Trinitas

      Ноги Сина несли его к дому Наиля, и пускай в потоке воспоминаний он не запомнил дорогу, все же смог отыскать ту самую улицу, на которой вышел из сада. Зелень окунула в приятную прохладу, листва тихо шелестела от касания ветра, а спелые плоды покачивались на гнущихся под их тяжестью ветвях. Син цеплялся взглядом за каждую деталь в поиске того, что смогло бы обрадовать его альфу. Улыбка Аскара появлялась внезапно — от поцелуев, взглядов, жестов, самого присутствия Сина рядом — поэтому он понятия не имел, как извиниться не только словом, но и поступком.       Ветер донес до носа кочевника сладкий аромат и вынудил обернуться, погружаясь взглядом в красно-белое цветение. Он приметил это гранатовое дерево еще в прошлый раз, когда собирал фрукты для Исы, и невольно вспомнил родной взгляд разноцветных глаз. Тогда цветы еще не до конца раскрылись, показывая лишь белоснежные кружева лепестков и скрывая в середине красную сердцевину, но теперь распустились яркими звездами. Алые, словно кровь, мягкие, точно пух, благоухающие приятным кисло-сладким ароматом — они состояли из крайностей и тем напоминали дорогого сердцу альфу: Аскар был жестоким воином на поле боя и заботливым любовником в укрытии шатра. Временами даже слишком заботливым к человеку, который без стыда ранил словами.       Сердце Сина болезненно сжалось и это чувство придало решимости отыскать подарок, достойный Аскара. Среди десятков ветвей кочевник выбрал самую красивую: причудливо изогнутую и густо покрытую цветами. Чтобы добраться до нее и обломить пришлось постараться, но Син остался доволен результатом — ни один лепесток не сорвался с цветков. Он аккуратно держал ветку и оглаживал пальцами покрытые каплями листья, считая такой подарок самым подходящим. Воображение рисовало распахнутые от удивления разноцветные глаза, радостную улыбку и розовеющие щеки, отчего Син лишь быстрее зашагал в сторону дома.       Близилось время обеда, поэтому коридоры пустовали и лишь ветер проникал в узкие проходы через распахнутые окна. Понимая, как много времени провел в городе, Син запереживал, что вернется позже окончания тренировки и своим отсутствием снова напугает Аскара. Зайдя в спальню, Син с облегчением выдохнул, не увидев там встревоженного акида. Скорее всего еще не закончил с тренировкой Лейса, а если уже побывал в комнате и отправился на поиски Сина — рано или поздно придет, чтобы проверить, не вернулся ли он.       Син терпеливо ожидал прихода Аскара, опираясь на подоконник и рассматривая причудливые цветы граната. Свежий воздух проникал в комнату, наполнял ее запахом влажной земли и древесины, солнечные лучи скользили по стенам и опускались на изогнутую веточку, аккуратно лежащую в ладонях. Теперь ярко-алый цвет лепестков казался мягче, словно пропитавшимся теплом солнц, и Син находил прекрасным этот жаркий оранжевый оттенок. Он в предвкушении отсчитывал мгновения до встречи с Аскаром и старался подавить нарастающее волнение, но невольно стал сомневаться в правильности своего поступка. Среди кочевников не было ничего странного в том, чтобы вручить альфе цветы, но яримы могли воспринять этот жест иначе. Вдруг Аскар высмеет такой подарок? Посчитает оскорбительным? В плену своих мыслей Син лишь больше убеждался, что ни разу не видел на улицах оазиса альфу с подаренными ему цветами.       За спиной послышались шаги и скрип двери, из-за чего Син встрепенулся, с затаенным страхом оборачиваясь ко входу. Судя по разморенному виду и полотенцу, перекинутому через плечо, после тренировки Аскар решил не сразу возвращаться в спальню, а сначала посетить купальню. Избегал встречи? Хотел побыть порознь?       Син старался выглядеть расслабленно, однако руки против воли нервно потирали шершавую поверхность ветки, пока взгляд Аскара становился все более удивленным. Альфа сделал несколько шагов навстречу и обхватил ладони беты своими, с надеждой заглядывая в глаза напротив.       — Это мне? — несмело вопросил Аскар, с трудом подавляя улыбку в ожидании ответа. Догадка уколола сердце кочевника острой иглой: неужели Аскар думает, что Син может подарить эти цветы не ему? Понимание тяжестью легло на плечи кочевника, но тот, стараясь не подавать виду, тепло улыбнулся:       — Конечно тебе, — бета аккуратно вложил веточку в руки Аскара, наблюдая, как тот расцветает подобно дереву граната.       Искренняя улыбка появилась на губах альфы, свежей волной смывая тревоги. Акид любовался цветами, поглаживал лепестки, вдыхал сладковатый запах и радовался, словно дитя. Разноцветные глаза сияли от восторга, и, поднимаясь к лицу беты, смягчались умилением. Как же Син соскучился по этим искренним реакциям дорогого сердцу альфы.       — Где ты ее раздобыл? — тихо спросил Аскар своим низким голосом, теперь похожим на довольное мурчание. Син не смог сдержать желание протянуть руку и огладить краснеющее ушко, которое так очаровательно загорелось алым под его взглядом. Ладонь опустилась к щеке и счастливый альфа подался навстречу, ластясь к теплой руке.       — Как выспался — вышел прогуляться в саду и увидел там цветущее дерево. Захотел подарить тебе часть той красоты и извиниться, — бета печально улыбнулся, поглаживая шершавую кожу на щеке своего альфы. — Я повел себя ужасно, кричал и срывал злость, а ты стойко терпел все это, словно воин под пытками.       Син знал, что Аскар способен вынести многое, но не хотел, чтобы что-то в их отношениях заставляло акида страдать. Лучше уж пускай кричит в ответ, возвращая бете ясность рассудка, чем молча выслушивает всякие глупости. Вот только кочевник слишком хорошо знал Аскара и понимал, что повысить голос на близкого человека он не сможет. В отличие от Сина.       С лица его пропала улыбка, а вид стал самый серьезный:       — Не позволяй никому с собой так обращаться, даже мне, — проговорил кочевник, пронзительно заглядывая в разноцветные глаза напротив, но потом зажмурился и покачал головой, добавляя: — Нет, особенно мне.       — Предлагаешь однажды дать тебе отпор? — хохотнул Аскар, на что бета со всей серьезностью ответил:       — А хоть бы и так. Можешь дать пару пощечин, если я снова задену за живое.       Впрочем, хоть он это и сказал, Син знал, что Аскар на подобное не способен. И он тут же подтвердил эту абсолютную уверенность кочевника: акид застыл, пораженный такими словами. Глаза его наполнились тревогой, утратив былое спокойствие, а пальцы ослабли, едва не выронив подаренную цветущую веточку.       — Ни за что! — Аскар подался вперед и обхватил Сина, прижимаясь к телу так, чтобы не повредить хрупкий подарок. — Не могу и не хочу. Даже думать о таком не смей.       Бета проронил тихий смешок и огладил макушку с мягкими, короткими волосами. Жар родного тела окутал теплом, объял безграничной сладостью и погрузил в желанную тишину, прерываемую стуком сердца и тяжестью дыхания. Умостив подбородок на плече альфы, кочевник задумчиво хмыкнул:       — Тогда, если я причиню тебе боль, так и скажи — «мне больно». Это отрезвит получше удара.       Аскар кивнул, не отстраняясь и не пытаясь прервать объятий. Он словно намеренно прятал лицо в сгибе шеи Сина, чтобы тот не смог прочитать его мысли по глазам.              Спустя долгие мгновения молчания Аскар заговорил:       — Не станешь обещать, что не причинишь боль снова?       Син тяжело выдохнул:       — Хотел бы, но, думаю, так не бывает. Все мы иногда причиняем боль друг другу, — бета ухватился за плечо Аскара и легко отстранил, чтобы наконец-то заглянуть в его печальные, но доверчивые глаза. — Мне бесконечно жаль, но я не могу обещать, что однажды не раню тебя снова. Только хочу, чтобы ты мне об этом сказал, и тогда я смогу залечить эту рану — так я понесу ответственность.       Аскар молчал, обдумывая эти слова и делая собственные выводы, которые, судя по пролегшей между бровей морщине, вовсе не были веселыми. Чтобы не дать губительным мыслям еще больше захватить разум акида, Син подался вперед, мягко припадая к губам. Сперва твердые и напряженные, они раскрылись, позволяя ласкать, сминать, проникать языком глубже и властвовать там, отвлекая от любых переживаний.       Желанная близость и искренние реакции альфы прогнали тревогу, убеждая, что эта небольшая размолвка минула. Отстранившись, Син с облегчением заметил улыбку на лице Аскара и, не в силах сдержать порыв нежности, коротко клюнул в раскрасневшиеся губы. Альфа нежился в объятиях, прижимался ближе к телу и сжимал халат на спине беты руками, в одной из которых находилась благоухающая веточка граната. Вскоре она заняла место в емкости с водой на подоконнике у распахнутого настежь окна и красовалась там, расцветая под лучами солнц. Ветер мягко касался лепестков, поднимал в воздух занавески, а приятный аромат волнами растекался по комнате.       Немного припозднившись к обеду, Син и Аскар таки явились в зал, где осталось не так много людей. Нур выдал им остывшую кашу с мясом и двое заняли место за столом, где уже доедали блюда остальные участники отряда. Акид занял место ближе к Зейбу, Мунифу и Наджи, а Син, с долей тревоги, подсел к Исе. Он хотел мимоходом разузнать о самочувствии омеги, но тот без слов дал понять, что с ним все хорошо — привычно раздраженно закатил глаза и отмахнулся от лишней болтовни, вместо этого заставляя есть обед. Из-за переживаний Син не сводил глаз с омеги, боясь заметить в них тень страха, но видел лишь яркую злость, направленную на Наджи, сжавшегося в другом конце стола. Кочевник отчасти жалел бедного альфу, которого так отвергал понравившийся омега, но ничего поделать с этим не мог. Иса считал такое поведение правильным, а Син не собирался ставить под сомнение его решения.       Аскар не обращал внимания на близость кочевника и целителя, как раньше улыбался товарищам и лишь изредка поглядывал в сторону своего беты, чтобы коротко улыбнуться и после вернуться к разговору. Акид быстро справился с обедом и покинул зал следом за Зейбом, Мунифом и Наджи, а Син лишь поддерживал желание акида развеяться в компании товарищей.       