Trinitas

      Пейзажи песчаного моря дюн сменились бесконечными россыпями камней — отряд ступил на равнину Хамада-эль-Джарваль. Здесь можно было встретить робкие тамариски и карликовые акации, кучкующиеся клочки травы и пересохшие русла древних поверхностных рек, которые тысячи лет назад, должно быть, стремительно несли свои воды, озеленяя ныне иссушенные долины.       По песку и камням неслись шары перекати-поля — высохшие кустики растений, волей ветра рассеивающие семена по неблагодатной почве. Они вечно бесцельно спешили куда-то, эти возникающие из ниоткуда шары, готовые зацепится за что-нибудь и обрести временное пристанище, но ветер трепал их и сгонял с желанного приюта, вынуждая продолжать путь.       Вот и кочевник виделся Аскару таким же перекати-полем — носился дорогами караванов, нигде не оставаясь подолгу, на время сближался с новыми спутниками, а потом легко расставался и уходил, не прощаясь. Стоила ли такая свобода того глубинного одиночества, которое нет-нет, да и проскальзывало в его глазах и голосе?       Для Синана пустыня — дом родной. Он ориентировался по солнцу и звездам, знал расположение колодцев и разделяющее их расстояние, местные обычаи и порядки каждого города, умел ставить шатер за полчаса, снаряжать ящеров, вести караван, вкусно готовить и готов был поддержать любую беседу. В их походе он был незаменим, ведь его инстинкт обитателя пустыни и умение ориентироваться указывало ему нужный путь так, словно в теле его существовал неведомый орган, атрофировавшийся у обитателей оазисов, но по-прежнему функционировавший у кочевников. Даже в тот раз, когда сиранисы увели отряд с караванного пути, Синан каким-то немыслимым образом знал, где находится и как вернуться назад. Вероятно, такой способностью обладали лишь те, кто, подобно ему, родились и выросли среди песков.       Аскар восхищался им. Сам не заметил, как начал восхищаться, просто в какой-то момент поймал себя на простой по своей искренности мысли: «Он удивительный. Мне еще не доводилось знать никого подобного».       Потом восхищение дополнилось чем-то большим…       У Аскара не было таких уж сложностей в понимании природы своих чувств, просто настигшие чувства не были чем-то знакомым и изведанным. Аскар знал, где сплоховал — слишком много внимания уделял наймиту из настороженности, которая вскорости переросла в живейший интерес. Раз за разом цепляясь взглядом на высокую плечистую фигуру, за прямо держащуюся спину, за край развивающегося синего платка, Аскар пытался обмануть себя, перед самим собой оправдаться — глаз да глаз нужен за наймитами, нет им веры! Но сколь долго можно лицемерить перед собой? Да это и абсурдно! Однако ж, даже все осознавая, тяжело было признать эту свою увлеченность. Еще тяжелее принять, что как-то совершенно незаметно простой увлеченностью она быть перестала…       Признаться в нежеланных, безнадежных чувствах было страшно даже самому себе. Казалось, что нечто, проросшее внутри, отнимает его власть над самим собой и передает ее в руки равнодушного человека. Аскар не обольщался. Было очевидно, что кочевник в нем нисколько не заинтересован, а все дружелюбие его — лишь попытки поддерживать товарищескую связь. Пугало, что даже за такую малость Аскар был благодарен.       С тех пор, как его отряд нагнал Лейса и присоединился к экспедиции повторно, прошло несколько дней: они однажды остановились на ночлег в постоялом дворе очередной деревеньки, где уже в четвертый раз вдвоем с Синаном распивали сливовое вино под смешливые перемигивания потешающихся с неба звезд; пересекли эрг, противостоя пришедшему с востока ветру, хлещущему в лицо, и страшась, что путь перегородит песчаная буря, но обошлось. И вот они добрались до каменистой равнины, необъятной по своей протяженности, за противоположной стороной которой начиналась Змеиная Пустошь. Но прежде, чем добраться до края равнины, им предстояло пройти не одну деревеньку и ненадолго заглянуть в оазис Кавсар — стоило хорошенько подготовиться, и уж только потом держать путь в неизведанную Пустошь.       