Я не представлял, как тяжело мне заставлять себя не думать о тебе.
– Ты будешь сражаться с беками? Темур мимолетно обернулся к китаянке и забрался в седло. Оглядел с высоты собранных в кучу слуг, готовых следовать за праздничной процессией. – Буду. Нет, среди облаченных в тускло-синее не было Туткун. «И, наверно, к лучшему, – с тоской подумал тегин. – Для нее самой…» – Я приготовила подарок в случае твоей победы. На этот раз он все-таки посмотрел на Мей Джин прямо. – Подарок? – Разве победителям не полагается награда? – Мей Джин, ты за двенадцать лет мне ни одного подарка не сделала, – Темур поморщился. Что бы за игру эта женщина ни затеяла, он совсем не хотел участвовать. – Не стоит и начинать. Не отвечая, принцесса подобрала поводья лошади и довольно улыбнулась. У тегина сводило скулы от притворной доброжелательности в этом змеином оскале. Была бы возможность, он бы лучше вообще не выходил на бой. Но разве стоила одна китаянка того, чтобы позорить и хана, и себя?.. – Сын, покажи силу Небесного ханства. Темур прижал ладонь отца к груди, опустил голову, как всегда не опуская взгляд. Кровь начинала кипеть, но сердце билось ровно. Он любил драки, особенно когда не насмерть, а так, потехи ради. Можно потянуть время, можно немного поиграть с противниками, позволить им позлить себя, а потом разозлить их. Бить уже не в шутку, всерьез, аккуратно, чтобы не покалечить, но жестко… Когда последний воин упал, тегин подхватил свое оружие, вогнал в ножны с коротким лязгом. Побеждать всегда было приятно, пусть и в который раз. А Туткун была бы разница, в который? Или любой его победе радовалась бы, как первой? Мотнув головой, он опустился на свое место. – Темур, ты задел гордость наших гостей. Зачем вышел драться без меча? – Кая, ты либо выйди туда и задень мою гордость, либо замолчи. Конечно, этого бы ни за что не позволили: поединок тегинов был невозможен иначе как за закрытыми дверями Небесного дворца, и там исход был один – Темур всегда побеждал брата, хоть даже был уставшим или раненым. Боль для него никогда не являлась помехой. Как и для их отца. Темур улыбнулся, когда стрела, выпущенная рукой хана, взвилась в небо. Один отец да сам Тенгри знали, чего стоил правителю этот выстрел… Но он был сделан. Это было сейчас самое важное. – Да здравствует наш хан! Да здравствует наш хан! – Да начнется состязание! Право начать жребием ли, решением ли распорядителя отдали Кузубеку. Темур не слишком понимал, что воин делал на этом состязании: с коня он стрелял лишь немногим лучше Каи. Среди стражи Небесного дворца были и более умелые лучники. Поэтому, когда выстрел Кузубека ушел в пустоту, удивления это не вызвало. – Воин Яман! Темур вгляделся во второго стрелка, преклонившего перед ними колено. Тот был уверен в себе, даже, пожалуй, слишком – иначе зачем провернул на глазах у хана этот трюк с луком? Хотя, может, это было просто привычкой, как сам тегин крутил в пальцах первую стрелу или как перед выстрелом делала… Тылсым-бике. Мысли замерли, зацепившись за детские воспоминания тех дней, когда они с Батугой еще проводили хоть сколько-то времени вместе, и взгляд нашел сидевшего дальше брата, словно желая подтверждения того подозрения, которое вспыхнуло внутри. Батуга смотрел на стрелка, не отрываясь. Темур поджал губы. Это могло ничего не значить… Или очень многое. В отличие от Кузубека, Яман не стал целиться на приближении, дождался, когда столб с соколом остался позади, и только тогда натянул тетиву. – Этот откроет. Он оказался прав. Выстрел был сделан настолько точно, что Темур не был уверен, что смог бы попасть так сам. Но тем интереснее будет соревнование! – Если я Темур-тегин, сын Алпагу-хана, я хочу состязаться с этим храбрецом! Он действительно хотел потягаться с этим лучником в мастерстве. Но, кроме этого, рассчитывал, что тогда выдастся случай и поговорить с ним. Ведь если его подозрения верны, если Яман из горных, его присутствие – опасность не столько для гостей, сколько для него самого. В то, что одиночка мог навредить хану здесь, в плотном кольце стражи, Темур не верил: мужчина казался не настолько глуп. Но и в том, что он