Адамово яблоко

После произошедшего в лесу Аро не звал меня, Деметрий и Хайди не сказали ни слова. Я заперся в комнате, как нашкодивший мальчишка, и ни с кем не разговаривал — только сам с собой. В голове у меня творилось черт-те что: я мог смотреть в стену часами, размышляя обо всем и сразу. Примерно в четыре часа утра в попытке отвлечься я вспомнил о прошлой постоялице этой комнаты. Я придирчиво осмотрел прикроватную тумбочку и, не найдя для себя ничего нового, открыл верхний ящик. В нем лежал Уилки Коллинз. Присев на тумбочку, я прочитал две страницы, угадал концовку и захлопнул книгу, возвращаясь к мыслям об Аро. В тот момент я уже знал, почему он со мной так нянчится. Я всегда любил загадки, математику. Хайди говорила, что после обращения все человеческие качества и пристрастия усиливаются вместе с чувствами и физическими способностями. Когда я очнулся, я понял, что нескладные на первый взгляд детали у меня в голове укладывались удивительно упорядоченно. Я начал обращать внимание на то, что раньше мне и в голову не пришло бы, а чтобы ответить на все свои вопросы, мне не приходилось их даже задавать. Вот чего Аро от меня хотел. И вот почему все они не могли проникнуть в мой разум — там тот еще бардак. Эти качества могли сделать из меня отличный сундучок для информации, удобного солдата, который предугадает ход соперника, и разыскную собаку. Меня не расколоть, если я сам не захочу расколоться, не принудить и не выследить. И вот почему он прочил Деметрия мне в напарники. Наши с ним способности буду хорошо сочетаться на практике. Если бы я захотел, мы бы с ним из-под земли кого угодно достали. Аро пристегнет поводки, и мы поведем. Я швырнул книгу в стену. Вряд ли она пригодится блондинистой любительнице детективов: скорее всего, человек, о котором я думаю, давно мертв. Находиться наедине со своими мыслями было сложно. Я не замечал этого днем, потому что все время общался с Хайди или с тем же Деметрием, но как только они ушли… Всякая, даже скромная, посредственная мысль, высекающая искру из моего нового таланта, порождала цепочку закономерностей, которая иногда (очень редко) становилась бесконечной, в неопределенный момент обращалась в какой-то, что ли, фрактал — дублировала сама себя. Конечно же, эта бесконечность потенциальна, а потенциальная бесконечность не подразумевает целостных бесконечных предметов и явлений, то есть является лишь частичным непринятием конца как факта для именно этого случая. Надеюсь, никто не станет отрицать, что у всего в нашем мире есть начало (и я сейчас не о том “Слове” Иоанна Зеведеева — меня, отказывающегося поверить в это, вполне можно извинить) — вот этого начала я и стремился мысленно достичь. Моим мучителем, в общем, явилось то неудовлетворение вследствие отсутствия конкретного ответа, решения, завершения; то состояние, когда, можно сказать, природа импульса, который запускал череду событий, оставалась нераскрытым явлением. Я бы справедливо назвал этот дар проклятием. Прошли сутки. Когда мое сумасшествие достигло кульминации, пришла помощь, как говорят, откуда не ждали. Жажда подавила всю мою аналитическую способность. И я сотворил такое, за что еще долгое время буду испытывать сильнейший стыд. Я решил прогуляться по замку, когда вспомнил, что никто мне этого не запрещал. Жажда была изнуряющей, а каждая минута в бездействии усугубляла и так плачевное состояние. Я еще не знал тогда, что буду предпринимать по этому поводу. Были мысли пойти на охоту следующей ночью, но, черт возьми, я представлял глаза тех бедных кроликов, и мне так совестно становилось, честное слово. Я тогда принял решение дать стрекача от этих мыслей настолько, насколько допускала возможность и предписывала потребность. В общем, шаркал я по каменным плитам, стараясь не наступать на стыки. Эта часть замка не была мне знакома. По углам стояли доспехи, а на стенах висели старинные картины. Я заметил, что за огромным готическим натюрмортом с изображенной на нем реликтовой гадюкой, злобно засевшей в корзине со спелыми грушами, скрывалась очередная (потайная) дверь. Эта гротескная композиция наверняка изобличала что-то греховное, над чем можно было раскинуть мозгами, но мне было до лампочки. Я только подумал, что прятать проход под такой броской картиной было верхом глупости, но это уже проблемы не мои. Моими проблемами были: шквал переживаний и самых неприятных ощущений, а еще я сам. Где я? Чье это тело? Мне было нехорошо. И мне кажется, я был очень опасен. Мне хотелось, чтобы кто-нибудь очень добрый сказал мне, что все будет хорошо; глянуть телек с Чарли, посмеяться с Джейком. Черт, был бы рад даже Ньютону. Что сказал бы Эдвард, если бы прямо сейчас очутился тут и увидел меня в таком состоянии? Он, наверное, сказал бы, что эти ужасные лестницы нужно заменить на что-нибудь посовременнее, иначе я сумею убить себя с их помощью, будучи гипотетически не способным умереть. Глаза не смотрели, куда шли ноги. И когда впереди раздался тихий кашель, мне показалось, что это был мой внутренний голос. — Кхм, — было сказано, — кхм-кхм. Да оторви же ты, наконец, свои глаза от пола. Я вскинул голову и увидел белые пальцы, которые почти щелкнули меня по лбу. Я увернулся, сам того не желая. Естественно, я встретил того, кого хотел видеть меньше всего. Это мне вместо лестниц. — Чего тебе? Это, оказывается, был запах не подвальной сырости, а Деметрия. Или нет; бог его знает, этого Деметрия — он в любом случае воняет тем же, что и подвалы. — Мне чего? С какой радости ты здесь скитаешься? — возмутился он. Я махнул рукой, обошел его и продолжил свое путешествие в никуда. Так вот, о чем я там… Ах, лестницы. Помню, как в детстве навернулся с подобной, тогда мама отвела меня к доктору О`Слу Сраному, который без снимка понял, что у меня получился всего лишь ушиб. Он ошибся: там была гаденькая трещина в кости, заросшая патологически, так что я время от времени все еще страдаю от ноющей боли по вечерам. Вернее, страдал. — Я со стеной говорю? — Деметрий преградил мне путь и нахмурился. Его мерцающая бледность во мраке казалась призрачной. — Да. — Я вздохнул и оглянулся. — Кто еще здесь? — Я один. Иди к себе. Я планировал навестить тебя позже. Ложь. Деметрий