Momentary Weakness 2.0

      Сознание возвращается неохотно. Ему кажется, словно мозг клещами затягивает под черепную коробку каждую мало-мальски связную мысль, а потом держится за неё всеми извилинами, чтобы удержать. А мысль, вместо того, чтобы послушно угнездиться на положенном месте и спокойно развиваться дальше, истерически хлопает воображаемыми крыльями и пытается вырваться. А вот теперь представьте, что у вас их под черепушкой тысячи, миллионы в секунду, и все они рвутся наружу. Что мы имеем в итоге? Головную боль. И хотя дневной свет в таком случае скорее мешает, нежели помогает, ему не нравится осознание того, что его чувства что-то ограничивает. Тем более, если глаза являются основным органом восприятия и один из них закрыт – не иначе, как Чиё склеила его какой-то заживляющей гадостью… — Айзава-сан? — он не видит, но уже может представить выражение твоего лица. Ну а ты, скорее всего, уже наготове: ноги почти что в стойке бегуна на короткие дистанции, готовые нести свою хозяйку за первым же, что потребует лежащий на кровати, брови нахмурены, губы сжаты ровно настолько, чтобы выстрелить быстрым ответом на любой звук. — Пять часов сорок восемь минут. — Говоришь, вероятно, просто чтобы зафиксировать время, когда он очнулся. — Воды? — А это снова ему. — Нужна перевязка?       Хочется сказать, что он безумно рад, что рядом во время его пробуждения есть та, кто, пусть и поверхностно, но посвятила его в реальность, однако вместо обычного человеческого «спасибо» с губ срывается сухое: — С каких это пор в твои обязанности входят услуги сиделки? Школьным психологам стали меньше платить?       Отвечают ему не сразу, из-за чего он отвешивает себе вялый мысленный пинок. Словно в отместку (о том, что так справедливо, Айзава пытается не думать), тон собеседницы до зубного скрежета напоминает его собственный: — Исцеляющей Девочке не семнадцать лет. Центральная больница, в которой мы сейчас находимся, переполнена. Больница Джакку вместе с городом, как вам известно, разрушена до фундамента. А раненых столько, что пришлось развернуть полевой госпиталь в одном из западных крыльев Юуэй.       Левый глаз наконец сбрасывает с себя отвратительную «мыльную» пелену ценой двух минут усиленного моргания и в поле его зрения попадает замершая у кровати фигура с планшеткой под мышкой. А компресс на правом действует на нервы все больше. — (Твое имя), повязка мешает. Сними немедленно, — во всегда протяжном и меланхоличном голосе впервые проскальзывают нотки нетерпения, и ты до трещин закусываешь губы, стараясь подавить страдальческий вздох, чтобы в следующий миг совершенно осознанно добить вас обоих. — Айзава-сан. На вашем глазу нет никакой повязки. — Что значит «нет»? — Ваш глаз не удастся спасти, Айзава-сан. То, что от него осталось, удалят сегодня вечером, я пришла ставить вам капельницу для операции.       Айзава падает обратно в спасительное для обоих молчание и ты, по правде говоря, одновременно и сочувствуешь ему, и хоть убейте не можешь понять, каково это: утратить способность к тому, с чем прожил всю свою жизнь и имел с того и работу, и призвание, и самоуважение. А вот сейчас с ним надо быть предельно откровенной и в то же время максимально осторожной, ведь у всякой выдержки есть предел. Выдержка Сотриголовы впервые дала трещину при первой беседе с тенью Оборо Ширакумо, но что она из себя представляет теперь… Лучше не рисковать. — Это все, что мне следует знать? — Когда он сталкивается с чем-то, что ему не нравится, его голос подлетает выше на пару октав, а в тон, как лава проснувшегося вулкана, заливается горячность. Ты сомневаешься, что он когда-либо сам это подмечал. — Ещё вам стоит заполнить форму для присвоения нового высокотехнологичного протеза правой ноги. Вы будете в очереди сразу после Руми Усагиямы. — Ещё? — Больше от вас на данном этапе ничего не требуется. Сейчас я принесу вам что-нибудь легкое поесть, а потом позову хирурга, который