зашел сюда порадоваться празднику, тегин тоже сомневался. Людей Чолпан-хатун давно уже не пускали в город, и, если отец узнает, что открывший священного сокола – один из предателей, полетят головы, начиная с головы самого Ямана. А вокруг этой свадьбы крови и так уже пролито предостаточно. Ни к чему еще больше омрачать и без того черные дни Батуги… Перескочив раздумьями к брату, Темур оглянулся на места невесты и жениха. Одно пустовало. Обернувшись в другую сторону, он заметил черно-серый силуэт. Батуга снова, как часто делал, подался куда-то, ведомый чем-то свыше, недоступным всем разумным. Впрочем, на этот раз Темур вполне понимал, что могло его увлечь – брат ковылял аккурат по стопам коня воина Ямана. Поколебавшись, тегин встал. Уходить при беках было не слишком прилично, но привычка присматривать за Батугой делала свое дело. Тем не менее спешить Темур не стал. Хоть и в отдалении, но он отлично видел Батугу. Пусть брат дойдет до Ямана, пусть постоит рядом – ничего тот ему не сделает. Зато Темур подойдет следом – и вот повод познакомиться с лучником, не дожидаясь другого дня. Но, когда Батуга все-таки догнал стрелка, тегин с удивлением отметил, что расстояния между ними оставалось все еще много. Даже слишком: так Яман, устав от молчаливого присутствия безумного, просто вернет его хану сам или позовет стражу… Или поговорит. Темур хмыкнул, наблюдая, как горный снизу-вверх смотрел на сына своей давно погибшей бике. Да, поболтать с пустотой, в которую вместо разума Батуги улетали слова тех, кто к нему обращался, почему-то любили многие, например, отец и невестка Гюнсели. Правда, они не вскакивали перед ним так, как вдруг вскочил на ноги Яман. Темур, сам не до конца понимая зачем, шагнул в сторону, под прикрытие деревьев, не отводя взгляда от неожиданно изменившегося в поведении стрелка. Тот, растеряв все свое спокойствие и явную доброжелательность, с которыми обращался к безумному тегину мгновениями раньше, теперь всматривался в Батугу с каким-то странным, неуместным подозрением, подходил по шажочку ближе и – говорил, глядя Батуге в лицо, как будто внезапно решил, что тот ответит, и – молчал, как будто… «Кто из нас сошел с ума? – влепил себе мысленный подзатыльник Темур. – Я или этот Яман?» Или никто из них?.. С трудом веря собственным глазам, он смотрел, как горный воин опустился на колено, прижимая кулак к груди – дань уважения, которую никто и никогда, кроме разве что рабов во дворце, не выказывал перед неразумным калекой… И как Батуга, склонившись, схватил его под локоть, вздергивая обратно. Темур зажмурился. Он был готов поклясться собственной честью, что движение брата было вполне осознанным… Но ведь так не могло быть. Батуга лишился разума пятнадцать лет назад и с тех пор не говорил, и все его действия были не более последовательны, чем действия дрессированного зверька, желающего пищи и тепла и иногда выполняющего простейшие фокусы. Его можно было посадить рядом или поставить у трона, одеть или умыть, дать ложку или чашу – он никогда не сопротивлялся. Но нельзя было предугадать, когда встанет со своего места, куда пойдет, за кем увяжется или от кого сбежит… Темур знал пустые глаза и абсолютное равнодушие Батуги, не разделявшего ни любившего его брата, ни виновного в случившемся отца, ни ненавидевшую его Великую Эдже, ни пытавшихся уследить за ним слуг. Кто бы ни вел его – Батуга шел, кто бы ни ударил – он молчал, кто бы ни встал рядом с ним на колени – он проходил мимо… Открыв глаза, Темур тряхнул головой. И вышел из-за деревьев. Яман, конечно, быстро заметил его на открытом пространстве. Подобрался… как-то нехорошо, оценил тегин. – Батуга. Темур хлопнул его по плечу, обошел… Нет, правда, это он сам лишился мозгов – взгляд Батуги был пустым, как каждый день последние пятнадцать лет. – Темур-тегин. Отвлекшись от брата, он окинул стрелка взглядом. Помолчал, взвешивая необходимость разговора и неизбежного конфликта, и все-таки спросил: – Ты из горного поселения, не так ли? – Так, – лучник склонил голову. – Разве и это уже преступление в Небесном ханстве? – Нет. Но на свадьбу вас не приглашали. Яман пожал