Trinitas

      Проснулся Син рано, задолго до рассвета. Вчера он не допил ту пару бутылок вина, которые позволили бы спокойно уснуть и не страдать от кошмаров, потому сейчас, измученный ночными видениями, он покинул шатер, чтобы вдохнуть прохладный пустынный воздух. Вдалеке, за черными силуэтами шатров, светлела линия горизонта, угасали звезды, сияли золотом редкие облака. Вблизи же ходили люди — подготавливали место наказания: на гранях незримого треугольника развели невысокие, но яркие костры, символизирующие гнев триады. Они должны находиться особенно близко к провинившемуся, чтобы их жар на время наказания низверг его в Джаханнам.       Когда горизонт окрасили золотом первые теплые лучи, в центре лагеря стали собираться люди. Все воины были обязаны присутствовать во время наказания, смотреть пристально, не отводя взгляда, запоминать каждый вскрик наказуемого и каждый удар плети. С одной стороны это было сделано, чтобы другим было неповадно повторить подобное в будущем, с другой — чтобы под взглядами товарищей альфа раскаялся и испытал больший стыд. Постепенно площадь стали заполнять толпы солдат и Син прошел ближе к центру по единственной не занятой людьми дороге, которая вела на восход. Во время наказания альфа будет видеть, как поднимаются над горизонтом светила, как постепенно возвышаются над грешным сыном и взирают презренно, ожидая раскаяния.       Заняв свое место среди накибов, Син обернулся в сторону восхода, где в сиянии предрассветных лучей виделся образ акида. Аскар Каддафи приблизился к командирам и встал рядом, на шаг ближе к кострам. Оценил хмурым нечитаемым взглядом выходящих в центр солдат, среди которых был и виновник. Альфу никто не подталкивал, не удерживал за плечи и не вынуждал склонить голову — придя в себя после попойки, он, похоже, в полной мере осознал содеянное и без сопротивления шел к кострам. В растерянном взгляде искренних глаз читался страх, мольба о спасении, надежда на прощение, но акид был непоколебим. Син скосил взгляд на Аскара и заметил, что, несмотря на обычно суровый образ, в лице его виделся оттенок грусти — альфа глядел в сторону костров, словно бить розгами будут не его товарища, а родного брата. Несмотря на всю тяжесть проступка и мерзость грязных приставаний, акид не отвернулся от своего подчиненного, был готов вновь принять как своего солдата после наказания. Это небезразличие окатило теплом замерзшее после холодной ночи тело Сина.       Альфу ввели в незримый треугольник костров, где он самовольно трясущимися руками стянул с себя халаты. Провинившийся растерянно оглянулся на столпившихся воинов, на своего товарища с розгой, не зная, что делать дальше. Тогда стоящий поблизости альфа положил руку на его плечо и надавил, заставляя опуститься на колени головой на восток. На горизонте уже показалось яркое свечение, и все присутствующие затаили дыхание, ведь первый удар плети должен прозвучать, как только большее из светил покажется на востоке. В пронзительной тишине Син перевел взгляд на Аскара, рассматривая напряженные плечи акида, нахмуренные брови и поджатые губы. Дыхание его отчего-то показалось участившимся — должно быть, настолько распереживался за младшего товарища.       