Trinitas

      Внутри гигантского многоугольного Большого портального зала ничего не изменилось с того времени, когда отряд был здесь в последний раз, но Сину отчего-то казалось, что прошла целая вечность. Должно быть, долго тянущимися ему казались дни восстановления после пешего путешествия сквозь пустыню, изнурительная течка Наиля, проведенный с Аскаром жаркий гон. Все эти события сменяли одно другое, подарив после мирные деньки в безопасности оазиса — именно с ними так не хотелось расставаться, вновь возвращаясь к неизведанным еще местам и тащимся в них опасностям. Что ждет по ту сторону очередного портала? Какие беды обрушатся на Сина после того, как он пройдет сквозь марево и поведет всех этих людей за собой? И как уберечь тех из них, кто дорог больше всего? Ничего этого Син не знал и в душе его все креп и разрастался страх.       Раньше все было иначе, но теперь при виде портала что-то внутри него дрожало от страха вовсе не перед древней магией — Син до нервной дрожи боялся неизвестности, которая могла отобрать у него самых дорогих людей или принести им страдания, от которых он не сумеет уберечь. Немалых усилий стоило Сину и в самом деле не дрожать, устремляясь в жар марева и на мгновение прикрывая глаза.       Открывая их вновь, он столкнулся с темнотой, которую прорезала единственная полоса света, тянущаяся откуда-то спереди. Не имея возможности определить положение змей, притаившихся в тени, Син весь обратился в слух и расслышал тихое шуршание и едва ли различимое шипение, словно чей-то длинный язык пробовал воздух на вкус. Кочевник не предпринимал никаких действий, чтобы не провоцировать хищников, пока дожидался переходящего следом Наиля. Оказавшись за спиной Сина, учитель обратился к магии, чтобы осветить помещение вокруг них — и змеи, представлявшие собой причудливый движущийся ковер, расступились, точно расчищая дорогу неожиданным гостям. Казалось, они были настроены скорее опасливо, чем агрессивно, следовательно стремились избежать, а не нападать первыми.       Для отряда это было хорошей новостью, поэтому Син и Наиль дождались перехода всех товарищей, прежде чем двинуться к выходу из зала — высокой арочной двери с одной чуть приоткрытой створкой. Отворив ее полностью, оставили открытой — и с недовольным шипением змеи забились в тени по сторонам. При всей их любви к теплу зной солнечных лучей и жар раскаленного песка были слишком велики, чтобы эти хищники решились покинуть укрытие до заката.       По выходу из Малого портального зала глаза резанул яркий солнечный свет, отчего Син сощурился и прикрыл их козырьком ладони, в некотором потрясении оглядываясь вокруг. При каждом переходе в новом направлении его удивляла выдумка древних, не подвели они и в этот раз — портал вывел отряд в тупик ущелья, по обеим сторонам которого ввысь тянулись рыжие скалы, в которых угадывались дома, точно высеченные в самом камне. Там же, на головокружительной высоте, протянулись мосты над ущельем — такие же вытесанные из скалы.       Сину сразу же вспомнилось первое направление, по которому прошел отряд и которое привело к храму Нанны. Пусть сейчас местность и отличалась, но в архитектуре и даже самой идее чувствовалась схожесть, будто…       — …они продолжают друг друга, — тихо выдохнули рядом, вторя мыслям, и кочевник оглянулся, натыкаясь взглядом на учителя. Тот задумчиво продолжал: — Похоже, что здесь мы найдем еще один храм.       — Но мы же не будем взбираться на стены и снова открывать все двери подряд, нет же? — раздался позади голос Зейба, за которым последовал мученический стон Мунифа и подозрительно тяжелый вздох Хайри, которому предстояло бегать за любопытным главой экспедиции и не дать угодить в переделку.       Кочевник хотел уже открыть рот, чтобы как-то помягче осадить товарищей, но взор привлек неожиданно раскрасневшийся Наиль, поспешно ответивший Зейбу и всем недовольным:       — Мы уже знаем, что все эти дома лишь временные убежища для верующих, пришедших помолиться в храм, и никуда не ведут. Просто пройдемся, чтобы удостовериться, но все двери открывать не будем. Только первым делом давайте все же найдем храм, — и он торопливо двинулся вперед, по единственной петляющей между скалами дороге.       