Одно слово освобождает нас от тяжестей и боли жизни, и это слово – любовь.
– Ненавижу, ненавижу, ненавижу, ненавижу!.. Расческа полетела на пол, шкатулка с украшениями вслед за ней, и рассыпались яркими горошинами несколько колец, подарков Великой Эдже. Следующим под руку попалось зеркальце, но бросить и его она не успела: Тунай перехватила запястье. – Туткун, Туткун, остановись!.. Оттолкнув сестру, Туткун все-таки швырнула с размаху зеркало, попав на кровать, и навалилась на столик. Дышать было тяжело, стоять ровно не оставалось сил. – Всех их ненавижу, – повторила она, оседая на пол. – И итбараков, и китайцев, и Баламира – всех! Если с Темуром что-то случится, я этот дворец им всем на головы обрушу! – Хорошо, сестра, хорошо, обрушишь… Только умоляю тебя, не кричи! Мей Джин уже наверняка выпустили из-под стражи, если она или Улу Эдже тебя услышат… – Какое мне дело до Мей Джин?! Какое мне дело до Улу Эдже?! Темур в плену, ты слышишь, Темур в плену! Какое мне дело до китаянки?! – вцепившись в волосы, Туткун уткнулась лбом в колени. – Пусть услышит, пусть только попробует что-то сказать – я ее на ее же косе на воротах повешу! Вздохнув, Тунай молча обхватила ее за плечи, больше не решаясь что-то говорить, а Туткун закрыла глаза. Ей правда было сейчас совершенно все равно, кто и что мог услышать под дверями ее покоев. На место совсем недавно сковавшему сердце страху и слезам пришла ярость слепая, обжигающе-горячая, толкавшая к необдуманным поступкам… точно такая, какая клокотала в Темуре порой. «Иди к себе, иди! – прежде чем последовать за взбешенным отцом, Кая буквально затащил ее обратно во дворец, оставив в пыли безутешную мать и растерянную жену. – И не смей выходить, пока не успокоишься!» Тегин был, конечно, прав, на удивление здраво рассуждая в эти шокирующие мгновения. Но как тяжело было внять голосу его разума, как было тяжело!.. «Тенгри, прошу тебя, дай Темуру сил… не отнимай его у меня, умоляю…» – Темур-тегин вернется, Туткун. Я уверена, – Тунай, почувствовав, что вихрь в душе сестры постепенно унимался, чмокнула ее в висок. – Он первый воин ханства, конечно, он вернется, разве может быть иначе? – Там была кровь, Тунай, – подойти к брошенным вещам ей не позволил все тот же Кая, но на золотом узоре и мехе бурые пятна выделялись достаточно отчетливо, чтобы увидеть с расстояния. – Много крови… Темур ранен… – Но ведь жив, жив! Все будет в порядке. Туткун слабо улыбнулась. То, с каким жаром Тунай сейчас уверяла ее в возвращении Темура, так не походило на равнодушие, с каким сестра прежде относилась к жизни второго наследника… В дверь тихо постучали. Туткун провела ладонями по лицу, стирая последние остатки своего бессилия. Встала с пола и только затем ответила: – Войдите! Появившийся на пороге Кая оглядел ее, комнату и обратил внимание на Тунай: – Выйди. Мне надо поговорить с твоей сестрой. Когда Тунай, дождавшись ее молчаливого согласия, ушла, Туткун решила, что перед этим человеком делать вид, будто все в порядке, уже бесполезно. Поэтому придавать голосу хоть сколько-то радушный тон не стала. – Зачем пришел, тегин? – Утром я уезжаю. Сначала в ставку, потом к итбаракам. – Будешь торговаться? – горько усмехнулась она. Кая вздохнул и, не спрашивая разрешения, прошел к лавке. – Отдавать земли тюрков в обмен на одного человека, пускай даже Небесного тегина, – верх глупости, хатун. Ни один хан так не поступит. – А ты и рад?.. – Туткун подняла шкатулку, собрала украшения и вернула на место зеркальце. Эти нехитрые движения успокаивали. – И не забывай, твой отец уже не хан. А ты еще не хан. – Не забываю… Но неужели ты думаешь, что я рад случившему с Темуром? Туткун пожала плечами. Нет, она не думала… пожалуй. Но сказать наверняка не решилась бы и самой себе: старший наследник был как сундук с замком и двойным дном – непредсказуемым и сложным, и было бы лучше вовсе не встречать в жизни подобного человека. Однако Кая был братом Темура, а значит, Туткун была обречена