плечами. – Меня пригласил Алпагу-хан. Ты и сам это слышал, тегин. Темур усмехнулся. Обостренные чувства хищника кричали, что что-то происходило… Так волк чует облаву еще до того, как прозвучит сигнал к охоте. – Я дам тебе совет, Яман, – сделай так, чтобы никто не узнал, из какого ты рода, и прежде всего мой отец. Иначе вместо почета за меткий выстрел получишь свою же стрелу в сердце. Наш хан будет очень огорчен, если узнает, что священного сокола освободила рука народа предателей Тойгара и Тылсым. Взгляд черных глаз стрелка стал колким, неприязненным, и будто бы напряглись под рукой плечи Батуги. Темур выдержал злой безмолвный укор Ямана спокойно. Он был прав и знал это. Горный тоже знал. – Я приму твой совет, Темур-тегин, – наклонившись, воин подобрал с земли лук. – Не волнуйся, больше меня твой хан не увидит. – Вот и хорошо. Пойдем, Батуга. Он потянул брата за собой, и тот пошел послушно, как обычно чуть отвернув голову. Темур знал, что Яман провожал их взглядом, и с трудом сдержался, чтобы не поежиться. Он уже смирился со странностями Батуги, которые проявлялись возле Аккыз – ладно, девушка спасла его от смерти, это, наверно, даже безумец мог понять последними остатками своего разума. Но этот лучник… Разве мог Батуга вспомнить его движение, повторявшее движение госпожи Тылсым столько лет назад, если не помнил тех, кто был с ним рядом каждый день? Но даже если вспомнил, если поэтому увязался за Яманом, как объяснить остальное: резкую перемену в самом лучнике и то, как Батуга заставил его встать с колен?.. Направляя брата меж расположившихся тут и там участников состязания, Темур следил за ним, словно ожидая увидеть что-то… не то. «Не то? Не смеши хотя бы Тенгри, Темур, – поморщившись собственной глупости, тегин довел несчастливого жениха до слуг и жестом приказал Чалаиру вернуть к такой же несчастной невесте. – Да этот Яман просто разозлился или огорчился, вспомнив при виде Батуги отца. А что Батуга его за руку схватил… Он и Аккыз хватает, тянет его к горным, что тут поделаешь». Опустившись на свое место, он тяжело вздохнул. «Признайся себе, ты за всякую ерунду цепляешься, чтобы только о ней не думать…» И все равно не получалось. Стоило выдаться хоть относительно спокойному мгновению, и мысли возвращались к Туткун. Темур чувствовал себя ужасно виноватым перед ней, за все: за выходку Мей Джин, за мамины угрозы, о которых девушка не знала, за свое нелепое молчание вчера… Она ждала от него ответ, всего-то такую малость! А он и того дать не смог… – Сын? Темур вскинул голову на голос. Отец, приподняв брови, смотрел на него задумчиво и требовательно, и пришлось вставать, глядя, как беки отдавали последние на сегодня почести своему хану и его семье. Соревнование было окончено, и тегин успел даже порадоваться этому… Ровно до тех пор, пока они не вернулись во дворец и двери спальни не закрылись за ним. – Темур. Ты победил. Поздравляю. Раз так, я, как и обещала, сделаю тебе подарок. Голос Мей Джин был таким самодовольным, каким редко бывал даже у Каи, и искренней радости в нем не слышалось ни капли. Тегин дернул уголком губ. – Не трудись, Мей Джин. Я и без твоего подарка проживу. – Но с ним проживешь лучше. Это очень полезный подарок, Темур. Правда всегда полезна. – Правда?.. – Да. Самый дорогой подарок, – она подошла ближе, сложила ладони. И сказала неожиданно: – Ты был прав вчера. – В чем? – В том, что мне не стоило ломать пальцы той рабыне. Сегодня я встретила ее в коридоре и подумала извиниться. Темур жестко усмехнулся. Извиняться принцесса умела – так, что потом очень хотелось оттереть с себя грязь. – И что ты ей наговорила? – Ничего. Я успела только спросить, как ее рука. Знаешь, что она мне ответила? – Что ты ей ее чуть не сломала? Мей Джин поджала губы. И улыбнулась, снова, отчего лицо стало похоже на маску упивавшегося своим превосходством дракона. – Эта рабыня сказала мне, что я зря трачу на нее свое время, потому что все ее взгляды предназначались не тебе. Она сказала, что ты – всего лишь ее способ привлечь внимание твоего брата. – Лжешь. Слова вырвались сами, вперед осознания, что тем он выдавал себя с головой. Но