Индульгенция

      Бегу в темноту шатра, едва чиркая босыми пятками по земле — нет на этом свете силы, способной остановить моё ликование. Кажется, вот-вот воспарю в воздух от волнения. Нужно войти в твою комнату, чтобы окончательно удостовериться… что-то в голове настойчиво утверждает — я права. Скрываюсь за тяжёлой багровой портьерой, почти сразу натыкаюсь на твою постель. Лежишь, такой беззащитный, с покрывалом, накинутым на ноги. Минутный приступ сентиментальности едва не сажает рядом — воздерживаюсь. Просто поправляю бесполезное, в сущности, одеяло. Быть может, всё — уловка. Я ведь так и не понесла наказания. У нас иначе и быть не может: чуть кто провинился, пиши пропало. Если ты, конечно, не хозяин этого цирка. Аккуратно дотрагиваюсь до непослушной пряди, что залезла тебе в лицо. Задерживаюсь: кажется, даже время вокруг нас невесомо останавливается. На тебе нет ни чар, ни маски — всё, чего так стыдишься, на ладони. Мне тебя не понять. Никогда не была красивой. Я давно разучилась говорить, но сейчас отчего-то хочется шепнуть тебе на ухо: «Прекрасен». …Если бы только ты мог видеть себя моими глазами. Столкнувшись с этой мыслью, стыжусь её. Мне ведь по-прежнему не хочется говорить с тобой. Так и тянет подальше отсюда. — Sogni d’oro, maschereri*, — выбегаю, топоча по холодному полу. *** Подхожу к каждому чудику, дотрагиваюсь, проверяю — невозможно, в самом деле, не верится. Очередное прикосновение…слишком неосторожное, сейчас разбужу! Осмелев, едва не трясу Мордогрыза за плечи. Он неподвижнее камня. Долго роюсь в шкафу с костюмами и наконец нахожу его. То самое платье — с широкой юбкой, в клетку — хорошо смотрелось на крикливой девчонке, которая с тобой трапезничала. В жизни не думала, что примерю её наряд. Ты был особенно жесток с ней. Узковато в плечах, ну ничего — сойдёт. Конечно, не по последней моде — однако вопросов будет меньше, чем если бы я надумала показаться в городе в обыкновенном своем одеянии. Теперь дело за малым. Хорошенько выкупаться и… Невольно задерживаюсь взглядом на собственной руке. Кожа привычно бугрится пробивающимися побегами — морщусь в отвращении. С ними будет тяжело справляться в одиночку. Оно того стоит. Ты наверняка напомнил бы сейчас: прежде такие попытки ничем хорошим не заканчивались. А я гордо ответила бы, что поумнела. И, конечно, приврала бы. На ошибках учусь едва ли. Хожу слишком громко, натыкаюсь на стол — невольно вырвавшееся бранное слово повисает в густой тишине. Наконец замечаю то, что нужно — свечу. Осталось зажечь. Пальцы тяжелеют, не слушаются. Стискиваю зубы. В зеркале проступают очертания моего профиля. Сейчас повернусь, увижу, как испуганно дрожит рот, и всё брошу. Зажмуриваюсь. Беру свет с собой, отправляясь на кухню. Никто не потрудился прибрать последнюю трапезу чудиков — благо, они всегда вылизывают тарелки почти до блеска. Столовый нож бесхозно валяется на железном блюде. Он-то мне и нужен — хватаю, пока есть смелость. Теперь самое сложное: нужно быть как можно осторожнее. Ставлю свечку на стол; нож в левой руке, правую вытягиваю перед собой. Я отсекаю стебли морозника, представляя, будто отбрасываю давно опостылевшие костыли. Закусываю губы, но всё же вскрикиваю, когда лезвие распарывает кожу. Ничего. Не умру. Руки, ноги ниже колен — когда становится невмоготу, останавливаюсь, чтобы перевести дух. Слабые слёзы застилают глаза: ругаю себя на чем свет стоит. Лицо и шея без единого фиолетового следа — несказанное везение. Минуты льются, как мёд из разбитого кувшина: тяжело, вязко. Нужно завершить начатое. Я больше не отступаю. Мелко трясусь, держа перепачканный красным нож над слабым огоньком. Если прижгу как следует, спугну цветы ненадолго. В последний момент порывисто оглядываюсь — кажется, это ты в дверном проёме смотришь насмешливо. Столько мучений из-за жалких людишек и их мирка — уверена, что окупится? — Да пошёл ты к чёрту! — Рычу, касаясь распалённой сталью раненой плоти. *** Немного колдовства — боль раздаётся внутри грубыми толчками — и кожа как новенькая. Ни ран, ни ожогов кроме тех, что въелись в тело много лет назад. Чёрный морозник еще со мной — стебли с бутонами оплетают талию, прячутся на груди, впиваются в бёдра. Каждый лиловый дьяволёнок надёжно скрыт от чужих глаз. Солнце медленно проходит полуденную черту — наблюдаю, с опаской выглянув из-под сени шатра. Могу остаться еще ненадолго, подождать, пока станет лучше. Не успев толком распробовать мысль, гоню себя наружу. Я отхожу, не оглядываясь — осеннее тепло кажется противоестественно иссушающим. Всё вокруг неправильное, как отражение в кривом зеркале — земля без снега, пронзительно ясное синее небо. Останавливаюсь через десяток шагов, надо вдохнуть поглубже — этот воздух не ядовит. Чтобы выйти из леса, нужно шагать на свет. Деревьев с каждым десятилетием всё больше — надёжная стража. Чувствую, как приглушённо шепчут под ногами палые листья, резко останавливаюсь — проклятье! Я ведь и не подумала надеть обувь. Ну ничего, подумаешь, невидаль. Примут за сумасшедшую — не страшно. В высокой траве — мне по колено — мелькает яркий всполох. Морозник следует по пятам, не выпуская незадачливую беглянку из оцепления. На самом деле в моём плане слишком много неувязок. Благо дело, ты говорил, на кострах у них теперь жечь не принято. Они ни во что больше не верят. Никогда не отличались сообразительностью. Постепенно деревья отступают, в глаза бросается дорога — точнее, то, во что она превратилась. Я знала узкую тропу, мягко переходящую в городские улицы. Сейчас тракт стал шире — серый, как лицо покойника. Ни единой зелёной веточки. Обмираю, чувствуя, как поднимается в груди пылающий озноб. Небо, солнце, такие приветливые, вдруг кажутся немыми насмешниками. Я здесь чужая: каждый камешек едва не кричит — убирайся подобру-поздорову. Прихожу в себя неожиданно быстро — опять вспоминаю твои слова. Когда пробирались по ночным сентфорским улицам вместе с ордой чудиков, ты ухмылялся. Что только не придумают, а души по-прежнему гнилые. Ещё ты сказал, как называется эта жуткая броня, которой они покрывают дороги. Асфальт. Замечаю притулившуюся сбоку маленькую постройку. Приложив ладонь к глазам, силюсь прочитать выцветшую вывеску. Кажется, лавочка со съестным. Почему бы не заглянуть? Наваливаюсь на дверь, почти захожу — оглушительный рёв заставляет отпрянуть. Гадкий дымный запах забивает ноздри, закашливаюсь. Что-то большое и неповоротливое проносится мимо с головокружительной скоростью: лакированный корпус, рассекающие асфальтовое тело колёса. Это же автомобиль! Видела пару раз издали, когда доводилось ненароком выглянуть из циркового шатра. А теперь — подумать только — так близко…! …В магазинчике пахнет домашней выпечкой– вдыхаю полной грудью, хоть это и не требуется. Как много полок — всё отполированное, яркое, аж в глазах двоится. Чувствую чей-то взгляд, уткнувшийся в спину, шагаю быстрее. Столько незнакомой еды — пакетики, баночки, красочные бутылочки. Чуть поворачиваюсь — чувствую, как уголки губ растягивает непрошеная улыбка. Шоколад. Аккуратно