Trinitas

      Лицо учителя Наиля стало настолько бледным, словно он был не живым человеком, а призрачным образом, созданным из серебряных лучей лунного света. Глаза его были зажмурены, брови в напряжении сведены над переносицей, а губы — искусаны до красных ранок. Даже сквозь сон руки его сжимали ткань халата на животе, словно это могло облегчить боль.       Лейс обеспокоено поглядывал на учителя — юноше уже приходилось видеть последствия использования магии, но настолько сильные боли встречались редко. У каждого омеги после значительных всплесков магии случалась отдача в самые слабые части тела: кто-то хватался за голову, кто-то за грудь, а учитель Наиль из раза в раз скручивался в комок, прижимая колени к животу.       Глядя на бледного учителя, Лейс боялся, что омега не перенесет боли, и слабое, едва слышное дыхание стихнет навеки. От пугающих мыслей руки дрожали, а сердце болезненно сжималось в груди. Благо, рядом был Гайс, который утирал полотенцем холодный пот на лбу учителя Наиля, бормоча что-то утешающее, и от звучания его голоса Лейс понемногу успокаивался. На смену страху приходил стыд.       Признаться в нежных чувствах прямо посреди битвы! Когда ужас течет по жилам, а разум твердит об опасности, человек хочет обезопасить себя, а не выслушивать абсурдный любовный лепет. Наверняка в тот момент Гайсу было вовсе не до глупых признаний. Возможно, он даже не помнит, что именно в волнении бормотал Лейс.       Младший ученик искренне на это надеялся и старательно делал вид, словно ничего не было. Однако сохранять равнодушие в присутствии Гайса оказалось очень сложно — Лейс отводил взгляд, отвечал на вопросы без слов, одними кивками, ведь знал, что дрожащий голос выдаст его волнение. Когда в шатре появился Иса, напряжение развеялось, и молчание уже не казалось таким давящим. Омега бубнил что-то под нос, ворчал и ругал сонного учителя за легкомысленное отношение к собственному здоровью. Целитель попросил приподнять голову учителя Наиля и затем аккуратно напоил его лекарством, которое должно было облегчить боль. Стоило жидкости растечься по телу учителя, напряженные руки расслабились, выражение лица стало не таким измученным, и вскоре Наиль погрузился в мирный сон. Иса оставил двум ученикам склянки с целебными отварами, и наказал не тревожить отдыхающего, а в случае усиления боли — немедля позвать его.       После ухода целителя, Гайс принялся расплетать тугие косы учителя Наиля, которые растрепались во время битвы и сейчас напоминали золотистые колосья. Лейс аккуратно скользил гребнем по светлым волосам, распутывал узелки и убирал с лица учителя непослушные пряди — монотонное занятие успокаивало юношу, и спустя несколько минут он уже сам находился на грани сна.       — То, как ты защитил меня во время битвы, было действительно смело. Тебе очень подходит шамшир, — сказанное прогнало наступившее спокойствие, и Лейс поднял смущенный взгляд к лицу Гайса. Старший ученик смотрел на него с нежной улыбкой, словно воспоминания о минувшей битве вызывали у юноши приятное волнение.       — Я учился бороться шимширом лишь для того, чтобы однажды спасти тебя, — Лейс потупил взгляд и принялся перебирать волосы учителя, пропуская золотистые пряди сквозь пальцы.       — Я тронут, — тихо признался Гайс. — Моя семья очень богата и легко могла обеспечить сопровождающего, но намеренно не сделала этого. Более того, они надеются, что однажды я не вернусь домой.       Лейс вздрогнул, будто грудь его пронзила вражеская стрела. Как самые близкие и родные люди могут желать смерти? Боль, проскользнувшая во взгляде серых глаз, казалось, передалась Лейсу, и сердце его заныло, словно они имели одно тело, одну душу на двоих.       — Но почему? Ты ведь такой… — он замялся, не в силах подобрать правильных слов. — Тебя невозможно ненавидеть.       — Для своей семьи я — позор. Слаб телом, не научен сражаться, непригоден для военного дела. Если бета из нашего рода еще может позволить себе днями сидеть за книгами, при условии, что и правда наделен выдающимся умом, то альфа такого права не имеет. Я стал исключением из правила лишь потому, что больше ни на что не годен. Но самое постыдное и неправильное во мне, по мнению моей семьи, то, что я не способен испытывать влечения к омегам и бетам.       Разум Лейса раскололся на две половины: одна тосковала из-за жестоких слов, которые никто не должен произносить по отношению к Гайсу, даже он сам, в то время как другая ликовала из-за раскрытой тайны, позволяющей юноше сделать первый шаг.       — Значит, у меня есть шанс? — Лейс даже не пытался скрыть звучание надежды в своем голосе, на что Гайс лишь тихо рассмеялся:       — Ты еще совсем дитя, — рука альфы скользнула по голове юноши и нежно огладила светловолосую макушку. Гайс усмехнулся: — Ну где это видано, чтобы взрослый альфа состоял в подобных отношениях с ребенком?       — Я не ребенок! Еще пару лет и я буду совершеннолетним! — громко запротестовал Лейс, и Гайсу пришлось отдернуть руку от светлых волос, чтобы поднести палец к губам в просьбе быть тише. Лейс тут же опомнился и перешел на упрямый шепот: — Если тебя действительно так смущает мой возраст, я буду ждать. Стану взрослым, и тогда смогу называться твоим альфой.       — Пока ты еще не принялся взрослеть, я должен открыть тебе один секрет: через пару лет, когда ты станешь совершеннолетним и сможешь называться моим альфой, я ослепну.       Лейс вновь вздрогнул и в удивлении распахнул глаза. Холод прокатился по телу, точно острые снежинки, о которых однажды рассказывал ему Гайс. «Ослепнет?» — неверяще повторял про себя юноша. Неужели Гайс уподобится тем попрошайкам у наружной стены Хибы, которые протягивают руки для подаяний и смотрят незрячими побелевшими глазами? От одной мысли об этом Лейс задрожал, словно маленький напуганный зверек.       — Но разве нет целителя, способного излечить тебя? — он не мог поверить, что с этим ничего нельзя поделать. Должен быть выход, хоть какой-то способ! Но Гайс лишь покачал головой, поджимая губы и произнося слова, которые явно давались ему с трудом:       — Родители говорят, это проклятие, посланное Богами за неуважение к Троице и нежелание состоять в триаде.       Что за глупости! Сар, Сол и Нанна любят каждого, ведь все люди — их дети. Невозможно, чтобы благородные божества послали проклятие Гайсу! Им с небес наверняка видно, насколько он честный и добрый человек. К тому же Гайс никого не обижал, никому не причинял зла. Он просто такой же, как Нур и Рами, которые любят, пускай даже оба беты. Именно благодаря им Лейс понял, что любить кого-то — не преступление, хоть этот кто-то и одного с ним пола.       Нет, от ужасной болезни должно быть лекарство. Как только Лейс вернется в Хибу, он обязательно посоветуется с отцом и найдет выход, а пока…       — Проклятие или что там, я буду рад разделить его с тобой. Пусть я не очень умен, но постараюсь придумать, как вылечить тебя. Ведь ты… ты мой любимый, Гайс, — он все еще дрожал, но придал голосу столько уверенности, сколько был способен вложить в слова, в искренности которых нисколько не сомневался. Он был серьезен тогда, серьезен и сейчас. Сдаваться Лейс не намерен.       Старший ученик только вздохнул и слабо улыбнулся, глядя на Лейса с нежностью в серых глазах, и эта ласка омывала точно теплый, ласковый и желанный дождь. Юноша ощутил, как стыдливо пылает лицо, и опустил взгляд к волосам учителя, как вдруг наткнулся на прищуренные веселые глаза.       — Я рад за вас, мои маленькие проказники. Будьте счастливы, — благословил их учитель Наиль, уже не такой бледный как до прихода Исы.       Оба ученика раскраснелись, и в смущении бросились помогать омеге, про которого совершенно безответственно забыли за разговорами.       