Секунду Син просто улыбался, глядя ему в спину, но тут же взял себя в руки и двинулся следом.       Достаточно широкая для толпы, дорога представляла собой крупные плоские камни, выглядывающие из-под слоя налетевшего песка. Шагая по ней, Син оглядывал высоко расположенные чудные домики, выступающие из камня, узкие улочки, которые тянулись вдоль скал, монументальные мосты, связующие собой разные стороны ущелья. Насколько невероятной была магия, сотворившая это место, и как могущественны были маги, обладающие ей? Кочевник в очередной раз поражался тому, на что были способны люди прошлого.       Постепенно мощеная булыжниками дорога начала вести в гору, каждые десять шагов становясь все круче — вскоре подъем начал напоминать путь до храма на вершине зиккурата. Может быть, здесь в него был вложен схожий смысл? Син постарался очистить голову от навязчивых размышлений.       Чем выше они поднимались, тем больше слепила глаза какая-то неясная фигура впереди — она казалась сосредоточием света, обжигая яркими лучами глаза, точно солнце.       Верно, солнце.       Разглядеть его вышло, только поднявшись на самую вершину, к основанию величественной золотой статуи. Она, словно целиком отлитая из драгоценного металла, отражала от себя лучи света, как это происходило со статуей Нанны в храме халлядов. Вот только свет этот до того с непривычки слепил глаза, что пришлось отвернуться и зажмурится на пару мгновений, рассеивая мельтешащие под веками цветные пятна. Открывая глаза вновь, Син узрел все ущелье, простиравшееся перед ним как на ладони — короткое и узкое, оно уходило вниз и вглубь до тупика, в котором и располагался вход в Малый портальный зал. Вскидывая лицо, Син оглядел пустыню вокруг них тут, сверху — сплошные золотистые просторы на десятки дней пути, бесконечное дюнное море. Песок лишь каким-то чудом не заливался в ущелье, прорубленное в скалистой почве под ним. Тоже древняя магия, стабильно функционирующая до сих пор?       — Это же… это ведь Сар, правда? Но он выглядит таким… — зазвучал удивленный голос Лейса, и Син обернулся, сощурившись и непроизвольно прикрываясь козырьком ладони.       Когда глаза привыкли к яркому сиянию, словно исходящему от самой статуи, Син смог разглядеть. Воздух вмиг точно вышибло из его груди, он потрясенно охнул, завороженный. Не сознавая того, шагнул ближе, жадно скользя взглядом по образу, что казался таким знакомым и далеким.       — Яростным, — выдохнул тихо кочевник, оканчивая незавершенную фразу Лейса и не замечая за собой того, как упоительно, с долей недозволенного трепета прозвучал его голос в этой глухой тишине, нарушаемой лишь шелестом перекатываемого песка и слабым воем ветра в ущелье за их спинами. — Выглядит таким яростным, впервые вижу, чтобы его изображали вот так…       — Когда обычно стоишь перед Саром в храме — чувствуешь себя защищенным, что ли, — рассуждал вслух Муниф. — А сейчас складывается ощущение, что он подавляет как господствующий альфа…       — И будто он зарубит своим мечом, если не поспешишь склониться и подставить шею, — договорил за него Зейб, потирая эту самую шею и передергивая плечами.       Если бы Син сумел отвести взор от статуи и оглянуться, он бы заметил, как тяжело было альфам находится подле такого Сара, как неуютно они себя чувствовали, отводя взгляд вовсе не из-за слепящего сияния. Но Син не мог перестать смотреть, увиденное полностью захватило его, и даже ощутимая резь в слезящихся глазах не была непреодолимой преградой. Его исследующий взор скользил от широко расставленных стоп по складкам ниспадающего халата, цеплялся за кончик сабли, направленной в землю обманчиво расслабленной рукою, поднимался до защитных наплечников к скрытой свободным краем тюрбана шее и до самого лица — жесткого подбородка, сжатых в линию губ, суровых глаз, хмурых бровей. Воинственным, готовым в любой момент поднять, а затем обрушить свой меч на голову любому противнику — вот каким был Сар. Такого его изображения, с оружием в руках и в доспехах, кочевнику не приходилось видеть ни в одном из оазисов.       