станет вас оперировать, для консультации. — Кто-нибудь ещё из учителей находится в этой же больнице со мной? — Старатель и Ястреб. У первого переломаны все кости, второй будет отращивать крылья дольше нужного. Мируко лишилась ноги и руки, Бест Джинс отделался не очень серьезными ранениями. И, помимо них, в реанимации находятся Бакуго и Деку. Оба в тяжелом состоянии, ни один в сознание не приходил. — А Полночь? — его тон становится нетерпеливее. Словно мужчина шаг за шагом приближался к намётанной цели и, оказавшись в паре метров от неё, испытывает мучительное желание перейти на бег.       Ты его убила предыдущим заявлением? Нет, наверно, поторопилась с выводами. Откашливаешься раз. Другой. Но по тому, как его левый глаз сощуривается в твою сторону, понимаешь, что дольше тянуть уже нельзя. — Полночи нет, Айзава-сан. — Так сходи и позови. Я хочу услышать, с чем они столкнулись на горной вилле Гунга. — Айзава-сан, ты меня не понял? — Когда ты теряешь терпение, вежливость поджимает хвост. — Полночи нет. И больше никогда не будет. Немури Каяма умерла на поле боя, не дождавшись первой помощи — от её тела с трудом оторвали шестерых учеников 1-А класса. Медикам оставалось только констатировать смерть.       Глядя на то, как неверие на заросшем щетиной лице сменяется беспокойством, затем гневом, а под конец превращается в непроницаемую маску, по которой вообще невозможно понять, какой вывод сделал обладатель, ты в полном отчаянии думаешь, что отдала бы свою собственную ногу, свой глаз, да что угодно, только бы не видеть, как печаль разъедает его черты настолько глубоко, что вырезает морщины не на коже, а под ней. — Похороны уже назначили? — При всём желании вы туда не попадёте. Слишком тяжёлые ранения. — Тебя спросить забыл. Всемогущий не побоялся ехать на визиты к семьям учеников даже с дырой в животе и сломанной рукой.       Сломанной, а не отрезанной. В отличие от твоей ноги. Ну ты и дурень, так и не понял, что о твоём здоровье волнуются?! — Так ты скажешь мне, когда похороны Каямы? — Ямада скажет, — нет, ты не можешь заставить себя произнести вслух еще и это. — Он должен зайти с минуты на минуту. — А ты…       И прежде, чем Айзава успевает снова заспорить, отворачиваешься, пряча от него дёрнувшийся в злобном оскале уголок рта. Но от Сущего Мика, как раз отодвинувшего в сторону дверь палаты, свою рожу скрыть не получается, и он не отводит от тебя внимательного взгляда все то время, пока ты вываливаешься в коридор и плетешься к кофейному автомату. Несчастная пятиминутная беседа с Сотриголовой опустошила тебя, как не могли даже три месяца сверхурочной работы.       Конечно, он будет о ней думать, наплевав на себя. Он же сто процентов был в неё влюблён… А если и не был, то она точно ему нравилась. По Немури Каяме пускали слюни все мужчины Японии от мала до велика. За исключением Тошинори Яги, но тот прекрасно оправдывал свое геройское имя Всемогущего и был почти святой. И ты не знала, что сердило тебя больше. То, что вышеупомянутый Яги и Сущий Мик с жалостью смотрели на тебя, когда их товарищ в очередной раз отклонял приглашение поужинать вместе после работы, или то, что Полночь без намёка на сдержанность висла на его плечах, когда он сидел за столом в учительской, и буквально душила в своей груди. Говорят, что о мертвецах либо хорошо, либо никак. Ты же придерживалась прямо противоположного мнения: о мёртвых можно говорить всё, что угодно, потому что они уже не смогут воспротивиться. Но только себе самой. А Немури Каяма тебя бесила. Бесила тем, что на её фоне ты всегда оставалась для Шоты Айзавы незаметной. Такой и останешься. И ни с первым, ни со вторым фактом никто ничего не поделает.       