Momentary Weakness 2.0

— Не хотел бы я, чтобы мы во что-то врезались! Уоу! А земля-то сегодня как кружится, будто танцуешь на балу сам с собой! — А вы бывали на балу, сэр Кэйа? — И на балу, и на Луди Гарпастум, и на Празднике Фейерверков, и на писательском конкурсе …ИК! издательского дома «Яэ»... Только в Снежной не был, но я и туда доберусь! Говорят, там к Новому году катаются на досках с горы и водят хороводы вокруг огромного колючего дерева!       Да-да, конечно, поедет он. Его язык и твои уши всё стерпят, так что пусть его болтает. Город свободы, Мондштадт, вместе с нравами развязывает своим гражданам и языки. Поэтому всегда полон слухов, особенно о тех странах, в которые труднее всего попасть простым гражданам. И первой в списке по количеству перемытых костей и камешков наиболее часто стоит Ли Юэ — лично ты до сих пор не можешь определиться, к добру такой интерес или к худу. Но, стоит признать, некоторые из этих выдумок цепляют, именно что благодаря своей абсурдности. К примеру, тебе доводилось слышать, что на улицах Ли Юэ царит такое оживление, что если хочется нанять рикшу, нужно разделить своё место минимум с пятью другими пассажирами, а если вы не помещаетесь, то откуда ни возьмись прибегут специальные люди — толкачи, которые быстренько «утрамбуют» всех пассажиров в одной повозке.       Сейчас на месте этих самых толкачей работала ты. Точнее, правильней было бы сказать «тягачом», потому как пьяного вусмерть капитана кавалерии Ордо Фавониус тебе приходится тащить до его квартиры уже не в третий, не в восьмой и не в двенадцатый раз. И ведь могла бы спокойно пройти мимо, выпустив из внимания знакомую отороченную мехом накидку, чтобы завтра благоразумно не заметить запах перегара, заполняющий церковь к вящему неудовольствию целительницы... Да кому ты врёшь, не могла бы. Ведь совесть бы изъела весь твой разум раньше, чем на улицах зажгли бы первые фонари. Просто исторически сложилось так, что ты постоянно чувствовала ответственность за этого человека. Задолго до того, как поступила в ученицы к сестре Барбаре.       …Из детей прислуги на винокурне «Рассвет» ныне покойный Крепус Рагнвиндр выделял тебя чаще, чем того требовали приличия — по возрасту ты почти приходилась ровесницей его сыну и принятому в семью Кэйе Альбериху, а, значит, лучше других подходила на роль «девочки на подхвате», «вынужденной компаньонки на каждый день» и «семейного глашатая» — даже Аделинда подчас жаловалась, что за молодыми ножками её племянницы не может угнаться никакая главная горничная. А ты была и рада. Конечно, с яркой и уверенной в себе Джинн, время от времени наезжавшей в гости, тебе было не сравниться, но зато и Кэйа, и Дилюк прекрасно знали: лучше тебя ни одна живая душа тайны не сохранит. Поэтому каждый божий день без зазрения совести отвлекали тебя от работы в поместье и вытаскивали на улицу, на встречу новым приключениям.       И уже тогда тощий синеволосый мальчишка с расцарапанными коленками вызывал острое желание обнять. Успокоить. Защитить. Закрыть от всего мира, чтобы не сверкал так испуганно своим звёздным глазом, в котором вот-вот грозили заблестеть слёзы. Дилюк твоё желание разделял всем естеством, так что вдвоём с хозяйским сыном вы в лепешку расшибались, чтобы Кэйа понял — в доме Рагнвиндров ему рады. И он, чувствуя чужую привязанность, отвечал горячей благодарностью, которую не рушили ни временами дерганая или заторможенная реакция Альбериха на беседы за завтраком, ни заметно увеличивающийся с годами список твоих обязанностей.       Поэтому для всех троих стало настоящим потрясением то, что после смерти Крепуса, намертво «спаявшего» вас вместе, ваши дороги разошлись. Дилюк пережил смерть отца и предательство рыцарей, на которых равнялся, ты, испугавшись попасть под горячую руку, с головой ушла в целительство, изредка навещая тётушку на винокурне… А вот Кэйю словно выбросило за борт наполовину потопленного бурей корабля. Спроси кто тебя, ты вынесла бы вердикт: твои друзья нескладно, просто катастрофически неправильно поговорили. Вот и страдают… Только попробовать их помирить никто не рискнул: на контакт не на повышенных тонах мужчины, словно упрямые ослы, не шли. — Э-э-э-а-а-а-а куда-а это мы идё-ё-ё-ём? — Домой, сэр Кэйа, домой. Вам на сегодня уже хватит. — «Сэ-э-эр Кэйа»? Какой вздор! — Альберих снова громко икает и наваливается на твои плечи всем своим каменным телом. — Меня вовсе не так звать! Уж ты знаешь!       