Сина прошила дрожь — до чего же образ был знаком: это же точно Аскар во время битвы! Он так же крепко держит хопеш, резко и яростно опуская его золотистый полумесяц на головы врагов, так же свирепо оглядывает поле боя! Сину всегда казалось, что Аскар — земное воплощение Сара, и вот оно, доказательство его мыслей! Пусть сами лица разные, но было в их образах некое сходство, для описания которого кочевник не смог бы подобрать правильных слов.       Сейчас, когда завязывается битва, или два года назад — Аскар всегда выглядел для Сина как Сар, предназначенный ему.       Почувствовав острую нужду видеть его, Син обернулся, отыскивая Аскара глазами: тот стоял чуть поодаль, положив одну ладонь на плечо Лейса, порывавшегося отойти подальше от облика Бога, подавляющего в нем альфу, вместе с жавшимся к нему Гайсом. Ладонью акид прикрывал сощуренные глаза, с любопытством взирая на статую. Лицо его при этом выглядело расслабленным, точно грозный образ божества не оказывал на Аскара никакого эффекта, но плечи были заметно напряжены. Хотя, возможно, кроме Сина никто и не сумел бы этого заметить.       Словно почувствовав на себе взгляд своего беты, Аскар обернулся к нему. Выражение его глаз вмиг сменилось, и вот он уже глядел с теплом, нежностью. Отчего-то сейчас это неподдельное выражение чувств особенно больно ударило кочевника в грудь, вынуждая вспомнить то время, когда акид смотрел прямо на него и будто не видел — потому что сердце Аскара молчало. Сердце же Сина при взгляде на него — пело.       Кочевник не сопротивлялся, когда память отворила свои двери и затянула его, возвращая более чем на два года назад, в день, когда Син нашел земное воплощение Сара — не иначе как самими Богами предназначенного альфу…       Аскар Каддафи был таким же яростным, таким же жарким и испепеляющим, словно поднявшийся ввысь Сар. Звенящие поблизости клинки и свистящие над головами стрелы напоминали лучи великого солнца — полностью ему подвластные и обрушивающиеся на головы врагов. Акид наравне с солдатами врывался в битву, рассекал тела растерянных сагадатских воинов, наносил им смертельные раны, но не лишал сознания, чтобы те в полной мере ощущали, как топчут их славную армию сапоги хибовцев и лапы ездовых варанов, чтобы в последние мгновения жизни раскаивались перед Богами за попытку захватить соседний оазис. Молодой полководец завораживал этой беспощадностью и неведомой жестокостью, силой и бесстрашием, отчего взгляд Сина то и дело возвращался к Аскару Каддафи.       Как один из наймитов в армии Хибы, кочевник был слишком далеко от полководца, слышал его указания устами накиба, мельком видел на территории лагеря, но не более. Искать его образ в толпе, чтобы вести варана следом, не было нужды, ведь наймиты первыми сталкивались с силами врага, сеяли хаос и ослабляли, а лишь после этого в бой вступали основные силы. Син привык находиться в самом пекле, куда кочевников и простых солдат бросали на убой, поэтому совершенно не ожидал увидеть тут настолько важную персону.       Полководцу появиться в такой топке все равно, что поманить мясом стаю шакалов: завидев броню акида, сагадатцы тут же одарили его особым вниманием — бросились толпой, всячески покушаясь на жизнь командующего. Этим акид отвлек внимание врага от задавленных и знатно потрепанных товарищей, но поставил под угрозу свою, невероятно важную для полка жизнь. То, с какой жесткостью он отбивал нападки воинов, как твердо опускал полумесяц хопеша, говорило о полной уверенности в своих действиях. Оттого солдаты не спешили встать перед ним щитом, а целенаправленно выполняли свою работу, перемалывая хопешами основные силы противника. Многочисленные отряды превращались в хлюпающее под лапами ящеров месиво из мяса, костей и потрохов, которое по прошествию полудня стало еще и невыносимо зловонным. Кровь настолько пропитала песок, что оставалась на поверхности алыми и вязкими озерцами, и, поднимаясь в воздух, обжигала словно кипяток. Стоило только ступить на багровый песок, как ноги солдат утопали в нем, а в обувь набирались горячие соки тел убитых воинов.       