Солнца набрали мощь, и отряд разбил лагерь, чтобы переждать зенит в тени временных укрытий. Даже нечастые птицы, видеть которых было отрадно, не отважились летать под его палящим зноем, а все маленькие ящерки забились в укрытия под камнями. Умолк ветер, унялся песок и замерли кусты перекати-поля, оборвавшие свой бессмысленный бег. Людям передалось настроение природы, и Аскар задремал в спасительной тени, сморенный зноем, удостоверившись перед тем, что кочевник остался бдеть.       Нежданный запах разбудил его, щекоча ноздри. Знакомый, желанный… нет, самый вожделенный из запахов пустыни! Аскар открыл глаза, шумно вдыхая воздух, и поспешно выкатился из-под навеса, вскидывая лицо к небу. Там он увидел ее, движущуюся с востока — большую и темную тучу, закрывшую собой горизонт. Она летела низко и в свинцовой тяжести своего лона таила драгоценнейшее сокровище мира. Застигнутый радостной вестью врасплох, Аскар только сейчас огляделся по сторонам и заметил стоящего поодаль от стоянки Синана — его образ показался взволнованным, а глаза жадно всматривались в завесу дождя.       Внезапно он, будто почувствовав, обернулся, перехватывая устремленный на него взгляд. Колыхнув тканями одежд, он двинулся к лагерю, на ходу отстегивая перевязь с мечом.       — Быстро, все раздевайтесь и растягивайте одежду на кустах! — скомандовал он, и первым начал избавляться от укрывающих тело тканей: сначала верхний халат, а следом пояс и нижний халат.       Все беты и Джанах начали споро следовать приказу, в то время как остальные замялись, отчего-то вдруг стушевавшись. Аскар же и вовсе замер, не в силах оторвать взгляда от рельефного торса кочевника, кожа которого была столь же светлой, как и мелькнувший однажды участок шеи, образ которой так и не выходил из головы.       Синан остался в одних только платке и шальварах, и начал разуваться, когда заметил нерешительность некоторых членов отряда.       — Не стойте, раздевайтесь, нужно собрать воду! — поторопил он.       Взгляд скользил по нетронутой солнцем коже, исполосованной шрамами: вот пятнышки стянувшейся кожи на плечах — следы изъятых наконечников стрел, вот длинный диагональный шрам на боку, тянущийся за спину — прорубили мечом, вот тонкая горизонтальная полоса на животе под пупком — лезвие точно было узким и коротким. Как много следов боли…       Даже отмерев и начав раздеваться вслед за другими, Аскар все не мог глаз оторвать от тела кочевника, которое ему не посчастливилось бы увидеть, не представься случай. Он обшаривал его, не властный над собой, даже осознавая, насколько очевидно выдает себя этим жадным взглядом. Наконец Аскар смог узнать то, что не способна была нарисовать фантазия, что не надеялся узреть воочию. Наконец он увидел и татуировки во всей их полноте — с рук, как оказалось, они тянулись до груди, где сплетались в единый узор под ключицами.       Еще никогда он не видел Синана таким взволнованным, взбудораженным, если не сказать возбужденным: вмиг исчезла куда-то маска невозмутимости, голубые глаза его лихорадочно сияли, и весь он почти дрожал от предвкушения, нетерпеливо поглядывая на тучу. Раздавая указания, он принялся расседлывать варанов и скатывать ковры, чтобы укрыть зачарованной от влаги тканью то, что не должно намокнуть, пока остальные расстилали одежду и тенты, дабы собрать воду в том, что должно.       