Сигарета тлеет в пальцах, хотя последние четверть часа она твоего внимания не занимает. Ведь бывают же дни, когда жизнь складывается настолько хорошо, насколько может, а всё внутри тебя буквально ревёт: не смейте! Сейчас же разверните все события в обратную сторону и не меняйте их! Апрельское солнце впервые за целых две недели показалось над Токио, Деку вступил в конфронтацию с собственными одноклассниками и всё-таки возвратился в Юуэй после напряженного месяца борьбы с преступностью один на один... Но все хорошие новости для тебя меркнут на фоне острого и болезненного, как содранная кожа, напоминания, что протез для Айзавы почти готов, и сегодня к вечеру Незу позвонит ему — узнать, как он привыкает к новой конечности.       Ведь после этого он уйдёт, и ты потеряешь возможность даже помогать ему. Просто быть рядом он тебе уже не позволит. — Айзаву уже отправили на установку, — докладывают от двери, ведущей на лестницу. — Спрашивал, придешь ли ты посмотреть. — Очень рада, — с сарказмом бросаешь ты, — Но уж ты помнишь, что он не любит, когда кто-то видит его слабость. Для него было бы логичней наоборот, всех лишних из кабинета выставить. Небось, ему уже не терпится уйти. — Далеко всё равно ещё не зайдет, — успокаивает — успокаивает? Хизаши, почти в точности повторяя твою позу и грузно навалившись локтями на парапет. — Когда я его на каталке повёз провожать Каяму-семпай в последний путь, он настоял самому пройтись на костылях, а потом у него затряслись поджилки и руки с непривычки. Пришлось на руках тащить обратно в машину. Знала бы ты, чего я понаслушался о себе! — Я его предупреждала, — эка удивил. — Полагаю, он этого не забыл. Нашего Стёрку вообще раздражает, когда прав кто-то, но не он, заметила? — и Мик коротко хихикает. — Именно поэтому после похорон он сказал мне, что как только сможет встать на свои две, он с тобой поговорит.       Неужто такой злопамятный оказался? В принципе, ты бы не сильно обиделась, больше ведь некуда. Вдобавок, из-за временного морального раскола между обществом и героями поголовно у всего населения Японии знатно подпортился характер под давлением обстоятельств. Ну, разве что Деку можно выделить. — Да-да, конечно. Буду ждать с нетерпением, — криво ухмыляешься ты, без зазрения совести сбрасывая сигарету с крыши. — Это всего лишь слова, дорогой мой друг. Если бы он действительно чего-то от меня хотел, то нашёл бы и сам. Уже тысячу раз. Но я не думаю, что ему это в самом деле нужно, так что не стоит давать мне ложных надежд, Хизаши.       Мик, понимая, что его сочувствием не прониклись, поджимает губы, не в силах отрицать, что кое в чём ты права. Айзава воистину был хозяином своего слова. Сколько раз Сотриголова врал своему собственному классу, чтобы вызвать у тех бедных ребят мотивацию? Почему-то в такие минуты тебе казалось, что его ехидная улыбка, некрасиво перекашивающая лицо, когда Айзава рассказывал ученикам правду, на самом деле и была самой искренней, на которую этот человек был способен. Потому что ему нравилось вгонять их в обман, а потом с позором из него вытаскивать. Впрочем, ты подозревала, что и другие преподаватели исключением не были. Тот же Ямада, например — как он только с ним срок от звонка до звонка в Юуэй отмотал? — И всё-таки я бы рекомендовал тебе не делать поспешных выводов, — блондин выпрямляется и похлопывает тебя по плечу. — Мой друг не настолько неблагодарен, как тебе кажется. — Да, да…       Наивный человек. Наивнее только Деку и Всемогущий.       Таскаться на крышу выкурить сигарету-другую и запить их стаканчиком дрянного кофе вошло в привычку быстрее, чем тебе хотелось. Но, с другой стороны, хотя с битвы в Джакку прошло уже два месяца, количество людей, которым требовалась срочная помощь, вовсе не уменьшалось. Тебе приходилось работать сразу на два фронта: медицинский и психологический, поэтому к концу каждой смены твой мозг уподоблялся сморщенному лимону. Сегодня дела были совсем плохи, одна пациентка впала в кому, и теперь единственное, чего тебе хочется — отстоять положенную вахту, а потом пойти домой и провалиться в небытие дня на два.       