Тишина ночи растекалась спокойствием по телу, укрывала темнотой и шепотом песка, перекатывающегося волей ветра за пределами шатра. Магические огоньки забились под самый свод палатки, напуганные недавними взмахами такубы, отчего помещение погрузилось в полумрак. Аскар растянулся на коврах подле спящего Сина, любуясь такими незнакомыми, но уже ставшими родными чертами лица. Акид никогда не представлял себе, как выглядит бади под платком, никогда не воображал мягкие щеки, пухлые губы и нежную кожу, и оттого увиденное не разрушило иллюзий и не разбило мечтаний, лишь полоснуло острой болью по чувствительному сердцу. Он не ожидал, что синяя ткань скрывает настолько глубокие и пугающие шрамы, от вида которых все внутри переворачивалось, а тело пронизывали острые иглы. Глядя на них, акид испытывал обиду и пылающее желание превратить в пепел существо, причинившее Сину столько боли.       Аскар кончиками пальцев нежно и невесомо провел от уголка губы вверх по щеке, которую исполосовали глубокие порезы — вероятно следы звериных когтей. На ощупь они были твердые и гладкие, наверняка давнишние. Акид засмотрелся на расслабленное, спокойное выражения лица спящего Сина, которое видел впервые, и от накатившей нежности не сдержался — подался вперед. Теперь, прижавшись к теплым и мягким губам, Аскар ярко ощутил неровности, оставленные шрамом. И как он не заметил эту разницу, когда впервые целовался с Сином?       Касание получилось легким, целомудренным, едва заметным, и не должно было разбудить кочевника, но спустя мгновение акид почувствовал ответный поцелуй. Ощутил укол вины — Сину нужно отдохнуть и выспаться, а он не дает и глаз сомкнуть со своими нежностями!       Движения давались бете с трудом, но он все равно прижимался к Аскару, касался губ языком, скользил ладонями по талии, плечам, шее, зарывался пальцами в пряди, сжимал короткие волосы. Син словно тоже желал убедиться, что теперь они любовники и могут позволить себе подобное, но борьба с ядом забрала все силы и вскоре бета отстранился.       — Сейчас я слишком слаб, но как только оправлюсь — зацелую до потери сознания, — прозвучал тихий и охриплый голос, от которого по телу Аскара шустро пробежали мурашки.       Обещание Сина звучало невероятно заманчиво, и акид уже вообразил себе, как они будут вот так же лежать рядом и долго-долго целоваться, пока губы не заболят, а в легких не закончится воздух. Кочевник, казалось, прочитал его мысли, и улыбнулся, приподнимаясь на локтях.       — Подай воды, во рту совсем пересохло.       Аскар застыл, точно оглох, вглядываясь в лицо мужчины напротив. Син улыбался.       Кочевник смотрел в ожидании, но быстро заметил реакцию акида. Улыбка, изгибающая к верху только один уголок губы, пока второй оставался недвижно направленным вниз, тут же стерлась с побледневшего лица. Вскинув руку, кочевник прикрыл щеку совсем как недавно, и отвернул голову, чтобы скрыть половину лица в тени.       — Говорил же, что некрасивая, — раздалось тихое бормотание, заглушаемое ладонью, скрывшей от взгляда губы.       Нельзя было позволить ему снова закрыться, и Аскар порывисто протянул руки, обхватывая лицо Сина ладонями и разворачивая к себе, под тусклый свет издали перемигивающихся огоньков. Прямо глядя в распахнутые озера этих искренних глаз, выражающих неуверенность, акид медленно и твердо произнес, чтобы каждое слово навсегда отпечаталось в сознании Сина:       — Самая прекрасная улыбка на свете, как я и предполагал, потому что принадлежит самому прекрасному человеку — мужчине, которому принадлежу я. Пожалуйста, не лишай своего альфу удовольствия ей любоваться.       Глядя так близко, Аскар заметил, как покраснели уголки потрясенно распахнутых глаз, как легкий румянец набежал на до того бледные щеки, как губы болезненно скривились, прежде чем растянуться в робкой, пугливой улыбке. Такой уязвимый, но доверчиво открывшийся Син вынуждал сердце Аскара нестерпимо болеть. И потому, чтобы убедить, акид подался вперед, прижимаясь губами к изогнутому книзу уголку рта. Зацеловывая неровности и изгибы старого шрама, осыпая поцелуями шероховатую обожженную кожу, Аскар слышал тихий, искренний смех, и чувствовал лишенные прежней силы руки, прижимающие ближе.       