Когда альфы покинули зал, Иса с облегчением выдохнул и смог спокойно пригубить чашу с мятным чаем. Наблюдая за тем, как омега сонно потирал глаза и недовольно жмурился от лучей солнц, Син невольно вспоминал минувшую ночь. Она оказалась тяжелой для них обоих, раскрыла старые раны и окунула в минувшие мучения. Заметив на себе пристальный взгляд, Иса поднял глаза на бету и, выждав паузу, тихо пробурчал:       — Со мной все хорошо, не надо смотреть так жалостливо.       И действительно, целитель больше не казался раздавленным тяжестью воспоминаний: сидел расправив плечи, наслаждался вкусом чая и думал о чем-то вовсе не таком тревожном. Обрадованный, Син подсел ближе, чтобы касаться плечом плеча, и омега тут же прильнул к нему, прижимаясь к боку.       — Надеюсь, такая ночь нескоро повторится, — расслабленно выдохнул бета и тепло сощурил глаза.       Уголки губ Исы на мгновение дрогнули в улыбке и тут же вернулись в обычное положение, однако благодарность еще долго теплилась в его взгляде. Омега отстранился, чтобы долить в остывший чай Сина кипятка и придвинуть ближе тарелку с сухофруктами. В абсолютной тишине двое наслаждались сладостями и обменивались мимолетными жестами, которые были красноречивее слов.       Недолгие посиделки с Исой подействовали расслабляюще. Было приятно снова видеть его прежним: колким, недовольным, делано хмурым и вредным. Теперь Син был уверен, что Иса чувствует себя по-прежнему уверено и ничего не боится, даже запрятавшегося в глубине сознания образа Сафара. Целитель больше не стремился попасть в сад и гораздо спокойнее чувствовал себя в личной комнате, наедине со своими мыслями. Он намеревался хорошенько выспаться за множество минувших ночей, поэтому отправился в спальню и то же самое посоветовал сделать Сину. Такая забота согревала сердце кочевника и он не смел перечить, поэтому сразу после расставания с Исой вернулся в комнату.       Син не знал, получится ли уснуть в одиночку, без теплого тела под боком и тесных объятий. За последние время он слишком привык нежиться на коврах с Аскаром, находить спокойствие в его руках и согреваться поцелуями, поэтому не смог бы сомкнуть глаз, оставшись в одиночестве.       Отчего-то Син был уверен, что акид надолго задержится в компании товарищей — ему наверняка хотелось выговориться и попросить совета у кого-то более опытного, — но стоило открыть дверь в спальню, как бета заметил Аскара, застывшего у окна. Альфа рассматривал подаренные цветы, смачивал водой листья, касался лепестков и склонялся над ними, чтобы вдохнуть сладкий аромат. Погруженный в свои мысли, он улыбался и глядел на изогнутую веточку, словно на ценный военный трофей.       Теперь Син понимал, как ошибался, когда боялся дарить цветы своему альфе. Возможно, любой другой ярим и высмеял бы подобный жест, но не Аскар. Сильный воин, бывший акид, суровый на вид мужчина, он так очаровательно улыбался, глядя на эту тонкую веточку, что в душе Сина расцветали гораздо более яркие цветы.       Кочевник, не в силах сдержать улыбку, незаметно вошел внутрь, снял платок и беззвучно подкрался ближе, чтобы затем обнять дорогого сердцу альфу. Син знал, что подходить со спины к бывшему военному — не лучшая затея, но понимал, что естественный запах беты Аскар почуял заранее, оттого и вовсе не испугался внезапных нежностей. Акид лишь растерянно бегал взглядом по комнате, понимая, за каким вовсе не обычным для альфы занятием его застали. Очарованный этой искренней реакцией, бета подался вперед:       — Если тебе так нравятся цветы, я буду дарить их чаще, — промурчал Син на ухо и коснулся губами шеи, которая так погорячела под его прикосновениями.       — Не говори глупости, — смущенно пробурчал Аскар, лишь больше краснея от следующих коротких поцелуев, осыпающих чувствительную кожу.       — Ты ведь не пошел к товарищам лишь потому, что хотел полюбоваться на цветы, пока меня нет рядом? — хитро сощурился Син.       — Как раз наоборот — я ждал тебя, — Аскар обернулся и наконец-то оказался лицом к лицу с Сином, смотря в глаза напротив открытым, искренним взглядом. — Хочу провести как можно больше времени вместе, ведь скоро мы опять отправимся в путь и не сможем мирно обниматься по вечерам.       Бета тихо рассмеялся, утыкаясь лбом в грудь альфы. До чего же очаровательным был Аскар, до чего же сладко сжималось сердце кочевника от таких слов. Не понимая его реакции, акид обиженно фыркнул, но Син поспешил поднять взгляд к лицу альфы и пояснить:       — Я тронут, — от этих слов сотни искорок засияли во взгляде акида, а румянец лишь ярче загорелся на щеках.       Син отстранился, чтобы снять верхний халат, на котором остался запах Исы, и занять место на коврах, а Аскар присоединился к нему, тесно прижимаясь к родному бете.       В вечернем свете солнечных лучей, проливающихся сквозь окна, Син нашел его губы своими. До боли нежный, тягучий, медленный поцелуй выворачивал растревоженную ссорой душу и наконец-то убеждал — все хорошо. Син не знал, чувствовал ли Аскар то отчаяние и тоску, ту вину и то желание быть прощенным, которые бета вкладывал в эти ласковые касания влажных губ и языка. Надеялся, что почувствовал. Во всяком случае он так живо откликался, что все волнения покидали душу Сина.       