встретить его так же, как ей было предначертано встретить льва Небесного ханства. – Знай я тебя чуть меньше, решила бы, что это твоих рук дело. Кая улыбнулся. Не насмешливо, не злорадно – спокойно и немного грустно. – Но не решила ведь?.. Мы с братом никогда не были близки, это правда, Туткун. Этому есть сотня причин, и не во всех из них наша вина. Однако, что бы ни было, поверь: сейчас под этим небом нет человека, которому Темур был бы нужен больше, чем мне. Удивленная подобными словами, она оставила в покое вещи, присела напротив. – Отчего так?.. Что случилось, тегин? Ты сегодня сам не свой. – В этом дворце всегда что-то случается, хатун, – он поднялся, явно не собираясь объясняться. – Просто иногда мы этого не понимаем; а иногда понимаем, когда уже слишком поздно… Мама в горе, отцу снова плохо, Мей Джин сама заперлась в своих покоях – ее положение сейчас как никогда неустойчивое, ведь, если Темур погибнет, она потеряет все… Поэтому сиди тихо и не навлекай беду ни на чью голову. Я сторгуюсь с итбараками, а если нет – со мной будут воины из лагеря, заберем Темура силой. – Пусть все будет так, как ты говоришь. Туткун поднялась вслед за ним. И, когда тегин уже подошел к двери, окликнула, решив отчего-то, что сейчас было самое подходящее время сказать то, что думала: – Кая. Он обернулся. – Да? – Спасибо. Хоть и знаю, что ты делаешь все прежде всего ради себя, спасибо. Ты, я признаю, оказался человеком лучше, чем я представляла. – Так уж и лучше? – он хмыкнул. – Еще скажи, Темуру ровня? Она почти засмеялась в ответ, но смешок застрял в горле от неожиданной мысли: он ведь вовсе не шутил… Поэтому вместо усмешки ответила серьезно: – Разум и сила – не чаши весов, тегин. Они скорее стрела и лук: можно убить каждым по отдельности, но лучше бы вместе. Ты и сам это знаешь. Кая помедлил какое-то совсем едва уловимое мгновение, прежде чем слегка наклонить голову. После того, как дверь за ним закрылась, Туткун опустилась обратно на лавку. Ей опять оставалось только ждать…***
Как только стало ясно, что он не собирался умирать, китаянка перестала сидеть в шатре безвылазно, а его приковали к опоре короткой цепью за одну руку – достаточно, чтобы раненый мог есть и пить без посторонней помощи и при этом не сбежал. Все это Темуру не нравилось чрезвычайно: цепь, хоть и была ожидаемой, усложняла грядущий побег, а отсутствие принцессы вычеркивало из плана идею прикрыться ею перед Обаром. Конечно, взаправду тегин ни за что не стал бы выставлять Юйлань между собой и стрелами итбараков и проверять, что Обару дороже: его трофей или договор с императором. Но эффект неожиданности мог дать хоть немного времени, запутать воинов, которые вряд ли рискнули бы причинить вред невесте вождя… – Чтобы хоть раз китайцы не путали наши планы, – проворчал Темур, разламывая черствую лепешку. Аппетита не было, он запихивал в себя еду через силу, прислушиваясь к тому, что творилось снаружи плотного полога. Тегин пытался определить время смены стражи у шатра, ориентируясь на другие звуки и свой обед, но выходило из рук вон плохо. По части организации людям Обара было далеко до стражи Небесного дворца. Но вопрос распорядка итбараков был не единственным, который его занимал. Вчера, в последний раз проверив его рану, Юйлань обмолвилась, что недавно у вождя был гость – приятный, вежливый, небедно одетый тюрок… Сообразив, что сболтнула лишнего, китаянка тот час умолкла, и вытащить из нее что-то еще Темур не смог, однако и такой новости хватало, чтобы задуматься. По всему выходило, что гость приезжал к Обару аккурат после того, как тегин попал в плен… Это не могло быть совпадением. Но кто явился и зачем?.. Темур отставил остатки еды и заерзал, поудобнее устраиваясь у опоры. Того, что сказала Юйлань, было мало, но от нечего делать даже в паре ее слов можно было попытаться найти ответ. Судя по тому, что о госте китаянка говорила в единственном числе, тот приехал либо совсем один, либо с небольшим сопровождением