завёрнутые в фольгу плитки — их тут куча, только успевай распихивать по карманам. Стыдно сознаваться в слабостях: конечно, я сделала всё, чтобы ты не узнал о моём пристрастии. Вряд ли получилось. Сейчас рядом нет цепких лап чудиков или твоей привычной ухмылки. Воровато оглядываюсь: даже не думаю волноваться о деньгах. Мои пальцы не такие ловкие, как сотню лет назад — но на кое-что ещё способны. Стоит на миг задуматься, становится смешно. Я — чудовище для людей — собираюсь украсть несколько жалких шоколадок? Рука ложится на прохладный прилавок: не думаю долго и… Сталкиваюсь с чужой ладонью. Неосознанный животный страх настигает уколом в ключицу. В единый миг чувствую себя ужасно беспомощной — вырываюсь, едва не падая на ряды с едой. — Я бы на твоем месте был поосторожнее, — чужой голос приводит в себя трепещущий в судорогах разум. С опаской поднимаю голову. И говорю себе, будь что будет. …Взгляд у него спокойный — самый обычный, не яркий и не тяжелый. Совсем мальчишка — очки в толстой оправе сползли на нос, одной рукой он пытается их поправить. Смешной. Смотрит и широко улыбается, как будто перед ним не беспринципная воровка, а, по меньшей мере, сотня долларов. Ясное дело, о шоколаде можно забыть. Ну и чёрт с ним. Всё равно доказательств не сыскать. Я ещё ничего не успела прикарманить. Выходит, конечно, забавно — прямо-таки комическая сценка посреди театрального действия. Не могу перестать оглядываться. Твоя незримая улыбка теперь поджидает за каждым углом. Как будешь выпутываться, маленькое чудовище? Не переживай. Уж как-нибудь управлюсь. Неожиданно чужая рука — длинные бледные пальцы — поспешно сгребает сразу несколько конфет в охапку. — Прикрой! — Выговаривает беззвучно, губами. По глазам вижу: совсем не уверен, что прислушаюсь. Какая глупость! Пока парнишка возится с огромной наплечной сумкой, успеваю загородить его от любопытных взглядов. С вниманием разглядываю лоток с фруктами — перезрелые, но пока без следа гнили. Моему новому знакомому не следовало волноваться. Хозяин лавки занят в другой части павильона — наблюдаю за коренастой фигурой из-за стеллажа. Новых покупателей не видать. Слишком яркий свет заставляет щуриться — на миг всё чужое расплывается перед глазами, сменяясь красками давних воспоминаний. Это я — гораздо меньше, чем сейчас — стою прямо у прилавка зеленщика. Беззастенчиво тяну ещё здоровую руку в чужой набитый кошель. «Увы, мне жаль, что обладательница столь замечательных рук способна употребить их только для воровства.» Лицо горит, застывшая кровь разом приливает к коже. Нужно выйти, скорее — ощущение чужого присутствия не даёт покоя. Холодный пол кажется, рассыпается под ногами битым стеклом — что со мной? Что не так? — Идёшь? — Порывисто вздрагиваю, но повторять дважды не нужно. Стремглав выбегаю наружу: и только через пару мгновений, уже на улице, до меня доходит, какую глупость сотворила. Незадачливый вор не спешит растворяться в воздухе. Разглядывает с любопытством. Если ничего сейчас не скажу, буду выглядеть совсем глупо. Хотя, признаться честно, разговаривать я не умею. Невольно приходится и его рассмотреть поближе. Растрёпанные темные волосы, потешный пушок над верхней губой, родинка рядом с правой бровью. Избегаю взгляда в глаза…поздно. Самые что ни на есть обычные, карие, посветлее моих. Тьфу. Ещё не хватало их описывать. Если бы не удачно провёрнутая шалость, я записала бы его в зануды. У нас такие ходили в приходскую школу и, упаси всевышний, хоть раз заговаривали с кем-то не их