Забывшись, он целовал исступленно, навалившись и чуть придавливая своим телом в ковры как, Син знал, нравилось Аскару. Невольно тянулся пальцами к коротко стриженному затылку, беспорядочно скользил мозолистыми подушечками по шее. Нижний халат мешал, и он стаскивал его, забираясь ладонями под ткань, расчищая себе доступ к открытой коже, которая становилась особенно жаркой, стоило Аскару разгорячится. Вот прямо как сейчас, когда он лежал под Сином — доверчивый, уязвимый, желающий. И такой очаровательно краснеющий каждый раз как в первый — подобная реакция всегда заставляла Сина чувствовать какое-то ни с чем не сравнимое довольство. Аскара хотелось поглотить полностью, без остатка, вплавить его в себя так, чтобы их невозможно было разъединить никакими силами. Иногда этот голод по-настоящему страшил Сина.       Ладони скользили от плеч к рукам и по торсу до живота, а губы повторяли этот путь. Теряясь в желанном запахе, Син целовал ключицы и грудь, вылизывал почти не чувствительные к ласкам соски — как жаль. Зато живот — другое дело. Он поджимался, стоило Сину повести по нему носом, потереться щекой, покрыть поцелуями и слегка оцарапать зубами. Удовольствие от прикосновения к любимому телу казалось безграничным, но в то же время Сину всегда было мало.       Аскар под ним дышал тяжело и с хрипотцой, грудь его вздымалась часто, живот будто испуганно поджимался, а где-то от ног шла ощутимая дрожь — точно упал бы, если б не лежал. Вся его бронзовая кожа умилительно краснела под касаниями Сина, а лицо пылало точно у неопытного юнца, впервые вкусившего плод взрослых ласк. Под взглядом этих затуманенных невинных глаз бета чувствовал себя едва ли не растлителем чистых душ, словно он в действительности был коварным шайтаном, какими кочевников видели некоторые яримы.       Альфа заерзал, цепляясь за еще одетого Сина, и хмурился, вскидывая брови с каким-то мученическим выражением на лице. Раскрасневшийся, одуревший от дразнящих ласк, в распахнутом халате и с явно выпирающим бугром на шальварах, он выглядел до крайности развратно.       — Син… — выдохнул он таким посаженным и просящим голосом, что кочевнику пришлось призвать на помощь все свое самообладание, чтобы сдержаться. Прерывисто втянув в грудь воздух, он выдохнул его медленно, склоняясь над Аскаром и отползая ниже.       Стянув пояс с бедер Аскара до самых колен, он прислонился щекой к его вставшему члену и возвел взор вверх, к лицу, прекрасно осознавая, насколько провокационно это должно выглядеть. И не ошибся — из глаз его альфы начало пропадать все осознанное, а наружу проступило что-то древнее, первобытное. Словно откликаясь, изнутри Сина поднялась дрожь.       Аскар приподнялся на локтях, словно для того, чтобы лучше видеть, что Син с ним делает. А он не торопился, оглаживая ладонями бедра, вдыхая личный запах своего альфы здесь, внизу, где он был особенно терпким и острым. Легкими касаниями целовал вокруг, намеренно не уделяя внимания главному, пока не услышал доносящийся сверху звук, похожий на какой-то жалобный стон. Аскар был особенно молчалив в такие интимные моменты, только жмурился стыдливо и сжимал губы в упрямую нить. Ровно до тех пор, пока ласками Сину не удавалось расслабить его настолько, чтобы вызвать пусть обыкновенно тихие, но очень несдержанные стоны.       Хотелось еще поддразнить, но Син не стал, не сегодня. Он подул на возбуждение Аскара как на какую-то горячую пищу, которую необходимо остудить перед употреблением, услышал тихое оханье и легко поцеловал сочащуюся головку. Бедра как-то торопливо вскинулись, пытаясь вновь толкнуться в губы, и Сину потребовалось сделать над собой усилие, чтобы не рассмеяться. Бросив на лицо альфы острый взгляд из-под ресниц, он поцеловал член снова, а затем мягко раскрыл губы, впуская Аскара в нутро своего рта, и тот вновь приподнял бедра с безнадежным всхлипыванием. Эта чувствительность сводила Сина с ума.       Ногти Аскара скреблись по ковру под ними, пальцы ног поджимались от каждого движения языка, обволакивающего его плоть, а стоило Сину поглубже втянуть в рот, как Аскар приподнимался навстречу, изгибаясь в спине и напрягая ноги. Слюна обильно вытекала изо рта Сина и он помогал рукой, влажно скользящей по длине, жалея, что не может подарить Аскару больше наслаждения горлом. С размером альфы будет не просто, но, если они станут делать это чаще, скоро бета восстановит сноровку и однажды сполна порадует новыми ощущениями.       Аскар жмурился, дышал с открытым ртом и ерзал, и после каждого ласкающего движения руки сжимал кулаки и напрягал бедра. Он весь дрожал, и Син дрожал тоже, и старался быть особенно осторожным с зубами — не хотелось ранить столь чувствительное место даже случайно, это бы все испортило.       