Оторваться он смог только потому, что Син все еще очень хотел пить. Засуетился в поисках бурдюка, порылся в суме, и, отыскав, передал в руки Сина. Акид позволил опереться на себя, чтобы сидеть было легче, и помог поднести сосуд ко рту. А после коротким касанием языка к уголку губы беты он стер мельчайшие капельки воды, и услышал, как кочевник проронил тихий смешок.       Внезапно приподнялся полог шатра, и улыбка исчезла с лица акида — в палатку вошел Иса, появление которого зачастую портило Аскару настроение. Сперва омега был равнодушен к присутствующим, но стоило взгляду наткнуться на отброшенную такубу, лезвие которой слегка обагрилось кровью, а затем скользнуть к шее Сина, как взгляд целителя наполнился пылающим гневом. Омега выронил из рук сумку, наполненную бутыльками лекарств, которые громко бряцнули, ударяясь друг о друга при падении.       — Ты! Бесполезный никчемный альфа! Я же наказал присматривать за Сином и не давать ему двигаться, а ты… — взвился омега, разразившись ругательствами, а затем раздосадовано простонал: — Шайтан раздери! Я сам виноват, впустил в шатер и даже не подумал, что вы те еще идиоты и можете до сих пор в отношениях не разобраться.       Аскар, пораженный таким потоком оскорблений, только сейчас понял всю нелепость ситуации. Он ошеломленно глядел на то, как Иса упал на колени перед кочевником и наложил ладонь на его шею, исцеляя царапину, а Син в то же время торопливо уверял его, что ничего страшного не произошло. Непокрытый Син.       Он не удивился, когда Иса ворвался в шатер, не схватился за такубу и даже не попытался скрыть лицо!       Из разом пересохшего горла вырвалось осиплое:       — Почему он может видеть тебя без платка?       Кочевник перевел на него встревоженный голубой взор.       — Это… — Син растерялся и невнятно мямлил что-то себе под нос, ослабший и побледневший: — Дело в том, что…       — Мы были любовниками, — закончил за него целитель, прерывая жестко и сухо.       Слова Исы яркой молнией пронзили тело, шокировали и заставили неверяще глядеть то на бету, то на омегу.       — Любовниками? — прошептал Аскар, боясь громко произнести слово, которое совсем недавно заставляло сердце трепетать.       — Тебя это сейчас волнует? — огрызнулся омега, точно прирученный зверь, защищающий своего хозяина от врага. — Почему у Сина эта рана на шее? Сотру в песок, если из-за того, что после всего ты не соглашался стать его альфой!       — Глупости! — выкрикнул Аскар, даже немного пришедший в себя от такого возмутительного предположения. — Я бы и раньше предложил стать любовниками, если бы у Сина не было альфы в Хибе!       Повисла пронзительная тишина, в которой слышалось только шипение перекатывающихся по пустынным просторам песчинок, да сбившиеся в пылу спора дыхания нескольких человек. Иса медленно повернул голову и пронзительно глянул на кочевника:       — Син, что за альфа? Ты скрывал от меня свои любовные похождения?       Но тот непонимающе глядел на Аскара широко распахнутыми глазами.       — У меня нет никакого альфы в Хибе! С чего ты так решил?       — Твой кулон… Такие в Хибе дарят богатые альфы своим мужьям и любовникам, чтобы обмениваться сигналами на расстоянии, — по выражению недоумения на бледном лице Аскар понял, что сказал какую-то глупость, и уже тише добавил: — К тому же ты сказал, что он от дорогого человека, вот я и подумал…       Вмешался нахмуренный Иса.       — Ты же сказал, что кулон от Басима?       — Так и есть! — Син на мгновение перевел взгляд на Ису, но уже спустя секунду снова смотрел на Аскара, поясняя: — Этот кулон мне подарил наставник, когда отправлял в поход — он особенный для меня человек. А еще омега. Честно, я даже не знал, что у кулона есть такое значение.       