это казалось сейчас куда менее важным, чем заставить Мей Джин сознаться в бессовестной лжи… – Не веришь – спроси у нее самой, – китаянка пожала плечами и обошла его, словно бы ничего не случилось. – Ей, как и всем известно, что Кая-тегин не пропускает ничего, что хочешь получить ты, Темур. А я лишь передала то, что слышала. – Лжешь… – беззвучно повторил он. А в виски билось насмешливое «Кая не пропускает ничего, что хочешь получить ты». Ведь это – правда, и Кая – старший. Но ведь она… Из комнаты Темур вылетел под едкий смешок. В спину толкало кипящей злостью, жгучей обидой и острой болью под левыми ребрами, и ладонь сжимала рукоять меча. «Спроси у нее самой». Он спросит. Спросит! А потом вернется и снесет голову этой лживой змее! Он… – Туткун! Она обернулась. Она только обернулась, только повернула голову – а Темур понял: Мей Джин не соврала. Потому что на красивом лице и в темных глазах, которые ему уже начали сниться, было столько страха, сколько не было там никогда… Он остановился, словно налетел на стену. Словно напоролся грудью на клинок – вот это было бы сказать вернее. – Мой тегин… Она сделала шаг к нему. Темур отшатнулся. «Ты – всего лишь ее способ привлечь внимание Каи». Конечно. Кая. Красивый. Наследник! – Темур!.. А он-то, дурак, поверил, что и правда… может… она… Она-то?! Его?! Дурак. На конюшне было пусто, и его лошадь не успели расседлать. Кто и что подумал, когда он рванул поводья прямо из рук конюха, Темуру было все равно. Боль, раньше коловшая в сердце, теперь сжирала всего изнутри.***
Время шло так медленно, будто вовсе остановилось, и казалось даже, что огонь застыл в очаге, напоследок взметнувшись золотыми языками пламени вверх. Это было так немыслимо красиво… – Туткун, осторожнее! Ее дернули назад, и Тунай, охнув, захлопала по ее плечу, сбивая искры с начавших тлеть волос. В нос ударил горьковатый запах паленого. – Да что с тобой, а? – сестра стряхнула с нее остатки пепла и поморщилась. – Ты с утра сама не своя. Неужели из-за Аккыз совестью мучаешься? – Что?.. А, Аккыз… – Туткун посмотрела в окно. Солнце все еще было непростительно высоко. – Нет, нет… Ничего страшного с ней не случилось, ты же слышала Чалаира. – Слышала. Поэтому в толк и не возьму, что с тобой происходит. С трудом улыбнувшись, она покачала головой. – Ничего. Давай, не отвлекайся, а то повар задаст нам трепку. На вечер столько всего приготовить надо… Вечер. Вечера Туткун ждала с того самого мига, как за ней закрылись двери покоев наследника и его жены-китаянки. «Я хочу получить Кая-тегина». Слова звенели в ее ушах, преследовали с утра. Лживые слова – план ее хана, ее спасение… и ее боль. Как Туткун ни убеждала себя, что поступила верно, спасая свою жизнь, вспоминать о произнесенном было почти физически больно. Неприятно до отвращения к самой себе и совестно перед Темуром, который ни о чем не знал. «Но узнает?..» Этого она сейчас боялась больше всего на свете. Больше гнева двух ханов и даже больше смерти боялась, что принцесса расскажет мужу – и придумывать не придется! – а он… поверит? «Нет». Или да? Или… – Сестра? Она снова с трудом вынырнула из мыслей. Тунай стояла рядом, держа в руках широкое блюдо. – Да?.. – Ох, Туткун, ну что с тобой все-таки такое? – всунув ей посуду, Тунай взяла другую и плечом подтолкнула к дверям. – Ты разве не слышала Чалаира? Хан вернулся с праздника, надо накрывать на стол. – Вернулся?.. Туткун посмотрела под ноги. Тень, созданная закатным солнцем, была длинной и изогнутой, неправильной и недоброй, как все вокруг сегодня. – Ты уже говорила с наследником Каей? – О чем мне с ним говорить? – Да хоть о чем, – сестра пожала плечами, – лишь бы быть к нему поближе. Но эта свадьба очень вовремя для тебя, знаешь. Ты скоро станешь личной служанкой Гюнсели-хатун, будешь везде за ней следовать, а значит, будешь рядом с Кая-тегином. – Тунай… – Туткун! Рассказала. Это было первым, о чем она подумала, услышав за спиной его голос, полный и ярости, и отчаяния, и, еще не оборачиваясь, Туткун поняла по одному тому, как Темур произнес ее имя, – Мей Джин ему все рассказала. Конечно, разве могло быть иначе? Туткун