Бормоча что-то неразборчивое, Аскар был очень близок к разрядке, и Син втянул его в рот так глубоко, как мог. Краем глаза он нашел скребущуюся о ковер руку Аскара и потянулся к ней своей. Бета положил его ладонь себе на голову, чтобы альфа мог держаться и контролировать процесс, выбирая ту скорость, которой отчаянно желал. Пальцы вцепились в волосы Сина, и от кольнувшей боли его так сладостно пронзило удовольствием, что бета невольно застонал, передавая вибрации члену, как никогда близкому к проникновению в горло.       Аскар приоткрыл рот, выгибая спину почти дугой, и, содрогнувшись всем телом, еще несколько секунд держался, уперевшись пятками в ковер, распирая горло до боли, заполняя так, что у Сина перед глазами потемнело от невозможности вдохнуть. Он закрыл их, жестко подавляя в себе желание освободиться, вытолкнуть, и постарался расслабиться. Семя выплеснулось глубоко и, казалось, стекало прямо в желудок, так что даже не было необходимости сглатывать его. С низким стоном альфа плюхнулся обратно на ковер, выскальзывая изо рта беты.       Только силой воли Син подавил в себе порыв зайтись в кашле, чтобы не напугать альфу, и лишь дышал чаще, разглядывая утомленного, раскрасневшегося, обессиленного Аскара, выглядевшего как сытый, расслабленный хищник, совсем не опасный и прирученный. Просто невозможно красивый. Сидя перед ним и любуясь, Син был пронзительно счастлив.       Проснулся он внезапно, порывисто, точно вынырнул со дна на поверхность, едва разбирая, где находится и кто жмется к боку. Едва распахнув глаза из-за слипшихся от влаги ресниц, он обернул голову, глядя на беспробудно спящего рядом мужчину. Син сильно измотал его прошлым вечером, сначала в спальне, не насытившись одним разом, а после ужина и в купальне, где Аскар уже куда более раскованно, но все еще смущенно ласкал их обоих под водой своими жесткими пальцами. Крепко спящий, сейчас он прильнул, обхватывая рукой поперек груди и закинув ногу на бедро, словно отчаянно желал соприкасаться как можно теснее. Выбраться из-под него, не разбудив, было бы трудно, однако Син даже не пробовал попытаться — сейчас он нуждался в этой близости ничуть не меньше своего альфы.       Медленно выдыхая, он старался не шевелиться, просто наслаждаясь исходящим от Аскара теплом и его столь желанным запахом, обволакивающим точно прозрачная вуаль. Вкупе с тяжестью его руки и ноги, которые весомо придавливали Сина к коврам, все эти ощущения дарили столь необходимое сейчас четкое понимание реальности. После сна о прошлом, что был навеян ему прошлой неспокойной ночью, Син больше всего нуждался в осознании — все позади, все закончилось. Но мыслями он не мог не возвращаться в год своего шестнадцатилетия и тот самый день, когда жизнь его навсегда изменилась.       Это был день, который, Син думал, должен наполнить гордостью сердца его отцов, а его самого — торжеством. Еще ночью он добрался до стоянки своего племени, но решил переждать — не хотел являться уставшим, загнанным, отчаявшимся. Вместо этого он устроился неподалеку, провел несколько часов во сне, а после встал задолго до рассвета, чтобы привести в порядок внешний вид свой и варана. На стоянку Дари он въезжал, держа горделивую осанку и уверенно поднятый подбородок, когда солнца уже неторопливо шествовали по небосводу, а все соплеменники покинули свои шатры ради дневных забот. Син ожидал приветственного клича от молодых, одобрительных покачиваний головами от стариков, громкого гомона ребятишек. Кто-то непременно должен был поспешить в шатер к амме и возвестить, что сын его вернулся достойным имени Дари.       Но не было ни приветственных песен, ни поощряющих взглядов старших, ни спешащей к нему семьи. Узнавая его, соплеменники опускали головы и торопились расчистить ему дорогу от детворы, что кидалась под ноги варану. Не понимающий причин столь холодного приема, Син озирался и краем глаза заметил юнца постарше, стремглав бросившегося в шатер вождя. Предстоящий день обещал быть особенно жарким, уже с утра солнца заметно припекали, но у Сина вниз по спине, точно в самых костях, пробежал стылый холодок. Спешившись, он — ставший полноправным взрослым членом клана — всучил поводья первому попавшемуся под руку ребенку, и двинулся вслед за юнцом. Вождю принято докладывать о возвращении с испытания только если нет семьи, которая должна встретить. Не было никакого смысла носиться по стоянке и искать тому подтверждение, Син уже знал — его родных здесь не было.       Вождь встретил его взглядом, полным печали, и у Сина ноги подкосились от тяжести, так внезапно навалившейся на только окрепшие было плечи. Джадд еще не успел произнести и слова, а он уже понял все. Его семьи могло не быть на этой стоянке только если аба его погиб, не сумев вернуться с очередной чужой войны, а амма, долгие месяцы носивший в своем животе братьев Сина, родил не альф.       — Я рад, что ты вернулся, — весомо заговорил вождь, перед которым Син склонился, благодарный за возможность опуститься на колени и тем самым скрыть свою слабость. Когда повелительный жест позволил ему поднять голову, внимательному взгляду Сина предстали морщины, ставшие глубже на уже отнюдь не моложавом лице, сейчас омраченном горем. — Но твой аба, мой сын, уже не вернется к нам. Шамса умер.       