Растянувшаяся на многие часы битва выматывала — невозможно не утомиться от посмертных криков, гремящего оружия, непрерывного боя посреди дневной жары. Син уже не истреблял врагов — скорее защищался от них, — но видел, как поредел строй сагадатцев и надеялся на скорое отступление. С тяжелым выдохом добивал вступившего с ним в схватку врага, пронзал клинком его сердце и скидывал с лезвия такубы очередное безжизненное тело. После глядел на бушующего вдалеке акида. Безмолвно восхищался. В его ударах виделся гнев — за предательство Сагадата, за разгромленные деревни, за покалеченную родину и убитых товарищей. Его намерениями руководили Боги, в то время как руками — самые ужасные из шайтанов.       Ослабшие сагадатцы сперва бежали с поля поодиночке, после отрядами и наконец-то целым полком. Двуглавые ящеры развернули морды на запад и спешно заелозили лапами по песку, унося своих наездников с поля боя, но спокойно покинуть окропленные кровью пески хибовцы им позволить не могли: за спиной Сина послышался топот вараньих лап и вскоре мимо пронеслись всадники, цель которых — гнать врага до самого горизонта, вымотать каждого труса и не позволить живым вернуться в лагерь.       Как только стихло эхо шагов уносящихся вдаль варанов, пустынные просторы накрыла тишина, одновременно умиротворяющая и умерщвляющая. Едва выровнявшие дыхание воины вымучено улыбались над простором мертвых тел, кричали о завершении битвы и, еще не осознавая потерь, радовались. Син тоже не смог сдержать облегченного выдоха — очередной бой окончен, а он, по воле Триады, еще жив. Виднеющийся на шее край платка утратил свой яркий синий цвет и окрасился черным от залившей его крови, мокрая ткань прилипла к лицу, в носу застыл сладковатый запах запекшейся под солнцем мертвечины, а на теле ощущалось несколько неглубоких ран.       Стоило поспешить на помощь раненым кочевникам и подоспевшим на поле боя целителям, но Син замер, глядя, как постепенно угасает ярость акида. Полководец резким движением стряхнул кровь с лезвия хопеша и вернул оружие в ножны, запирая вместе с ним и свой гнев. Охладевший взгляд пролетел стервятником над пустыней, прикидывая и подсчитывая потери, зацепился за глядящего навстречу бади и тут же проскользил дальше, не задерживаясь надолго. Вот только и мгновения хватило Сину, чтобы заметить странный блеск глаз, словно один из них был темной кровью на песке, а другой — леденящим лезвием в руке.       «Должно быть, лишь игра солнечных бликов», — решил для себя Син и отбросил догадки, поворачивая варана в противоположную от акида сторону. Первостепенной задачей было отыскать накиба, которого Син упустил из поля зрения в пылу сражения.       Его уставший варан неспешно передвигал лапами, судя по шипению изрядно недовольный тем, как мертвые тела под ним с хлюпаньем всасываются в песок. Сина, отходящего от недавней яростной битвы, нервировал звук, но делать было нечего. Он без интереса проскальзывал взглядом по обладателям голубых платков, но задерживался на синих, среди которых мог оказаться и его накиб. От прочих синеплаточных их отличала только серая лента, стягивающая голову выше глаз — признак того, что тот, кто ее носит, наделен определенной властью.       Вот только старший по званию не находился, а раненые кочевники попадались на глаза все чаще. Син решил, что встретится с накибом уже в лагере, и потому спешился, уступая свое место на варане едва держащемуся на ногах и зажимающему рану бади, которого с трудом удерживал в вертикальном положении его товарищ. Отправив их к целителям, Син продолжил рассекать поле боя уже пешком, оглядываясь и прислушиваясь. Стоны, крики и даже плач слились в один неразборчивый шум.       Он продолжил свое путешествие по этому морю безнадежности, в которое превратился напитавшийся кровью песок. Помогал подняться едва живым от ран бади и яримам без разбора, доводил или даже доносил на руках к подоспевшим целителям, разбившим палатки тут же, поближе. Для подобной работы Сину не требовались чувства или мысли. Напротив, они мешались, скреблись откуда-то изнутри сердца и выли дурными голосами под сводами черепа, и кочевник представил, как накрывает их плотной черной тканью, как часто поступают с голосистыми птицами в клетках. Наконец, внутри него все замолчало и последующие часы растянулись в монотонные действия: найти очередного раненого, которого порой приходилось чуть ли не выкапывать из-под трупов, довести до шатра целителей, а затем снова вернутся туда, на кровавый песок.       