Trinitas

      Когда вдалеке завиднелись шатры лагеря в наполненном болью разуме Сина вспыхнула искра радости. Он гнал варана по направлению к острым верхушкам палаток целителей, а следующий рядом кочевник придерживал поводья, чтобы ящер не сошел с верного пути. До того неощутимая тряска от тяжелого бега животного теперь отдавала болью в раненом плече, а та следом растекалась по телу и заполняла собой мысли. Внезапно Вольный Ветер натянут поводья, заставляя ведомого варана постепенно замедлиться и остановиться у самого входа в шатер. Вздох облегчения стал прерывистым от сковавшей грудину боли, и Син зажмурился, позволяя товарищу аккуратно подхватить себя под бок и стянуть со спины ящера. Чувствуя, как намокает ткань, как стекает к локтю горячий поток, кочевник сжал плечо выше раны, от полыхнувшей боли стискивая челюсть до зубовного скрежета — знал, что если потеряет слишком много крови, лечение затянется, а этого допустить никак не мог.       Вольный Ветер взвалил на себя немалый вес накиба, который едва переставлял ноги от спутавшего мысли мучительно жжения, и отволок того ко входу в шатер целителей. Внутри помещения ощутимо веяло кровью и горечью настоек, слышался болезненный скулеж и раздирающие душу крики. Битва началась совсем недавно, но шатер уже был полон раненых.       В сторону вошедших тут же обернулись целители и среди множества глаз Син увидел единственные черные, словно ночь: они тут же в удивлении распахнулись, наполнились ужасом и обреченностью. Иса не бросился на помощь Сину, ведь не мог оторваться от тяжело раненого солдата с глубоким порезом на животе — отнять руки от его тела обозначало обречь воина на мучительную смерть, — но тут же громко скомандовал перенести кочевника поближе к нему. От крика омеги Вольный Ветер вздрогнул, поспешил провести Сина вглубь помещения и уложить на пропитанные кровью ковры. По одному выражению глаз товарища накиб понял, как тот не хотел возвращаться на поле боя, как молил не прогонять и оставить рядом с собой, но Син не успел сказать и слова — широкий в плечах бета мешался под ногами юрких омег и быстро вынудил тех выставить преграду за пределы шатра.       Лишившись поддержки Вольного Ветра, Син оказался в одиночестве среди десятков целителей и раненых. Омеги пробегали мимо, лишь мельком бросая взгляды на накиба и исчезая из поля зрения, ведь выглядел он недостаточно плохо, чтобы спешить на помощь: когда рядом срывает связки в диком крике солдат с обрубленной рукой, когда в шаге кто-то не может сделать вдох от наполняющей горло крови и задыхается, глядя полумертвыми глазами в свод шатра, когда ярим вот-вот потеряет рассудок от боли и ожидающие его дома дети станут сиротами, никто не обратит внимания на вполне живого бади. Син понимал, насколько ничтожна его рана в сравнении с другими, но все же с ужасом чувствовал, как покидает тело кровь — сердце сжималось от понимания, что каждая пролитая капля приближает его к смерти. Кочевник не мог позволить этому случиться, не мог даже предположить, что смеет отойти в мир иной, поэтому с мольбой глядел на пробегающих мимо целителей. Их образы сменяли друг друга, растворялись и появлялись снова. Только Иса был все так же близко и был способен помочь, но эта помощь могла стоить раненому в его руках жизни.       Понимая всю безвыходность ситуации, Син нахмурился, сделал глубокий вдох и ухватился за стрелу, торчащую из плеча. Острие плотно вошло в тело, задело кость и зацепилось за нее, из-за чего просто так выдернуть стрелу не удалось бы, но если перетерпеть и немного провернуть…       — Син, не делай ничего, слышишь? — выкрикнул Иса, порываясь помочь, но не смея прекратить исцеление. Взволнованный и напряженный, целитель даже позабыл о том, что не должен здесь звать Сина по имени. — Я скоро закончу! Просто жди и ничего не делай!       Вот только дольше ждать Син не мог. Пока он еще в сознании и может оказать себе первую помощь лучше сделать все возможное — вынуть стрелу и заполнить рану тканью, чтобы уменьшить кровотечение. Бета сцепил зубы и с силой потянул за стрелу, чувствуя, как широкая задняя часть наконечника впивается и раздирает плоть, сопротивляясь. Ошалевший от такого непокорства и наглости, Иса вспыхнул в гневе и оглянулся в поисках свободного целителя. На мгновение оторвав ладонь от живота солдата, он ухватил за руку пробегающего мимо омегу и с силой потянул на себя. От неожиданности тот не устоял на ногах и упал на колени прямо возле Сина. Наиль хотел было возразить Исе и воспротивиться, но в тот же миг поднял взгляд к глазам беты, а после скользнул ими к пронзенному плечу. Узнал, понял все без слов и приступил к исцелению, позабыв, куда спешил.       