Сина пронзило болью, силу которой невозможно было с чем-то сравнить. Даже острые когти сираниса и опаляющее злое пламя не могли нанести столь глубокую рану, как эти два слова, произнесенные страдающим от потери стариком.       Аба рассказывал, что война сурова и никого не щадит. Говорил, что каждое его возвращение к семье не иначе как чудо. Верил, что Боги покровительствуют ему. Но в этот раз чуда не случилось, а Боги, может быть, просто устали смотреть на то, как он вынужденно участвует во всех этих бессмысленных для кочевников битвах, защищая чужие им города. Прославленный воин Дари, он погиб в сражении и заслужил покой, и отныне душа его будет пребывать на небесах в ожидании мужей, с которыми он воссоединится в следующей жизни.       Это то, во что кочевников учили верить. То, во что он верить хотел, но не мог. Ведь дети не встретятся с родителями ни на небесах, ни в следующей жизни. Син никогда больше не увидит своего абу. Теперь никогда.       Джадд что-то говорил, но шум в ушах мешал Сину услышать. Он сумел сконцентрироваться только когда были произнесены имена его родителей:       — …Камру и Лина мне пришлось изгнать, закон есть закон, — старик покачал головой с тяжелым вздохом. — Лин сказал, что в Хибе у него есть друг, который приютит. Я отправил с ними сопровождение, сейчас они, должно быть, уже добрались до Хибы.       Баба имел ввиду Басима. Точно, наставник обязательно позаботиться о них, Басим никогда бы не оставил семью Лина в беде.       — …твои родители были изгнаны, пока ты проходил испытание. И ты вернулся полноправным Дари. Взрослым Дари, Синан, — вождь заглянул ему в глаза как-то особенно настойчиво, но Син не понимал, что джадд хотел ему сказать. Пришлось объяснить: — Ты взрослый, ты не должен нести ответственность за проступок родителей. Останься. Наконец ты сможешь занять место среди соплеменников, станешь насиром, а может быть и великим Охотником, у тебя есть талант.       Звучало так, точно славный вождь воинственных Дари уговаривал его. Почему? Ценил внука или хотел оставить подле себя хоть что-то от погибшего? Син был любимым сыном Шамсы. Пусть внешне он почти совершенное отражение бабы, соплеменники всегда подмечали его сходство с абой в характере, поведении и стиле боя. Именно на абу Син всегда стремился быть похожим.       Абу, которого больше нет в живых.       Боль накатила с новой силой, и Син опустил голову, покрытую тканью белого платка. Он так долго мечтал об этом дне, столько прошел и вытерпел за последние месяцы, совсем не такого он ожидал по возвращении. Син хотел по-настоящему стать частью племени, но лишь для того, чтобы родители им гордились. Какой смысл оставаться, если они не здесь?       — Джадд, я… пойду за своей семьей, — глухо вымолвил Син, не решаясь поднять взгляд на вождя.       Откуда-то сверху тяжело вздохнули и поднялись.       — Понимаю, — только и сказал он, не став укорять. Проходя мимо так и замершего с опущенной головой Сина, старик тронул его за плечо — все проявление ласки, на которое только был способен престарелый омега. — Я прикажу поставить тебе палатку, отдыхай до вечера. Сегодня мы отпразднуем твое возвращение как и положено. Обдумай все еще раз и сообщи мне о своем решении завтра на рассвете. Но помни — изгнанный однажды не может вернуться.       — Да, слушаюсь, — Син опустил голову еще ниже, дожидаясь, пока вождь покинет шатер. Только когда остался один он смог отпустить себя — тело обрушилось на ковры и его скрутило от боли, которая, казалось, расползалась от сердца, с каждым его ударом захватывая все больше, проникая в каждый уголок. Син хотел бы во весь голос кричать как тогда, в пустыне, но не мог — он не имел права делать это там, где его мог услышать кто-то кроме равнодушного варана и пролетающих мимо птиц.       Сину казалось, что он уже начинает забывать как выглядит аба, они не виделись много месяцев. Но перед уходом он, как и всегда, улыбался сыну своими теплыми карими глазами, и Син легко мог вообразить, какая улыбка играет на его губах, точно голубой платок, скрывающий лицо от глаз посторонних, и вовсе не был преградой. Аба предположил тогда, что к моменту его возвращения Син уже может пройти испытание и стать совсем взрослым.       У кочевников не принято горевать по умершим, плакать по ним и даже говорить о них вслух — кроме брачных все узы, связывающие душу с миром живых, должны быть оборваны, чтобы не мешать перерождению, которое свершится в свое время по воле Богов. Лишь мужьям позволено цепляться друг за друга, ведь они переродятся в новой жизни вместе, чтобы вновь друг друга найти. Но ни родители, ни дети, ни друзья не могут сковывать умершего своими страданиями, сбивая с верного пути. Басим говорил, что эти традиции очень жестоки по отношению к живым. Теперь Син понял почему.       