Собственные неглубокие раны беспокоили, но остановиться и позволить исцелить себя значило расслабиться, позволить черной ткани соскользнуть с клетки. Случись это, Син бы уже не смог вернуться на поле боя, не помог бы ни одному раненому. Поэтому он изнурял себя повторяющимися походами туда и обратно пока не почувствовал, что вскоре и сам может свалится. Только тогда выдохнул, прикрывая на пару мгновений глаза, а затем двинулся в лагерь, показаться перед Исой.       Заглянул в несколько палаток, расспросил, пока не указали на один из шатров, где и нашелся искомый: хмурый Иса был занят тем, что сосредоточенно залечивал раны какого-то ярима, что-то тихо поскуливающего под его руками.       — Прекрати скавчать, надоел. Голова уже от вас болит. Лучше б я только бади лечил, они хоть молчат…       Тихо вошедший внутрь Син позабавился раздраженному виду целителя, почудилось вдруг, что будь у того хвост — ходил бы из стороны в сторону, стегал воздух.       Син хотел было сказать что-то, но передумал и обозначил свое присутствие, деликатно кашлянув. Иса тут же порывисто обернулся к нему, вскинул лицо, вгляделся. Кочевнику ясно читалось облегчение с его глаз, и он сощурился в мягкой улыбке, приятно согретый осознанием — ждал, тревожился. Впрочем, Иса не был бы Исой, если бы не выразил свою радость нарочитым недовольством:       — И чего ты вошел и молчишь? Подкрался, шайтан, и напугал.       — Прости, — повинился Син ради приличия, впрочем, без искренности в голосе. Это, в конце концов, не личная палатка омеги, а целый шатер, наполненный стонущими больными и хлопочущими над ними целителями.       Все еще что-то бурчащий под нос Иса отвернулся, возвращаясь к лечению пациента. Впрочем, казалось, жалобные звуки, издаваемые оным, целителя больше не беспокоили — даже спина и плечи казались куда более расслабленными по сравнению с тем, как они выглядели, когда Син только вошел. От привычного вглядывания и считывания эмоций с дорогого омеги кочевника отвлек его неожиданно зазвучавший негромкий голос:       — Сильно не ранили?       После заданного вопроса все раны Сина будто единовременно вскрылись и заболели как-то особенно ощутимо. Но ответил он:       — Совсем немного потрепали.       Иса только кивнул и вернулся к работе.       Было уже непросто стоять, в теле чувствовалась усталость. Опустившись на песок прямо тут же, Син скрестил ноги, обнял свой меч и прикрыл глаза — позволил себе немного вздремнуть и передохнуть, набраться сил.       Шевеление поблизости тут же спугнуло дремоту, и кочевник приоткрыл глаза, кося взглядом — то был просто Иса, закончивший с предыдущим пациентом и присевший перед Сином на корточки. Целитель пытливо вглядывался в него, пытаясь прочитать что-то даже за скрывающим лицо платком. В глазах его виднелось явственное беспокойство и Син собрался с силами, поднимаясь на ноги. Иса поднялся следом.       — А говорил, что только немного потрепали, — ворчал он, взмахнув рукой в сторону ковра, при помощи магии уже очищенного от крови того скулившего бедолаги.       — Так и есть, я просто измотался.       — Потому что опять тянул до последнего, нет чтоб сразу ко мне прийти, — целитель сверкнул колким взглядом из-под темных бровей. Кочевник приметил, что тени, пролегавшие под его глазами, были глубже, чем обычно. — Думаешь, без тебя там не справятся, что ли? Заботься в первую очередь о себе.       Син на это только качнул головой, в душе сожалея о том, что, следуя за ним, Исе приходится так изнурять себя пользованием магии. Целитель меж тем шлепнул по рукам и кивнул на пояс, принуждая развязать его и распахнуть халат, показать раны. Пришлось подчиниться.       