Ощутив ладони Наиля на своих руках, Син отпустил стрелу, полностью отдавая тело и жизнь во власть едва знакомому омеге.       Встревоженный и растерянный целитель делал все быстро, четко, выверенно, словно руки его действовали отдельно от разума и знали гораздо больше. Кинжал рассек прилипшую к ране ткань, а после магия отделила одежду от кожи. Одна ладонь легла над увечьем, другая — обхватила стрелу, и в следующее мгновение Син ощутил, как распирает плечо изнутри неведомая сила. Она раздвигала кости и мышцы, растягивала прорезанную острием кожу. Из горла рвался болезненный крик, но Син с силой сжал зубы, позволяя себе лишь мучительно простонать. В его плечо будто снова и снова вонзались стрелы, превращая тело в колчан. Бета зажмурился, проживая эту боль, заглушая ее частым дыханием и мысленным чтением молитв, как вдруг услышал над головой дрожащий голос омеги:       — Прошу, не закрывай глаза.       Пересиливая себя, Син взглянул на Наиля. Сам знал, как важен зрительный контакт во время исцеления — иначе не узнать, сколько сил осталось у человека и не потеряет ли он вскоре сознание, ведь тогда высасывающее ману лечение может забрать слишком много, из-за чего раненный будет долго восстанавливаться, а то и вовсе не проснется, даже получив лечение.       Пока плечо мучили силы омеги, Син глядел на его напряженное лицо, изучая каждую эмоцию, каждое переживание. Наиль словно пропускал через себя боль кочевника, искренне сопереживал и не хотел так истязать, но иного выхода не имел. В сосредоточенно нахмуренных бровях и виноватом взгляде Син нашел свое успокоение и смело принял следующую волну боли: ладонь омеги сжалась на стреле и постепенно стала вынимать ее из тела. На мгновение кочевник почувствовал, как вольной птицей рвется из тела крик, и со стыдом осознал, что не в силах ему противиться. Из горла вырвался болезненный стон, который постепенно стал тише, приглушенный силой воли. Из рассказов Исы знал, как раздражают крики раненых, как от них раскалывается голова и болят уши, поэтому Син без сопротивления заткнул бы рот кляпом, если бы только Наиль этого пожелал. Вот только целитель не стремился хоть как-то заглушить его раздражающие стенания, лишь глядел с сочувствием и набирался смелости сделать последний рывок и вынуть стрелу окончательно. Син не мог понять, как после стольких исцелений Наиль еще был способен проявлять жалость и чувствовать к раненым хоть что-то. Или дело было в том, что раненым оказался именно Син?       От этой мысли сердце сладостно заныло, но в следующее же мгновение в ужасе сжалось от резкой раздирающей плечо боли. Здоровая рука против воли вцепилась в тонкое предплечье омеги в неразумной попытке оттолкнуть, однако вскоре ослабла и разжалась, опадая на ковры — стрела покинула тело и на ее месте теперь ощущалось лишь неприятное жжение. Син блаженно выдохнул, когда рану накрыла ладонь целителя и магией заставила кровь течь по неизменному маршруту, из-за чего от плеча до самых кончиков пальцев ощутились приятное покалывание и прохлада. Бета задышал медленно и спокойно, понимая, что теперь его жизни ничего не угрожает.       Поблизости послышался звон и Син опустил взгляд к суме на поясе целителя, из которой тот достал настойку. Спустя мгновение промедления пальцы омеги вложили склянку в ладонь беты, ясно давая понять, что лекарство стоит принять, но сделать это придется самостоятельно. Наиль мог лишь придержать локоть здоровой, но дрожащей после пережитого руки, и отвернуться, пока Син выпивал лекарство. Такое уважение к традициям кочевников заставило бету улыбнуться, ведь нередко их приходилось объяснять оазисным омегам и бороться за право носить платок, даже будучи раненым.       