обычных воинов. Темур ставил на первое: итбараки были врагами, а воины могли проболтаться своим о нехорошей поездке. Значит, мужчина приехал один. Вежливый и прилично одетый… Тегин нахмурился. Как ни пытался, подвести под это описание Баламира он не мог. С того, конечно, сталось бы, узнав о случившемся, приехать и самолично отсыпать вождю итбараков золото за смерть племянника, но, помня первую реакцию юной Мей Джин на ябгу, Темур сомневался, что Юйлань отозвалась бы о нем «приятный». Что у него с дядей было общего, так это что ни одного из них женщины не находили привлекательным. «Что же ты увидела во мне, Туткун? – он улыбнулся, вспоминая взгляд темных глаз, в котором всегда вспыхивала радость при его появлении. – Ведь что-то увидела еще до того, как узнала меня… Ни разу не спрашивал, но, когда вернусь, спрошу». Да, скорее всего это был не Баламир. Кто еще мог?.. Темур вздохнул. Каким бы ни был Алпагу отцом, он был мудрым ханом. «Если в тебя летит стрела, не думай, кого ты обидел. Думай, кому это на руку». Кому более всех была выгодна смерть второго наследника, кто никогда не гнушался делать все чужими руками и кто был достаточно для этого умен? Кая – вот очевидный ответ. Очевидный и… нелепый? Тегин устремил взгляд вверх, на перекрестье остова шатра. Участие брата в его несчастье казалось совершенно логичным. Но против этого разумного заключения остро восставало сердце. Они с Каей никогда не были близки, и не сказать, что раньше Темур уж очень сильно об этом жалел. Ему казалось, они с братом слишком разные, чтобы понимать друг друга. Но вот в его жизни появилась Туткун, вот Темур променял подчинение всем и вся на собственные желание, цель и план… И то, как легко и добровольно в этот план вписался Кая, его слова и поступки впервые заставили тегина задуматься, что не все еще было оборвано между ними. И то, каким искренним выглядел брат, сейчас не давало с уверенностью обвинять того в сговоре с итбараками. «И таким образом, – дотянувшись до чаши, он допил воду, – как однажды сказала Туткун, у меня закончились кандидаты». Хмыкнув собственной неудаче, тегин потер бок. Ладно, с тем, кто приезжал к Обару и зачем, он разберется потом… может быть. Сначала надо выбраться. А для этого надо снять цепь. Звенья ее, к несчастью, были склепаны без разрывов, разогнуть голыми руками нечего и надеяться. Вытащить ладонь из плотного кольца или открыть замок не получалось, пилить столб, к которому крепился второй конец, было нечем… В который раз за день дернув для порядка свой поводок, Темур закрыл глаза. Ладно, ладно… Он обязательно что-нибудь придумает…***
После того, как утром ворота Небесного дворца захлопнулись за Каей и его маленьким отрядом, время потекло так медленно, как текла по выщербленным плитам загустевшая кровь. Она, смешанная с травами, пахла столь мерзко, что Туткун старалась дышать через раз, краем глаза приглядывая за Гюнсели. Та, совершенно потерянная, бледная и напуганная теперь еще больше, чем прежде, выглядела, будто собиралась упасть в обморок. Ей очевидно было нехорошо, но девушка заставляла себя стоять здесь ради устроившей это жертвоприношение Великой Эдже и двух тегинов, за которых в равной степени молилась их мать. Кроме них, шаманки и Йибек во внутреннем дворике никого не было: Кырчичек сидела под стражей по приказу Алпагу-хана, Мей Джин заточила себя в покоях добровольно, а сам хан снова лег в постель под присмотром Кюн-аты. Батуга на церемонию идти отказался, вновь умело разыграв безумного, и Туткун была с его решением согласна: злить своим присутствием и без того нервную Улу Эдже было лишним. Помолиться за брата Батуга мог и наедине сам с собой. Туткун тоже предпочла бы молить Небесного Тенгри о жизни Темура одна: так можно было бы не скрывать стоявшие в горле всхлипы, не задирать голову, чтобы удержать слезы… Но спорить с Великой Эдже она не посмела. Поэтому теперь оставалось только впиваться ногтями в запястье, чувствуя, как едкий дым курительницы