Скрип двери на крышу воспринимаешь почти как выстрел в голову. — Хизаши, я же тебе сказала, если вопрос не жизни и смерти, то не смей прерывать меня, когда я пытаюсь привести нервы в порядок. Тоже, завёл моду, постоянно прибегать сюда и мешать мне расслабляться. Радар у тебя на меня, что ли? — Значит, Сущий Мик выработал чутьё на тебя? Интересно. Уже пыталась подсадить его на сигареты? Может быть, надеешься, что он охрипнет? — густой и насмешливый голос другого человека — последнее, что ты ожидаешь услышать сейчас, и даже вырисовавшаяся перед тобой фигура Шоты Айзавы в больничной пижаме не сразу вызывает желание поверить собственным ушам и глазам. Но не новая повязка окончательно лишает тебя самообладания, а его поза. Он, чуть сгорбившись, стоит — стоит на двух ногах. И только если присмотреться, видно, что вторая его стопа, наполовину скрытая мешковатой штаниной, на солнце отливает хромом. — Я их у него отбираю всякий раз, — от неожиданности получается ответить резче, чем ты могла бы, знай, что это он. — А ты, я смотрю, уже резвишься вовсю. Аж на крышу на радостях взлетел. — Мне уйти? — Как хочешь.       Но Айзава почему-то не уходит. Ковыляет к тебе, почти касается своим плечом твоего и сжимает в ладонях перила ограждения. — Как протез установили, сразу стал тебя искать. На телефон ты не отвечала, а потом Хизаши сказал, что ты в это время обычно обретаешься здесь.       Чёрт побери твой длинный язык и не в меру громкое горло, Ямада! Я тебе еще эту подставу припомню! — А тебе принципиально сейчас? — Принципиально. Потом могу и не успеть. Ты же не знаешь: через несколько дней первая двадцатка героев, полиция Токио и ученики Юуэй соберутся на большой совет — надо решить, что делать с остатками Паранормального фронта. Если Томура Шигараки и до этого был опасен, то теперь ущерб от него может исчисляться материками. Поэтому вторая драка, ещё страшнее и разрушительней первой, ждет нас раньше, чем мы планировали.       Сердце панически подскакивает в глоте и ухает куда-то вниз, будто это оно только что спрыгнуло с крыши. — Ты же не посмеешь… — Я обязан вернуться в строй, (Твое имя). Без моей причуды невозможно одно из самых главных преимуществ в битве — задержка противника. — Ты издеваешься?! — отчаяние просто погребает под собой, и ты совершенно не находишь возможности ему противостоять. — Зачем тогда я тебя лечила?! Зачем тебе помогала? Зачем подняла все свои контакты с университета и валялась в ногах у этого офтальмолога, чтобы он, насколько возможно, сохранил тебе зрение?! А ты, скотина этакая, не только спасибо ни разу не сказал, но подорвался, чуть не сведя на ноль все старания! На похороны ему приспичило! Так продолжай в том же духе! Давай, похерь всё! Тем скорей на ещё одни попадешь, только в этот раз гостьей буду я, а тебе будет уготовано почетное место в гробу!       Айзава выслушивает тебя молча. Разве только глаз его распахивается чуть шире, чем он обычно себе позволяет, даже когда глубоко удивлён. — Если ты не хотела, чтобы я знал о том, что ты для меня сделала, то ты только что прокололась. Теперь-то я точно знаю, что не ослеп полностью именно благодаря тебе. – кажется, совершенно искренне говорит он. — Но заодно убеждаюсь, что психологи иногда настолько концентрируются на проблемах пациентов, что совершенно забывают о своих собственных. А ведь тебе нужно прояснить твои, потому как я невольно стал их причиной, (Твое имя). Я ведь и искал тебя, чтобы поблагодарить. Даже не зная того, что ты сейчас сказала — просто за то, что мирилась со мной все это время. Даже я признаю, что характер у меня не сахар, а ты терпела его две недели с лишком. — Терпела? — с горечью переспрашиваешь ты. — Ты думаешь, что я терпела? В твою башку не приходило мысли, что я делаю это для тебя, потому что хочу, чтобы ты остался в живых? Или тебе не терпится отправиться за любовью всей твоей жизни? — Какой ещё любовью? — Айзава, судя по тону, почти оскорблён. Что? Оскорблён? — Немури Каямой, разумеется. Иначе чего ты себя ради её памяти