Их, на самом деле, было немного: неглубокая полоса вспоротой плоти на боку — уклонился от выпада вражеского копья, протяженная кровоточащая рана на бедре — попытка мечом достать Сина с земли и сбросить с варана, несколько неприглядных на вид ушибов тут и там — сагадатцы неплохо владели тяжелыми палицами. Кочевникам от них, не носившим совершенно никакой брони, чтобы не терять маневренности и скорости, случалось получать серьезные травмы, когда не удавалось увернуться. Впрочем, лично Син был вертким змеем.       На его исцеление не понадобилось много времени и сил, но Иса уже был на пределе судя по утомленному виду. Несмотря на знойный час на него загорелом лице начисто отсутствовал хоть какой-то румянец.       — Отдохни теперь, ты и так много трудился сегодня, — обеспокоился Син, мимолетно касаясь щеки омеги кончиками пальцев и чувствуя в разнице ощущений, что температура его тела определенно ниже, чем у Сина — Ису, казалось, вот-вот бросит в дрожь, да и запах от него исходил совсем слабый.       Целитель в ответ фыркнул:       — Так и поступлю, я же не ты и надрываться ради чужаков не стану, что мне их жизни.       Син улыбнулся с нежностью, но в грудь мягко толкнула печаль.       Покинул шатер целителей чуть позже, когда удостоверился, что Иса действительно пошел отдыхать. Теперь уж точно надо было отыскать накиба. Вот только в шатре, где обычно для обмена новостями собиралась часть кочевников их отряда, Сина встретили гнетущей тишиной.       — Слава Великой Триаде, ты жив! — вскочил ему навстречу один из немногих бет, альфы же заметно расслабились.       Невозмутимый Син, предчувствуя недоброе, спросил:       — Что случилось? Почему все такие понурые?       — Нашего накиба нашли мертвым, — печально вздохнул тот же бета. — Вон тот мальчишка откопал его и приволок, но оказалось поздно.       Бета махнул рукой на притихших альф и один вскочил, поспешив предстать перед Сином и все объяснить.       — Там, где я его нашел, ящеры навалены были, и наши, и двухголовые. Придавило, видать, — в голосе слышалась еще юношеская звонкость, но Сина больше привлекла эта знакомая манера говорить будто немного нараспев.        «Точно из какого-то птичьего клана, — подумал он, — и прозвище наверняка соответствующее, потом спрошу».       — Раз накиб больше не с нами, стало быть… — заговорил все тот же бета, которого все здесь называли Вольный Ветер. Он, насколько Син помнил, был вторым кандидатом на роль следующего накиба их отряда. Первым же был Син.       — Надо доложить акиду, что накиб в третьем отряде сменится, — договорил кочевник, поглядывая на бету, который особенно обрадовался его возвращению живым. Так вот почему — само его имя подразумевало свободу, нежелание быть скованным, неготовность к ответственности вести за собой людей. Впрочем, Син не был уверен в том, что справился бы с этой ролью лучше. Вспомнил вдруг: — А его лента?..       Вольный Ветер покачал в ответ головой:       — Теперь никуда не годится, придется просить новую, — он протянул полосу ткани так густо пропитавшуюся кровью, что прежний серый цвет по ней можно было угадать только лишь благодаря относительно чистым кончикам.       Син принял ее, мельком оглядывая собравшихся в шатре людей, тайком глядящих на него кто с любопытством, кто с сомнением. Действительно, такой как он — и накиб над отрядом наймитов-кочевников? Кого-то, имеющего в прозвище два слова, приняли бы с большим радушием.       Сородичей он покинул с мутным осадком в душе.       Шатер акида от прочих отличал флаг, сейчас не развевающийся, а понуро повисший в безветрии. Солдаты на входе поглядели с подозрением, но пропустили, стоило продемонстрировать ленту.       Внутри Аскар Каддафи, восседая на коврах в напряженной позе и хмуро вглядывался в расстеленную перед ним карту. Доспехи, в которые он был облачен во время боя, лежали в стороне, но вот меч — прямо под рукой, готовый быть использованным по назначению в любой момент. Стоило пологу опасть за спиной Сина, и акид тут же поднял к нему свое лицо, переводя тяжелый взгляд с карты на вошедшего. Не замечая ленты в его руке и даже не заглядывая в глаза, акид посмотрел на синий платок и спросил с некоторым давлением в голосе:       — Почему накиб без ленты? Не по уставу.       