знала, что должна была посмотреть ему в глаза. И знала, что могла бы, наверно могла бы справиться с собой за этот короткий миг, нацепить на лицо маску непонимания и удивления, оскорбленной невинности… Краем глаза она видела, как сестра отшатнулась к стене, опуская голову, и спустя вздох обернулась сама. Как была. Она соврала Мей Джин, но врать Темуру было противно. Он не дошел до нее несколько шагов. Замер, как будто кто-то дернул сзади, и губы сложились в дрожащую усмешку. Не злую – больную скорее, вымученную. Разочарованную настолько, что Туткун сама шагнула к нему. – Мой тегин… У нее еще теплилась надежда, что Темур позволит сказать, объяснить – хоть что-нибудь! – и поверит… Но, когда он качнулся назад, прочь, Туткун поняла – не позволит. – Темур… Глядя в его спину, она не знала, чего хотела больше: швырнуть тарелку, которую держала в руках, ему вслед, придушить китаянку или разрыдаться… В конечном счете Туткун просто осела на пол по стене, в которую все еще вжималась Тунай. Закрыла глаза. Под веками пекло, словно туда насыпали песка вперемешку с золой, но слезы не шли. Только тупой болью пульсировали виски и сердце. – Небесный Тенгри, помоги нам! – сестра присела рядом, отложила посуду и нервно потерла ладони. – Я думала, он тебя убьет! Что тегин к тебе прицепился? Он был ужасно зол! Туткун устало пожала плечами. – Я же говорила, тегин за меня перед женой вступился. Она, наверно, разозлилась. А он пришел сорвать злость на мне. От навалившегося равнодушия она даже не ощущала вины за то, что врала сестре. Все чувства будто разом пропали, оставив пустоту. «Даже если бы он дал сказать, с чего Темуру мне верить? – с горечью подумала Туткун. – Да и не такая уж это ложь, в самом деле… Ведь этого ты хочешь, Чолпан-хан, – чтобы я стала женой наследника Каи…» Так может, все к лучшему? И теперь все будет так, как должно быть…*
Яростный ветер трепал флаги Небесного и Западного Небесного ханств, безумствовал на открытом поле и срывал выстрел за выстрелом участников состязания. Одна за другой стрелы летели мимо цели, часто даже вовсе мимо мишеней, утыкаясь в землю, а ветер, как будто не желая довольствоваться этим, теребил их оперение, пока слуги собирали их обратно. Туткун поправила волосы, норовившие закрыть лицо, и окинула взглядом претендентов, чье число стало в половину меньше после первой же попытки. Теперь перед ханом стояли пятеро мужчин. У каждого оставалось по три выстрела. Но победитель был уже известен. Победитель стоял поодаль, ожидая своей очереди на новую попытку, и крутил в пальцах стрелу. Оборот за оборотом она очерчивала в воздухе круги острым наконечником и белым хвостом плавно, безошибочно, чтобы, когда придет время, так же безошибочно попасть в мишень. Темур-тегин сегодня был единственным, чьи стрелы не выходили за второй круг. И Туткун, хотя и не была мастером стрельбы как Аккыз или Чолпан-хан, знала причину – из всех стрелков у лука тегина было самое большое натяжение. Оттого выпущенная тугой тетивой каждая его стрела летела вперед, как смерть, невзирая ни на какой ветер. Как очень злая смерть, вторившая злому тегину. Со стороны это было почти незаметно. И только то, как долго Темур целился, стиснув зубы, преодолевая чудовищное сопротивление лука, для этого не предназначенного, выдавало его. Туткун не знала, видел ли это кто-то еще. Но она видела, как с каждой попыткой он задерживал стрелу у щеки еще на немного подольше, унимая дыхание, как тетива впивалась в пальцы, оставляя красный след. Туткун боялась, что она сейчас вовсе оборвется и опять хлестнет тегина по лицу… Опять? Эта мысль пришла неожиданно, когда Темур снова встал напротив мишени. «А ведь вполне может быть… – она следила, как белое оперение коснулось его уха. – Был бы это чей-то клинок, он скорее лишился бы глаза, чем заработал бы шрам. А вот порвавшаяся тетива могла оставить такой». Предпоследняя стрела Небесного наследника вошла точно в центр. Но Темур не был этому рад, не улыбнулся, не обернулся даже – ни на отца, ни на жену, ни на… Туткун вздохнула. Она постоянно говорила себе, что все изменилось, что все должно было измениться с того