Momentary Weakness 2.0

      Яркое осеннее утро, когда на небе нет ни облачка, а солнце подсвечивает каждый желтый и красный листок, превращая его в маленький дневной фонарь, обычно способствует хорошему настроению, особенно если на завтрак блины с яблоками, корицей и кленовым сиропом. И если их запиваешь только что сваренным какао с гвоздикой, конечно же. Но для твоего милого, стеснительного, практически круглосуточно излучающего тихую радость Мэттью, вопреки столь прекрасной картине, это утро стало самым удобным временем для затяжной хандры. — Мэтт, тебя настолько от еды корёжит? Может, я тебе куриный бульон сварю? — Да нет, не надо.       За все то время, что вы сидели на мягком уголке в кухне, служащей одновременно и столовой, он едва ли вкинул в рот один блинчик. Ты же, время от времени обеспокоенно поглядывая на молодого человека, занималась тем, что с самого знакомства с Мэттью полюбила больше всего на свете: строила из блинов башню и дошла уже до двадцатого «этажа». Но в конце концов пришлось выбрать что-то одно, и ты отставила бутылочку с кленовым сиропом (из которого планировала сделать ров из «горячей лавы» вокруг блинной башни) в сторону. Наслаждаться хоть чем-то, когда от твоего любимого человека веет столь откровенной тоской, кажется по-настоящему преступным. Не дождавшись реакции, перетекаешь со своего угла дивана к парнишке на колени. Хотя на самом деле чувствуешь непреодолимое желание перетянуть на собственные колени его самого — Мэттью настолько худенький и хрупкий, что такой груз даже ты выдержишь без проблем. Ну да ладно, в следующий раз. Когда ему не будет так грустно. А то еще смутится…       Он не отворачивается, точнее, слишком вяло протестует, так что тебе без труда удается поймать его двумя пальцами за подбородок и заставить помутневшие синие глаза посмотреть в свои собственные. — Мэтт… Мэтт, ну что случилось, а? Ты уже второй день как в воду опущенный, с того момента, как вернулся. Не молчи, как партизан, а… Ты же к другу на целую неделю уехал, он ведь так давно тебя звал! Разве ты не ждал этой недели всей душой? Мэттью, что-то пошло не так? — Куба снова перепутал меня с Америкой, — убитым голосом отозвался юноша, продолжая без энтузиазма ковыряться в своей тарелке с блинами.       Вот те раз. Тебе следовало бы догадаться.       Сарказм, конечно же. Ты и так прекрасно знала, что за отношения связывают этих троих. И от того, что именно Канада от них страдает больше всего, а лично ты с этим ничего поделать не можешь, подчас хотелось лезть на стену.       Куба был одним из тех немногочисленных, кто присутствие Уильямса рядом с собой замечал сходу. И, будь оно проклято, только для того, чтобы перепутать беднягу с шебутным старшим братом, которого давно и открыто ненавидел! Эта несправедливость настолько тебя возмущала, что ты уже несколько раз порывалась поехать вместе со своим парнем к Кубе, чтобы раз и навсегда отбить у того привычку путать Мэттью с Альфредом. Однако всепрощающий Канада, словно чуя твой настрой, неизменно мягко отказывался от сопровождения. Отказался и в этот раз. И, по всей видимости, очень зря. — Когда я только-только вышел из здания аэропорта, он, держа в руках баннер «Добро пожаловать, Канада!», тут же заорал: «Америка, как ты посмел ткнуть свою рожу на мою землю?». И мне пришлось стерпеть еще пару оплеух, прежде, чем я сумел убедить его, что в гости к нему приехал именно тот, которого он позвал!       Эта информация на мгновение вводит тебя в ступор. Ну не мог же Куба быть настолько тупым, чтобы наступить на те же грабли уже в шестой раз! Но судя по тому, как кривится лицо паренька… все-таки смог. — Иногда я думаю, что мне и вправду стоило бы вести себя как Америка. Хоть немного. Говорить громче, не бояться творить откровенную глупость, за которую потом никто не побранит, а со снисхождением заметят: «Человек развлекается». Мы никогда не были похожи ничем, кроме внешности, так что вздумай я поменяться — и даже последний осёл заметит, если в мире появится два Америки. А там, глядишь, и отличия бы наконец разглядели… Да кого я обманываю, никто даже не заметил, когда я прилепил себе на лоб кленовый листок! — сорвался он, в горячности воткнув вилку в расковырянный блинчик.       