Син сжал руку Аскара насколько позволяло ослабшее тело и прямо глядел в глаза, стараясь подбодрить, но все его попытки разбил вдребезги громкий, надрывный и скрипучий смех Исы, напоминающий крик стервятника.       Злобная и унизительная насмешка над переживаниями альфы, которые изводили его душу долгие месяцы, заставила давящий ком скрутиться в горле.       — А по-человечески ты спросить о кулоне не мог? — отдышавшись, вопросил Иса. — Да если бы ты не был трусом, Сину не пришлось бы хвататься за меч! Подумать только, «другой альфа»! — целителя снова захватил смех, словно выражение обиды и стыда на пылающем лице Аскара его действительно забавляло. — Да другого такого никчемного ярима во всем мире не сыщешь, а Сину, кажется, только такие и нравятся!       Акид вскочил с места и поспешил покинуть шатер, пока Иса продолжал кидать насмешки ему вслед. Темная ночь скрыла ото всех покрасневшие глаза Аскара, в которых стояли слезы, но не могли пролиться. Отец выдрессировал его словно цепного пса, и теперь, даже при желании, акид не мог заплакать — тело тут же вспоминало удары розг, а влага на ресницах иссушалась сама по себе.       Аскар осел на песок, глядя в стелющиеся перед глазами ночные просторы. Должно быть, он действительно недостоин Сина? Смелость, сила, стойкость — все это осталось в прошлом вместе с его статусом акида, и сейчас Аскар был обычным трусливым и глупым яримом, который утонул с головой в голубых водах глаз кочевника. Что только Син нашел в нем? За что так хорошо относится, прижимает к груди, целует в губы? Не от жалости ли к несчастному яриму, очарованному свободой кочевника?       После слов целителя Аскар никак не мог разглядеть в себе хоть что-то привлекательное: весь он казался себе обычным, невзрачным, трусливым. Будь он хоть немного смелее, не заставил бы Сина мучиться от догадок, приставлять лезвие к шее. Да что же он за альфа такой, если довел своего бету до подобного?       До боли сжимая в кулаках короткие пряди, Аскар старался избавиться от яда Исы, который тот своими словами впрыснул в самую душу. Казалось, что-то глубоко внутри похолодело, онемело, и акид даже усомнился, не привиделись ли ему ответные нежные чувства в глазах бади?       За спиной послышались шаги и вскоре рядом на песок ступили ботинки из змеиной кожи, которые обычно носил целитель. Выше этих ботинок от самых голеней и до шеи его тело скрывала темная ткань, оставляя видимыми для чужого взора только лицо и кисти рук.       Аскар вскинул голову и наткнулся на омегу, который устремил взгляд вдаль и сжал губы в тонкую полоску.       — Я все еще считаю тебя глупым яримом, но Син заметил, насколько ты расстроился, и послал меня извиняться, — с трудом выдавил из себя Иса, недовольно хмуря брови и скрестив руки на груди в оборонительном жесте. Злобный и нахохлившийся, не желающий находиться здесь, стоять возле Аскара, он все-таки продолжал говорить: — Учти, просить прощения я не собираюсь. Скажу лишь, что до тебя у Сина были любовники похуже, и на их фоне ты не самый плохой вариант. Может, у тебя даже есть шанс стать ему хорошим мужем.       Наивное сердце трепыхнулось в груди Аскара, но Иса опустил на него угрожающий взгляд своих черных, точно угли, глаз, и ткнул указательным пальцем, словно горожанин непослушной бездомной собачонке:       — Но если ты действительно решишь предложить Сину совместное будущее, учти — я всегда буду рядом. Буду наблюдать, чтобы никто не обидел Сина, а если в отношениях с тобой он станет несчастным — не побоюсь гнева Богов и подмешаю яд в твою воду.       От не самых ласковых слов омеги на душе полегчало. Иса разозлился, осознав, что жизнь Сина была под угрозой. Его гнев был оправдан и ожидаем, но к собственному удивлению Аскар принял жестокие слова очень близко к сердцу. Должно быть, это нежные чувства размягчили его душу, которую теперь было так легко ранить.       