толка! Смешные и скучные как проповеди, которые им читали. Этот, ясное дело, другой. И всё-таки… — Чего застыла? Не стоять же тут, под окнами. Недобро усмехаюсь, но все-таки иду следом. Проходим по асфальту на другую сторону улицы, едва не теряясь в высокой траве. Мне и впрямь становится интересно, что выкинет неожиданный знакомый. — На. — На узком лице проступает улыбка фокусника, который готовится извлечь из цилиндра кролика. Вместо зверька мне в руки падает несколько завернутых в фольгу квадратиков. Еле сдерживаюсь, чтобы не облизнуться. В тот же миг едва на месте огнём не вспыхиваю… Вытянула руки, глупая — о, милый мальчик, у тебя есть ещё шоколад? А пока можешь взглянуть на мои три пальца и прикинуть в уме, что ещё со мной может быть не так. Идиотка! Какая же…дура! Спустя мгновение уже ищу в его лице отвращение, страх, презрение — только выражение остается непроницаемым. Нельзя ничего принимать из чужих рук. Жизнь выучила — никаких подачек. …Но дивная сладость уже у меня. — Спасибо. Теперь мне пора. Кажется, это мои первые слова. Мальчишка выглядит удивлённым. — Я думал, … — Что я не говорю? — Уязвлённо кивает. Такой потешный вид, что даже улыбаюсь. Интересно, что ещё он обо мне выдумал. Ответ не заставляет долго ждать. — Ты, наверное, из амишей**? — Выпаливает скороговоркой и сразу же замолкает. Ничего себе — неужели всё-таки испугался? А ведь наоборот, сам не понимая, загнал меня в угол. Понятия не имею, о чем он толкует. Вместо того, чтобы продолжить расспросы, мальчишка переминается с ноги на ногу: — Ну…я о тех, которые живут в глуши, на лошадях до сих пор ездят. Прикид у тебя старомодный, всё такое. Нет, ты извини, я не имел в виду, что… — Да! Ты угадал. Говорю слишком поспешно. Теперь он точно что-то подозревает! Едва чувств не лишаюсь, когда вижу очередную смущенную улыбку. — Прости, что спросил. Просто никогда не видел, чтобы кто-то грабил магазин…босиком. Ага, много ты вообще видел. Нашёлся тоже, всезнайка. С ума сойти — такой наблюдательный, а всё равно тупой как пробка. Изо всех сил держу лицо. — Да…у нас там, — неопределенно киваю в сторону леса, — условия — мало не покажется. И эти…прикиды… — он же так сказал? — Прикиды старомодные, всё такое. Он смеётся — громко и заразительно. Надо мной. Даже не злюсь — наверное, от облегчения. Собираюсь уходить: щёки горят от стыда. В спину прилетает невзначай брошенное: — Как тебя зовут? Ещё чего. Не откликаюсь. Молюсь всем на свете, чтобы не вздумал догонять. Перекрикивает ветер, едва не срываясь на потешный фальцет. — Бенджамин Перри! Для друзей просто Бен! К чему мне такие сведения? *** …Я шагаю уверенно и упрямо, но люди всё равно оглядываются. Несколько ночных вылазок помогли лучше понять старый новый Сентфор. Уже не так удивляюсь асфальту и автомобилям… Всё вокруг слишком железное, серое, будто выгоревшее. Знаю, куда мне надо. Огромное мрачное здание — сплошной камень, ни капли не изменилось за последние тридцать лет. Школа. Мне всегда хотелось учиться, да только возможности не представилось. Дурной папаша ни копейки не оставлял, пропивал до последнего, а деньги из-под парты не достанешь. Да и не учили тогда девчонок — так, изредка, в порядке исключения. Иду решительно, а страхи никуда не деваются — грызут, одолевая. Ну куда же ты такая собралась? С малых лет ничего у меня ладно не выходит, тем более — науки всякие. Читать кое-как сумела, и то с боем. Считаю хоть хорошо, и на том спасибо. Раньше, до огня, недурно рисовала… Да сейчас же всё новое, а я не из этого