Ты поморщилась от скрежета по тарелке, но сердиться за него на Мэттью у тебя и в мыслях не было. Напротив, его обида и сожаления перекинулись на тебя легче, чем в переполненном метро перекидывается с одного пассажира на другого вирус простуды. Потому что в самом деле, колоссально обидно! Спустя столько времени у Канады появился вполне реальный, приветливый и прямолинейный друг, но внешность попросту подвела бедного Мэттью, и которая по счету встреча, на которую возлагали такие большие надежды, обернулась катастрофой. Интересно, а Куба хоть догадался извиниться? Или просто сменил тему, поспешив «засыпать» неудобняк потоком информации? — Он извинялся целых четыре раза, причем бурно и всё так же громко. — все же Мэттью никогда не перестает тебя удивлять: он мгновенно высказывает вслух мысль, стоит тебе только прокрутить её у себя в голове. — Нет, он правда сожалел. И до конца моего визита настаивал на том, чтобы во всех местах, которые мы посещали, мы всегда платили вдвоем, причем старался брать на себя большую часть расходов. — Ну-ну. — Эй, я знаю, что ты не в восторге, что он постоянно ошибается, — Мэттью, как обычно, предупреждает любой всплеск негативных эмоций, утыкаясь носом тебе в висок. Кто кого успокаивает, глупенький ты мой... — Мне самому это не всегда по душе, с огромным удовольствием переубедил бы весь земной шар. Но посуди сама: ведь я до сих пор не могу и заявить о себе как следует! Меня не видят даже те, кто всего секунду назад со мной говорил! — А как же Франция? — по тому, как лицо юноши мрачнеет еще больше, ты понимаешь, что этот вопрос ему тем более не стоило задавать. — Франциск вспоминает обо мне урывками. Да и то, кажется, только тогда, когда ему что-то от меня нужно. Как будто я — просто полезная деталька в чемоданчике с инструментами...       Ну нет, довольно. Иначе он в своих самокопаниях неизвестно до чего додумается. — Так, может, и мне от тебя что-то нужно? Я поселилась в твоем доме потому, что только и жду какой-то выгоды?       Жестко. Но иногда это очень действенный способ вытолкнуть Канаду из-под волны надвигающейся депрессии. Редкие, мгновенные слабости — дело, простительное абсолютно любому человеку, но нельзя позволять им овладевать тобой. — Нет! Нет, нет, конечно нет! — теперь он настораживается, а в глазах плещутся зачатки испуга. — А с чего такие вопросы? — С того, что я с тобой разговариваю уже целых десять минут и не вижу на этой кухне никого, кроме тебя. А вчера мы вообще весь вечер провели вместе. И позавчерашний день. И вообще целых восемь месяцев. — Ты это к чему? — его нижняя губа едва заметно дрожит, а синие глаза слишком подозрительно блестят, и боже мой, как же ты счастлива, что дальнейший поток (а такой, несомненно, будет) ты вызовешь вовсе не разочарованием, а успокоением. Иначе как бы ты боялась… Когда Канаду охватывает это редкое, но липкое уныние, нужно быть предельно осторожной. — Я вижу тебя, Мэттью Уильямс. Не Альфреда Джонса. Не Артура Кёркленда. И — упаси Маниту — не Франциска Бонфуа. — (Твое имя)… — И я люблю тебя не за то, что ты стараешься подражать другим в надежде кому-то понравиться. А таким, какой ты есть сейчас. Мне нравится, как ты забываешь расчесаться по утрам, таким, как это, и сидишь за столом в пижаме, постоянно потирая глаза. Я люблю твою одержимость блинами под кленовым сиропом и какао. Настоящая умора глядеть, как ты препираешься с Кумаджиро. Я обожаю выбираться с тобой на прогулки по горам по весне. Но самое главное: меня приводит в восторг мысль, что никто, кроме тебя, попросту не сможет поступать так же, даже если сильно захочет. Представь себе чопорного Англию или неуправляемого Америку на горной тропе. Глупо бы выглядели оба, скажи? Как по мне, так нелепей некуда. А вот ты на ней смотришься естественно. Ты, Мэтт. Не кто-то еще.       Договорить едва успеваешь: всхлипнув, Канада обхватывает твои плечи в практически паучьем захвате и утыкается в девичью шею холодным носом; все его тело начинает дергаться, словно он воспринял твои слова как огромный уютный кокон, в который непременно надо завернуться прямо сейчас, чтобы не потерять его целебной силы. Ты ему не препятствуешь: наоборот, подгребаешь к себе под бок еще сильнее, опять про себя пожалев, что не можешь усадить его к себе на колени. — Чем я тебя в своей жизни заслужил? — приглушенно доносится наконец из-за воротника твоей клетчатой рубашки.       Глупенький. Будто ты обязан выкладываться на полную, чтобы я уже была от тебя без ума. — Ты на раз-два гасишь мой гнев, Мэтт. Ты даришь мне умиротворение. А я, в свою очередь, делаю всё, чтобы показать тебе, что грустишь ты напрасно. Мы друг друга точно стоим.