прекращает моргать вообще, когда говорит неправду, — забывает о своей привычке, которая появилась, наверное, из-за необходимости подражать людям, чтобы не выделяться. Я тоже моргнул. Надо взять на заметку. Еще я видел свежий след возле левой стены этого узкого коридора, в то время как встретил его, идущего вдоль правой. Минуту назад здесь кто-то был. — Какая разница, куда я иду, если все равно не могу уйти? Он собирался злиться, но почему-то передумал. Его черный взгляд бегал по моему лицу. — Тогда не шатайся тут понапрасну — сделай полезное дело и иди за мной, мне как раз нужна помощь. Да и тебе она тоже пригодится, пожалуй. И я пошел. Любопытство — моя ахиллесова пята. В сущности, из-за него я и умер. — Зачем же мне твоя помощь? — Я не стану отвечать, пока ты не ответишь мне. — Он вел меня за собой, спрятав руки в карманах. — Что ты тут делал? — Ты в спортивных штанах, что ли? — поразился я. — А где твой похоронный костюм? Спортивный Деметрий обернулся; шел спиной вперед, лицом ко мне. Он улыбался, но не мягко, как раньше. Теперь в выражении его лица появилось что-то жестокое. Занятно: он на меня обижен. — Прошу прощения? — Я прощаю тебя. Деметрий покачал головой и вернулся в исходное положение. Мы сохраняли молчание весь путь по длинному темному коридору. Он был похож на локацию из фильма ужасов: выключенные люминесцентные лампы вдоль потолка, дышащие на ладан и покрытые многолетней пылью, и трубы, ползущие все дальше и дальше вперед. Как будто это была клоака замка; мрачная, скрытая ото всех посторонних, неприглядная. Деметрий достал связку ключей. Перебрав их пальцами, он отыскал нужный ключ. Мы подошли к серым тамбурным дверям; они казались лишними в страшном подвале: новые, с окошком квадратной формы сверху. Когда те отворились, а я вошел внутрь вслед за Деметрием, то увидел просторное помещение, все стены которого выложены белой керамической плиткой. Оно напомнило мне больницу. У самой дальней стены находились промышленные полки из металла. На них — непрозрачные пластиковые контейнеры со странными маркировками. С противоположной стороны стройным рядом стояли пластиковые бочки противного оттенка. Я бы сказал, переваренной спаржевой капусты. Были еще железные тумбы, столешницы, целая куча холодильников и шкафов, запертых на ключ, огромная лампа под потолком (холодная и очень яркая), а в центре, в свете этой лампы, если можно так выразиться, апофеоз представления — труп на специальном столе. Я был неприятно удивлен. Белая простыня обогнула все изгибы; я смог до мельчайших подробностей представить себе тело под ней. Раньше оно было существом, способным мечтать и размышлять, мыслить и осознавать себя, делать выводы и строить планы, теперь же… это лежит здесь и даже не знает, что происходит вокруг. Я вижу силуэт человека, а этот человек никогда не сможет увидеть меня. Он не выпьет кофе утром, не сгорит от нетерпения в магазинной очереди, не насладится мягкой подушкой после тяжелого дня, не полюбит и не потеряет, не расплачется. Для него все кончилось. Я жив (главным образом), а этот человек — нет. Мне никогда не приходилось видеть трупы, и я находился под сильным впечатлением. Если бы у меня были силы, я бы устроил Деметрию настоящий скандал: я знал, что в смерти этого человека виноваты Вольтури, и я считал, что это гадко, в высшей мере отвратительно. Я не хотел находиться с Деметрием в одном помещении, не хотел видеть его и слышать. Деметрий выдвинул ящик, достал медицинские перчатки и принялся натягивать их на свои бледные руки. Зрелище не для слабонервных. — Мне нехорошо, — пожаловался я, прикрывая глаза и цепляясь за тумбу, что стояла сбоку. Деметрий подошел к небольшому синему холодильнику и открыл дверцу. Там, во льду, лежали контейнерные системы для гемотрансфузий. Он ловко ухватил за трубки три пакета, хлопнул крышкой рефрижератора и небрежно бросил свой улов на тумбу рядом со мной. — Они с антикоагулянтом и холодные, поэтому на вкус так себе. — Деметрий задумчиво сощурился и спустя некоторое время вновь заговорил. — На один галлон придется примерно шесть пакетов. Что ж, немало, но хватит дня на три-четыре, так что порядок. Давай, пиявка, ужин подан. Я не знал, что сказать, что с этим делать. Поэтому глупо проморгался и спросил: — Это ты позаботился об этом? Вряд ли. Деметрий не действует без приказа. — Я? Может, Аро, которого ты так ненавидишь? Лично мне вообще наплевать. Он моргнул (я подумаю об этом позже) и пнул табурет на колесиках, который подкатился к моим коленям. Добавил: — Хватит трепать себе и мне нервы. Вот мы и подошли к тому моменту, о котором шла речь выше. Почему мне было стыдно? Будем рассуждать. Вот это вот поведение мое идет вразрез с политикой, которой придерживается семья Эдварда, потому что использование донорской крови хоть и не подразумевает насилие, но точно подразумевает использование человека в целях, которые с его волей не пересекаются никаким образом. Другое дело, конечно, если человек сам желает сдать кровь для таких целей, но какой безумец совершит подобное? Если учитывать человеческие права вне зависимости от того, с какой легкостью я способен эти права игнорировать и не получать за такое по заслугам, быть гуманным, справедливым, то тогда — и только тогда — моя совесть будет чиста. И я хотел этого, мне правда хотелось верить в то, что человек я достойный просто и вообще достойный Эдварда. Но кролики… они были ножницами, что безжалостно подрезали крылышки моей мечте о самосовершенствовании (кроме кроликов, голод, ужасное состояние, вязкость и спутанность сознания и т.