Сейчас, когда Иса так забавно угрожал, словно амма, отдающий любимого сына в руки мужа, Аскар понял, насколько крепкими были отношения целителя и кочевника. Понял — и в какой-то степени позавидовал. Едва ли в его окружении найдется товарищ, способный убить человека лишь потому, что он сделал акида несчастным.       — Я рад, что у Сина есть такой друг, как ты. Ему очень повезло.       Иса опустил взгляд к песку, а уголки губ едва заметно дрогнули, показывая акиду мимолетную, но искреннюю улыбку.       Аскар смотрел на целителя снизу вверх и с трудом узнавал в этом омеге озлобленного сираниса, коим целитель был всего несколько минут назад. В серебряном свете луны черные короткие волосы отливали холодным блеском, а смуглое лицо не казалось настолько темным и обветренным. Такого Ису даже можно было посчитать красивым. Аскар даже собирался сказать об этом целителю, но стоило тому опустить взгляд к лицу акида, улыбка тут же исчезла, словно была лишь магией, которую послали лучи великого Нанны.       — Возвращайся в шатер, Син ждет тебя, — напоследок произнес целитель, смеряя Аскара раздосадованным взглядом, словно бы лицезреть его перед собой было сплошным неудовольствием, и развернулся, направившись к шатру омег — прогонять еще двух надоедливых альф и наконец-то укладываться спать.       Поднявшись, Аскар отряхнул одежду от песка и бросил взгляд в сторону палатки, за плотной тканью которой плясали огоньки. Сегодня он сможет заснуть в объятиях Сина и снова увидеть яркие сны.       Но вот так сразу уснуть, пригрев в объятиях прохладное тело кочевника, все же не получилось — мысли так и ворочались в тяжелой, уставшей от событий и впечатлений голове.       — Ты думаешь так громко, что я слышу твои мысли, — пожаловался Син глухо, не раскрывая сомкнутых век. Дыхание его выровнялось и замедлилось, отчего он выглядел расслабленно и сонно.       — Мешаю спать? Прости, — вздохнул Аскар, носом утыкаясь в переплетения косиц на макушке, и позволяя себе теснее сжать Сина в объятиях.       Аскар испытал прилив чистого наслаждения, когда Син заворочался в его руках и потерся щекой о ткань туники на груди, устраиваясь поудобнее. Может и нехорошо было получать удовольствие от вида такого ослабшего и уязвимого кочевника, но акид ничего не мог с собой поделать — эта новая сторона так очаровала Аскара, что временами он забывал, какими обстоятельствами она была вытащена на свет.       — Я постараюсь объяснить, а ты постарайся понять. Сейчас может получиться не очень хорошо, я все еще неясно мыслю, но после всех этих недопониманий… мне кажется, лучше сразу разъяснить этот момент и успокоиться, — кочевник говорил неторопливо, в медленном ритме, созвучным с размеренным вздыманием его груди. — Мы с Исой действительно были любовниками. Давно, много лет назад, еще в начале наших отношений.       — Вы любили друг друга? Как бета и омега.       Больше всего Аскара беспокоил именно этот вопрос. Любил ли Син прежде? Ису или кого-то еще, испытывал ли ту же болезненную зацикленность на единственном человеке, которой мучился сейчас акид? Сжигали его когда-то изнутри такие же всеобъемлющие, не поддающиеся мольбам рассудка чувства?       Аскару казалось, что он не выдержит мысли о том, что Син испытывал к кому-то подобные чувства прежде. Даже если это было давно, даже если оставлено далеко позади, даже если забыто. Он только-только смог его коснуться, едва сомкнул в своих объятиях, неужели придется делить его, хоть даже и с прошлым?       — Не так, как это принято понимать, — Син слегка вздохнул, словно бы даже не надеялся объяснить так, чтобы Аскар сумел уяснить суть их долгих отношений. Было жаль, что он не может увидеть лица кочевника, не отстранившись — а отстраниться, хоть немного разъединить их тела, плотно прижавшиеся друг к другу, Аскар сейчас никак не мог. — Мы не были друг для друга возлюбленными, которые испытывают взаимные сильные чувства. Но в то же время мы знали, что связаны, хоть и не особенно понимали, чем именно. Тогда этого было достаточно, и все же на тот период мы знали друг друга не так хорошо. А когда узнали — стали настоящими друзьями, и в какой-то момент связь наших тел оборвалась, однако души сплелись накрепко. Затем прошли годы, проверившие отношения на прочность. Мы не всегда были рядом, уходя на войну я оставлял Ису и всегда возвращался, потому что знал — он ждет меня. Так мы стали семьей.       