По пустынным просторам пробежал первый луч солнца и солдат в окружении костров замахнулся, чтобы в следующее мгновение пронзить воздух свистом плети. Син не хотел видеть мучений солдата, поэтому не отвел взгляд от образа акида и невольно увидел то, что явно не было предназначено для глаз чужака: стоило плети с хлестким звуком коснуться спины, стоило болезненному крику пронзить воздух — и акид едва заметно вздрогнул. Обычно уверенный и стойкий альфа, на мгновение он не смог скрыть явный страх, позорно выдал его реакцией тела. Глаза акида распахнулись, рот приоткрылся для прерывистого вдоха, тело напряглось, словно удар пришелся по его спине, а не спине солдата. Следующий лязг плети выбил из легких воздух, но Аскар больше не смел поддаваться страху — сжал ладонь на хопеше, стиснул зубы и расправил плечи, не отводя глаз от места наказания. Постепенно нахмуренные брови расслабились, взгляд стал рассеянным, невидящим, словно у мертвецов на поле боя. Удары следовали один за другим, плеть поднимала в воздух кровавые всплески, и с каждым надрывным вскриком солдата Аскар обмирал.       Глядя на такого акида, Син и сам не чувствовал себя живым: сердце его болезненно сжималось, замедляя ход. Конечно, Аскар Каддафи был самым сочувствующим и милостивым акидом, которого только знал Син, но, несмотря на это, дрожь его все-таки вызывало отнюдь не сострадание. Аскар боялся плети, как не боялся даже полка яростных сагадатцев. Осознание этого заставило сжимать в кулаки неугомонные руки, которые так и тянулись коснуться, приобнять, успокоить альфу — к этому взывала сама природа беты-бади. Вот только была ли нужна такая поддержка акиду? Син не мог даже представить, что Аскар отреагирует на нее иначе, чем непониманием и холодом.       Син тихо вздохнул и перевел взгляд к кострам, где удары плети исполосовали спину воина глубокими ранами. Совсем юный солдат искренне молился триаде и надрывное звучание священных слов заставляло волну мурашек прокатиться по телу особо религиозного Сина. Похоже, солдат действительно был честным, семейным, верующим человеком, которого хитрый шайтан поманил образом любимого. За то, что оказался слаб и поддался его чарам, воин и нес справедливое наказание, которое навсегда отвратит от него злые силы. Вот только кожу уже не выпрямить, а следов розг не убрать — они навсегда останутся уродливыми шрамами на спине. Из-за того, что солдат приставал к целителю, на лечение ран омегами ему не стоило и надеяться.       Звонкое звучание последних ударов стихло, когда солнца окончательно поднялись над горизонтом и ярким светом озарили просторы пустыни. Со стороны в их золотых лучах окровавленная спина солдата будто пылала огнем. Тот с трудом восстанавливал дыхание, глотая слезы и подавляя рыдания. Обессиленное тело подхватили товарищи, подняли с песка со всей аккуратностью, но не потревожить свежие раны не смогли — воздух пронзил новый болезненный вой. По желанию омеги солдата тут же поволокли к шатрам, оставляя после каждого шага следы из алых капель на рыжеватом песке.       Проконтролировав, что воина завели в палатку альф, акид взмахнул рукой и отдал приказ расходиться. Толпа поредела: притихшие и ошарашенные люди расходились по шатрам. На месте наказания осталось не так много солдат, ответственных за чистоту лагеря, которые должны были затушить огни и скрыть слоем песка кровавые пятна. Убедившись, что все приказы будут выполнены, акид выдохнул и направился к своему шатру. Вероятно только Син заметил, как дрожала его рука, до белеющих костяшек сжавшаяся на хопеше.       Громкие крики наказуемого разносились по всему лагерю, а значит омеги также слышали все происходившее на рассвете, даже если не видели. Конечно, к воплям боли целителям было не привыкать, и все же Син обеспокоился тем, как они это перенесли, а потому двинулся к дальним шатрам. Кочевник уже почти приблизился к первому из них, когда полог вдруг откинулся и выскочил взвинченный Иса.       Брови целителя были нахмурены, глаза казались темнее обычного, а губы призывали шайтанов по чью-то душу. Неизвестно, куда он собирался идти, на ходу кое-как наматывая на голову платок, но застыл, как только завидел Сина. Кочевник подошел ближе, но остановился в шаге, желая коснуться и успокоить, но не смея, пока Иса выглядел таким взбешенным.       — Что-то случилось? — спросил Син, склоняя голову на бок и невольно прослеживая движения нервных рук омеги.       — Омежья тупость, что еще могло случиться? — вызверился Иса, но бета лишь смотрел на него, спокойно ожидая продолжения и никак не реагируя на агрессию. Целитель опустил руки, переставая мучить измятый кусок ткани на своей голове, и потрудился объяснить: — Тот безмозглый омега, из-за которого вчера чуть не случилась беда, рвется бежать в шатер альф и лечить «слишком жестоко наказанного» альфу.       Презрительно скривившись, Иса едва не плевался, всем своим видом давая понять, какую оценку он вынес этому благородному порыву.       — Ничему жизнь тупиц не учит! Вчера его домогался один альфа, но сегодня этого уже мало — надо залезть к ним в шатер и соблазнить всех до единого!       — Иса, — укорил его Син, чуть нахмурившись от произнесенных неприятных предположений.       Такая реакция, казалось, только сильнее распалила целителя, и кочевник пожалел, что не прикусил себе язык. Не иначе как душевные переживания вывели его из равновесия, потому как умнее было бы промолчать и переждать бурю.       — Что, скажешь нет? Тоже будешь обвинять меня в бессердечности? Как будто лучше иметь сердце, но совсем не иметь мозгов!       Отвернувшись, Иса прошагал вперед, бормоча себе под нос:       — Пусть идет и делает что хочет, пусть на него хоть один, хоть десять альф набросятся. Может тогда его жизнь чему-то научит, когда все будущее себе испортит? Хотя нет, из таких омежью глупость ничем не выбить. Ну и пусть, пусть…       Син не тащился следом, а шагал рядом, с расстоянием в несколько шагов, неотрывно наблюдая за взволнованным целителем. Тот, ощущающий на себе этот неотступный взгляд, снова остановился и резко обернулся к Сину, едва ли не выкрикивая:       — Ну что еще?       — С тебя платок вот-вот слетит, — невозмутимо заметил Син. Омега в ответ на эту реплику вскинул руку к голове и резким движением сдернул с себя непокорную ткань. Медленно, плавно перетекая в каждом шаге, Син приблизился и ухватил конец трепещущей на легком ветру материи. Замер, понаблюдав за реакцией Исы, а затем спросил тихо: — Можно?       Целитель шумно выдохнул, будто с воздухом выталкивая из себя напряжение, и только кивнул, уставившись ровно перед собой и что-то ворочая в мыслях.       Кочевник забрал из его рук ткань и принялся ловко оборачивать вокруг головы, приглаживая выбивающиеся прядки волос и драпируя складки вокруг шеи, чтобы скрыть от посторонних глаз все, кроме лица, как это было комфортнее Исе. Закончив, Син коснулся кончиками пальцев лица, в очередной раз замирая и тем будто безмолвно спрашивая разрешения. Целитель ответил, подавшись вперед и подставляя щеку ласкающей ладони — он не часто позволял подобные нежности, но на самом деле всегда очень нуждался в проявлении тепла, близости. Как сейчас. А Син всегда охотно дарил их дорогому омеге, которого считал своей семьей даже больше, чем родных по крови братьев.       Огладив ладонью по щеке, Син привлек Ису к себе, не сдерживая в объятиях, а просто позволяя найти в себе опору, спрятаться в тени своего тела, защищающего от усиливающегося жара двух солнц. Аккуратно поставив свой подбородок на самую макушку омеги, спросил совсем тихо, ведь при такой близости было достаточно и шепота:       — Кто тебя так расстроил?       Не разозлил, именно расстроил. Потому что злость и колкость всегда были лишь защитой и не более.       — Вчерашний омега. И Наиль. Второй, пожалуй, даже больше — по крайней мере его я считал умным. Тоже мне ученый из Дома Мудрости, учитель. Обычный омега с омежьим умом.       