д.). И все же кролики в приоритете — невинные, белые и пушистые, с блестящими и огромными глазами. Умом мне было понятно, что это необходимо, да и поступок не слишком уж и дурной (ведь я никого не угробил, не так ли?), но было стыдно и страшно. На тысячу “за” мой мозг приводил еще тысячу “против”. Мне вспомнилось все: даже та лекция Хайди о том, что чем дольше мы питаемся человеческой кровью, тем сложнее от нее отказаться потом. Но ведь у меня неплохо получается контролировать себя… Я тяжело вздохнул. Безвкусно. Холод растекался по пищеводу, вызывая неприятные ощущения. Но мне сразу полегчало и силы вернулись. — Мне нравится выражение твоего лица. Такой бедненький, несчастный… — А где Хайди? — я поторопился сменить тему. Он пожал плечами: — А мне почем знать? Обычно она занята такими вещами, — он принялся загибать пальцы, — охота, работа, аферы и денежные махинации, угон машин, может, снова закрутила интрижку. Самка богомола, будь она неладна. — И Аро позволяет все это? — Он ей кто, отец? Бери перчатки и принимайся за дело. Вон те бочки нужно опустошить. Можешь еще фартук взять, если есть нужда. Не нужно иметь мой талант, чтобы догадаться о содержимом этих бочек. Какая гадость! Благо у меня всегда были крепкие нервы. Задача оказалась не такой уж трудной: резиновый шланг подсоединяется к отверстию на днище бочки, и ее содержимое изливалось через этот шланг в особого назначения сток, который, по словам Деметрия, был изощренно соединен с городской канализацией. Мне нужно было поднять эту здоровую дуру и водрузить на хитро оборудованный каркас, напоминающий по своему устройству треногу или трипод. Ну, ничего, зато отвлекся от угрызений совести. Я ненавидел Вольтури всем сердцем. — Ну и вонь! — пожаловался я. — Кошмар. — Тяжело не согласиться. — Вот она, твоя природа вытекает, — съязвил я. — Общипанная Диогеном платоновская курица. — И кого ты зовешь Диогеном? Себя? — Он расхохотался. Я закатил глаза. — Платон назвал его спятившим Сократом, что, в свою очередь, не унизило его, а напротив — люди ошибочно посчитали, что Платон отметил Диогена равным Сократу. Деметрия наш разговор очень повеселил. — Ну ты и сравнил, конечно, дерьмо с тюльпанами. — Он бросил тело в морозильную камеру, совершил этот акт так небрежно, словно поднял пустую картонную коробку, а не взрослого человека. — Но похвально, что ты об этом знаешь. Я смотрю на современную молодежь, и мне кажется, что человечество деградирует. — А ты все развиваешься? Мне кажется, иллюзия образованности намного хуже ее отсутствия. — Я сменил бочку. Еще оставалось три таких же. — Может, тебе стоит подумать над этим основательнее, Деметрий? Он ласково улыбнулся, но только законченный идиот способен расценить эту ухмылку неправильно. — Кем ты себя возомнил, умник? — Боже, просто поддерживаю диалог. Деметрий бросил на меня косой взгляд, обещающий все плохое, достал ветошь и принялся протирать стол. Пока я пытался догадаться, сколько ему на самом деле лет, он не сводил с меня глаз. Деметрий щурился, и в такой обстановке его глаза казались мне жуткими: черная радужка будто бы полностью заполняла глазную щель, превращая его лицо в демоническое. — Ладно, — сказал он, — крушение метанарративов можно понимать, а можно осуждать. Тут все зависит от принципов. Лично я был разочарован: “верь во что хочешь, будь кем хочешь” — какая глупость. — Нет, все-таки я очень хочу знать — сколько тебе лет? — нетерпеливо спросил я. — А что, создаю впечатление? — Да. Ты говоришь, как старик. — Стагнация, — задумчиво проговорил он. — Все остается таким, какое оно есть, навеки. Конечно, мы учимся и запоминаем огромное количество информации со временем, но это все ресурс, данный при обращении. Представь, что со мной было бы, если бы я мог развиваться с каждым десятком лет? А с Аро? Он шутливо расширил глаза и сделал вид, что его голова взрывается. — Наверное, в твое время было тяжело жить. Я часто пытался представить причины, по которым люди были способны мириться с ужасами тех времен. Ну, классовые разделения всякие — я о них. Деметрий искренне удивился. — Все было гораздо проще, чем сейчас. В моем пресловутом премодерне Бог не просто существовал где-то, — он махнул рукой, — там, нет, он пропитывал все вокруг нас. — Его взгляд стал стеклянным, словно он видел перед собой не меня, а картины из своих воспоминаний. — Что ты имеешь в виду? Вера помогала людям выживать? — Вера была смыслом жить. Никому из низших слоев даже в голову не приходило, что может быть иначе, что в их муках и лишениях виноваты другие люди, а не карма. Факт рождения не что иное, как Божья воля. Если твоя жизнь ничем не лучше жизни навозного жука, значит, в прошлой ты где-то наделал дров. Если в этой хорошо постараешься, то переродишься и получишь существование достойнее. Мне показалось, Деметрий говорил о себе. Тогда наверняка бессмертие было самым лучшим, что произошло с ним при жизни. Это могло объяснить его рвение защитить дело Вольтури и оберегать этот вид, служить ему. Некоторое время мы молчали, но когда ему пришлось что-то раскладывать по контейнерам, он, видимо, заскучал и стал насвистывать какой-то вальс, покачивая плечами и головой в такт. Я же без особых усилий поднял последнюю бочку и наблюдал за молниеносными перемещениями Деметрия. Он временами замедлялся, чтобы щелкнуть себе в аккомпанемент или изящно качнуться в танце. — Какие планы на вечность? — неожиданно спросил он. — Что там с твоим даром? — Не знаю. — Я все равно узнаю, когда будет собрание. — Чего? Какое собрание? — О, ну, многие вопросы требуют обсуждения. — Скука! Небось составляете статистику: кто из вас, придурков, задушил больше котят на этой неделе и разрушил больше жизней. Пауза. Я обернулся. — Как ты думаешь, почему он не пытался тебя спасти? — беззаботно спросил Деметрий. Я сдержал едкий комментарий, потому что заметил, как его лицо помрачнело. Иногда я мог позволить себе быть несдержанным, а иногда Деметрий становился серьезным, как сейчас, и всем своим видом намекал, что лимит исчерпан и шутки кончились. Я не сомневался, что в его голове куча тараканов (вспомнить хотя бы, как он себя повел в лесу), и мне не хотелось их будить. Общаться с ним — все равно что курить у бензобака. — Хотя можешь не отвечать. И так понятно, что он трус. — Он снял перчатки, бросил их в металлическую урну и приправил горящей спичкой. Содержимое мигом вспыхнуло. Я не понимал, чего Деметрий пытается добиться своими словами, но разозлить меня у него получилось. — И из-за такого, как он, ты теперь стоишь здесь? Какое жалкое зрелище. Мне казалось, я рассмотрел в тебе интеллект. — Ты ничего не понимаешь. — Разве? По-моему, все предельно просто: он струсил и теперь делает вид, что семья удерживает его от необдуманных поступков. Знаешь, мне всегда казалось, что Каллены — сборище трусов. Приятно быть