Горячая ладонь Наиля прижималась к ране, магия уже не мучила, не истязала, а наоборот — словно нежно оглаживала окровавленную плоть. Син с трудом держал глаза открытыми, но не из желания зажмуриться и перетерпеть, а от соблазна задремать под исцеляющими руками омеги. Обезболивающая настойка уже начала действовать, прогоняя любые неприятные ощущения, и бета расслабился, глядя на Наиля благодарно. Распознав этот посыл, омега устало, но искренне улыбнулся.       Вскоре к Наилю подбежал какой-то целитель, зашептал что-то на ухо, подгоняя и вынуждая подняться, но оставить Сина без лечения омега не мог, поэтому передал незавершенное дело незнакомцу. Тот опустился подле кочевника и подхватил исцеление, а Наиль поспешил на помощь новым раненым, напоследок подмигнув бади. Син лишь усмехнулся этому жесту и покачал головой. До чего же очаровательный омега.       Целитель остановил кровотечение, поверхностно заживил рану, но решил не тратить силы на полноценное восстановление и просто перебинтовал плечо. Увечье значительно уменьшилось и организм беты был в состоянии справиться с ним самостоятельно, а вот мана омеги могла пригодиться другим воинам. От острой боли остались лишь отголоски и слабое жжение, которое вовсе не помешало уставшему разуму погрузиться в сон. Тело провалилось в бессознательный отдых, словно бета враз потерял над ним контроль.       Вновь открыв глаза, Сина заметил порхающие над сводами шатра магические огоньки, которые говорили о наступлении ночи. Вдалеке слышались разговоры солдат, треск костров и завывание пустынного ветра. Похоже, битва уже закончилась и полк вернулся на место стоянки, возвел дополнительные шатры, приготовился к скорому ужину и отдыху. Среди знакомых звуков и голосов бета наконец-то обрел спокойствие, чувствуя, что очередная битва осталась позади, а он в очередной раз остался в живых. Син бездумно глядел на блуждающие в воздухе огоньки и, следуя за одним из них, опустил взгляд ниже, тут же натыкаясь на образ знакомого омеги: Наиль сидел поблизости и отчего-то рассматривал кочевника, а, встретившись с ним взглядами, вздрогнул и поспешно отшатнулся. Син был удивлен и польщен вниманием, но застать омегу за этим делом вовсе не хотел. Не успел кочевник и слова сказать, как Наиль засуетился и принялся оправдываться:       — Я… я не смотрел на тебя. Точнее смотрел, но не на тебя, а на бинт, ведь он совсем пропитался кровью, надо бы сменить на новый… — торопливо говорил омега и стал рыться в суме на поясе. Руки шустро пробирались между звенящих склянок, настоек и вскоре нашли необходимый бинт, предоставив его как доказательство. — Можно я сменю повязку?       Син скрыл за платком улыбку, невольно появившуюся на губах от искренних эмоций омеги — Наиль настолько очевидно скрывал истинную причину пристальных взглядов, что не догадаться о ней было бы сложно даже кому-то менее проницательному. Впрочем, бинт действительно пропитался кровью, поэтому Син согласно кивнул, игнорируя боль и приподнимаясь на локтях. Омега на мгновение замер, глядя на оголенный торс беты перед ним, а после, отбросив смущение, скользнул руками к узлу и распустил его. Туго затянутая перевязка ослабла и плечо обдал жар.       Кочевник старался не следить за движениями омеги и не смущать, поэтому отвернулся, лишь чувствуя, как тут и там тела касаются теплые ладони. Он окинул взглядом шатер, наполненный спящими солдатами и следящими за ними целителями. Среди сотни лекарей в одинаковых халатах и платках, Син легко узнал бы своего, но, как ни старался, здесь углядеть его не мог.       — Не знаешь, где Иса? — будто невзначай спросил Син охрипшим после сна голосом.       — Отдыхает в шатре омег. Совсем себя измучил и упал без сил, — ответил Наиль и притих, коротко поглядывая на Сина снизу вверх. — Он твой муж?       От неожиданности кочевник сначала поглядел удивленно, а затем, приметив напряженные плечи Наиля, ожидающего ответа, тихо хохотнул, чем заставил недоумевать. То, насколько близкими выглядели их отношения со стороны, действительно умиляло, однако супругами Сину и Исе стать было не суждено.       — Иса мой очень близкий человек, но не муж, — спокойно дал ответ Син, и краем глаза заметил, как Наиль с трудом подавил улыбку.       Бета был готов поверить, что эти дрогнувшие уголки губ лишь привиделись его очарованным глазам и затуманенному разуму — настолько нереальными казались иные догадки.       