Иса еще что-то бурчал, а Син зацепился за эту фразу: «Ученый из Дома Мудрости, учитель». Вот оно как. Образованный, как Басим, многое знающий и прочитавший столько книг, сколько Сину с его образом жизни за весь отпущенный ему век не удастся. Возросшее уважение перед знаниями и умом сменилось невольной грустью — такого омегу не заинтересует кочевник, мало что смыслящий в науках, а потому неподходящий собеседник. По этой же причине многих бади-омег не привлекали беты-соплеменники, способные лишь размахивать такубой, но отнюдь не владеющие мастерством слова. Из-за этого же и амма заинтересовался бабой, сообразительным и начитанным жителем оазиса, и увел его за собой — сородичи просто безмерно раздражали амму, с ними даже поговорить было не о чем. Образование всегда было прерогативой омег, бетам же в нем отказывали. Впрочем, у Сина с этим все было не так плохо, может ничего еще не потеряно.       — Не вижу ничего плохого в омежьем уме, — мягко возразил Син. — Альфьим умом ты бы владеть вряд ли захотел, правда ведь?       — Ну уж нет, увольте! — выдал Иса ожидаемый ответ и кочевник коротко рассмеялся. Звук этот, казалось, расслабил целителя в его руках. — А вот от ума беты я бы не отказался. Может, вскрыть твою черепушку и забрать себе содержимое?       Его нередко пробивало на мрачные шуточки, которые Син не воспринимал всерьез, и отвечал всегда однообразно:       — Для тебя — все что угодно.       — Ну вот, опять легко согласился, это уже не весело, — протянул Иса якобы огорченно, но Син, знающий его много лет, понимал, что омега совсем успокоился, весь его гнев прошел.       Полог шатра, из которого недавно выскочил Иса, снова приподнялся, но на этот раз оттуда вышел пострадавший вчера омега в сопровождении Наиля. Тот распахнул глаза, не ожидая увидеть ни Сина, ни Ису в его объятиях. Кочевник слегка кивнул головой в знак приветствия, но целителя из кольца рук не выпустил, так и продолжив мягко прятать в объятиях, будто защищая от мира, который так и норовил обидеть.       Наиль пробежался взглядом по их застывшим образам, на миг поджал губы, но затем кивнул в ответ и отвернулся, продолжая свой путь с прицепившимся к нему омегой.       — Это был Наиль и он нас вот так увидел, да? — тихо спросил Иса.       — Так и было, — невозмутимо ответил Син, и почувствовал, как омега ткнулся ему лицом в грудь и что-то глухо простонал в ткань халата. Пришлось переспросить: — Что ты говоришь? Я не расслышал.       — Не надо было поддаваться тебе и разрешать здесь нежничать, говорю, — явно солгал Иса, но переспрашивать во второй раз кочевник не стал. Целитель помолчал и подумал, после чего, видимо, решил сказать правду: — Он же был в тебе заинтересован. А теперь решит, что между нами что-то есть. Вдруг я тебя мужа лишил?       «Я лишил тебя мужа». Да, явно что-то такое Иса и сказал, когда Син не расслышал. Ну, с этим ничего не поделать, оставалось только надеяться, что так просто Наиль от него не откажется.       — На самом деле он уже решил, что между нами что-то есть, — пришлось сознаться. Иса от неожиданности даже отстранился, вскидывая лицо и заглядывая Сину в глаза. — Спрашивал, не муж ли ты мне.       — И что ты ответил? — сощурился целитель, а кочевник пожал плечами:       — Правду.       Иса цокнул.       — Ну вот, а я-то надеялся его помучить в отместку.       Син вскинул бровь.       — Каким таким образом?       — Ну, знаешь, хвастался бы тем, какого мужика себе отхватил, — ухмыльнулся Иса, но, заметив его скептичный взгляд, бросился в оборону: — Эй, все омеги так делают!       Посмеиваясь, кочевник только головой покачал. Целитель шлепнул его по плечу, явно пребывая в приподнятом настроении.       — Испортил мне все замыслы, так еще и хохочет! Совести у тебя нет.       — Потерял, виноват.       