правым. Я молча закипал. Деметрия моя реакция только распаляла: — Никто во всем мире не посмел бы напасть на кого-либо из Вольтури. Это принципиальная разница между нами и теми ничтожными уродами, что мнят себя бог весть кем. Если бы хоть одного из нас посмели удерживать, я бы сам разбился на куски, но решил эту проблему. Они запудрили тебе мозги, внушили, что ты имеешь для них какое-то значение, а потом бросили одного, когда ты нуждался в помощи. — Замолчи! — Где они теперь, Крис? Где был твой Эдвард, когда я встретил тебя полумертвого в тоннеле? Ты стоишь здесь, отчаянно защищаешь каждого из них, ты отдал жизнь за одного из них, но ты им глубоко безразличен. Им плевать. Единственный, кто оценил тебя по достоинству, это Аро, но тебе это невдомек. Ты тупой и упрямый, как Феликс. Я не успел даже замахнуться, его лицо оказалось прямо перед моим, а рука на шее. В следующую минуту я уже не чувствовал пола под ногами, а Деметрий становился все ниже и ниже. — Я обычно так не делаю, но за тобой должок. — Он улыбнулся так мягко, словно умилялся над котенком. Мой кулак почти влетел в его челюсть, но он без усилий перехватил запястье и надавил на какую-то точку — вся ладонь онемела от боли. — Больно же! — вскричал я. — То-то. — Деметрий отпустил меня и посмотрел с укором. Перед глазами все покраснело. Я попытался ударить его, но он ловко увернулся, а потом еще раз и еще. Он уворачивался и предугадывал каждый мой выпад до тех пор, пока ему, видимо, не надоело. Цепкими пальцами он схватил мою правую руку и вывернул ее. Деметрий оказался за спиной; он надавил рукой мне на затылок и бахнул лицом о металлический стол, на котором минутами ранее лежало тело. Подо мной образовалась вмятина. Целиком эта драка заняла лишь несколько секунд. Я заметил черную волнистую прядь сбоку. Деметрий говорил мне прямо в ухо, и голос у него был довольный: — Я же предупреждал. В лесу тебе просто повезло: я был не в настроении. Я повернул голову настолько, насколько это представлялось возможным, и боковым зрением увидел его профиль. Он не повернулся ко мне лицом, нет, он замер в том же положении, что и я, и косил на меня свой неадекватный взгляд, дико улыбаясь при этом. Деметрий безумный человек. — Ты больной, — шепнул я. — Страшно? — он тоже перешел на шепот. Сверкнули его белоснежные зубы. — Да. — Хайди! — Деметрий шумно выдохнул. — Добрый вечер. Хайди, открывшая дверь, в изумлении смотрела то на меня, оказавшегося в неловком положении, то на Деметрия, который это положение создал. Ее физиономия казалась такой же озадаченной, каким был голос Деметрия. — Что вы… — Та донорская кровь, которую Маркус сказал тебе достать, — пояснил он. — А-а-а, понятно. Эм. Деметрий отпустил меня и отошел на несколько шагов, поправляя рукава своего черного джемпера. На его лице не осталось и следа от того безумия, которое я видел секундами ранее. — Я вернулась уже, — неуверенно продолжила Хайди. — Ты видел Феликса сегодня? — Нет. И мне пришлось за него работать. Если встретишь, передай, что я задам ему перца. Хайди кивнула и посмотрела на меня. Ее тонкая рука вынырнула из кармана черных классических брюк и протянула мне старый английский пенни. — Нашла под башней с часами. Это твое, кажется. * * * Башня с часами сочла за благо прогрохотать в момент, когда я почти подкрался к ней. Я подскочил на месте и шарахнулся к стене, как испуганный кот. Мне было запрещено покидать замок без разрешения, но тайные встречи у входа в него никто не оговаривал, так что формально я не нарушал никаких правил. Тем не менее я старался идти тихо и остаться незамеченным, чтобы не нарваться на неприятности. Идя сюда, я представил сотню вариантов одного и того же события, проанализировал все детали в попытке убедить себя, что бояться мне нечего, но противный внутренний голос из раза в раз повторял, что низкий шанс не равен нулю. Я представлял, что Эдвард сейчас увидит меня и с непроницаемым лицом, как менеджер на собеседовании, скажет: “Извините, вы нам больше не подходите. Мы перезвоним, если появится новая информация”. Я заставил себя толкнуть тяжелые скрипучие двери. Мне хотелось сбежать. Все сейчас разрушится, точно разрушится. Или его там вообще не будет. Надо было не идти сюда и оттянуть этот момент немного, чтобы не разочаровать его сейчас. Может, позже. Сейчас я был не готов к этому. Мне нужно разворачиваться и убегать пока не поздно. Это все большая ошибка. Это опасно. Аро может это не понравиться. Нет, нет, нет — и еще раз… да. Он стоял у фонтана. Эдвард находился далеко, но благодаря экстремальному способу коррекции зрения (услуги предоставляет Аро. Запись осуществляется только очно) я видел его лицо так же четко, как если бы он стоял на расстоянии вытянутой руки. В голове у меня словно взорвался фейерверк, по всему телу разлилась нега, экстрагированная из эфира метаний от счастья до агонии, сгущенная в одну каплю и обильно разбавленная лавандовой водой. Он в самом деле пах лавандой. Вся площадь ею пахла, будто в конце января неожиданно настала весна. Я моргнул. Его бедра вжались в мои. Крепкие объятия Эдварда чуть не свели меня с ума: я чувствовал его каждым дюймом своего тела, и я бы точно задохнулся, если бы мне нужен был воздух. Он судорожно хватал меня за что придется: волосы, шея, спина, бока. Умереть можно, на хрен. — Передать не могу, как я перед тобой виноват. Я знаю, что это полный абсурд — говорить такое вслух, — но пожалуйста. Мне ужасно жаль. Господи, я сделаю что угодно, чтобы загладить свою вину перед тобой, если это вообще возможно, только дай мне шанс, и я обязательно… Я прервал этот бредовый психоз, схватил его лицо в ладони и оторвал от себя, пристально заглянув в глаза. Они были черными, бездонными, уставшими, а вокруг — глубокие круги. Ресницы дрожали. — Ты что несешь? — спросил я точно таким же торопливым шепотом, каким он говорил всю эту чепуху. — Умом тронулся? Эдвард? — Эдвард? Ноль реакции. — Эдвард! Молчание. — Если ты сейчас же мне не ответишь, я оторву себе язык! Он посмотрел на меня так, будто я появился на своем месте в этот самый момент. — Я так боялся, что ты не придешь, что ты не захочешь меня видеть. Я накрыл его рот ладонью и прильнул виском к его