дня. Но это был сплошной обман. Ничего не поменялось – ее взгляд все так же искал золотоволосого тегина при любой возможности, и приходилось придумывать все более неправдоподобные объяснения для Чолпан-хан, почему она еще не залезла в постель наследника Каи. Пожалуй, даже Тунай начинала что-то подозревать, уж слишком часто в последнее время спрашивала о первом тегине, который должен был бы занимать все мысли Туткун… Но к Кае не лежали ни сердце, ни душа. И каждый раз, когда Туткун давала себе обещание сделать хоть что-то, чтобы обратить его внимание на себя, у нее не получалось. Это было почти смешно – она смогла стать рабыней Небесного дворца, выдержала это унижение и боль от клейма, но не могла заставить себя подойти к наследнику Кае. Сама мысль об этом вызывала отвращение, лекарство от которого было простым и губительным одновременно. Ее лекарством от всех горестей в этом дворце по-прежнему был Темур. Даже когда он просто сидел, как вчера, наблюдая за схваткой своего брата с тремя воинами – редкий случай, когда Кая-тегин вышел драться, – даже если он совсем на нее не смотрел, Туткун становилось легче, стоило самой посмотреть на него. Любуясь его профилем, она забывала и свой долг, и свою ложь, и неудачи, сопутствовавшие им с Тунай. В конце концов они все-таки написали Чолпан-хан обо всем, что касалось Аккыз. Но вычислить ее невидимого помощника так и не удалось. Может, дело было в обожженных руках или еще в чем, но Коготь успокоилась, перестала нести ерунду про убийство хана или побег, и вместе с этим во дворце успокоилось почти все остальное. Почти все… Вовремя заметив опустевшую чашу Гюнсели-хатун, Туткун долила щербет и вернулась на свое место. У Темура оставалась одна попытка. «Сорвет», – решила она, глядя, как его пальцы слишком сильно вцепились в стрелу. Злость в этом деле была плохим советчиком, и, похоже, прямо сейчас Темур перестал с ней справляться. Поэтому, когда стрела вошла в верхний край мишени, все-таки уцепившись за нее, Туткун выдохнула с облегчением. По крайней мере не мимо. А остальное спишут на ветер да на благородство наследника, показавшего, что и победитель совершает ошибки. Этим вечером победитель вряд ли будет рад ужину, устроенному в его честь. «Зато будет рада Тунай», – со смесью сочувствия и зависти подумала Туткун, избегая взгляда смотревшего в их сторону тегина. Сестра пыталась выполнить наказ Чолпан-хан прилежно, как и все, что ей поручали, и потому вилась вокруг Темура так часто, что, если бы не два обстоятельства, Туткун всерьез забеспокоилась бы о ее жизни, памятуя, что с ней самой чуть не сделала Мей Джин. Но китаянка, к счастью, не обращала на девушку никакого внимания. Потому что на Тунай не обращал внимания Темур. И потому что сама сестра его заметно боялась. Иногда Туткун ловила себя на том, что ей было забавно за этим наблюдать. Тунай, с детства бойкая с мальчишками и легко находившая со всеми общий язык, при виде тегина разве что не падала в обморок от ужаса, и ее страх усиливался тем больше, чем чаще Темур срывал на ней свое плохое настроение. А он делал это тем чаще, чем больше Тунай попадалась ему на глаза. Это был замкнутый круг, после каждого оборота которого сестра, заперев их комнату служанок, стенала, что она с большей радостью выпрыгнет в окно, чем станет женой «этого животного, которое скоро ее убьет». Почему Тунай вбила себе в голову, что Темур может причинить ей вред, Туткун не понимала. Она вообще не понимала, как можно было считать Темура некрасивым, с его-то гривой золотых волос, в которые хотелось запустить ладони, яркими голубыми глазами и движениями, неуклюжими на первый взгляд, но скрывавшими в себе стремительную силу. Даже если в чем-то тегин и правда был похож на зверя, разве был этот зверь страшен?.. Туткун посмотрела на мишень, из центрального круга которой еще торчали хвосты стрел, и улыбнулась. Пожалуй, да, – для тех, кто стоял на его пути, кто шел против него и ханства, которое защищал наследник, – тех этот зверь был готов разорвать на куски. Но только их. Сестра этого не понимала. Вбила себе в голову чушь, и Туткун, вслух жалея ее, в душе