Послышалась глухая барабанная дробь, вслед за которой вода полилась с неба потоками, покрывая лицо пустыни шрамами. Аскар застыл среди обрушившегося грохота, чувствуя, как стекает по оголенной коже теплая ласка, как пьянит его чувства дождь. Или дело было в Синане, что точно также замер, обратив к небу скрытое платком лицо, прикрыв глаза и раскинув в стороны руки? Ткань облепила его, позволяя угадать контуры лица, и сбегала по телу синими ручейками, пятная светлые шальвары, льнущие к длинным мускулистым ногам.       Испарения поднимались от мокрой земли, воздух был как никогда свеж, а вожделенным запахом невозможно было надышаться. Грудь полнил неописуемый восторг, и Аскар, пойманный кочевником за беззастенчивым разглядыванием, сумел, наконец, перевести взор, чтобы взглядом выразить свои чувства другим. Рядом был Наджи, ловящий губами драгоценные капли. Лейс с Гайсом и Мунифом хохотали, бегая под дождем, будто шкодливые базарные мальчишки. Зейб и Хайри бездумно улыбались, подставив лица благословенному дождю. Нур и Рами стояли спиной к Аскару, но близко друг к дружке, и держались за руки. Помимо акида, на парочку был обращен и взгляд Джанаха, поглаживающего по голове ластящегося к нему ящера — животные его любили и тянулись. Иса ближнего к телу халата не снял, но даже его обычно недовольное лицо вдруг разгладилось, принимая несвойственное ему безмятежное выражение — Аскар даже удивился тому, что целитель показался почти симпатичным в этот момент. Следующим взгляд выцепил учителя.       Наиль, как и все, оголился. Светлый, с не особо развитыми мышцами торса, изящный и словно бы мраморный, он поистине выглядел статуей — застыл, безбожно пунцовея лицом, и уставившись в точку перед собой. Аскар проследил за взглядом. Ну конечно! Синан! Не один Аскар залюбовался неожиданно оголившимся кочевником.       Сам же Синан ни на кого не обращал внимания, его целиком и полностью увлек дождь, для него словно в целом мире больше ничего и не существовало — был только он и хлеставшие с неба капли.       Что-то скользнуло из-под укрывающего шею платка на грудь — кулон из драгоценного синего камня, чудно сочетающегося по цвету с синим же платком, подвешенный на нити из жемчужных бусин, серебрящихся почти как кожа Синана под ярким светом луны. У Аскара будто опустело в желудке, когда он узнал в дорогом и тщательно скрываемом за одеждами украшении предмет, предназначение которого было очевидно каждому хоть сколько-то зажиточному жителю оазиса. Худшие подозрения подтверждались…       Счастливые и дрожащие, они провели под дождем те несколько часов, что туча беспрерывно дарила живительную влагу иссушенной равнине. Сколь чудесный подарок ниспослали великодушные Боги! Но то, что последовало следом за ушедшей на юг тучей, оказалось ничуть не менее запоминающимся событием, чем редкий в пустыне дождь.       При свете выглянувших солнц, обласкавших почву своим послеполуденным теплом, под землей вдруг проснулось до того дремлющее семя ашеба. С отгремевшей грозы минуло всего несколько часов, во время которых отряд выжимал с тканей и собирал во всех имеющихся емкостях воду, переливая тонкими струйками в бурдюки и пополняя истраченные запасы. Одежда сохла под лучами, вновь ставшими жаркими, когда на поверхность пробились первые шустрые крохотные ростки.       Лейс порхал над ними, точно неугомонна бабочка, в любопытстве перелетающая с цветка на цветок. Восторгался точно ребенок, глазам своим не веря — посреди открытой пустыни тонкий еще, но уже насыщенно-яркий зеленый ковер! Не иначе как чудо!       — Дать им день — и покроет всю равнину, а следом распустятся цветы, — с улыбкой пересказывал Гайс то, что когда-то давно прочитал о семенах ашеба в библиотеке Дома Мудрости.       — Как будет красиво! — воскликнул Лейс, сияя воодушевлением. — Представь, какие это будут пейзажи! Скорей бы наступило завтра.       — Свободный и дикий ашеб не может расти ни на обработанной почве, ни вблизи колодцев, ни под заботливой рукой крестьянина. Только в каменистых урочищах, омытых дождем, — продолжал Гайс, потому что младший ученик общего учителя всегда любил слушать его рассказы.       Лейс окинул взором просторы равнины, думая о том, как завораживающе красива она будет завтра. А ведь, подумать только, они могли ничего этого не увидеть, не сбеги Лейс из-под надзора ами! Нет, его точно благословила сама Троица, а туча была добрым предзнаменованием!       Обернувшись, он наткнулся взглядом на полуобнаженного Гайса. Торопливо перевел взгляд — слишком свеж был в памяти позор в купальнях, когда старшие приметили его смущение и стали потешаться. Больше он себя на таком поймать не позволит! Да и вдруг, залюбовавшись, выдаст трепетно хранимые в душе чувства? Нужно быть осторожнее, лучше на Гайса пока не смотреть.       Во время дождя ему очень подсобил Муниф — старший, ведущий себя как ребенок, даром что солдат, прошедший войну. Утащил их с Гайсом бегать, разбрызгивал собирающиеся лужи, но Лейс тому даже был рад — не то он застыл бы, засмотревшись обнаженным телом небезразличного альфы. Вот же стыд! Одна только мысль об этом заставляла кровь приливать к щекам, а уши полыхать от жара.       Не думать, не думать! Лучше вопросы позадавать, и себя, и Гайса отвлечь. А красный Лейс потому что… потому что… публично обнажен! Да. Вот так. Просто стеснительность.       — Как думаешь, они будут цвести всю дорогу до Кавсара? — поинтересовался он, обмахивая ладонями лицо — прошедший дождь принес и духоту.       Гайс покачал головой.       — Зависит от семян — одни цветут всего пару дней, другие пару недель. Все это, — он обвел рукой отчаянно проклевывающиеся ростки вокруг, — растения эфемеры — их жизненный цикл очень короток. Им отдан на жизнь всего один сезон, от нескольких недель до нескольких месяцев, за который они должны успеть вырасти до состояния взрослого растения, отцвести, дать плоды и отмереть. Упавшие на землю семена прорастут уже в следующий раз, когда Боги побалуют равнину дождем. Погода пустыни бывает благоприятной лишь в короткие и редкие периоды, а потому эта группа растений приспособилась таким образом, чтобы как можно интенсивнее и быстрее прожить отведенный им срок.       От услышанного Лейс загрустил. Вспомнил, как три года назад старший товарищ пригласил его в Дом Мудрости и отвел в сад, показать нечто, по его словам, необыкновенное. Вдвоем они устроились на плоском камне близ небольшого пруда и принялись ждать. Поначалу Лейс ничего не понимал: водная гладь была спокойной, у поверхности прозрачных вод плавали рыбы и совершенно ничего не происходило. Прошло пять минут, десять, пятнадцать… Ничего. Лейс уже подумал, что старший над ним издевается, когда началось нечто невообразимое, что ему случилось увидеть лишь на рисунках, что Гайс откопал в библиотеке — над прудом закружился… снег!       Так показалось Лейсу на первый взгляд, но, присмотревшись повнимательнее, он понял, что то был рой хрупких полупрозрачных бабочек, тонкие крылышки которых были белы точно снег на однажды увиденной картинке. В тот раз Гайс ошарашил его изображениями золотистых дюн, покрытых шапкой снега, точно румяные пирожные — сахарной пудрой. Рассказал еще, что в самых северных оазисах раз в сорок-пятьдесят лет люди наблюдают это явление — укрытое белоснежным одеялом море дюн. Лейс остался под сильным впечатлением, а потому сразу же вспомнил о снеге, стоило увидеть белых бабочек.       А рой чудесных воздушных насекомых все продолжал кружить, словно в танце. Точно, похоже на танец! Свою догадку Лейс не преминул озвучить, на что Гайс удовлетворенно улыбнулся, слегка потрепав младшего за кончики пальцев лежащей на камне ладони.       — Ты прав, это брачный танец поденок — бабочек-однодневок.       — Однодневок? — недоуменно переспросил Лейс. Тогда-то он и узнал, что для тысячи крохотных бабочек перед ним этот единственный день — вся жизнь.       «Вся взрослая жизнь, личинки до становления бабочками живут до нескольких лет» — уточнил Гайс, но младшему от этого не стало легче. Сегодня они вылупились из коконов, сегодня найдут в танце партнеров, сегодня отложат яйца и сегодня же умрут. Вот уже первые бессильно опадают на озерную гладь, где их тут же проглатывают рыбы — так вот почему они заранее всплыли так близко к поверхности!       Гайс наблюдал за происходящим с горящими от любознательности глазами, у Лейса же к глазам приливал жар и мутилась картинка от подступающей влаги. Когда половина роя оказалась в воде и была заглочена рыбами, он и вовсе не сдержался, безудержно разревевшись.       Сначала Гайс глядел растерянно, но потом притянул плачущего Лейса к себе на грудь и бережно обнял, поглаживая по голове и приговаривая что-то утешающее заботливым тоном. Отвел в кабинет учителя Наиля, напоил чаем, угостил миндальным печеньем. И попросил прощения за то, что невольно довел до слез.       Случилось все это целых три года назад, но сейчас за собственную сентиментальность Лейсу было стыдно куда больше, чем в двенадцать лет. Вынырнув из мыслей, он почувствовал взгляд на своем лице и повернулся, наткнувшись на внимательные туманно-серые глаза.       — Ты же не собираешься плакать, правда? — Гайс подслеповато сощурился и склонил голову вбок, чтобы лучше его разглядеть, отчего каштановые кудряшки заслонили обзор и он раздраженно отвел их рукой.       Хлюпнув носом, Лейс твердо ответил:       — Не собираюсь.       В то время как Лейс приятно проводил время в компании Гайса, Аскар был поглощен невеселыми мыслями. Сидя под тентом, он хмуро вглядывался вдаль и даже зеленеющие ростки не смогли облегчить его страдания: голова гудела, а в сердце словно вонзились кинжалы — кулон на шее Синана не давал покоя. Лучше бы Аскар не видел этот синий камень, лучше бы отвернулся, когда кочевник снимал с себя одежду, лучше бы не мучился от глупых чувств, у которых изначально не было и шанса на взаимность.       На песок поблизости опустился сам виновник душевных терзаний акида, все так же одетый в одни шальвары и платок. Аскар намеренно отвел взгляд, чтобы снова не зацепиться за эти татуировки, которые хотелось рассматривать часами, за злосчастный кулон, который значил лишь одно — бета занят.       — Акид, тебе когда-нибудь случалось встретить дождь в пустыне? — послышался приглушенный голос, от одного только звучания которого сжималось сердце.       — Когда вместе с полком шел на Сагадат, — коротко ответил Аскар и, вопреки своим стараниям, скосил глаза на тело Синана. Он нагло всматривался в то, что принадлежало другому мужчине, другому альфе. Лишь взглядом касался переплетений черных линий, лишь взглядом вел вдоль рельефных мышц, ведь руками никогда не сможет.       — В культуре кочевников считается, что дождь благословляет путь, — продолжал Синан, обратив все внимание на зеленые ростки под ногами и светлые облака над головой — было заметно, что цветущий вид пустыни искренне радовал его. — Наша победа тоже была предопределена Богами.       Кочевник наконец-то обернулся к Аскару, чтобы сощурить глаза в улыбке. Предательски зазвенели бусины на нити, и акид был не в силах сдержать взгляд, что соскользнул от голубых глаз к груди, над которой покачивался кулон. Теперь он не мог сделать вид, словно не заметил его, и был вынужден задать тревожащий вопрос:       — Красивое украшение. Наверняка очень дорогое, раз носишь под сердцем?       — Оно от особого человека, тем и дорого, — ровным тоном проговорил Синан, не давая и малейшей возможности угадать, что творится в его голове или какое выражение приняло лицо под синим платком.       