лбу, крепко зажмурившись. Казалось, еще немного, и я либо ему голову оторву, либо сам лопну. Эмоции били ключом; сдерживать себя было невероятно сложно. Эдвард шумно вдохнул через нос. Мы буквально вжались друг в друга, и в голову лезли самые странные мысли, какие только могли быть: мне хотелось быть еще ближе, залезть ему под кожу и спрятаться за его грудиной, чтобы он унес меня домой, никому ничего не говоря. Мы бы поселились в лесу, ни с кем не общались и ходили к ручью каждое утро босиком, как два хоббита. Вот это жизнь у меня была бы! Эдвард пошатнулся под моим напором и попятился назад, прижался спиной к каменной стене между двух объемных пилястр. Мы спрятались в их тени и замерли. Его пальцы не казались ледяными. Ко мне пришло запоздалое осознание: мой мир больше не отделен от его; мы не находимся по разные стороны баррикад, а я — не тот обычный смертный, которому позволили украдкой заглянуть в его жизнь. Эдвард никуда больше не исчезнет. Он не бросит меня. Во всем мире теперь не найдется человека, который сможет нас разлучить. А уж с Аро я как-нибудь разберусь. Видит бог, он у меня попляшет. Я коснулся губами его шеи, едва соображая, что делаю. Мне хотелось его сожрать. — Слышал о тебе много хорошего от Элис, — прошептал он в мою ладонь. Я опустил руку, найдя ей более эффективное применение у него под свитером. — Странно, ведь я тот еще злодей. — Хорошо, — Эдвард фыркнул и повторил, но уже тише: — хорошо. Я попытался отстраниться, чтобы еще раз взглянуть на него, но он не позволил. — Как ты? — Я хотел произнести это, но слова с таким трудом ложились мне на язык, что этот вопрос вообще, кажется, не прозвучал. Тем не менее он понял. По губам прочел, может. — Я будто нахожусь в постоянном ожидании новости о том, что ты мертв. Невысказанное “как сам?” повисло между нами, поэтому я заговорил: — Никто не причинит мне вреда. Я не умру, Эдвард. Формально я уже. — Я клацнул языком и провел пальцем по своей шее. — Деметрий сказал, что у них организован какой-то совет, а еще Аро устроил гребаный праздник в мою честь, который состоится завтра… нет, сегодня ночью. Эдвард процедил: — Держись от него подальше. — Едва ли я могу себе это позволить. Твоя семья знает, что ты здесь? — Я окинул его взглядом. — Не знает. Эдвард, это несерьезно. — Роуз точно оторвет мне башку. — Вы все в Вольтерре. Уезжать сразу после моего исчезновения — не лучшая идея. Но они побоялись оставлять тебя одного. Следят за каждым твоим шагом, потому что боятся, что ты нарвешься на Вольтури? — Да, — растерянно ответил он. — Чарли? — Я схватил Эдварда за руку, и он поморщился. — Ой. — Занят поисками. Твоя мать тоже в Форксе. И Фил. Когда я возвращался домой по просьбе Карлайла, Чарли ткнул ружьем мне в грудь — Ньютон посодействовал. Он активно участвует в поисках. Боюсь, скоро меня объявят в розыск, потому что я получил запрет на выезд из штата. Пришлось пользоваться другими паспортами. Мысли о Чарли и маме причиняли боль, но я постарался не зацикливаться на этом. Главное, что они в безопасности. — А Джейк? Ты видел его? — Договор с Квилетами расторгнут. Но он, пожалуй, единственный, кто не хочет зла нашей семье и верит мне. Правда, он сначала что-то говорил про кровавую месть, смерть, кладбище и черепа, но мне было не до того. — Договор? — Я нахмурился. — Кровавая месть? — Ерунда. — Эдвард махнул рукой и положил голову мне на плечо. — Какие у тебя дела с Хайди? Она хочет сбежать? — Ты же не думаешь, что я оставлю тебя здесь навечно? — Ей нельзя доверять. Его плечи дрогнули — он усмехнулся. — Ты шутишь? — Да. Оцени шутку от одного до десяти. — Кристиан, грубо. — Я услышал в его голосе улыбку. Я выглянул за пилястры и осмотрелся. Сделав соответствующие выводы, сказал: — Поцелуй меня, пока никого не видно. Эдвард казался нездоровым. Мои пальцы на его бедрах выглядели неправильно, неуместно, не вовремя, но я не знал, когда снова его встречу, поэтому не смог себе отказать. Я дернул Эдварда за брючный ремень, притянув к себе, и позволил ему самому решать, в какой момент это случится. Несколько мгновений он завороженно глядел на меня в ответ и пробормотал что-то о моих глазах (в ушах у меня стоял звон — я ничего не понял), а затем положил руку мне на затылок и клюнул носом. Наши губы почти соприкоснулись, когда я ощутил свежий запах озона и сырости. Краем сознания я ухитрился удивиться: вроде небо было ясное и дождь не собирался. Хватило доли секунды, чтобы осознать. Я толкнул Эдварда в грудь, открыв рот, чтобы сказать ему сматываться как можно скорее, но не успел: за моей спиной раздался низкий голос. Мне не хотелось отходить. Не хотелось, чтобы эта дрянь смотрела на него, словно одним только взглядом Деметрий мог испачкать его. Одной рукой я оперся о пилястру, а второй ущипнул себя за переносицу. — О, ха-ха, вот это встреча! Эдвард, приятель, ты что тут забыл? Эдвард смотрел за мое плечо. Мне пришлось развернуться. Я раздраженно спросил: — Тебе Хайди сказала? Не говорила она ничего. Это не в ее интересах. Намек с монетой был слишком прозрачный. Дура. — Чего? — Деметрий лучезарно улыбнулся. — Ты ее переоцениваешь, но это дело десятое. Ай-яй, ребята. — Проваливай. — Эдвард вышел вперед, задев меня плечом. — Чего ты, ну в самом деле? Лучше расскажи, как дела и почему ты шатаешься там, куда тебе ходить запрещено? — Любуюсь замком, — бросил Эдвард. — Забавненький у тебя замок. Видимо, Деметрий подумал что-то, ну, в своем стиле, потому что Эдвард поднял бровь и двинулся к нему навстречу. Я остановил его, положив руку на плечо. — Если ты собираешься доложить Аро, то просто иди и сделай это, — устало проговорил я. — Я… — начал было Деметрий. — Он этого не сделает, — но Эдвард перебил, — не так ли? И тишина. Они уставились друг на друга, как два уличных кота, что в пять после полуночи орут у меня под окнами и устраивают драки за помойку. — Пошел вон из моей головы, — медленно произнес Деметрий. — Клянусь, если я еще раз увижу тебя здесь, то ты умрешь. Что я говорил? Он ненормальный. — На твоем месте я бы не стал давать обещаний, выполнить которые мне не под силу. Теперь Деметрий направился в нашу сторону. Он шел вперед по прямой линии, не сводя с Эдварда глаз. Я представил, сколько