вплетался в запах бараньей крови, и просить, просить, просить… не только небесного бога, но и его страшного брата, чтобы ни один из них не забрал ни жизнь, ни душу того, кого она так любила. «Говорят, лишь искренние молитвы достигают тебя, Небесный Тенгри, – Туткун сморгнула все-таки выступившую в уголке глаза слезу, и она сорвалась с подбородка, точно как ее сердце вчера вечером сорвалось при виде окровавленного кафтана. – Так послушай меня, я честна перед тобой: я пришла в этот дворец ради мести, но осталась ради любви. Любви, ради которой я нарушила слово, данное моему хану; ради которой Темур пошел против слова своего отца… Я прошу тебя, Небесный Тенгри, не разлучай нас, не отнимай друг у друга! Верни мне моего Темура или дай последовать за ним – только не разлучай…» – Пообещай мне, что ты ничего с собой не сделаешь. Она подняла голову от тарелки. То ли очень поздний обед, то ли ранний ужин – так и не поймешь, что им принесла в комнату служанка. Стол в обеденном зале сегодня не накрыли ни разу: после жертвоприношения Улу Эдже отправилась в свои покои, отказавшись есть, Гюнсели тоже заперлась у себя, сославшись на головную боль и слабость. Все во дворце снова сидели, как мыши по норкам, ожидая, когда минует буря над головой. – О чем ты, Тунай? – О твоей жизни, – сестра отложила ложку. – Туткун, я знаю, что ты очень любишь наследника Темура, и вижу, что тебе очень плохо. Но и ты знаешь, что на все под этим небом воля Тенгри. Поэтому прошу тебя, пообещай, что, если случится худшее, ты сможешь это принять. Туткун вздохнула и прислонилась виском к оконной раме. Половина неба уже приобрела синий оттенок, и на ней хорошо были различимы некоторые созвездия – два ярче всех среди прочих. «Снова Стрела и снова Чаша…» Те самые, которые висели низко над головой в ночь, когда воины хана вели пленных девушек в Небесный дворец. Тогда она слушала рассуждения Тунай об их будущем, которое сестра пыталась угадать по звездам, и думала – какая глупость! Они не воины, чтобы идти за Стрелой, и не лекари, чтобы следовать за Чашей… «Но вот я пришла к воину. Воину, которого я едва не отравила ядом своего обмана и рядом с которым чуть не отравили меня. И сегодня снова вы вместе на небе… Почему? Неужели не весь обман еще раскрылся, не весь яд закончился в этом дворце?..» – Сестра, ты меня слышишь? – Тунай помахала ладонью перед ее лицом, и Туткун кивнула. – Слышу. Слышу. Но ты не понимаешь, о чем говоришь, и, быть может, к лучшему… Не бойся, если Темур умрет, я ничего с собой не сделаю. Будет незачем: если узнаю, что он погиб, все внутри меня умрет в тот же миг. – Не говори так, сестра, прошу… – Тогда мне больше нечего тебе сказать. Подсев ближе, Тунай положила голову на ее плечо. – Туткун, подумай, разве Темур-тегин хотел бы услышать от тебя такое? Разве он хотел бы, чтобы с тобой что-то случилось из-за него?.. Прошу, не делай так. Не надо. Ради меня и ради него – не надо… Вздохнув, Туткун молча прижалась щекой к ее макушке. Этот разговор был бессмысленным и угнетающим для них обеих: для Тунай – потому что сестра желала видеть ее рядом живой и здоровой, для Туткун – потому что она желала видеть рядом живого и здорового Темура, без которого жизнь станет просто существованием… – Давай не будем больше говорить об этом, Тунай. Не будем. Темур вернется, я знаю это. Кая настроен очень решительно, и я ему верю. Он поможет Темуру вернуться. – Я рад слышать такие слова, дочка. Вздрогнув от неожиданности, Туткун подняла взгляд на говорившего. Кюн-ата стоял у двери, умудрившись зайти так тихо, словно ступал по листве в лесу, а не по каменным плитам. Заметив ее внимание, он прошел к ним, опустился рядом и похлопал по ладони, как всегда делал еще с далекого детства. – Я очень рад, что ты веришь. И что любишь, тоже рад. Ваши родители очень любили друг друга. Они были бы счастливы знать, что их долгожданная дочь обрела такую же любовь. – Такую же долгожданную, а, Кюн-ата? – усмехнулась Тунай. – Сдается