Смекнув, что он имеет в виду, заливаешься краской. В детстве вы, играя в шпионов, придумывали себе прозвища, чтобы отсечь взрослым все ответы на вопрос «Кто это сделал?!». Дилюк стал Слепцом (значение прямо противоположное — он слышал и видел намного больше, чем казалось его отцу). Ты — Провидицей (потому как на ветер не бросала и двух слов). А вот Кэйа… — Помнишь или нет? А ну-ка! — мужчина, напрочь забыв, насколько сейчас позднее время, орёт на всю улицу, и, если вас кто-то услышит, ты от стеснения до старости не отмоешься. — И… Искра.       Вы тогда долго не раздумывали. Огонь все домочадцы неизменно ассоциировали с юным мастером Рагнвиндром, но для него самого и для тебя Кэйа был той самой причиной, по которой стоило просыпаться по утрам. Зарядом энергии. Источником радости. Всего одно слово, сказанное им, способно было устроить взрыв веселого искреннего смеха. Но сегодня, глядя на то, как капитан кавалерии с медлительностью побитой собаки тащится к «Доле ангела», ты бы сказала, что теперь на её месте остался только уголёк. Который в самом скором времени залили дрянным горючим: у стойки дежурил Чарльз, а не Дилюк, поэтому Кэйа мог спокойно сидеть прямо перед барменом и напиваться до беспамятства. К тому времени, как ты наконец приняла решение и переступила порог таверны, он уже растекся по деревянной поверхности, кое-как пристроив растрёпанную голову на скрещённые руки. Но стоило сделать шаг по направлению к нему, как синеволосый распахнул осоловевший глаз и пьяно улыбнулся: — О-о-о, ко мне явился ангел! Он спасет меня от разбитого сердца? — Вам снова отказала девушка, сэр Кэйа? — Ох, да если бы! — пустился в разглагольствования Альберих. — Моему дражайшему братцу в очередной раз не понравилось, как я управляю доверенными мне людьми в Ордо Фавониус! Мог бы прийти и показать, как надо, никто его оттуда не гнал! Сам ушёл! А я, может быть, только и жду, когда вернется!       Кивнув Чарльзу и жестом показав, что отныне капитан кавалерии находится на твоём попечении, ты поднырнула под закованную в черную кожу руку и, прижав её к своему плечу, рывком заставила смуглого мужчину подняться на ноги. — Лучше пойдёмте, сэр Кэйа, пока вы не ляпнули того, о чем пожалеете. А мне потом опять вас лечи…       Сказать по правде, такая перспектива тебя совсем не устраивала — больно часто она повторялась. Магия Барбары способна за один раз исцелить целый отряд, однако она не препятствовала, если кто-то из Мондштадта напрашивался учиться у неё лекарскому делу. Даже больше — ей это льстило, в чем правоверная женщина не призналась бы и себе. Но когда она стала доверять тебе тяжело раненых на миссиях, Кэйа Альберих почти мгновенно занял должность постоянного «клиента» церкви Фавония. Ушибы, ранения, переломы, алкогольное отравление… Сколько раз он оказывался на больничной койке под твоей опекой, невозможно подсчитать!… Совсем себя не берёг. Будто наплевал на собственную жизнь. Такая отчаянность (или откровенная глупость) заставляла сердце сжиматься каждый раз, когда приходилось обтирать бесчувственное тело.       Увлеченная своими мысленными жалобами, ты не сразу замечаешь, что собеседник подозрительно притих. Останавливаешься, вглядываясь тому в лицо, и улавливаешь подозрительный блеск у острых скул. — А ведь я… Ничего в его кабинете не менял! Царапину на столешнице… убрать не позволил! Тот дурацкий цветок в горшке, который так ему нравился, оставил! А эта скотина так и не расцвела с тех пор ни разу!       Звёздный глаз просвечивает слезой сквозь алкогольную муть, за ней катится ещё одна, ещё… И Кэйа громко шмыгает носом. Этот звук настолько сильно тебя пугает, что на добрых пять минут вы замираете. Альберих, сгорбившись и уложив голову на чужое спасительное плечо, хлюпает, как пятилетний ребёнок, а ты судорожно пытаешься вспомнить, что делала раньше, чтобы рассмешить его, когда он грустил. В последний раз он так сильно плакал ещё в далёком детстве, когда на него обзывались соседские дети. «Одноокий! Одноокий! И дурной, и кривобокий!» так и звенело в ушах, пока ты не сговорилась с Дилюком, чтобы пойти и набить этим мелким микробам их наглые рожи. О да, следующую встречу после экзекуции компания с винокурни «Рассвет» запомнила блестяще. Надоевшая шайка пугливо жалась к воротам фермы отца одного из обидчиков, а трое из пяти светили на весь мир жуткими сине-фиолетовыми «розами» — кто на правом, кто на левом глазу. — Ого! — не по годам внимательный Кэйа среагировал на них так же резко и живо, как гончая на зайца. — И кто же всё-таки одноокий? — задорно прокричал он, понятия не имея, что за его спиной ты и Дилюк дали друг другу пять и торжествующе ухмыльнулись.       