людей погибло от его рук по приказу Аро, и по коже побежали мурашки. А вот Эдварду было плевать. Он смотрел на него исподлобья и ждал. Вид Деметрия не производил на него никакого впечатления. Я, сам того не ожидая, холодно рассмеялся. — Давайте все втроем в одну кучу прыгнем? Вам этого надо? Я представляю лица Аро и Карлайла, если бы им не повезло это увидеть. Если ты, Деметрий, недоволен, то иди и жалуйся. Я остаюсь, Эдвард уйдет. То ли мои слова достигли цели, то ли они потеряли интерес друг к другу, но опасность миновала. Деметрий прищурился и вяло улыбнулся, подарив нам на прощание свое любезное: “Развлекайтесь, мальчики”. Я подозревал, что дело тут нечисто, но вникать в мотивы его поступков мне не хотелось, поэтому махнул рукой и оставил все как есть. Прикинув риски, я передал Эдварду пенни и поторопился уйти, чтобы не создавать нам еще больше проблем. Внутри у меня все кипело от раздражения. Он бросил мне в спину: — Ты куда? — Организовывать государственный переворот, — ответил я, не оборачиваясь. *** Хайди плетет какую-то интригу. Ей нужна была помощь Калленов — что за абсурд? С чем они могли бы ей помочь? В голову, как обычно, приходило целое множество вариантов, и самым вероятным был такой: ей хотелось покинуть Вольтури, но Аро удерживал ее здесь по непонятным мне причинам, возможно, известным только ему и самой Хайди. Мне нужно было с ней поговорить, и я отправился в библиотеку, зная, что если она вернется в замок, ей обо мне доложат. Если она не глупая, то поймет, для чего я сюда спустился. Я перелистнул очередную страницу. Вот партия старых семейных портретов прибыла, и Лора с искренним потрясением обнаружила сверхъестественное сходство между “Меркаллой, графиней Карнштейнской” и Кармиллой. Даже родимое пятно на шее у ее предка точно такое — в чем же загадка? Дура ты, Лора, дура. Я усмехнулся и поднял глаза на вход в библиотеку. Там с минуты на минуту появится Хайди. Ненавижу герань, клянусь, терпеть не могу — а она, как назло, пахла геранью. Хайди воровато огляделась и подошла ко мне. — Ну что? — А что, Хайди? — Я отложил книгу. — Мне рассказать нечего, но тебя выслушаю с удовольствием. — Не здесь, — она шикнула. — И я пока не могу тебе сказать. — Ты хочешь сбежать? — Закрой свой тупой рот! — Ты наживаешь ссору с человеком, от которого тебе что-то нужно, — заметил я, — но продолжай. Я хочу посмотреть, чем это все кончится. — Я снова взялся за книгу и сделал вид, что потерял к ней интерес. Хайди пыталась разузнать у меня о том, как Каллены относятся к ее предложению, как настроен Эдвард и о чем мы говорили, но я не сказал ни слова. Из ее вопросов следовало, что я оказался прав. Она предложила им какую-то сделку, и мне это совершенно не нравилось: один неосторожный ход с ее стороны, и все Каллены попадут в страшную передрягу. Мне нужно было узнать все детали их соглашения, чтобы предупредить риски, и сделать это как можно скорее, но Хайди наотрез отказывалась посвящать меня в это дело. Она призывала к терпению, говорила, что нужно ждать какого-то загадочного “нужного момента”, и сколько я ни пытался объяснить ей, что промедление чревато последствиями, ведь Аро в любой момент может залезть к ней в голову, она меня не слушала. Тем и закончилась наша беседа — ничем. Никакой пользы, только пренеприятное времяпровождение, которое, кстати, в библиотеке лишь началось. Это я понял позже. Со всей этой нервотрепкой я забыл, что она ответственна за решение вопросов, что возникают у меня в процессе адаптации. И одним из таких вопросов был мой внешний вид на вечернем празднестве — одеждой-то я не располагал. Бестия притащила ко мне в комнату целую кучу всякого дерьма. Из меня, вероятно, планировали сделать второго Деметрия, только менее агрессивного. Я с великим отвращением и вселенским унижением рассматривал этикетки на классических рубашках и брюках. — Хайди, я лучше буду в трусах ходить. Серьезно. Она сидела в любимом кресле Деметрия, закинув ногу на ногу, и веселилась, морща аккуратный маленький нос. Ее грустное миловидное лицо оживляли капризные глаза и алая помада на губах, которая даже в дуэте с черным деловым костюмом не делала из нее ту женщину, которых обычно называют роковыми. Она казалась мне скорее романтичной и легкой, как те француженки из рекламы дорогого парфюма. Смотреть на нее было приятно: стройная, с очень прямой спиной и длинными ногами. Я смотрел и ловил себя на мысли: как что-то настолько прекрасное может быть настолько ужасным? — Это непрезентабельно. Ладно, достань второй. — Тонкий палец с аккуратным ноготком указал на большой крафтовый пакет. В нем были в основном спортивные вещи. — Кто вообще там будет? — спросил я. — В чем смысл этого события? — Там будут все. Это своеобразный способ разбавить серые будни бесконечного существования. Представляешь, как Аро скучно живется? Даже несмотря на помощь Корин. — Кто такая эта Корин? Хайди почему-то хихикнула. Она сказала: — Сумасшедшая фанатка ультранасилия, бывшая подружка Деметрия и очень ценный член гвардии. Деметрий и подружка? Это что-то новое. Наверное, он бил ее плетью и подвешивал вниз головой — в других отношениях я его не представлял. — Так чем она занимается? — Она способна внушать чувство удовлетворения ситуацией. — Хайди поморщилась, будто от удара. — Ужасный дар. Его воздействие постепенно становится необходимостью для тех, кто ему подвергался. Она как наркотик. — То есть отказ от ее воздействия вызывает какие-то болезненные ощущения? — Ну, в своем роде. Такое чувство возникает, будто ничто в этом мире больше не радует. Даже близкие люди перестают быть важны, и тебе хочется либо умереть, либо дорваться до Корин. Она — один из столпов, на котором держится вообще все в Вольтури. Хайди впервые поделилась со мной действительно ценной информацией. Этот день войдет в историю. — На тебя она тоже повлияла? — Нет, конечно нет. Но я знаю тех, кто от этого очень страдает. — Деметрий. — Да. Раньше точно, он все мучился. Насколько я знаю, они поэтому и поссорились. Сейчас вроде у них все нормально, но он не спешит делиться со мной своими переживаниями. А что насчет тебя, кстати? Вы что, подружились? Хайди сложила руки домиком и откинулась на