Свернувшись на ковре, Син усилием душил всякий звук еще на подступах к горлу. Он был так сосредоточен на том, чтобы сдерживать себя, что лишь в последний момент заметил тихо откинувшего полог и бесшумно подошедшего человека — всего за миг до того, как его ладонь коснулась спины. Рефлексам не было дела до его скорби, тело отреагировало, и приходя в себя спустя мгновение Син обнаружил, что повалил вторженца и придавил к коврам.       — Снова твои коварные тактики? — проворчал под ним Зайтуна, и Син хотел было ослабить хватку, как его запросто скинули — все перевернулось и уже он сам растерянно глядел в свод шатра. — Что-то мало в тебе весу, отощал за поход?       Мелькнул синий платок склонившейся над ним головы, затем взгляд удалось сосредоточить на желто-зеленых ярких глазах. Непривычно серьезных и каких-то погрустневших.       — Мне жаль, — произнес он негромко, явно имея ввиду не то, что напугал Сина. Протянул руку, помогая подняться, и кто бы знал, каким утешительным показалось ее знакомое тепло. — Кажется, как-то так говорят яримы в таких случаях? Я ничего не знаю о том, как утешать.       Зайту то ли сокрушенно, то ли раздраженно качнул головой. Син же молча подался вперед, утыкаясь лбом в его плечо, прислоняясь в поисках опоры. Может Зайту и сам о том не ведал, но эти его слова не были правдой — он утешал лучше всех. Одного его присутствия было достаточно.       — Завтра я уйду в Хибу. Мы можем еще долго не увидеться, — Син навалился чуть сильнее, просто потому, что тело ощущалось слабым и вялым, и переместил подбородок другу на плечо. Зайту в ответ завел свою руку ему за талию и приобнял, слегка прижимая, точно дозволяя положится на себя.       — Тогда нужно успеть провести обряд, хочу рассмотреть и запомнить твое лицо прежде, чем мы надолго расстанемся.       — Не предложишь остаться?       — Я же тебя знаю, — над ухом негромко хмыкнули, — семья на первом месте.       Син зажмурился, чувствуя, как глаза припекает, а в носу предательски пощипывает.       — Ты тоже моя семья, — он подался вперед, цепляясь за Зайту, как не позволил бы себе ни с одним из братьев. И тот в ответ обнял его так крепко, как не обнял бы никого из своей родни.       — И поэтому я ушел бы с тобой, если б мог. Но я теперь хашашин.       Син даже отстранился, потрясенный полным безнадежности тоном, которым были произнесены эти слова. Так несвойственно Зайтуне.       Хашашинами становились сильнейшие молодые альфы племени и столь же сильные беты, выбираемые им в пары — они образовывали диады, связь между которыми была порождена не чувствами, а дурманящими травами и необходимостью. Некоторые альфы племени, инстинкты в которых были сильнее, чем в других, на поле боя впадали в звериное неистовство. Они становились настолько агрессивными и невменяемыми, что способны были навредить любому, кто по неосторожности оказывался рядом. Обуздать таких могли лишь беты, достаточно сильные, чтобы противостоять и подчинять. После сражения они раскуривали в шатре травы, вводящее вдохнувших в состояние транса, и на правах партнеров возвращали альфам человеческий облик только им доступными способами. Хашашины были самыми смертоносными воинами в племени, отчего роль их была особенно почитаема. Однако вынужденная связь с совершенно чужим ему альфой — вовсе не то, чего желал свободолюбивый Зайту. Но воспротивится воле вождя и аммы он, увы, не мог.       — Кто он? — только и смог выдавить Син. Он не видел лица друга, но понимал, что не прочитал бы в его чертах радости. Зайту, как и Син, в мечтах о будущем видел себя свободным насиром, а не тем, кто насильно связан с нелюбимым.       — Тахир, — Зайту выдохнул имя своей пары так, словно одно его звучание вызывало в нем тоску. Син же вспомнил соплеменника-альфу — непримечательный молодой мужчина, в повседневной жизни неловкий увалень, добродушный и покладистый. Обычно смирный, на поле боя он становился совершенно иным — его человеческий разум точно отключался, а древняя животная сторона просыпалась от глубокого сна и в каждом видела свою добычу.       Стало ли причиной такой неуправляемой ярости то, что альфы, среди полов наиболее подверженные звериным инстинктам, вечно подавляют в себе эту агрессивную часть? В итоге, когда она вырывается наружу, начинает бесчинствовать. На войне такая боевая мощь, несомненно, ценна. Но разве сможет такой альфа, как и его вынужденный партнер-бета, быть счастлив в диаде?       С самого детства взрослые сулили Зайту прекрасное будущее — он был непревзойденным бойцом, сильнейшим среди бет, превосходство которого над другими не могли поколебать редкие победы Сина, пусть от года к году их количество и росло. Почему такой бета должен быть связан столь угнетающими узами, со временем теряя себя и свои силы под влиянием дурманов?       Собственная боль Сина даже немного ослабла за переживаниями о друге.       