Trinitas

      Открыв глаза ранним утром в день битвы Син ощутил давящее чувство в груди, которое преследовало его каждый раз в преддверии боя. В этом неприятном ощущении было намешано множество эмоций: страх, обида, непонимание. В глубине сознания мелькали трусливые желания сбежать, наплевать на немалую плату и вернуться в оазис, где тихо, спокойно и мирно. Син не стыдился этих мыслей, ведь он не был одинок в своем страхе: все бади его отряда едва проснувшись тут же становились на колени и опускали головы к земле в молитве. Шатер наполняло звучание десятков тихих голосов, в котором кочевнику слышался шелест оазисной листвы, журчание ручьев и плеск волн большого озера. Син тоже наравне с простыми наймитами возносил молитвы триаде: просил Сара подарить силы на битву, Нанну — исцелить раны, а Сола — дать возможность умереть, защищая свою семью, а не чужой оазис.       Об этом же просил Син стоя посреди пустыни, на новом поле боя и будущем пепелище. Впереди виднелось войско Сагадата, в рядах которого мог быть солдат, посланный шайтанами по его душу. Глядя на приближающиеся ряды воинов, Син отпускал все эмоций, очищал разум от ненужных мыслей и переживаний. Ждал сигнала акида. Когда приказ был отдан, кочевники как один бросились навстречу сагадатцам, поднимая в воздух леденящий душу вой. Во второй раз его звучание не напугает так же сильно, но однозначно напомнит о пережитых ужасах, встревожит и ослабит.       Под лапами варанов облаками вздымался песок, горячий ветер порывами ударялся в лицо, а тяжелый вой вырывался из горла вместе с остатками страха. По мере приближения к воинам противника, Син заметил, как те стали разбегаться в стороны, но не успел обрадоваться — рассеянные толпы превратились в стойкие ряды. Полк сагадатцев растянулся вдоль горизонта и словно распахнул пасть, а хибовцы неслись в самую глотку неведомого монстра. Первыми на острые клыки было суждено напороться именно бади. От осознания этого даже шайтанов вой стал тише.       Времени для маневра уже не было и единственное, что оставалось кочевникам — налететь на силы врага, навести смуту и как можно скорее отступить. Прозвучал звон столкновения такуб и сагадатских зульфикаров, первая кровь оросила песок, прозвучали крики раненых и началась битва. Кочевники налетали на неповоротливых двуглавых ящеров, углублялись в их ряды врагов, в мгновение оставляли порезы на телах и тут же отступали, словно юркие рыбы, выныривая и сразу же скрываясь среди волн. Сагадатцы же не оставляли такие набеги безнаказанно: ударяли тяжелыми палицами, полосовали лезвиями мечей, натравливали зубастых ящеров, всячески прогоняя кочевников из рядов полка. После первого же набега Син явно ощущал несколько порезов разной степени глубины на ногах и туловище, что говорило о необходимости поскорее отступить за спины хибовцев. Вот только обернувшись он понял, что отступать некуда — сагадатцы окружили силы Хибы полумесяцем, из-за чего внутри окружения образовалась давка, а всеобщий хаос и напирающие враги не давали отступить и исправить плачевное положение.       Спереди озлобленно скалились сагадатцы, позади в битву были увлечены хибовцы, а кочевники так и остались на столкновении двух полков. Тонкую кожаную броню с легкостью рассекали зульфикары врагов, тут и там обжигая болью и норовя отвлечь от других нападающих. Син уже привык к жжению новых ран и чувствовал, что те лишь немного потрепали тело, но до нутра не достали. И это к лучшему, ведь в такой давке добраться до лагеря целителей будет невозможно: хопеши мелькают до того быстро и резко, что куда больше была вероятность оказаться до смерти изрубленным своими же, чем вырваться из пекла и получить лечение. Понимая это, Син больше уклонялся, чем атаковал, ставя в приоритет свою жизнь, а не смерть врага.       Из-за близости тел, жара битвы и скорого зенита дышать становилось просто невозможно: воздух обжигал, словно пламя костра, а глотку до боли сжала жажда. Син пересиливал себя, вновь поднимая в воздух такубу и отбивая несущееся в самое сердце лезвие зульфикара, вынуждал уже знатно искусанного варана уворачиваться от бьющегося рядом товарища — столкновение со своими сейчас могло быть опаснее, чем удар врага.       