sick thoughts

      помимо бинтов на теле ничего нет. наготу прикрывает лишь простынь. кончики пальцев на ногах немеют от прохлады, и хочется, чтобы кто-нибудь подоткнул это недоодеяло, как ребенку.       уна смотрит вверх и не видит ничего, кроме серого потолка. он висит над ней, будто занесенный молот. но все никак не опустится и не размажет ее, оставляя мучиться ожиданием своей смерти.       все, что остается, — слушать. уна пытается уловить любой звук, как крупицу информации, детали обстановки, в которую ее вписали. но жужжание ламп, словно рой насекомых, перекрывает все. и уне начинает казаться, будто она тоже вибрирует, гудит, как наэлектризованная.       так проходят минуты. время становится тухлой похлебкой, и уна варится в ней. хочется уйти, и, скорее всего, ее бы не остановили. но она чего-то ждет. объяснений, наверное. что произошло, где она и как оказалась здесь.       ожидание становится затяжным, и уна успевает задремать. под бинтами наболевшее тело тяжелое, напряженное, но почти не беспокоящее — явно от лекарств, от которых горчит в горле и плывет перед глазами.       дрема похожа на кокон, сжимающий тело, спутывающий конечности. уна задыхается и рывком приходит в себя, лежа в холодном поту. она устала.       кусает губы и садится. голова кружится, а раны пульсируют — горячо, остро. уне бы воды, смочить горло и одеревеневший язык. но в комнате ничего нет. голые серые стены, голый серый потолок, только решетчатое окно да лампа на потолке, та, что с насекомыми в нутре.       уна трет лицо и ложится обратно. постель неудобная, в комнате зябко, жажда выедает даже глаза. приходится натянуть простыню до носа и поджать околевшие ноги. где хоть кто-нибудь?       от усталости уна начинает снова засыпать. но прежде, чем кокон дремы закует ее заново, дверь открывается. ударяет по стене так, что сыпется бетонная крошка. уна дергается и сжимается, придерживая простыню.       в проеме стоит фурута с широкой улыбкой и разведенными руками.       — доброе утро, птенчик!       уна расслабляется и опадает на помятую подушку. сквозь наволочку чувствует острые кончики перьев в набивке. ерзает, пока не укладывается удобнее, но при этом не сводит глаз с гостя.       — а где же бурные благодарности? — в притворном возмущении восклицает юноша и проходит к кровати, не забыв закрыть скрипнувшую дверь.       — что произошло? — хрипит уна. ей бы воды.       — как что? твой малыш-следователь бросил тебя умирать. а я спас твою жизнь, — фурута садится на кровать рядом и закидывает ногу на ногу, покачивая носком. — я ожидал больше признательности от такой зверюшки.       уна вздыхает. трогает бинты на туловище, в голове вертится тревожная мысль.       — ты принес меня к кано?       улыбка словно приклеена к лицу фуруты. парень пожимает плечами:       — разве мог бы кто-то еще так быстренько тебя залатать?       у уны замирает сердце. она приподнимается на локтях. она не чувствует изменений, но вдруг…       — я..?       — нет, птенчик, ты не гуль, — фурута понимает с полуслова, удивительно. — ты и так злоупотребляла вниманием ризе.       уна расслабляется. конечно, нимура ее терпеть не может, и ее спасение кажется самым подозрительным поступком с его стороны за всю историю их общения. особенно, после нескольких попыток ее убийства. уна должна опасаться, находясь в таком уязвимом положении. но на это, если честно, не хватает сил.       — что тебе надо? — в лоб спрашивает. не любит играть в его игры. она никогда не желала ему зла, и даже после всего она не может его ненавидеть. просто не в ее натуре. а может, она слишком слабая для такого сильного чувства.       — когда-нибудь ризе все же поймет, как много я для нее сделал, — фурута вздыхает. — пусть сейчас она игрушка кано, эта сучка заслужила за то, что предала меня. но… разве могу я на нее долго злиться? разве могу бросить ее любимого птенчика умирать?       уна окончательно путается в его чувствах. она не понимает фуруту, не может уследить за его всплесками любви-ненависти. это слишком сложно для нее, утомительно. просто смотрит на него снизу вверх и слушает. но его гнев струится в сложном потоке и выплескивается на уну.       тонкие холодные пальцы давят на горло, и девушка не сразу понимает, почему не дышит. глаза расширяются, а высушенная глотка начинает пылать. хватается за его запястье, но не вырывается, продолжая просто смотреть.       — она всегда выбирала тебя, хотя ты ничего для нее не сделала! — шипит фурута, его губы кривятся в дикой усмешке. — она должна была сожрать тебя сразу, как только оказалась на свободе, но даже когда я ее вытащил ее из солнечного сада — я! — она забыла обо мне, но нашла тебя. и что же в тебе такого?       пальцы ослабляют хватку ровно настолько, чтобы с усилием проталкивать воздух в свои легкие. уна хрипит, но дышит. смотрит в ослепленные собственными эмоциями глаза и все пытается их понять, но никак. почему он злится на нее? в чем ее вина?       — ты, маленькая птичка, вечно прячешься за пазухой у аримы. ты всегда предавала ризе, ошивалась рядом, когда этого очкарика не было поблизости. она стала заменой. но все равно носилась с тобой! — фурута склоняется над ней так, что его волосы щекочут ее лицо. он всматривается в нее, словно выжигая зрачками каждую веснушку, каждую родинку и морщинку. — ты научилась обманывать их всех. своими невинными глазами провела даже вашу, но я ведь знаю, какая ты.       фурута резко отклоняется, хлопает в ладоши и смеется. этот (не)человек слишком сложный для уны. она пытается собрать паззл его чувств, но это лишь хаотичный набор элементов. фурута будто не существует, он лишь беспорядок.       — маленькая лицемерка. самая слабая на курсе? как же нужно было прикидываться, чтобы никто ничего не заметил. даже ризе не видела, браво!       нимура продолжает хохотать, и уна не может понять — он говорит в упрек или это странная похвала. его ненависть рассыпается на спектр, на тонны оттенков, и ни за один из них не ухватится. уна окончательно потеряна.       — может, мне стоит разобраться? — фурута заинтересованно смотрит на девушку. — для ризе никто не был особенным. ризе любила только себя. но ты… она плясала под твою дудку. как?       рывком стягивает с нее простыню. уна только может прижать кулаки к груди и не сводить глаз с фуруты. ей еще холоднее, и вернуть ткань на тело хочется больше из желания согреться. смущение запаздывает, будто заедающий кадр.       фурута пальцем нажимает на бинты, и рана под ними снова начинает пульсировать. уна хмурится и судорожно выдыхает. хватается за его руку и держит, словно уговаривая перестать.       — как жалко с твоей стороны, — презрительно фыркает фурута. — если бы ты захотела, смогла бы защитить себя. или убежать. но сохраняла образ милой пташки перед тем мелким. чтобы что?       он забирается сверху, садится, придавив ее ноги. уна сдавленно дышит, но не двигается. одна рука все еще прижата к груди, вторая спокойно лежит на бинтах. она не знает, что сделает фурута, но покорно ждет любой выходки.       нимура в чем-то прав. возможно, уне дороже шлейф той беззащитности, чем то, кем она является на самом деле. возможно, ей просто хочется быть тем, кем ей никогда не стать.       человеком.       фурута наклоняется ближе и ставит локти у ее лица, подпирая голову ладонями. наклоняет ее то вправо, то влево, продолжая разглядывать девушку под собой.       — ты знаешь, что биг мадам с ним сделала? — он улыбается мягко, почти ласково. — неужели в твоем вкусе дефектные?       уна впервые показывает эмоции. раздраженно хмурится и отворачивается. но старательно прячет свою злость внутри, оставляя ее бурлить там, где никто не увидит. где она сама не воспользуется ей, как оружием.       — ты чего? злишься, что ли? — фурута хихикает и цепляет на палец ее волосы, ощупывая локон. — это же правда. он де-фект-ный.       губы уны искривляются, и она все же опаляет его яростью в одном взгляде. фурута отстраняется.       — интересно, ризе видела свою зверушку такой? когда ты не прикидываешься милой дурочкой? или она не додумалась надавить на тебя? что, жалела, что ли?       много ядовитых слов пылают на языке, но уна успешно их держит. сжимает зубы, терпит. ризе была отвратительной личностью, это трудно отрицать. но фурута даже не личность. он бесконечная маска, искривленная, едкая. непостижимая для понимания.       но его все равно не удается возненавидеть. уна жалеет, что, скорее всего, просто не способна на это. как и, наверное, на любовь. может, поэтому она «не видит» нимуру? слишком ярко.       фурута жмется к ней, выдыхает на ухо.       — я хочу, чтобы ризе была моей, — шепчет, болезненно оглаживая тело. — я хочу, чтобы все ее было моим.       уна лишь цепляется за его руки и замирает. словно застывает.       из-за постоянного подавления ее скудные чувства совсем атрофировались. может, в чане со злостью бурлит страх, уна не разберет.       