все же радовалась. Мысль, что Темур обратит внимание на Тунай, обжигала незнакомым чувством, в котором она не могла признаться даже самой себе… – Тебе понравилось состязание, Батуга? Гюнсели-хатун, начисто игнорируя исходившую презрением Кырчичек, взяла под руку безумного тегина, чью помолвку они праздновали вот уже почти тридцать дней. Туткун, следуя за ними, впервые за долгое время почувствовала тепло на сердце. Из всех людей во дворце только сам хан, Темур да Гюнсели относились к Батуге дружелюбно. Остальные либо старались не замечать несчастного калеку, либо ненавидели его, как Улу Эдже. Наследник Кая в этом вопросе оставался, как показалось, где-то посередине, видно, не желая огорчать ни одну из любимых женщин. А он и правда очень любил Гюнсели. Вчера, выиграв поединок, Кая-тегин с такой радостью смотрел на жену, что Туткун стало тошно. Было жаль рушить их счастье, следуя плану Чолпан-хан… и до комка в горле было жаль, что сегодня на нее так же не смотрел Темур. Как бы она хотела порадоваться его победе вместе с ним, как бы хотела поздравить!.. Они возвращались к лошадям, когда Кая каким-то образом оказался рядом с ней. Туткун машинально отодвинулась немного в сторону. Сам тегин ничего дурного ей не сделал, и ощущение холода от него, которое Туткун чувствовала в самом начале, постепенно прошло, однако оставаться близко не было никакого желания. Особенно зная, что где-то позади них шли Темур и Мей Джин. Туткун хотелось обернуться, но она заставила себя идти вперед, следя, чтобы не наступить на подол платья Гюнсели-хатун. С того дня они с Темуром, кажется, ни разу не встретились взглядами. Туткун было стыдно и больно смотреть ему в глаза. Она знала, что не выдержит, если увидит в этих глазах презрение или равнодушие, и не была уверена, что хотела знать, что в своей душе тегин избрал наказанием для служанки, вздумавшей над ним посмеяться, сделать инструментом достижения своей цели. «Что ты чувствуешь? Что я заставила тебя почувствовать, мой тегин? – она придержала стремя Гюнсели, украдкой глядя, как взбирались на коней хан и его сыновья. – Обиду за то, что тебя использовали? Гнев? Огорчение? Что осталось в твоем сердце для меня: ненависть, разочарование? Или же ничего не осталось?..» Проводив взглядом уезжающих – слуги возвращались во дворец пешком, – Туткун опустилась на застеленную шкурой скамью. Провела ладонью по меху, еще хранившему тепло того, кто сидел здесь недавно. Прикрыла глаза. Так не могло продолжаться бесконечно. Рано или поздно что-то произойдет: Тунай догадается или Чалаир расскажет, и Чолпан-хан узнает о том, что та, на кого она возлагала основные надежды, не справилась, не смогла влюбить в себя наследника Каю, что она сама… Влюбилась. Это осознание пришло к Туткун не вчера. Ей даже казалось, что его и не было – озарения, о котором как-то восторженно рассказывала Сырма, запомнившая миг, когда поняла свою любовь к Яману. Туткун же не могла вспомнить нужного мгновения. Это не было ни одно из них, и в то же время были все вместе – все взгляды, которые они разделили, каждый вдох и выдох, несколько нечаянных прикосновений и то не случившееся, чему помешал в коридоре Чалаир… Это было все вместе. Это был Темур. И что с этим делать, Туткун не знала.***
Руки болели, шею сводило от напряжения, и тупая боль угнездилась в плечах. Темур ненавидел ее такую – постоянную, ноющую, расползавшуюся по телу… Но свои мысли он ненавидел еще больше. И если эта боль могла стать спасением от них, он выбирал ее с радостью, пусть даже сегодня к вечеру едва сможет ровно стоять. Все-таки тяжелый охотничий лук, рассчитанный на то, чтобы придать стреле ускорение, достаточное для пробития шкуры медведя, предназначался для пары выстрелов, не для пары десятков. На такое едва хватало сил даже у Темура. Но он все равно заставлял себя справляться, терпеть до того, что тетива почти резала пальцы, до изнеможения…. Так было проще не думать о Туткун. О том, что она стала личной служанкой Гюнсели и теперь каждый вечер входила в их с Каей покои – конечно, только чтобы помочь своей новой госпоже переодеться… и, наверно, дождаться тегина, если