мне, долгожданная она скорее для тегина, чем для нашей Туткун, – лекарь улыбнулся. – Но даст Тенгри, и эта любовь, пройдя и вынеся все страдания, принесет вам счастье. Вы заслужили это, дочка. – Спасибо, Кюн-ата, пусть будет так, – Туткун оттерла со щеки очередную слезу, на этот раз не такую горькую. – Хан заснул, что ты пришел к нам? Кюн-ата покачал головой. – Нет, напротив, отдохнув, Алпагу-хан вполне бодр, хотя и очень подавлен. Увы, собственные ошибки иногда бывают непосильным грузом даже на самых сильных плечах… Днем он хотел побыть один, и я оставил его, а сейчас зашел, чтобы дать отвар. Но прежде хан попросил позвать тебя, Туткун. От удивления она не нашла, что сказать. – Меня? С чего бы?.. – Не знаю, дочка. Сказал, хочет поговорить… Поэтому иди, не заставляй ждать. После ему будет нужно принять лекарство. Кивнув, Туткун поднялась и поправила платье. Конечно, больному кагану вряд ли было дело до ее внешнего вида, но являться перед ним неаккуратной было бы просто неуважением. В душе она ожидала, что в покоях будет и Улу Эдже: иной причины для разговора Туткун все-таки не видела. Но ошиблась – хан ждал ее один. Сидя на подушках у очага, он смотрел в огонь, и тени ложились на его лицо, делая то моложе и добродушнее, то старше и злее. Алпагу никак не отозвался на ее появление, и Туткун позволила себе осмотреть комнату, в которой прежде никогда не бывала. Покои правителя, как оказалось, ничем от прочих не отличались, разве что размером, и глазу было не за что зацепиться. Почти. Когда взгляд дошел до сундука под окном, сердце сжалось от боли. Там, аккуратно расправленным, лежал доспех Темура. – Проходи, дочка. Она с трудом оторвалась от нагрудника, с которого, кажется, стерли кровь, обернулась… Очнувшийся от своих размышлений Алпагу-хан теперь смотрел на нее очень внимательно, и Туткун неожиданно поняла, что предстала перед ним по причине, как-то связанной с ней самой, впервые с того дня, когда в зале трона было объявлено решение о свадьбе. Между тем мгновением и этим лежала целая пропасть. – Мой хан, пусть Тенгри дарует долгих лет вам и вашей семье, пусть эти черные дни закончатся. Как ваше здоровье? – Разве имеет значение мое здоровье, когда болит моя душа?.. Он вздохнул и жестом указал на подушку напротив. Туткун опустилась на предложенное место. От очага тут было очень жарко. – Теперь я понимаю, почему меня не забрала ни стрела, ни рана, – между тем продолжал Алпагу. Казалось, ему было все равно, с кем говорить, однако взгляд, неожиданно в его состоянии цепкий, выдавал иное. – Небесный Тенгри проявил ко мне милость и наказал одним и тем же – позволил узнать правду о моей Тылсым. Я знаю, он сделал это, чтобы я смог предстать перед ней, не обвиняя ее ни в чем… – О чем таком вы говорите, мой хан? Вы не предстанете перед госпожой Тылсым, пока не накажете предателей, совершивших такое с ней и вами. Пока не разгромите врагов, пока на тюркских землях не восстановится мир… Прерывая ее, хан глухо засмеялся. – Ты думаешь, моя Тылсым будет столько ждать? Туткун поежилась. Что-то в его словах звучало от ее собственных мыслей… – Тылсым-бике очень любила вас, мой хан. Разве в этом мире она не ждала вашей свадьбы целый год? Теперь она ждет вас в мире Эрлик-хана, и время для ее души больше не имеет значения. Конечно, она подождет вас столько, сколько потребуется. Алпагу улыбнулся. Это была, пожалуй, почти отеческая улыбка. – Ты очень мудрая, Туткун-хатун. Очень красивая. Очень внимательная, как мне рассказали: ты заботишься о своей сестре, о Батуге, даже о невестке Гюнсели… Хоть то было не моей волей, а моим смирением, теперь я рад, что за плечом моего сына стоит такая девушка. Ты будешь его опорой, его мудростью и его спокойствием. Туткун опустила глаза, заставляя себя держать руки спокойно на коленях. Она не жалела и никогда не смогла бы пожалеть о своем выборе, но впервые с мига его принятия ей было стыдно. Не за веление сердца, но за скрывавшую его неизбежную