нимура устраивается между ног уны, разводя их в стороны. тянет волосы, наматывая их на руку, и облизывает ее лицо. уна дрожит. ей все еще холодно.       фурута кусает ее подбородок, слизывает жар с осушенных губ, ведет носом по скуле. трогает ее тело больно, будто врезается в кожу пальцами, едва ли не разрывая. исчерчивает красными следами плечи и туловище, грудь и бедра.       и ему будто мало. он пробует ее, изучает, находит все нужные места и точки. уна отводит взгляд и смотрит в потолок. она замерзает внутри. эмоции подавлены, в душе — штиль. абсолютное ничего. снаружи лишь покорность и пустые глаза.       он не снимает пиджака, лишь расстегивает рубашку. жмется так близко, что практически ложится на уну. придавливает ее, и ей снова тяжело дышать. но она этого почти не замечает, послушно привыкая к нехватке кислорода.       ее шея искусана, губы измучены. тело начинает согреваться, постепенно загораясь. от боли, от близости нимуры. но пожар пожирает лишь плоть, пока эмоционально уна мертва. она просто так устала.       он просовывает руку между ее ног. проникает пальцами, оглаживает, даже почти ласково. и уна вздрагивает. это странно, непривычно. ее зрачки расширяются, и, хотя в чувствах полный застой, тело реагирует. двояко — она не понимает, как распознать ощущения.       фурута звенит пряжкой, и уна машинально опускает глаза. он не раздевается, лишь немного приспуская брюки. и пока его тепло начинает выжигать ее изнутри, он ни на миг не отлипает от нее. исстирает их кожу друг о друга. сбивает бинты, открывая края зашитой раны. вжимается в уну так, будто хочет пройти сквозь, стать на секунду одним организмом.       девушке дышать все труднее, и фурута лишь крадет воздух. целует тяжело, мокро, будто вот-вот вырвет ее язык, прожевывая плоть, а затем съедая все лицо. уне кажется, что в конце от нее ничего не останется.       ее слабые руки не знают, за что зацепиться. она тянет их к нему, но сомневается. обхватывает его спину, чувствуя под одеждой острые лопатки. скользит по плечам. касается вспотевшей шеи и как-то задумчиво перебирает длинные волосы на затылке.       уна устает. голова кружится. кажется, раны начинают кровоточить, когда пару швов лопается. между ног — пожар. а внутри холод начинает расширять стенки грудной клетки. уна думает, что умирает.       фурута стонет протяжно, в наслаждении. он улыбается с закрытыми глазами, немного хмурится. а руки до ужасной боли тянут волосы уны, зарываясь в локоны у корней. он прижимает лоб к ее лбу и бессвязно что-то шепчет.       уна смотрит на его лицо, на дрожащие влажные ресницы, на родинку у глаза, на покрасневшие щеки и припухшие губы. и для нее это как странное неземное существо.       она касается его лица и невесомо ведет пальцами по скулам. фурута рычит, как-то надрывно, громко, а затем расслабляет руки, и опадает прямо на уну, опуская весь вес тела не нее. она задыхается, но не двигается. все еще чувствует его в себе. чувствует на себе. ее тело стало открытым нервом.       а эмоционально… уна прикрывает глаза и откидывает руки в стороны. пытается вытащить из холода подавляемую личность, но та не отвечает. наверное, уне теперь все равно.       — какой сладкий птенчик, — удовлетворенно тянет фурута и потягивается, все еще лежа на девушке. — но таких, как ты, так много. все еще не понимаю, зачем ты ризе.       он все же встает. становится холодно и легко. уна прикасается к бинтам и чувствует влагу. как-то бездумно поднимает пальцы, видит кровь. отпечаток на животе фуруты и на краях белой рубашки. он это замечает.       — ну, вот. а она была дорогая, — дуется нимура, а затем проводит пальцем по своему животу, собирая кровь, и слизывает ее с подушечки. — какая посредственность.       через минуту полностью приведший себя в порядок фурута покидает то, что можно назвать палатой. уна садится с огромным трудом, чувствуя горячую влагу под собой. хмурится и натягивает простыню на себя до подбородка, скрывая испорченное тело.       может, такое существо, как она, заслужило подобное обращение. может, она действительно лишь «зверушка». уна ложится на бок, несмотря на боль, и подтягивает ноги к груди. солнечный сад создал лишь очередного клона, со странным днк клана вашу, получеловека. и это «полу-» как недосказанность, как зияющая дыра в душе, в которой никогда ничего не будет. как холод, окутывающий изнутри.       уне хочется быть кем-то. но пока она простое ничего.