Но теперь непонятно, кому нужно бить морду. Или, вернее, понятно, но и Кэйа не без греха. — Сэр Кэйа. Мастер Рагнвиндр утратил нечто, очень для него ценное четыре года назад. Для него разрушился целый мир, слишком много сил было вложено в удар. Отец, который последние дни своей жизни пользовался подозрительной силой, которую осуждал при сыне. Рыцари, которым он готов был посвятить всю жизнь и которые не пришли на помощь, когда он больше всего нуждался. И, как бы мне не было ненавистно то, что я сейчас скажу, я должна: вы невольно тоже приложили к этому руку. Не стоило рассказывать ему о Каэнри’ах в тот момент… — А я что, ничего не потерял? — плаксиво возражает Кэйа, и впервые в его голосе звучит гнев напополам с обидой. — Мой отец, настоящий отец, просто бросил меня, сказав, что я — надежда народа, о котором у меня в мои-то пять даже не сложилось никакого мнения! Я потерял своего брата, подругу, Крепуса и второй раз остался один! Они… они меня спасли. Почему он подумал, что все годы, которые мы прожили вместе, я ему врал? Да для меня же… Они родней отца моего были! Так что Дилюк тоже отнял у меня часть того, ради чего стоило жить! — Сэр Кэйа… А почему даже теперь, когда Дилюк вернулся и вы можете переброситься по крайней мере парой слов, вы не предприняли ни единой попытки сказать ему то же, что только что сообщили мне?       Кэйа со сдавленным звуком захлопывает рот — такая реакция красноречиво показывает, что подобный вариант и вовсе не приходил ему в голову. К тому времени, как он находится с ответом, ты успеваешь дотащить горемычного пьяницу к двери его коттеджика. Ключ на положенном месте — в цветочном горшке, подвешенном к крыльцу, и через секунду вы вваливаетесь в холодную прихожую. — Толку-то… К нему подойдёшь, а он клеймор вытащит. Если не о вине заговоришь, так еще и обожжёт. — Так вы и не пробовали. — И не собираюсь. — Напрасно, напрасно, — обмякшее тело уже приходится буквально тащить на себе по лестнице в спальню: упивающийся своим горем Альберих не прилагает никаких усилий, чтоб тебе помочь. — Мы никогда не знаем, насколько люди вокруг нас на самом деле расположены сказать нам «да», если мы вежливо попросим. Может, они наоборот, только и ждут, когда их спросят… Достаточно только присмотреться. — и сейчас, кажется, ты говоришь не только о нерешительности Кэйи и Дилюка. — Во-о-от как? Ох! — Кэйа пружинит на матраце, на который ты с чистой совестью его скинула, и тут же заваливается на бок. Сила подушки с гусиным пухом чудодейственна: едва синеволосая голова касается вышитой наволочки, как дыхание рыцаря становится медленнее и глубже. — Значит, он может ждать… Что ж, попробуем. — Разумеется. Но я бы советовала сначала выспаться и протрезвиться. — И то дело… Только (Твое имя) и Дилюку не говори, что я расклеился... — сонно мямлит он, напрочь забыв, кто на самом деле сейчас находится перед ним.       Должно быть, сегодня допился до такого состояния, что подумал, будто с ним вместе увязалась одна из тех самых женщин на одну ночь. Это… вызывает горечь. Вот, значит, до чего дошло… Между тобой и шлюхами для него почти не осталось разницы. Сжимаешь зубы настолько сильно, что, кажется, почти слышишь, как они скрипят. — З…З-заметано, сэр Кэйа.       Конечно, ты не скажешь Дилюку. И Чарльз не скажет.       Потому что завтра Кэйа Альберих не вспомнит и слова из вашей нескладной беседы.       Но ты будешь помнить всё до последнего звука. Ты сохранишь в памяти каждый изгиб брови, каждый рывок тонких губ в невеселой улыбке. Каждую его слезу. Это твоя слабость, болезненная, некрасивая и трусливая слабость, но без неё ты не можешь жить. Как и без знания, что капитан кавалерии Ордо Фавониус вальяжно и шумно расхаживает по Мондштадту и всем своим видом показывает, что никуда не собирается. Ради последнего ты готова пойти на многое, раз уж воссоединить ваше трио тебе не по силам. А сейчас... нужно выполнить хотя бы самое меньшее, что ты можешь для него сделать.       Утром Кэйа опять проснется с жуткой головной болью, горящим от сухости ртом и закисшими глазами. Он будет со страдальческими стонами ворочаться на смятой постели только для того, чтобы наощупь столкнуть с прикроватной тумбочки пакетик с порошком от головной боли и услышать звон вздрогнувшего рядом с его рукой стакана. И пусть он хоть сломает себе голову, но всё равно не сумеет догадаться, что за добрая душа в который раз оставила ему стимул прожить с ясной головой ещё один день.