Син, конечно, понимал, что без подобных опознавательных знаков их трудно отличать одного от другого, но уж точно не думал, что акид способен перепутать своего накиба с каким-то случайным бади. Впрочем, неприятное открытие даже не удивило — синеплаточные в армии всегда были для яримов всего лишь расходным материалом. К чему тогда приглядываться, запоминать особенности, если можно просто пометить лентой. Помнил ли полководец хотя бы прозвище того, кому отдавал приказ пойти и умереть за чужую родину?       — Накиб умер. Я, следующий по званию, пришел доложить и принять его обязанности, — показал окровавленную ленту и коротко отрапортовал Син, лишая голос всякой чувственной окраски. Нет смысла злиться. В конце концов, даже он сам не горевал по накибу, приказам которого подчинялся, за серой лентой которого следовал. Так почему новость о гибели должна расстраивать акида, у которого целых четыре таких накиба из отрядов кочевников-наймитов, а уж с яримами в сумме и того больше?       Только немного раздражало, что Син не мог посмотреть акиду в лицо и увидеть, дрогнуло ли в нем хоть что-то после этих слов — нижестоящим по званию воспрещалось прямо смотреть в глаза вышестоящим без их личного дозволения. В отличие от прочих, Сину было не сложно с этим справляться, но другим бетам-бади претило опускать глаза перед альфами, пусть даже те и яримы.       — Вот как… — негромко ответил акид, и Син увидел, как поднялась и опустилась его грудь, выпуская вздох. — Тогда ты следующий накиб третьего отряда? Как твое имя?       Что такое, намеренно спросил про имя? Как будто не знает, что кочевникам запрещено их раскрывать: когда бади выполняют боевое задание, то они называют друг друга по прозвищам — так они могут делать, что должны, не пятная свое имя. Когда же бади возвращаются домой, к своим семьям, считается, что все деяния они совершили, будучи не собой, а солдатами, вынужденными покоряться приказам. Все это не может быть неведомо акиду, пусть и совсем еще молодому. Неужто выражает неуважение к традициям, которых не понимает? Тогда он ничем не отличает от прочих яримов.       Вот только, прослужив в пятом полку хоть и недолго, Син заметил явственные различия в отношении как к бади, так и к солдатам-яримам, бывшим простолюдинами — они были значительно лучше, чем в том же четвертом полку, куда Сину случилось попасть юнцом. Все это, несомненно, было заслугой командующего. Именно благодаря такой разнице, которую лицезрел и ощущал, он и начал невольно присматриваться к акиду, издалека искать его взглядом и наблюдать, когда выпадала такая возможность. Поэтому, не изменяя своему расположению к этому непонятному яриму, Син ответил спокойно, без какой-либо холодности в голосе, пытаясь объяснить с оттенком дружелюбия:       — Меня называют Скиталец — это прозвище, данное для ведения войны. Но сказать свое настоящее имя не могу, не позволяют законы. Надеюсь, я не оскорбил акида таким ответом, — Син чуть склонил голову как бы в извинении. Услышал спереди шелест одежд и шаги, но взгляда не поднял.       — Нет, ничуть. Удивлен, что ты сказал так много всего — Синий Дух был немногословным.       Удивленно распахнув глаза, Син уперся взглядом в точку на полу, а в голове мысли вспорхнули, точно испуганные птицы, и среди них особенно выделялась одна: акид в самом деле помнил, как звали предыдущего накиба.       — Ну, мне это немного непонятно, я бы предпочел сражаться вместе и знать имена товарищей. Но раз таковы ваши законы, то я ничего не могу с тем поделать. Давай знакомится, мой новый накиб. Подними голову, — следуя повелению, Син вскинул лицо, неожиданно взглядом наталкиваясь на разноцветные глаза, среди которых один был карим, а второй — серым. — Аскар Каддафи, акид пятого полка армии Хибы.       Глядя несколько секунд потрясенно, он почти не заметил, что акид протянул ему ладонь в традиционном для Хибы жесте. Все еще сбитый с толку неожиданным узнаванием и встревоженными мыслями, Син перехватил протянутую руку, ответил крепким пожатием и словами:       — Скиталец, новый накиб третьего отряда кочевников-наймитов. Мир тебе и твоему оазису, акид.