Наиль беззвучно продолжил перебинтовывать раненое плечо, не отрывая глаз от тела беты и тем смущая. Узел он завязал не так сильно, как прошлый целитель, запрятал края бинта в слоях перевязки и разгладил те напоследок. Кочевник опустил взгляд к ладони, нежно коснувшейся плеча, и заметил, как соскользнувший вниз рукав оголил часть предплечья, где на светлой коже показались алые следы с фиолетовыми оттенками — явное последствие жестокости. Син нахмурился и хотел было спросить, кто посмел навредить омеге, оставить синяки на его теле, как вдруг с ужасом осознал, что сам вцепился в руку целителя, когда тот вынимал стрелу.       Тяжело выдохнув, Син ощутил, как разъедает нутро чувство вины, и поднял взгляд к лицу омеги. Тот недоумевал от внезапно помрачневшего взгляда кочевника, в удивлении глядел на то, как аккуратно он перехватывает бледную ладонь, касаясь лишь кончиков пальцев. Бета осязал мозоли на светлой коже. Представлял, как тяжело приходится целителям, как ценна, но порой неблагодарна их работа. Син знал все это, но позволил себе ранить одного из них.       — Прости, я навредил тебе.       Наиль проследил за взглядом беты и, осознав причину его грусти, усмехнулся:       — Ах, это такая мелочь. Если бы эти синяки меня действительно тревожили — уже давно исцелил бы, — омега отдернул рукав и прикрыл оголившуюся кожу.       — И все же я должен извиниться, — виновато выдохнул Син. — Позволишь?       Наиль замер, явно не понимая, на что именно должен согласиться, но после недолгих раздумий все же кивнул. Кочевник склонился над рукой омеги и припал губами к месту немного выше сгиба кисти, где рукав скрывал синяки. Он не касался кожи и не нарушал правил приличия Хибы, лишь выражал искреннее небезразличие. Поцелуй был мимолетным и едва ощутимым, но все же заставил омегу смутиться и отвести взгляд. На побледневшем от тяжелой работы лице стал проглядываться румянец.       Следующий день Син провел, отдыхая в шатре своего отряда. Благо, эта битва забрала не больше бади, чем предыдущая, и помещение все так же было наполнено боевыми товарищами. Среди них нашелся и Вольный Ветер, который отделался рассеченным бедром да парой неглубоких порезов на груди.       Утром Иса позвал Сина к себе и окончательно исцелил рану. Теперь единственным, что от нее осталось, была преследующая на каждом шагу усталость. Лечение забирало много сил и у целителя, и у раненого, поэтому омега строго наказал Сину отдыхать, не напрашиваться на работу и пораньше лечь спать. При всем уважении к омеге, последний приказ он все-таки нарушил: вечером воинов ждала знатная попойка и Син не мог упустить возможность заглушить переживания вином. Крики воинов в шатрах целителей и холодящие душу картины никак не уходили из головы, а страх смерти эхом отражался от сводов разума, заставляя дрожь вновь беспричинно прокатываться по телу. Только вино, как лучшая из настроек, могло хоть ненадолго излечить его душу.       С наступлением темноты зажглись костры, песок усеяли цветастые ковры и тени от мелькающих человеческих фигур. Солдаты развеяли тишину пустыни шумом голосов, а следом и веселящими переливами музыки, но в звонких мелодиях и легкомысленных песнях воины не могли утаить опечаленные голоса своих душ, которые омрачали тоской по умершим даже самые веселые мотивы. Син миновал группы солдат, пробираясь к центру попойки, где теперь было его место — подле акида, в компании других накибов.       Оказавшись достаточно близко к Аскару Каддафи, кочевник опустился на колени и вместо ответа получил одобрительный взмах рукой. Акид и раньше был немногословен, но сейчас его молчание почему-то заставляло насторожиться. Син занял место за столом и незаметно поднял взгляд на Аскара, тут же замирая от вида безжизненных холодных глаз: акид словно видел перед собой не веселых товарищей, не жаркие костры и яркие звезды, а нечто совершенно иное, заставляющее снова наполнять и осушать кубок. В окружении полководца также повисло молчание — никто не решался заговорить, ведь любой звук, казалось, мог стоить жизни.       Должно быть, напряженную атмосферу смог бы развеять тот бывалый накиб со шрамом через глаз, вот только, скользнув взглядом туда, где товарищ акида сидел на прошлой попойке, Син увидел лишь пустующее место. В этот момент стала понятна тьма на дне глаз акида, его печаль и холод: пускай близкими друзьями они явно не были, одноглазый ярим давно занимал место возле акида, и потому его смерть не могла быть безразлична.       