Аскар пожалел, что задал этот вопрос — не представлял, что приступ ревности ощущается как приступ изжоги. Внутренности словно разъедала кислота, и ему понадобилось время, чтобы взять себя в руки и сохранить внешнюю невозмутимость.       — Оно подходит твоим глазам, — только и сказал Аскар, после чего поднялся с места, будто невзначай решив прогуляться по зеленеющей пустыне.       Только оказавшись достаточно далеко, он смог тяжело выдохнуть, едва не срываясь на рык. Особенный человек! Альфа, который ждет Синана в оазисе. Тот самый, для которого бета ищет омегу, чтобы дополнить триаду и заиметь детей. Тот самый, которому отправляет невидимые сигналы, укрывшись в шатре. Одно прикосновение к синему камню со вложенным в него намерением — и на другом конце света загорится точно такой же, передавая любимому человеку тепло руки партнера.       Аскар наслушался про такие кулоны, когда пару лет назад мужья Зейба захотели купить подобные — он ведь постоянно где-то далеко, они скучают, а так появилась бы возможность без слов передавать сигнал, значивший «мы думаем о тебе» или «мы любим тебя», — но тут же отказались от этого желания, стоило узнать о цене дивного магического украшения. Такие безделушки могли позволить себе только по-настоящему богатые люди — казначеи, купцы, дворцовые вельможи.       С силой провел рукой по лицу, пытаясь смахнуть усталость, но та никуда не делась и не перестала вот так вдруг поглощать Аскара — шутка ли пережить столько нервирующих открытий в течение немногих последних дней? В горле скрутился ком от обиды: почему единственный бета, к которому он испытал заветные чувства, оказался занят? Наверное, в этом и заключалось проклятие человека, не увидевшего священное затмение.       За спиной послышались голоса, подсвистывающие звуки, которые ящеры издавали, словно пробуя ветер на вкус раздвоенными языками, и шуршание ткани тентов — отряд собирал лагерь, чтобы продолжить путь. Аскар напоследок сделал глубокий вдох горячего и влажного воздуха, а затем вернулся к шумному отряду. На песке остались следы втоптанных ростков, что так напоминали едва появившиеся на свет чувства, которым не было суждено наполнится силой и раскрыть лепестки.       Спустя несколько дней пути безжизненная пустыня превратилась в цветущее полотно. Ростки ашеба просачивались через трещины на песчаной почве и раскрывали яркие бутоны, напитавшись солнечным светом. Их красота помогла Аскару отвлечься — он следовал за отрядом, не поднимая головы от цветов, не цепляясь взглядом за платок кочевника и не изводя себя печальными мыслями. Казалось, жизнь позволила ему перевести дух перед следующим испытанием, и Аскар старался сполна насладиться этим затишьем. Когда отряд прошел через несколько деревень, небо покрылось оранжевыми облаками, предвещая скорый закат. Отряд раньше обычного стал готовить ночлег — до наступления темноты посреди равнины уже были установлены шатры. Учитель Наиль помог разжечь костер, беты занялись приготовлением еды, а Джанах и Хайри кормили изголодавшихся варанов. Не было видно только Исы и Синана, что наверняка где-то вдвоем обсуждали маршрут на следующие несколько дней пути.       Расположившись на камне, которых на теории равнины было огромное множество, Аскар натачивал затупившийся за время похода хопеш и подслушивал разговор отдыхающих неподалеку товарищей.       — Эти цветы такие красивые, как жаль, что совсем скоро они завянут, — Муниф задумчиво перебирал руками желтеющие стебли ашеба.       — Уверен, это не последний дождь, который так озеленил пустыню, — Зейб ободряюще похлопал приунывшего младшего товарища по плечу. От костра доносились звуки голосов, а по воздуху развеялся аппетитный запах мяса. — Ужин, наверное, уже готов. Поспешим, иначе нам не достанется.       