спинку кресла, сверкнув глазами. — О да. Я же со всякими душегубами как шерочка с машерочкой. — Ну, вчера в кладовой у меня сложилось такое впечатление… — Все верно. Он хотел по-дружески вырвать мне позвоночник. Хайди вскинула ладони и брови одновременно. — Как скажешь. Мне не очень хотелось вести светские беседы с Хайди, но я предпочел их одиночеству — если я остаюсь один, мой мозг начинает пожирать сам себя. Возились мы с этими тряпками в целом не очень долго — может, час еще. Когда она покидала комнату, был, если верить моим ощущениям, уже вечер. Вскоре после ее ухода ко мне постучалась незнакомка из приемной и сообщила о своем намерении проводить меня на праздник. Лифт. Та девушка со смуглой кожей и зелеными глазами то и дело вздыхала; я старался игнорировать ее. У меня возникали подозрения, что послать за мной именно ее — злая шутка Деметрия. Я цеплялся за обиду на него, представлял его нахальное рыло, чтобы заглушить Турецкий марш в ушах, который отбивало сердце этой несчастной. А ведь лифт еще даже не пришел в движение. — Знаете, вы могли бы выйти и просто поехать отдельно, — предложил я. — Давайте. Пока двери не закрылись. — Я вытянул ногу и создал преграду. — Нет, спасибо. Все в порядке. Извините, если доставила вам неудобства, мистер Свон. Она говорила с выраженным итальянским акцентом; в лифте играла какая-то мерзкая кантилена. — Какой я вам мистер Свон? Сколько вам лет? — Я бросил на нее мимолетный взгляд. — Тридцать. Мне вообще восемнадцать. — Прошу прощения. — Я все еще держу двери. Выходите из лифта, пока просить прощения не пришлось мне. Это почти угроза. — Нет, я не боюсь. Все в порядке, у меня приказ. Я тяжело вздохнул и убрал ногу; двери поспешили съехаться. Не то чтобы я всерьез думал, что трону эту особу, просто вероятность не равнялась нулю, и так было бы лучше для всех. — Разве оно того стоит? — спросил я. — У меня больше нет выбора. — Ну да, верно. Но было глупо приходить сюда. — Да, — выдохнула она, — глупо. Спазм и жжение в глотке усилились. Ее дыхание опалило мой затылок. Теперь я на своей шкуре ощутил, на что ради меня шел Эдвард, и это было ужасно. — Не нужно, — прошипел я, — так делать. Прошу вас. — Что? — Она снова выдохнула, как специально. Я ощутил ее страх. Я хотел сказать ей, чтобы она закрыла рот, но побоялся, что если открою свой, то беды не миновать. Еще секунда. Звоночек. Черт возьми, как медленно открываются эти проклятые двери. Я вылетел наружу, чуть не врезавшись в блондинку с властными чертами лица. — Виноват, — промямлил я и оттянул воротник рубашки пальцем. Она вскинула подбородок и смерила меня любопытным взглядом. В ее взгляде — сталь, на ней серебристое платье, такие же туфли и ни одного украшения, кроме тонкой платиновой цепочки и маленького камня на ней, спадающего в яремную ямку. Она светились, будто луна, и выглядела безукоризненно. Мы тщательно изучили друг друга, прежде чем разойтись в разные стороны. Народу было много. По дороге я заметил на стенах многоцветные гобелены, на которых изображались события, что случились в Вольтури: горящие города, прекрасные нимфы, заседания за столами и битвы. В самом зале со сводчатой крышей сотни свечей создавали особую атмосферу, заливали его золотистым цветом. На северной стороне, позади мраморной платформы со стульями, высокий арочный проем с колоннами, в котором виднелись резные распахнутые двери и узкая винтовая лестница. Куда она приводила, оставалось только гадать. Все присутствующие были одеты в дорогие платья и костюмы. В их руках, чаще всего скрытых перчатками, поблескивали антикварные фужеры, наполненные красным коктейлем из эритроцитов, лейкоцитов, тромбоцитов и плазмы. У западной стены на небольшом возвышении расположили белоснежное глянцевое фортепиано, которого здесь раньше не было. К нему в аккомпанемент играли две скрипки, одна виолончель и голоса: высокие, низкие, хриплые и мелодичные; какие-то говорили громко, какие-то заговорщически шептали. Ко мне подошел молодой румяный парень в белом костюме, с черным платком-паше и подносом в руках. Мне захотелось взять его и выкинуть в окно — и поддать пинка под зад для ускорения. Как это все печально. Он предложил мне фужер с подноса, но я молча отказался, вскинув руку, и отстегнул одну пуговицу на рубашке. Люди — женщины и мужчины в белом — мельтешили между гостей в дорогих нарядах, постоянно попадаясь мне на глаза. Я отошел подальше в угол и оперся руками о колени, чтобы перевести дух. — Ты замечательно выглядишь, — похвалили меня черные ботинки. Я поднял глаза на Деметрия. — А ты — нет. Я солгал, но он это заслужил. Деметрий в ответ склонил голову набок. — Укажи на недостатки, и я их исправлю. Я указал рукой на его лицо, отчаянно пытаясь произнести хотя бы одно слово, но горло сжалось, как надувной шар без воздуха внутри. Нет, хуже ситуации не придумаешь. — Выпей — станет легче. — Деметрий учтиво протянул мне бокал из своих рук. Я покачал головой, и он, перед тем как разозлиться, предусмотрительно оглянулся по сторонам, чтобы убедиться, что на него не смотрят. — Прекрати это сейчас же, недоумок. Это все те же пакеты. Мы уставились друг на друга. Спустя минуту он прошептал: — Аро. Я сконцентрировался на том, что происходило справа, и в самом деле заметил его взгляд. Я тут же схватил фужер и сделал спасительный глоток, не сводя с Деметрия глаз. Это было гораздо круче, чем та кровь из рефрижератора. — Ты лжец. Он с ухмылкой забрал из моих рук этот злосчастный фужер и поднес к своим губам. Я наблюдал за этим, не скрывая отвращения. — Не подойдешь к Аро? Он ведь ждет тебя. — Позже. Отвлеки меня. — Я тебе кто, фокусник? — Он удивленно улыбнулся. — Расскажи мне про Грецию. — С какой радости? — Тогда проваливай. Деметрий задумался, а потом сказал: — Тогда ты ответишь на мои вопросы. И честно, без уловок. — Добро. Мне скрывать нечего. Ну, почти. — Что ты хочешь услышать? — Он опустил взгляд на мою обувь. — То, что ты захочешь рассказать. — Я снова поймал взглядом человеческую шею и ущипнул себя за переносицу. Дурная привычка. Когда-нибудь я оторву себе нос. — Моя хозяйка покупала травы и просила варить ей целебные чаи от нервов. Она очень любила мастику. В ее доме всегда ею пахло, и