Они еще немного постояли вот так, снимая напряжение шутками, после чего Син оставил расслабившегося целителя и решился заглянуть в тот самый шатер альф, куда поместили наказанного преступника. На входе он наткнулся на двух рослых альф, которые сторожили снаружи. Но накиба пропустили, заметив серую ленту на синем платке, и Син вошел, приподняв полог.       Внутри в помещении было почти пусто, не считая нескольких человек, занявших ближний угол шатра: двое бади-бет стояли чуть поодаль и оглянулись, стоило Сину войти, утренний пострадавший растянулся на ковре животом вниз и поскуливал, пока обиженный им омега водил ладонями по спине, сращивая края ран. Наиль находился тут же, рядом, но помочь с лечением не пытался. Он только раз поднял глаза на Сина, а потом вернулся к наблюдению за исцелением. Кочевник подпер собой один крепко вбитый шест — основание шатра — и стал ждать.       Лечение было тяжелым, оно вытягивало силы как из целителя, так и из пациента. Бади явно были недовольны тем, что справедливо наказанного за проступки альфу лечит пострадавший от его действий омега, но возразить или воспротивиться не смели, а потому лишь находились рядом и охраняли, зорко следя за всеми движениями дрожащего и вскрикивающего от боли альфы.       Син понимал их опасения, потому что вполне мог бы разделять их: может альфа и раскаивался до того, как получил наказание, но пережитая боль вполне могла изменить его мнение, обратиться ненавистью к тому, кто стал ее причиной. Но Син также верил в искреннюю религиозность альфы, помнил, как тот со словами молитвы на устах входил в треугольник горящих костров. Однако предосторожность Наиля, наверняка и придумавшего позвать с собой бади для защиты, не была излишней.       Отнимая ладони от спины, раны на которой тонко затянулись новой кожей, целитель сказал:       — На сегодня все. Я буду приходить еще несколько дней, потому что за один раз такие раны не вылечить. Постарайся не тревожить спину, пей настойки, которые я принес и побольше отдыхай.       — Спасибо, — сипло выдохнул альфа, который криками сорвал утром голос, — и прости за то, что я…       Целитель уверенно оборвал его:       — Хватит. Ты извинился достаточно, больше слова ничего не способны изменить, — омега оглянулся на Наиля, как бы ища в нем поддержки и одобрения. Только дождавшись его короткого кивка, продолжил: — Ты заплатил за свой грех, поэтому… я прощаю.       — Но впредь никогда не делай ничего подобного, — строго добавил Наиль, и Сину в его тоне почудились истинно учительские нотки, напомнившие о наставнике.       — Никогда, никогда, — хрипло клялся альфа, приподнимаясь на локтях только для того, чтобы уткнутся лбом в песок под ногами омег.       — Если нарушишь обещание, судить тебя будем уже не мы, а Великая Триада, — припечатал Наиль и обвил ладонью плечи изнуренного целителя, уводя за пределы шатра. Кочевники двинулись следом и Син за ними.       Снаружи Наиль отправил целителя к шатрам омег в сопровождении двух бади, а сам остался поговорить с Сином. Он медленно шагал, выглядя уже не так уверенно, как в платке альф, и кочевник не торопил его, просто держался рядом и одновременно на расстоянии, точно как с нервозным Исой.       — Как Иса? — спросил омега о том, о ком Син в этот момент думал, будто прочитал его мысли даже не глядя. Кочевник честно ответил:       — Был расстроен.       Хмыкнув, Наиль остановился и переспросил с невеселой усмешкой на губах:       — «Расстроен»? Может ты хотел сказать «разозлен»?       — Я сказал именно то, что хотел, — невозмутимо отбил Син, и омега чуть дрогнул, принимая виноватый вид. Кочевнику было жаль огорчать его даже малостью, но, когда омеги пребывали в подобном настроении, стоило пользоваться их слабостями, чтобы оказаться услышанным. У Исы была слабость к покорности Сина. Слабостью Наиля определенно была вина за невольную грубость. — Иса всегда расстраивается или пугается, а потом злится из-за этого.       — Хочешь сказать, он чего-то испугался и поэтому так взъелся? — недоверчиво вздернув брови, омега всматривался Сину в глаза, силясь что-то для себя понять. Правду ли ему говорят сейчас. Правду ли сказал Син об их с Исой отношениях. Кочевник читал это в зелени глаз и мимолетных чертах, которые его инстинкт улавливал порой раньше, чем разум.       Чуть склонив голову к плечу и открыто глядя прямо в глаза омеги, бета держал ответ:       — Не «чего-то», а «за кого-то». Вернее, за меня, — непонимание отразилось в малахитовых глазах и Син продолжил неторопливо объяснять, медленно вышагивая рядом. — Ты же видел, как разгневаны были бади. Более того, это была не просто злость — они готовы были поднять бунт и пойти хоть против всей армии, если бы виновного ярима не наказали или не отдали им для свершения правосудия. И если бы в ходе этого бунта хоть один ярим пострадал — наказали бы как бунтовщиков, так и их накибов. Меня в том числе. Ису очень испугала такая перспектива.       Наиль открыл было рот, чтобы что-то сказать, но как будто передумал и дальше молча шел куда глаза глядят, о чем-то крепко задумавшись. Наверняка он не рассматривал проблему с такой стороны, потому что не знал бади так хорошо, как знал их Иса. Наконец, Наиль задумчиво вопросил, будто задавая вопрос не Сину, а просто удивляясь вслух:       — Неужели бади действительно бы устроили бунт ради единственного обиженного омеги?       Но Син решил ответить на этот вопрос.       — Даже не сомневайся, — уверил он, и омега потрясенно распахнул глаза, глядя сначала с недоверием, но после — с осознанием.       — И ты тоже был бы там, да? Среди бунтующих. И точно пострадал бы.       Син склонил голову в согласии, но все же обязан был прояснить:       — Сородичи осудили бы, услышь сейчас, но я бы все же предпочел обойтись без бунта и без жертв. Я готов сражаться и умереть за омег, и все же, будь у меня иной выход, я выбрал бы его.       — Не сражаться? — поинтересовался Наиль, глядя на Сина с каким-то вспыхнувшим любопытством.       — Хотя бы не умереть, — улыбнулся кочевник глазами. — Сократить число жертв с обеих сторон. Постараться сохранить мир между яримами и бади.       — Кажется о чем-то таком Иса однажды говорил, — заявил вдруг омега. — Что в армии яримы и бади плохо ладят, как бы тебя не обижали.       Син поразился:       — Иса так сказал?       — Ну, не совсем этими словами, но смысл был приблизительно таков, — Наиль неловко отвел взгляд и Син хохотнул, представив, как цветисто выразился целитель, раз благонравный учитель не стал повторять его выражения.       — Так что, получается, Иса не зря волновался? Тебя… обижают яримы?       Взгляд Наиля наполнился беспокойством, а у Сина сердце сжалось радостно оттого, что этот омега не безразличен к нему.       — Не в этом полку. Но раньше… всякое случалось, — уклончиво ответил кочевник, решая не вдаваться в подробности. Ничего особо ужасного с Сином и не происходило, но все же даже о неприятных мелочах распространяться не хотелось.       — Если что-то такое снова случится, ты мне скажи, — вдруг начал напирать Наиль, глядя на Сина с решительным жаром среди зелени малахитовых глаз. — Я тогда пойду к самому командующему и…       Омега вдруг запнулся, когда осознал, что в порыве придвинулся к бете почти вплотную — между ними осталось расстояние меньше, чем в ладонь. Он тут же резко отстранился, взволнованный и оробевший, щеки тронул легкий румянец — устыдился своего внезапного напора. Сина такая реакция позабавила, и он сам подался чуть вперед и вниз, склоняя голову к плечу и пытаясь заглянуть Наилю в лицо:       — И что ты сделаешь, наведавшись к командующему?       — Нажалуюсь, — неловко брякнул омега, безрезультатно пытаясь скрыть покрасневшее лицо. — Скажу, что совсем за подчиненными не следит, раз те творят беспредел. И что надо лучше выполнять свою работу, даром что ли он тут главный? А еще что бади ничем не хуже яримов, и отношение к ним должно быть равное. И вообще… вообще…       — Спасибо, — ласково улыбнулся Син, позволив себе взглядом показать к омеге нежность.       Тот же совсем засмущался, заговорив торопливо и растеряв все прежние уверенность и спокойствие:       — Да что ты, ерунда же! Мне не сложно, и это справедливо. И я ничего еще не сделал, не стоит благодарить…       Но Сину и этого было достаточно, чтобы ощутить внутри себя приятное тепло новых, только зарождающихся чувств.       Вечером этого же дня, после ужина, Син лениво вчитывался в текст книги, которую перед походом взял у Басима. Он наслаждался этим временным и скоротечным спокойствием, позволив себе немного притормозить и расслабиться хотя бы на пару часов перед тем, что предстояло ему завтра.       Его мирный отдых прервал заглянувший в шатер ярим, спросивший по прозвищу и передавший, что акид хочет видеть Скитальца у себя. Пришлось сунуть книгу в суму и поторопиться предстать перед Аскаром Каддафи. Весь путь до его палатки Син с волнением размышлял о том, что от него могло понадобиться полководцу.       Уже внутри кочевник нашел акида примерно в том же положении, что и в последний раз, когда был здесь: посреди помещения, на коврах, с расстеленной перед ним картой. Син поприветствовал акида склоненной головой и формальными словами, но приблизился и присел рядом, когда Аскар отдал такую команду. Пару секунд они провели в молчании, пока акид не заговорил:       — Я еще не успел поблагодарить тебя за вчерашнюю помощь. Не знаю, что делал бы, не возьми ты на себя инициативу и не склони передо мной голову.       Сину было хорошо известно, что акиду бы пришлось сделать — принять бади, без команды обнаживших мечи в присутствии полководца, за бунтовщиков, а затем подавить силой. Повезло, что дело не зашло далеко и одной склоненной головы Сина хватило, чтобы проблема разрешилась мирным путем. Так бета и ответил.       — И все же бетам из числа бади не свойственно так легко склонять голову перед альфами, как это делаешь ты. Всегда было любопытно, чем я заслужил такое уважение?       Не было смысла лукавить, поэтому Син честно признался:       — Твоим управлением, как акида, я восхищаюсь. В пятом полку царит дисциплина и дух товарищества, бади не притесняют, никто не насмехается над нашими традициями. Люди следуют за тобой не из страха и не по принуждению, он видят в тебе достойного командира, лидера — как и я, — говорил ровно, сдержанно, стараясь быть искренним, но в то же время не вкладывать в слова слишком много чувств. Жаль было только, что, не смея глядеть в лицо вышестоящего, он не мог оценить его реакции и понять, правильно ли поступает, прибегнув к правде, не примут ли его откровенность за угодливость. — Мне доводилось служить и в других полках, так что есть, с чем сравнить. Конечно, я ни в коем случае не пытаюсь такими словами оскорбить других акидов — хоть их методы были мне не по душе, служил я всем одинаково верно.       Аскар хмыкнул, затем помолчал. Син уже начал сомневаться в правильности своего выбора, когда акид все же заговорил:       — Мне отрадно слышать такую похвалу из уст кочевника. Значит, я все делаю верно. Спасибо и за помощь, и за ответ. Отправляйся отдыхать, завтра мы совершим переход до новой стоянки.       