ложь. – Вы слишком добры, мой хан… – Я не добр, – горько усмехнулся Алпагу, заставляя ее снова посмотреть на него. – Я совсем не добр, дочка. Я всегда знал, что не буду проявлять жалость к своим врагам, но оказалось, что не могу проявлять ее и к своей семье. Мои жены, мои сыновья, мои невестки – все они испытали на себе мою жестокость, ничем ее не заслужив. – Даже Мей Джин? Бровь хана приподнялась в удивлении, и Туткун прикусила язык. Похоже, нервы ее совсем растрепались, что стала говорить, не подумав… Алпагу же снова вздохнул. – Конечно, тебя воспитала Чолпан-хатун, и потому у тебя болит сердце за ее сестру Тылсым, хотя ты ее почти не знала. Но в том, что решил и сделал китайский император пятнадцать лет назад, принцесса не виновата. – Конечно, не виновата, – она сказала это чуть поспешнее, чем следовало бы, обрадованная, что хан увидел причину ее несдержанного замечания в ином. – Но, даже если советник Тайзу поклялся вам, что Мей Джин ни в чем не замешана и сейчас, я уверена, что это неправда. Советник не посмел бы использовать свою принцессу. – Ты права. Мы все понимаем, что Мей Джин знала о фальшивом письме. Однако у меня нет даже чужого слова, чтобы обвинить ее в предательстве. Ничего нет. Туткун покорно склонила голову, принимая сказанное – ей больше ничего не оставалось. Алпагу был прав: все всё понимали… Но ничего не могли сделать. Ни допрос монаха, ни слежка за китаянкой в городе не дали достаточных доказательств для обвинений принцессы в чем-либо. «Ладно, ладно, и ты рано или поздно совершишь собственную ошибку, Мей Джин. Ту, на которой попадешься и от которой тебя никто не спасет… Я заставлю тебя ошибиться». – Дочка, о чем ты так сильно задумалась? Туткун подняла взгляд. Хан смотрел на нее с такой удивительной доброжелательностью, что это даже пугало. – О том, что рядом с нами много предателей и врагов. Алпагу медленно кивнул. – Хм, это так. Но самое страшное не это. Самое страшное, что этих врагов к нам приблизили мы сами… Я приблизил. Все враги и все несчастья, свалившиеся на нас, – моя вина, Туткун-хатун. Я покровительствовал Варгы-беку и отправил его к моему брату – ты знала об этом? Она помотала головой. Нет, не знала, думала, Варгы-бек дорос до правой руки ябгу из его же людей. А выходило, когда-то служил под началом самого кагана… – Я был столь глуп, что пошел на поводу ярости и лишил мою Тылсым жизни, а Батугу – матери и разума. Я принял предложение императора и поженил Темура с его дочерью, тем самым сделав своего сына несчастным… Теперь хан смотрел на доспех у окна, а Туткун дышала через раз. Голова раскалывалась: с одной стороны, Алпагу был прав, и все ошибки были совершены им по его же собственной воле. С другой, смотреть на его раскаяние, граничившее с отчаянием, было невыносимо. – Что бы ни было, этого уже не исправить… – Да, многое уже прошло безвозвратно. Поэтому теперь я молю Небесного Тенгри дать мне возможность исправить то, что еще могу… – хан снова обернулся к ней и, вдруг наклонившись вперед, аккуратно поправил ее волосы, зацепившиеся за вышивку на воротнике. Улыбнулся. – У меня есть к тебе просьба, дочка. Сделай кое-что для меня. – Конечно… – Возьми это, – Алпагу поворошил шкуру рядом с собой, вытащил и протянул небольшой сверток, перевязанный лентой и придавленный ханской печатью. – Возьми и не открывай, сохрани. И, когда я умру, передай это моему сыну, своему будущему мужу. Туткун приняла сверток с коротким поклоном, коснувшись при этом горячих сухих рук. Хана несомненно лихорадило, а у нее пальцы были почти ледяными: было тяжело и страшно подбирать ответы так, чтобы не врать и не говорить правду одновременно. – Сделаю, как вы приказали, мой хан. И даст Небесный Тенгри, мой тегин еще долго не получит этого послания. Губы Алпагу тронула усмешка, но смеяться он не стал. Просто кивнул на дверь и попросил: «Позови лекаря». Когда Кюн-ата, пожелав им доброй ночи, отправился обратно к больному, Туткун убрала ханское послание к своим