мне нравился этот запах. — Он уставился в потолок и вздохнул. — Я сам на псарне жил, а вот у нее дом был что надо. — Что случилось с твоими хозяевами? — Война. Разорения, смерть и горе. Зловоние брошенных трупов, еще более ядовитых от солнцепека, насекомые, одичавшие животные… — А Гиперборея существовала? — А мне почем знать? — Он искренне улыбнулся. — Я не настолько стар. И ты задал мне уже три вопроса. — Черт с тобой, спрашивай. — Кристиан, друг мой! — раздалось справа, и, что удивительно, заставило съежиться не только меня, но и Деметрия. — Не составишь нам с братьями компанию? Аро скалился и был похож на акулу. Мне бы быть таким счастливым, каким был этот дебил. — Конечно. Какое удовольствие видеть вас, — замогильным голосом сказал я. Он рассмеялся, указал рукой вперед. Мы оставили Деметрия позади. Лицо у него было в этот момент странное, я сейчас не берусь описывать это выражение, потому что сам не понял его. Рядом с Маркусом и Каем стояла брюнетка, которая знала Карлайла. Сульпиция, жена Аро. Она не обратила на меня внимание, делала вид, что мы не были знакомы. — Бессмертие тебе к лицу, друг мой. Твой дар возвысит тебя… Аро не успел закончить реплику: Феликс нагло прервал его. Все три монарха возмущенно уставились на нерадивого, но тот оказался слишком взволнованным, чтобы испугаться. Он сказал: — Алек просит вас в зал совета. Он сказал, что это срочно. — Он бесстрашен, — Кай агрессивно выплюнул свой “комплимент”. — Должно быть, это действительно важно, — прошелестел Аро. — Так тому и быть. Феликс, собери остальных. А ты, друг мой, отправишься с нами. Нам пригодится твой свежий взгляд. Мы с Сульпицией поплелись следом за ними в тот арочный проем за стульями. Перед тем как спуститься по лестнице, я оглянулся. Мой взгляд сразу нашел Деметрия. Он переговаривался с блондинкой, которую я чуть не сшиб у лифта. Их серебристый и черный цвета сочетались так здорово, словно они специально подбирали для этого наряды. Я никогда не видел у Деметрия такого взгляда: в нем читалось доверие, спокойствие, он был расслаблен — ни ноток ехидства, ни притворного дружелюбия. Деметрий был похож на обычного человека. Он любил ее и не смотрел по сторонам, потому что не боялся, что это заметят. Это и была Корин. Я позволил себе на секунду удивиться: мне никогда не приходило в голову, что он способен на подобное. Моргнув пару раз, я догнал компанию. Мы спустились по лестнице и попали в светлый коридор, облицованный мрамором. Феликс отправился в другую сторону, а мы вошли в небольшую (если сравнивать с залом) комнату с камином. По центру стоял длинный деревянный стол, по краями исписанный золотыми узорами, но садиться за него никто не собирался. У камина стояла Джейн в синем вечернем платье, подле нее Алек, а в его руках — небольшое письмо. Он протянул его недоумевающему Каю, который, лишь мелком взглянув, полетел к несчастной Сульпиции и схватил ее за руку. Письмо прочли все по очереди, кроме Алека и Джейн. — Что за заговоры ты плетешь? — шипел на нее Кай. — Я ничего не знаю об этом. — Лицо Сульпиции было непроницаемо. — Ложь! — обвинил он. — Она не причастна к этому, — тихо возразил я, надеясь, что мне не оторвут за это язык. Аро изящным движением поднял тонкую руку вверх, блеснув дорогим перстнем и призывая к тишине. — Объясни. — Вы прочли письмо. Вам хочется убить того, кто написал подобное. Стал бы отправитель, зная, что попади эта бумажка не в те руки — и он мертв, рисковать жизнями своей и женщины, которую он так отчаянно “любит”? И Сульпиция, если пребывает в здравом уме, ни за что не позволила бы подобному случиться, потому что знает — отправителя обязательно найдут. Ее пытались подставить. — Где ты взял его? — спросил Марк у Алека. Аро уже держал последнего за руку, но для всех он сказал: — Господин, я шел в зал, когда заметил движение в тупике у автопортрета Перуджино. Сестра моя была рядом, — он глянул на нее, — тогда мы решили проверить. Сначала ничего необычного мы не нашли, но потом Джейн заметила письмо, его пытались спрятать под картину. Этот предатель хотел воспользоваться моментом, дождавшись, пока все уйдут на праздник, но не ожидал, что мы задержимся. Надо перечитать. Я молча протянул руку и забрал у Аро бумажку. Ветерок, созданный этим молниеносным движением, всколыхнул темные кудри перепуганной до смерти женщины, что стояла справа — Сульпиции. “Аро лжец. Не покрывай его. Единственный, кто заслуживает моей любви в этом месте — это ты. Есть выход, и мы с тобой его обязательно найдем. Другие нам не помешают. И если ты не веришь мне, то поверь своему сердцу, Сульпиция. Они не разлучат нас. Смогут нас разлучить только смерть и твоя нерешительность. Помочь тебе я не смогу, если ты сама не решишься. Но запомни — это тихая игра.” Я ухватил записку двумя руками по разные стороны и направил ее под свет. Бумага дорогая, подобная той, на которой было мое приглашение на прием. Хотя нет, я вспомнил, не подобная — абсолютное тождество. Почерк торопливый, буквы неровные, то слишком острые, то слишком округлые. Написавший это не был так же стар, как, например, Аро, потому что манера начертания букв современная. Можно было бы и подделать, конечно, но я бы распознал. Молодой вампир или чей-нибудь посыльный; человек, которым прикрылся кто-то более влиятельный. В письме написано вовсе не это. Там написано: “Аро не единственный, есть другие, и они смогут помочь”. Первые слова каждого предложения. Скука. Только вот последняя фраза сюда не подходила — но она была и выделенной специально. Неспроста это. В ней тоже что-то есть, и мне нужно узнать, что. — Вам нужен некто недавно обращенный, в пределах пятидесяти лет. Скорее женщина. Состав не поврежден — бумага хранилась в удовлетворительных условиях, может, в комнате. Скажите об этом Деметрию. Он знает, как использовать эту информацию. Я рассказал о зашифрованном послании и сообщил, что письмо адресовано мне. А что я, дурак, что ли? Оно вполне могло оказаться подставным — меня смутило качество бумаги — проверкой на верность от Аро или Маркуса — Кай бы не додумался. Но о последней фразе подозрениями делиться не стал: в конце концов, если оно все-таки настоящее, то в ней и будет скрыто что-то важное.