязан это сделать. Раньше я говорил, что нахожусь рядом с Ванитасом только потому, что интересуюсь гримуаром, а не безопасностью его обладателя. Но после того, что случилось… После того, как чуть не нарушил данное ему обещание… Я чувствую, что теперь и сам в ответе за его жизнь. И я прекрасно знаю, что ты — сильный вампир, (Твое имя). Если кто-то из нашей семьи и был когда-либо в большей безопасности от гнева Учителя, то это ты, хотя и Доми, и Луи, и я знали, что ты всегда будешь на нашей стороне. Иначе не рискнул бы оставить тебя, а прямо предложил: оставайся здесь. Не возвращайся в поместье де Сад.       Но из всей воодушевленной тирады ты выцепляешь, к неудовольствию младшего вампира, всего одно слово. При упоминании чужого имени губы сами собой складываются в надменную гримасу. — Тебе мешает жалкий человек? Не хочешь ли, я от него избавлюсь? Тогда ты перестанешь волноваться Зазря о его хиленькой душонке.       На мгновение аметистовые глаза вспыхивают алым. — Да вы что, с Доминик, сговорились, что ли? Повторяю ещё раз: я обещал, что с ним ничего не случится! И никому не позволю причинить Ванитасу вред! К тому же, если он наконец-то начал проявлять больше человечности и... Я чувствую, что он меняется в лучшую сторону!       По тому, с каким фанатичным рвением он это выпаливает, ты делаешь вывод, что твой юный друг, как всегда, создал себе воображаемую «соломинку надежды» и сейчас, словно на последнем издыхании, хватается за неё всеми конечностями. — Mais non, mon Dieu! Ты снова что-то вспомнил? Иль другой план придумал на ходу? — Ты можешь этого и не замечать, — отрезает Ной, — но Ванитас очень ценит ту незаметную заботу, которую я к нему проявляю. Доми при любой встрече с ним всегда старается надавить на больное. Жанна — его оттолкнуть. Роланд — замучить, хотя сам того не понимает. Лука, лорд Рутвен и граф Орлок — выставить в шею… Вот и получается, что остаемся только Данте и я. Данте знать не знает, что такое слово «тактичность» — стало быть, других вариантов не остаётся… — Его рука простёрлась далеко, Раз думает, что может без препятствий Тебя использовать, а после — оттолкнуть. Очнись, мой друг! Гони прочь попрошайку! Ты для него лишь как один из многих: Удобный грот! Не первый — не последний! — Ты не видела его после происшествия с Михаилом! — гневно выкрикивает Ной — темные пальцы сжимаются в кулаки. — Я весь вечер отпаивал Ванитаса чаем с настойкой пиона, а на следующий день буквально замотал в кокон из одеял, потому что у него случилась паническая атака! Он даже думал извиниться — перед кем, передо мной! И это когда я с ним дрался и попытался его укусить!       Если Архивист надеется тебя убедить, что этот самый Ванитас на нем не паразитирует, то эффект у него получается прямо противоположный. От последнего признания хочется убивать только сильнее. — Ах, так? И почему он не с тобою, Не плачет и прощения не просит За свои мерзкие деянья и гордыню? Ужели и его неблагодарность Так же бессмертна, как и твоя жизнь? — Я знаю: жизнь моя была вплоть до Парижа Не так ценна, как мне о том болтали. Без Ванитаса стоит ещё меньше. Без приключений да опасных странствий И без прощения — кому та сдалась!       Пораженная внезапной, но безапелляционной отповедью, надолго погружаешься в молчанку. Эта неловкость тянется до бесконечности, прежде чем ты прорезаешь остывший воздух откровенной горечью: — Эх, милый Ной… Зачем от нас уехал Ты в этот край слепцов неисправимых? Так злы эгоистичные края! И люди в них не лучше… Говорила Ведь я тебе перед твоим отъездом: Страшись людской тропы. Кроме несчастья, Ничто она тебе не принесёт… Одну лишь боль, одни только страдания… А ныне человечьим созерцаньем Те люди твоё сердце отравили. Надеюсь, ты ещё не докатился Помыслить, что ты тоже человек?       По тому, как собеседник сглатывает, ты с ужасом понимаешь, что могла бы и не спрашивать. Уже поздно, но ты всё-таки решаешь рискнуть в последний раз. — Ной. Мы, вампиры — один остров. Люди — Другой всегда был. И меж островами Не будет ни моста, ни переправы. — Я знаю, — с убийственной простотой сознается Ной, и теперь его улыбка совершенно другая: пронзительная и обречённая. — Но не могу отказаться. Мне хочется попробовать.       Первая слеза катится по щеке. Ты безуспешно убеждаешь себя, что это от сильного ветра. — Тебе не стоит волноваться, — добродушно отвечает он, выуживая из кармана платок. — Я очень ценю, что ты обо мне беспокоишься, но поверь, я справлюсь.       А как же, справишься, проносится в голове. Кто бы ещё это сумел, кроме тебя с твоей ненасытной жаждой знаний. Только ты бы и смог. И в этом проблема…