Вот то, о чем Аскар хотел узнать еще в Навале.       — Почему семья? Еще тогда, у ворот Наваля, ты назвал Ису своей семьей, а я все не находил возможности спросить.       Син чуть сместился, чтобы удобнее было заглядывать Аскару в глаза — ему самому, казалось, было непривычно находится в таком положении, при котором становилось невозможно считывать мысли с лица акида.       — Он искренне неравнодушный ко мне человек, заинтересованный в моем счастье и благополучии, беспокоящийся за меня и оберегающий по мере своих сил. Ради меня он готов переступить через свои страхи и принципы, пойти на риск и на жертвы. Он дорожит мной как никем другим в этом мире, и пусть Иса никогда не произнесет подобного вслух, мне не нужны слова, чтобы понимать — я очень важный для него человек. И это абсолютно взаимно. Мы не хотим терять друг друга, мы заботимся друг о друге, мы стремимся сделать друг друга счастливее — поэтому мы семья.       Аскар подумал о том, что на самом деле не понимает, какого это — быть частью такой семьи. Родители и старший брат не делали ничего из перечисленного Сином, да и Аскар не чувствовал к ним того же. Но еще была семья Файсаля, которого Аскар считал роднее кровного брата.       Жестокость Акрама Каддафи загоняла Аскара во мрак, где в нем зарождалось что-то темное и яростное, годящееся для кровавых битв, но не способствующее установлению близких и доверительных отношений с родителем. Однако даже в самые жуткие дни, избитый, голодный и скрывающий несчастье глубоко в своем сердце, а снаружи выстраивающий непробиваемую броню слой за слоем, Аскар всегда мог прийти к Файсалю и обратиться к свету.       Ему, так же как и Аскару, приходилось быть послушным сыном безмерно строгого отца — давнего друга Акрама, — но Файсаль был не в пример умнее, и если уж не нравился родителю как личность, то по крайней мере не разочаровывал как наследник. Аскар никогда не понимал, как у того мужчины с невероятно холодными глазами мог родиться такой добрый и солнечный сын. В те годы под приглядом отца Файсаль сдерживал свой истинный нрав, но после смерти родителя обрел свободу быть собой.       В собственном доме выросшего Файсаля всегда были особенно рады Аскару — мужья окружали вниманием и заботой, детишки с порога бросались в объятия дядюшки. Под их крышей всегда царила атмосфера семейного благоденствия, взаимной любви и уважения. Только благодаря такому примеру Аскар узнал, что можно иначе — в его собственном доме были лишь долг и верность, а любовь причиняла одни страдания.       Конечно, Аскар лишь заглядывал в этот дом, чтобы заполучить хоть немного дарованного тепла, но никогда не пытался влезть в чужую семью, по-настоящему стать ее частью. Он мог позволить себе немного погреться в лучах чужого счастья, но просить большего — никогда. И все же это давало надежду на то, что когда-нибудь и у Аскара будет дом, мужья, дети. Тихое семейное счастье, в котором он так нуждался.       Нуждался, но не знал, какого это — быть частью такой семьи.       — Отчего ты загрустил? — прервал его размышления голос Сина.       Аскар, стыдящийся сомнений и неуверенности, терзающих его душу, смутился.       — Вовсе нет, просто… Иса твоя семья, а я…       — А ты мой альфа, — перебил его Син, произнося эти слова так восхитительно просто.       Во рту пересохло, но акид попросил, заворожено глядя в честные голубые глаза:       — Можешь повторить?       И тогда глаза напротив наполнились нежностью, а лицо преобразилось самой красивой на свете улыбкой.       — Ты — мой, — ласково шепнули губы, к которым ровно через миг Аскар приник с поцелуем, забывая все свои страхи.