так не жалеешь. Мне Мик, знаешь ли, тоже много о чём болтает. — Ах, вот как? Давно ли вы секретничать стали? — если бы ты его не знала, подумала бы, что Сотриголове не нравится, как легко ты общаешься с его одноклассником. — Тогда, может быть, он наболтал тебе и о том, что после культурного фестиваля Юуэй я впервые за пять лет напился, как свинья, и выболтал ему и Полночи, как меня бесит, что тебя постоянно осаждает молодёжь? Как я сам стёр ему причуду на полдня за то, что он тайно сделал твоё фото, пока ты спала, развалившись на столе в своем кабинете? А сказал он, как семпай зимой таскала меня по магазинам четыре часа, чтобы я выбрал тебе подарок на Новый год? Но, стало быть, всё было напрасно… Ты изначально видела парой меня и её, а не меня и себя…       О нет. Нет-нет-нет-нет. Только не жалостливые нотки. Если такой человек, как Айзава, сбивается на расстроенное мычание под конец довольно пламенной вначале речи, то это значит… это значит…       И тут до тебя доходит смысл его последнего предложения.       Дура. Какая же ты дура… Да и он сам хорош! Человек в футляре, что, мысли его надо было научиться читать? Но прежде, чем смесь из гремучего негодования, неверия и радости успевает вылиться на собеседника, он хватает тебя за плечи, не давая отвести взгляд, и, сбиваясь, частит: — Теперь, когда единственный человек, который мог бы помочь мне сблизиться с тобой, отошел в иной мир, я понимаю, что надо было поговорить с тобой с самого начала. Видеть, как погибают близкие невыносимо, но для меня ещё невыносимее знать, что кто-то ушёл, а я не сказал ему того, что должен был! Ширакумо, Каяма… А сегодня-завтра с ними можешь оказаться и ты. Мы ведь не знаем! Я не могу допустить мысли, что с тобой что-то случится, но ты продолжишь думать о том, чего на самом деле нет, по моей вине. Я не хочу, чтобы мы проживали каждый день как последний! И тем более — чтобы находились врозь все то время, что нам осталось. Возможно, кто-то скажет, что глупо думать об этом, когда пал сам Тартар и вот-вот начнется мировой коллапс… Но мне на это наплевать.       Слов в твоем горле после буквально выплюнутой в лицо тирады совершенно не остается. Где-то под подбородком что-то поскрипывает и взвизгивает, как сломанная пружина, но из губ не вырывается ни звука. Айзава же откашливается и глубоко и долго вдыхает, будто собирается нырнуть в омут, а затем, взяв чужое лицо двумя пальцами за подбородок, сталкивает тебя в полнейшее оцепенение. То, что он говорит — нет, мямлит, о Ками, теперь он мямлит! — почти оглушает внезапной тишиной. — Но, возможно, мы сумеем обсудить это за утренним кофе завтра, когда я наконец смогу выйти на улицу и самостоятельно оплатить счёт в кофейне? Я помню — ты, кажется, любишь капучино со взбитыми сливками…       И, не в силах побороть воцарившуюся между вами неловкость, встряхивает головой, чтобы смоляные пряди занавесили стремительно покрасневшие щёки. — Ты… вообще… понимаешь, что ты мне сейчас предлагаешь? — уши отказываются верить сами себе, и за это неожиданное изумление тебе хочется его ударить. Голос же севший, словно ты орала во всю глотку целых полчаса. — Если ты сейчас даешь мне надежду просто потому, что мир на грани катастрофы, то мне не нужна ни она, ни что-то другое от тебя.       Но вместо того, чтобы помочь несчастному девичьему мозгу выбраться из воронки сумбура и неуверенности, в которую тот погрузился с первыми же словами Сотриголовы, Айзава затаскивает тебя ещё глубже. — А если я скажу, что прямо сейчас мне на кризис начхать? — сердито перебивает он, и твоё сердце разбивается о его слова во второй раз. — Тогда я скажу, что сначала мы разберемся с Томурой Шигараки и Все-за-Одного, а потом узнаем, чего стоили наши слова, а чего — дела. Я буду с тобой только зная, что слова в кои-то веки не разошлись у тебя с делом, Айзава. Или не буду вообще. Мания к уверенности — моя слабость. Но я тебя успокою — недолгая и единственная.