Аскар спрятал оружие в ножны и поднялся с места, ожидая товарищей. Тем временем небо окрасилось в алый, покрывая равнины теплыми лучами. Цветы медленно покачивались от теплого ветра, слышался приглушенный смех, потрескивал костер, поднимая в воздух языки пламени — все это дарило ощущение спокойствия, которое было так необходимо Аскару. Вот только спокойствие это оказалось лишь иллюзией.       — Чем это пахнет? — внезапно Муниф оглянулся на товарищей, поведя носом по ветру.       Стоило вопросу прозвучать, как Аскар тут же сморщил нос, понимая, что тот имел в виду — здесь слишком сильно пахло омегой. В нескольких шагах от них был расположен шатер кочевника, который, судя по всему, и был источником запаха.       — Я видел учителя Наиля возле костра, значит, бади затащил к себе целителя, — зашептал Зейб, проронив тихий смешок.       — А он времени зря не теряет! — с издевкой сощурился Муниф.       Шутки товарищей отдавались болью в грудине, заставляя задуматься о том, кто так тревожил сердце. Аскар противился самым очевидным предположениям, что появлялись в голове — Синан не мог воспользоваться омегой в период течки. Имея хотя бы малейшие знания о культуре кочевников, он понимал, что подобное было бы грубейшим нарушением традиций, которые так строго чтил Синан. Но чем могут заниматься бета и течный омега, ото всех огородившись в шатре? Не в шахматы же они там, шайтан раздери, играют!       — Аскар, ты чего застыл? — послышался веселый голос Мунифа. — Неужели так одичал, что от запаха омеги голова кругом?       — Я просто задумался, — хмуро отозвался Аскар, сжимая кулаки до белеющих костяшек. Впрочем, даже если прямо сейчас в этом шатре двое предаются разврату, какое ему дело? Аскару должно быть так же все равно, как и Зейбу с Мунифом.       Вопреки жалким попыткам быть равнодушным, сердце акида болело, словно его сжимали сильные руки, покрытые переплетениями татуировок. Сжимали до слез, до последнего вдоха, до последнего удара, так мучительно, что Аскару хотелось опустошить все бутыли с вином, которые имел при себе отряд, и упасть без чувств посреди пустыни. Как жаль, что даже распитие вина без Синана не доставит никакого удовольствия.       Сидя у костра с тарелкой зажаренного мяса, Аскар не мог разобрать о чем говорят окружающие, над чем смеются. Акид лишь временами отвечал на вопросы Мунифа, подтверждал какие-то слова Зейба, а затем вновь возвращался в невеселым мыслям, что поселились в его голове. Напротив сидел учитель Наиль, что был словно отражение Аскара на водной глади — он тоже пытался вести себя непринужденно, но в любой удобный момент оглядывался на шатер, ожидая появления единственного человека, способного так приковывать к себе его взгляд. Огонь, что разделял их, напоминал чувства, которые оба испытывали к Синану — яркие, обжигающие, но согревающие холодными ночами.       Вдалеке послышались приглушенные песком шаги, что медленно приближались к сидящим у костра людям. Аскар вскинул голову, впиваясь взглядом в Синана, который наконец-то покинул шатер и собирался присоединиться к ужину. Его внешний вид ничем не отличался от привычного аккуратного образа, но стоило кочевнику приблизиться к Аскару, как нос тут же уловил въевшийся в кожу запах омеги. Альфа сжал зубы, когда Синан молча прошел к костру, чтобы взять немного еды и снова вернуться в шатер. Когда, обменявшись парой фраз с Хайри, кочевник исчез из виду, Аскар поднял глаза на учителя, что сидел напротив. Его взгляд был полон удивления, страха и снедающей изнутри ревности. Как Аскару были знакомы эти яркие всплески эмоций, что со временем стали тянуть на дно.       На мгновение их взгляды пересеклись — наполненные жаром костра, с играющими на радужке огненными бликами. Непокорные, которым неведомы приличия и запреты. Для обоих чувства друг друга стали очевидны — никто не поймет их лучше, чем такой же несчастный, страдающий от безответности.