мира, никогда его частью не стану. Представляю, как ты говоришь, намеренно играя словами: «Хватит, маленькое чудовище. Много мыслей, мало действий» . Действует лучше пощёчины. Ускоряю шаг. Не знаю, что буду говорить — решаю действовать по ситуации. Навру, как ужасно мне живётся на этом свете без учения, что отец в отъезде, как только появится в городе, обязательно всё устроит как надо. Всё равно…всё равно это подозрительно. Хуже всего мои руки. Подумают ещё не то. Отчаиваюсь — проклятье, почему жить в цирке, оказывается, гораздо проще? Знай себе ходи за уродцами, делай маски да составляй тебе компанию. Злюсь уже на своё малодушие. Но, в самом деле, не будет ли моя затея большой ошибкой…? — Привет! Отшатываюсь как от раскалённой головни. Бенджамин Перри по-птичьи, с вниманием наклоняет кудрявую голову. Сверлим друг друга взглядами: почему-то больше не тянет смеяться при взгляде на его очки. Подкрался так незаметно…явно на своей территории. Минутку. Я же не боюсь этого мальчишки? Я, вообще-то, ничего не боюсь. Наваждение быстро спадает. — Думал, ты уехала…н-назад, в свою деревню. Я и так не ответила на приветствие, а ведь нужно как-то налаживать связь с этим странным временем… Вот, ради всего святого, что на нем надето? Я таких узких штанов никогда не видела. И рубашка — жёлтая рубашка в полоску! С ума сойти. Всё это проносится в голове в считанные мгновения. Неуверенно выговариваю, стараясь не мямлить: — Я пришла, чтобы… меня приняли в вашу школу. Если это возможно. На губах Бенджамина появляется самодовольная улыбка. Так часто ухмылялся Пит, когда побеждал в спорах и наших шуточных соревнованиях. С трудом сохраняю самообладание, чтобы не скривиться. Мужчины есть мужчины. — Кажется, могу тебе помочь. Моя мама здесь завуч. Если я попрошу, она всё легко устроит. О чём он говорит?.. Стою с умным видом, стараясь не выдать непонимания. Самое главное другое: всё-таки терпение того стоило! Я буду учиться! Выжидающе смотрит. Признаться честно, я почти готова броситься ему на шею. Вовремя вспоминаю — за любую услугу нужна плата. Благодаря тебе, это правило для меня непреложно. — Что тебе нужно взамен? Приподнимает брови. Как будто искренне недоумевает. — Разве это обязательно? Поспешно отворачивается. Наверное, мой взгляд кажется ему слишком тяжелым. — Да. Обязательно. Могла бы смолчать — теперь пробирает озноб. Что придёт в голову этому странному мальчишке из нового десятилетия? — Тогда…две вещи. Сядешь со мной в первый учебный день? Всё равно как будто спрашивает разрешения. Странный. Я же не могу отказаться. Молча киваю, жду, когда назовёт последнее. Здесь, наверное, весь подвох. Ничего. Если только посмеет лишнее, защититься мне под силу. Да ну? — Как тебя зовут? Господи, какой настырный! Что-то ноет под языком — наверное, тысяча имён, которые могу назвать вместо настоящего. Я плохо вру, ничего не поделаешь. — Глупо тратить своё желание на такую ерунду. Всё равно через пару дней узнаешь. Мотает головой и смеется. — А ты хитрая! Но я ничего менять не собираюсь. Ну и чёрт с ним, в самом деле. Выпаливаю опять скороговоркой — чтобы не дай бог не услышали помнящие меня деревья и небеса — вместе с давно потерянной фамилией: — Северина Рид. На миг о чём-то задумывается: чувствую себя неуютно, как будто всё-таки ошиблась. Вздор. Что плохого в том, что сказала? Когда я здесь жила, его деда с бабкой на свете не было. Бенджамин Перри протягивает мне узкую жилистую ладонь. Совсем не смотрит на опалённые лоскуты кожи. Ну и выдержка. — Будем знакомы.