Празднование, которое джадд устроил в его честь, не отличалось от прочих, проводимых по случаю становления юноши мужчиной: повсюду ярко горели костры, на которых жарилась свежая дичь; музыканты наигрывали веселые мелодии, отправляющие ноги в пляс; раскуривались гальйаны с ароматными травами, запахи которых кружили голову не слабее пряных и терпких вин, что нескончаемо лились этим вечером в кубки. Все силы Сина уходили на то, чтобы сидеть ровно и принимать поздравления. Сохранять выдержку, притворно щурить глаза в благодарной улыбке, даже если губ она не коснулась ни разу на протяжении этих невыносимо долгих часов. Когда время пришло, вождь прилюдно снял с головы Сина истрепавшийся белый платок, который тот не спускал даже пока еще было можно — он не стыдился шрамов, рассекающих некогда гладкую кожу, просто обо всем позабыл и даже не попытался прихорошиться перед празднованием.       Соплеменники оглядели его оценивающе, старшие одобрительно покачали головами, малышня таращилась восхищенно — боевые шрамы украшали и среди Дари считались поводом для гордости. Но Син гордости не испытывал — пусть то, что он выжил, само по себе было победой, однако пережитый ужас не позволял окрасить память того дня цветами торжества.       Расправив плечи, Син огляделся, пересекаясь взглядами с окружившими его людьми — всех их он знал с рождения. Сегодня он в последний раз показывает им свое лицо, таким они навсегда его запомнят. Джадд опустил полотно синей тканей на его голову, руки ловко оборачивали лицо платком, драпировали складки. Соплеменники галдели, откуда-то раздался боевой клич, который подхватили десятки голосов. Для Сина все превратилось в глухой шум.       Позже пришлось выйти и станцевать на паре песен, но когда играли те призывные мелодии, под которые кочевники искали себе любовников на ночь, он уходил из широкого круга костров. Нередко первый день взрослости перетекал в ночь, когда юноша становился мужчиной во всех смыслах. Прежде Син даже воображал, кто из ровесников отзовется на его танец и станет первым, с кем он вкусит взрослых удовольствий. Но ничто из его детских фантазий не стало явью в тот день.       Ночью в свою палатку он пригласил Зайту, но не по той причине, о которой подумали соплеменники, глядя вслед им, уходящим вместе с празднования. Под тканными сводами Син выпустил из лампы магические огоньки, что с сонным любопытством закружили вокруг, и присел на ковры, обнажая кинжал, которым прижигал раны там, в пустыне. Зайту напротив — точно отражение в водной глади. Они долго глядели друг другу прямо в глаза, выискивая там сомнение, но его не было. Тогда они почти синхронно, нисколько не щадя себя, глубоко прорезали ладони сначала на одной, затем на другой руке. А затем сцепили эти ладони, втискивая так, чтобы кровь из их ран смешалась. И молча смотрели. Глаза в глаза. Слова и не были нужны.       Син чувствовал боль в порезах, жар ладони, тепло в том месте, где они соприкасались коленями. Наконец они разомкнули руки, отерли кровь о края шальвар и сняли платки, чтобы посмотреть в лица друг друга уже как настоящие братья, роднее которых нет — ведь они сами сделали этот выбор.       Зайту был непривычно осунувшимся, усталым. Случалось ли ему уже выполнять свои обязанности как хашашина? Или тени на его лице вина лишь медленно кружащих над ними огоньков? Син не стал спрашивать, потому что Зайту не хотел говорить. Они растянулись на коврах, позволив себе чуть больше — обняться. Ведь неизвестно, когда им удастся встретиться вновь. После такого тяжелого дня можно побыть немного сентиментальными. А ведь новый день обещал быть не менее сложным.       Утро, по ощущениям Сина, наступило слишком рано. Ему казалось, он ничего не успел. Прежде было столько планов, в мечтах он рассчитывал на будущее после дня своего взросления. В итоге же ничему из того, что он воображал, не суждено было сбыться.       — Ты принял решение? — вопросил джадд, который уже наверняка все понял, но все еще должен был спросить.       — Я ухожу, — сообщил Син. Слова эти дались ему на удивление просто. В конце концов он уже был однажды изгнан, бродил в пустыне совсем один, пусть то и было лишь испытание. Если Син справился тогда — справится и теперь.       Вождь не ответил, лишь махнул рукой в сторону шатра, на входе в который уже ждал жрец. Не чувствуя под собой ног, Син вошел, опустился на ковер и вытянул руку. Жрец достал иглы и чернила…       — Чего не спишь? — сипло раздалось над ухом и Син вздрогнул, почти забывший о том где, и главное когда, он находится. Разом вернулось ощущение реальности: жар и вес привалившегося к нему тела, успокаивающий родной запах, тихое дыхание дорогого альфы. И как только Син мог уйти в себя так глубоко, чтобы не замечать все это?       — Плохой сон, — слабо улыбнулся он, не чувствуя в себе достаточно сил, чтобы рассказать, объяснить. Вместо этого он перевернулся на бок, повозился и оплел Аскара руками в ответ. Тот, кажется, догадался о нежелании Сина вдаваться в подробности, поэтому просто сказал своим глухим со сна голосом:       — Давай я тебя крепко обниму, и тогда ты почувствуешь себя лучше, какой бы дурной сон тебя ни потревожил.       И обещанное Аскаром, как всегда, оказалось правдой.