Аскар в который раз преклонил бутылку над кубком, но теперь его окропили лишь редкие капли вина. Акид нахмурился и тихо вздохнул. Накибы заметно напряглись и в считанные мгновения передали новую бутылку ближайшему к альфе солдату, а он в свою очередь напомнил кубок алкоголем до краев. Этот жест заставил Аскара поднять глаза к лицу накиба, кивнуть в знак благодарности и окинуть взглядом всех присутствующих.       — Почему молчите? — прозвучало низко и угрожающе. — Не припомню, чтобы вам разом языки повырезали…       Накибы, казалось, стали еще тише. Никто не мог разобрать — сказанное было упреком или шуткой? Им время повиниться или посмеяться? От повисшего молчания акид лишь больше нахмурился, и некий смельчак решился подать голос:       — Молчим, потому что и поговорить не о чем.       — Как же не о чем? — акид склонил голову на бок и уже мягче глянул на накиба: — Вчерашняя причуда наших наймитов дорогого стоит.       — Верно-верно, — тут же закивал воин. — От их воя и меня в холод бросило, что уж говорить о трусах-сагадатцах.       — Бедняги в страхе рассыпались по полю и добить их было несложно, — прохрипел сидящий поблизости высокий и широкоплечий воин.       Тема обсуждения льстила бади-накибам, отчего обычно настороженные беты расслабились в компании яримов. Син не был исключением — подлинное восхищение их обычаем заставляло его испытывать гордость.       — А я словно на мгновение к шайтанам в пекло попал, — высказался молодой накиб, уже знатно покрасневший от выпитого. — Интересно, кто удумал поднять такой вой?       Син мог заявить, что первым припомнил общий для всех бади обычай бежать на разбойников с шайтановым криком, вот только его заслуги в этом не было. Яримы в кругу накибов ожидали от бади хоть какого-то ответа, но кочевники предпочитали молчать: они не выдавали своих, а в окружении чужаков и вовсе стоило притаиться, не привлекать к себе лишнего внимания и слушать разговоры из укрытия, чтобы после сделать собственные выводы. Для Сина же яримы давно перестали быть совершенными чужаками, поэтому он первым нарушил молчание:       — Среди сотен наймитов его уже не отыскать.       — Жаль, — Син скосил взгляд на акида, лицо которого осветила слегка пьяная усмешка. — Я бы пожал руку этому смельчаку.       Син поджал губы и опустил взгляд к кубку. Уж лучше бы прослыл хвастуном, но вновь почувствовал сильное рукопожатие Аскара — ощущение горячей и жесткой от мозолей ладони словно отпечаталось на его коже и жгло, мучило, напоминало о первой встрече лицом к лицу. Было в этом что-то согревающее и одновременное пугающее. Разве не странно беспричинно вспоминать едва знакомого альфу и думать о его прикосновениях? Син сжал ладонь и будто раздавил сильным хватом странные мысли, заполонившие голову. Он лишь восхищается личностью акида, его методами и достижениями, не более.       После нескольких бутылок вина разговоры уже не казались вынужденными — шумная болтовня солдат лилась словно вода из источника и не думая заканчиваться. Накибы припоминали старые байки, рассказывали сущие небылицы и будто соревновались, кто придумает историю поинтересней. От знакомой шумихи и жгучего алкоголя взгляд акида оттаял, потеплел. Некоторые накибы поднялись с мест и принялись танцевать, другие остались возле полководца забавляться их дурачествами.       В этом пьяном беспорядке Син впервые услышал смех Аскара: хриплый, тихий, искренний и такой знакомый. Он пробуждал в бете давно забытые эмоции, заставлял почувствовать веяние отцовской заботы и ласки. Также смеялся аба, глядя на неумелые танцы маленького Сина, подражающего старшим бади. Также качал головой и щурился, смотря на сына полными нежности глазами. После непонятных для маленького Сина гляделок следовали объятия, и теперь взрослая версия того дитя особенно в них нуждалась.       Дуновение ветра рассеяло образ отца, и бета смог увидеть разницу. В то время как взгляд Шамсы сиял счастьем, взгляд Аскара был пронизан грустью. Он словно в последний раз глядел на товарищей, юных и шустрых альф, запоминал их лица и образы. Он словно смеялся, чтобы не рыдать, весело щурился, чтобы не позволить слезам выступить на глазах. Син вновь, как наяву, увидел того плачущего юношу из прошлого и захотел провести его домой.