немногочисленным вещам. – Точно не хочешь открыть? – Тунай наблюдала за ней с подушек у очага. – Не хочу, – она прикрыла сверток сложенным платком и подсела к сестре. – Не знаю, что хан решил передать Кае, но меня это не касается. Когда наша с тегином помолвка будет разорвана, я верну письмо Алпагу-хану. Тунай пристально посмотрела на нее. – Туткун, я скажу кое-что… только ты не злись сразу, хорошо? – Судя по началу, это наверняка меня разозлит, да?.. Говори. – Пока ты была у хана, мы поговорили с Кюн-атой немного. Он, конечно, ничего мне толком не рассказал, но по всему выходит, что каган умирать не собирается. А значит, ваша с наследником Каей помолвка… – Даже если Алпагу-хан не умрет, рука, похоже, уже никогда не будет слушаться его, как прежде, – Туткун с сожалением покачала головой. Конечно, отец Темура совершил много ошибок, но из всех, в ком текла сейчас небесная кровь, он, пожалуй, был более других если не достоин, то готов нести бремя власти. – Так что курултай не вернет его на трон, и беки будут выбирать между Баламиром и Каей. Или, если все подозрения верны, и ябгу причастен к смерти Тылсым-бике, бекам и вовсе выбирать не придется… Впрочем… – Впрочем что? Туткун помедлила, глядя на пляшущие языки пламени, размышляя, стоило ли говорить вслух то, что терзало ее после разговора с ханом – чувство, словно тот вовсе не собирался, не хотел жить… Потом решила – не стоило. Ей могло показаться. А если и нет, что изменится, если скажет?.. – Впрочем я понимаю, к чему ты ведешь. Но, будет жить Алпагу-хан или нет, я женой Каи не стану. Я стану женой Темура… или ничьей вовсе.***
Его разбудили лязг мечей и крики. Перевернувшись на бок, Темур приложил ладонь к земле и приподнял голову, прислушиваясь. Шум не битвы, но скорее какой-то стычки звенел глухо и отдаленно – наверно, где-то возле главного шатра итбараков. «Между собой переругались, или приехал кто?» – плавно поднимая себя с земли, подумал Темур. Китаянка так и не сказала, сколько он пролежал без сознания, да и в закрытом, явно отставленном от остальных шатре было сложновато следить за сменой дня и ночи, но он точно провел здесь уже не меньше пяти дней. Достаточно, чтобы пропажи тегина и ясаула хватились в ставке. «Даже если нет, Обар наверняка отправил весть к нам во дворец, – он проверил оставленный с прошлого обеда кувшин. Воды на дне было на два пальца, – либо грозить, либо требовать за мою жизнь. Интересно, если предложат достаточно, вождь решится нарушить договор с императором?..» Будь случай иным, Темуру претила бы мысль, что его могут освободить иначе, кроме как боем, что за него будут торговаться, как за девушку. Но рана и как никогда стойкое желание действительно выжить и вернуться примиряли совесть с не слишком достойным воина шансом. Стихший было шум зазвучал снова, на этот все ближе и ближе, и тегин поджал ноги под себя. Если шли за ним, самым верным было обзавестись оружием до того, как выбираться на открытое пространство… Но, когда полог отодвинулся и в проеме показалась первая фигура, все планы Темура тут же испарились из его головы. – Кая?! Брат не ответил, дернулся из чужих рук, молча и как-то не свойственно ему зло, получил кулаком в живот и, охнув, упал под ноги толстому итбараку. Тот, не мешкая, схватил тегина за шкирку, подволок, будто мешок, ко второй опоре шатра, и Темур увидел в его руках еще одну цепь. И спустя мгновение металлическое кольцо оказалось на запястье Каи. – Что, теперь не так скучно будет ждать смерти, тегины, а? – толстый итбарак засмеялся, засмеялись с ним остальные, и Темур от души плюнул в разбойника, хотя и не попал. Когда же, вдоволь навеселившись, итбараки наконец вышли, он снова обратил внимание на Каю. Брат, растрепанный и хмурый, с разбитой губой и гримасой боли на грязном лице, поймал его взгляд и процедил сквозь зубы: – Молчи, Темур. Просто молчи. Тяжело вздохнув, Темур предпочел действительно промолчать. Теперь дело с побегом осложнилось ровно в два раза.