Чувствуя облегчение, Син поднялся с ковра, склоняя голову для прощания, а затем отворачиваясь к выходу. Уже отбрасывая в сторону полог, он был на миг остановлен голосом акида:       — И еще… Ты первый из вашего народа, кто говорил со мной так долго. Давай выпьем как-нибудь вместе. Может, это станет важным шагом к примирению яримов и бади.       Вышел Син неожиданно окрыленный идеей, что, может быть, пропасть между ними была и не столь уж широка.       Лагерь пробудился еще до рассвета, чтобы в последние прохладные часы перед наступлением дня успеть собрать стоянку и подготовится к отбытию. Им предстояло выдвинуться вперед и пересечь недавнее поле боя, некогда усеянное телами мертвых людей и ящеров, пропитавшее песок кровью, а ныне дотла сожженное пламенем.       Как и всегда, бывшее место брани превратилось в черную пустыню, местами сверкающую озерцами оплавленного и превращенного в стекло песка. Ноги громадных крабов, несущих на спинах тяжелые грузы, и лапы ездовых варанов топтали пепел, что поднимался от земли темными облачками и окутывал подошву обуви шагающих солдат. Подолы их одеяний и ветер заставляли серую мягкую пыль взвиваться в воздух и оседать тут и там уродливыми кляксами, так и норовя прилипнуть ко влажной коже. Вокруг царило безмолвие и звуки шагов множества сотен ног нарушали эту всеобъемлющую тишину, как будто оскверняя.       Тела вопящих и в агонии умирающих давно сгорели, ведь спустя несколько дней после боя их предали огню, но Сину чудились их крики — чудились потому, что стоявшая вокруг тишина, контрастирующая с памятью об этом месте, навевала их. Даже слабо помня о том, как, теряющий кровь, выбирался отсюда, он слышал звонкий лязг сталкивающейся стали, хруст ломающихся под лапами тяжелых двухголовых ящеров тел, гневные и болезненные вопли, стоны близких к смерти. А еще Син помнил запахи: нагретого солнцами песка и вскипающей на нем крови, пота и смрада умирающих, горячих еще кишок, вываливающихся из утробы. Ему ли, охотнику, не знать, как пахнут свежие потроха.       Син шагал, зная, что не его одного преследуют подобные образы — каждый из воинов вспоминал о чем-то похожем, что тщетно пытался забыть, вливая алкоголь порцию за порцией на протяжении всей ночи, чтобы наутро еще нетрезвым пройти это место и ни о чем не думать. Увы, вчерашний день солдаты провели не в запое, а потому с ясным разумом ступали по серо-черному слою пепла, иногда замирая оттого, что под ногой хрустнула уцелевшая в пожаре кость.       Вокруг были сплошные ряды бледных измученных лиц и безжизненных глаз людей, которые еще недавно торжествовали победу, отчаянно радуясь тому, что до сих пор живы.       Сегодня никому было не до радости.       Приободриться солдаты смогли лишь когда пятно черной пустыни осталось далеко позади, и совсем повеселели спустя несколько дней, стоило пройти мимо оживленной деревни, хотя бы издали и одним глазком поглядев на чью-то обычную, мирную, хоть и тревожную от близости армии, жизнь.       Разбивая лагерь на новом месте в тылу ушедшего вперед полка, люди говорили о чем угодно, только не об увиденном пепелище. Всем хотелось забыть, стереть из памяти воспоминание о нем, как и о многих предыдущих, которые оставляли за спиной. И даже если забыть не удавалось, все отчаянно старались загнать пугающий, тошнотворный образ куда-то подальше. Лучше всего стравиться помогали физические нагрузки, а потому следующие несколько дней, пока четвертый полк сражался с армией Сагадата, солдаты пятого посвящали время тренировкам, что способствовали как возвращению формы, так и поднятию боевого духа. Неустанно нагружая свои тела, превозмогая боль в натруженных и уставших мышцах, воины думали о схожем — все эти неприятные ощущения и переживания лишь доказывали, что они все еще живы. И придется сильно постараться, чтобы так оно оставалось и впредь.