повезет. О том, что мать следила за ней пристально, и Темура тошнило каждый раз, когда он вспоминал об угрозах Великой Эдже. От чего больше – от мысли, что Туткун могут убить, или о том, что она может стать женой Каи, он даже не знал. Отдавая всего себя стрельбе, Темуру было проще не думать, что он чувствовал себя преданным той, которая ему ничего не обещала и которой он не обещал ничего. Это было нелепо: двенадцать лет назад тегин приносил клятвы китайской принцессе и слушал их от нее, но до исполнения этих клятв и друг друга им обоим не было никакого дела. С Туткун же он обменялся лишь парой слов за все время – а ощущение было, словно отдал сердце… Снова злясь на себя за неуместные мысли, Темур рванул руки в стороны, натягивая лук в последний раз. Он уже был победителем, но никакого удовлетворения не испытывал. Яман сдержал слово и на состязание не явился, ветер лишил шансов большинство других участников, и победа сегодня казалась ненастоящей. Но он был бы рад и ей, если бы… Если бы вчера Туткун хоть на мгновение оторвала взгляд от боя Каи! Он все-таки сорвал выстрел. Тетива, едва выдержав, хлестнула по щеке, оставляя горячий след, и стрела ткнулась в самый край мишени. Темур стиснул пальцы на луке, обернулся к семье, знаменуя окончание своего соревнования. Отец улыбался, мать хмурилась, Кая был показательно безразличен в отличие от Мей Джин, безразличие которой было вполне настоящим. Невестка Гюнсели укрывала Батугу накидкой от сильного ветра, будущая невестка Кырчичек смотрела на это с отвращением. А Туткун смотрела на него. Одну долю мгновения, прежде чем отвести глаза, но и этого хватило, чтобы снова злостью и горечью расколоть его надвое. И когда он настолько перестал контролировать себя, что один короткий взгляд мог довести до сумасшествия? «Когда увидел ее в первый раз», – признался себе Темур. С того дня его жизнь полетела кувырком… – Тебе понравилось состязание, Батуга? Гюнсели, взявшаяся опекать Батугу каждый раз, когда они выезжали из дворца на празднование, шла с ним под руку, словно сама была его невестой, чем немало досаждала следовавшему по пятам Кае. Который, в свою очередь, вызывал у Темура неуемное желание в последний раз натянуть тетиву и выпустить стрелу прямо ему меж лопаток оттого, что из-за выходки Гюнсели Кая оказался в маленькой процессии рядом с Туткун. Настолько рядом, что они могли соприкоснуться руками, даже тянуться не надо было! Сжав кулаки, Темур медленно выдохнул. Единственная причина, почему он еще не устроил ссору с братом за все это время, была в том, что Кая, похоже, не обращал на девушку никакого внимания. «Мало старается, значит», – с едкой насмешкой, от которой самому становилось противно, подумал тегин. Он вообще часто об этом думал, слишком часто, словно наказывая себя, представлял, что и как Туткун могла делать, чтобы привлечь внимание Каи. О, у Темура было очень много вариантов! Так много, что это не давало спать по ночам. Так много, что он старался не оставаться с ней в одном помещении, а пуще всего в одном помещении с ней и Каей одновременно. Одна мысль, что она снова сделает из него дурака, приманку для брата, застила глаза яростью. Не на нее – на себя. Потому что Темур знал, что снова попадется. Пропадет, если только она позволит. Вот была его главная беда – он не мог ее забыть. Старался, но не мог. Говорил себе, что хитрая смеялась над ним до слез, рассказывая кому-нибудь – да хоть и своей сестре – как играла на его чувствах. Убеждал себя, что выбор ее был понятен, предсказуем, и не было в этом ничего удивительного кроме его доверчивости. Искал в каждом ее жесте, в каждом поступке доказательства интереса к Кае. Но ни от чего не было толку: Туткун продолжала притягивать взгляд, занимать мысли и даже сны, изводя его до края… Темур и не знал, что бывает так больно. Он не знал, что умел… любить? Каждый раз, когда это слово приходило на ум, он гнал его прочь так же, как образ Туткун. Оно пугало его своей жестокой правдой, глубиной и осознанием, что он – влюбился, а она – играла. Что он знал это – и все равно любил… И как справиться с этим, Темур не представлял.