Лезвие зульфикара первого нападающего глухо ударилось о кожаный щит Сина, атаку второго удержала такуба, а вот острие третьего промелькнуло у самого лица. У беты было лишь мгновение, чтобы выставить перед собой предплечье и защитить шею ценой рассеченной руки. Лезвие проскользило вдоль предплечья, отчего мышцы свело судорогой и кисть разжалась, выпуская из хватки такубу. Син сделал прерывистый вдох то ли от боли, то ли от осознания — он обезоружен. Конечно, на поясе оставался кинжал, однако его короткое лезвие могло лишь позабавить врага, но никак не спасти жизнь.       Кочевник выставил перед собой щит, с силой сжав ноги на боках варана, отчего тот попятился вглубь битвы. За спиной звенели хопеши, над головой свистели стрелы, спереди налегали сагадатцы, и Сину не оставалось ничего иного, кроме как прижаться к спине варана, прикрыть голову щитом и нырнуть в самое пекло. Он подгонял ящера, старался кое-как управлять им раненой рукой и объезжать сцепившихся воинов, но иногда приходилось сбивать незнакомцев с ног. Проносясь под звенящими в бою хопешами, Син на мгновение отпустил поводья и наклонился вбок, чтобы выхватить из рук мертвеца уже ненужный ему хопеш. Малознакомое оружие неудобно легло в ладони, потянуло раненую кисть к земле, но это было всяко лучше, чем остаться с пустыми руками посреди боя.       Через щель между щитом и спиной варана завиднелся холодный блеск и в следующее мгновение вблизи щеки проскользнуло лезвие. Благо, Син успел избежать удара и, прижав клинок зульфикара щитом к спине варана, покинул свое укрытие. Бета приподнялся на стременах и в мгновение обрушил хопеш на плечо воина, рассекая тело по дуге. Тут же потоком хлынула кровь, обратив песчаные Сина одежды алыми.       Заимев более маневренное оружие, кочевник сменил тактику, затесавшись среди яримов и убивая проникающих вглубь битвы сагадатцев. Вырваться из места столкновения двух армий оказалось большой удачей.       Когда солнца поднялись над головой и наступил полдень, дышать, на удивление, стало легче: хибовцы в центре расступились, появилось больше места для боя, а среди множества тел и клинков стал просматриваться горизонт — похоже, окружение удалось прорвать и теперь преимущество оказалось на стороне Хибы. Син видел, как по освободившимся путям с поля боя бежали раненые товарищи, понимал, что оба полка одинаково поредели и он не может как другие покинуть битву, ведь не такими уж критичными были порезы на теле Сина, чтобы бросать яримов на растерзание сагадатцам. Вместе с хибовцами он налегал на полк противника, стремился как можно скорее прогнать с поля боя и завершить битву, ведь полуденные лучи солнц стали ощутимо припекать даже через ткань платка. Образ бади с хопешом в руках оказался выгодным в сражении — сагадатцы, привыкшие к длинным такубам, не ожидали получать от кочевника короткие и тяжелые удары.       Однако управляться с хопешом оказалось непросто, из-за чего вскоре Син стал сражаться из последних сил и размышлять об отступлении. Благо, очередной рассеченный им сагадатец оказался последним из желающих напороться на хопеш и, вновь подняв голову, бета увидел лишь удаляющиеся силуэты воинов. В этот раз их никто не добивал и не гнал до самого лагеря, ведь не было среди полка хибовцев солдат, не поучаствовавших в битве.       Когда силуэты скрылись вдалеке, Син со вздохом облегчения растянулся на спине варана. Перед глазами то ли от жары, то ли от усталости дрожали пейзажи пустыни, словно в мареве над огнем. Эхом слышались голоса солдат, радостные восклицания и счастливые рыдания. Странным предчувствием на теле ощутился чей-то взгляд и Син, боясь, что принадлежал тот затаившемуся врагу, набрался сил выпрямить спину и оглянуться. Вот только не было на окровавленном поле брани живого сагадатца, а на Сина направлял взгляд лишь один человек — Аскар Каддафи: он твердо восседал на спине варана, смотрел пристально, не выражая никаких эмоций, а после, совершенно неожиданно, на мгновение склонил голову.       Бета вздрогнул, незамедлительно посылая ответный, более низкий и длительный поклон. Вновь подняв глаза, Син уже не увидел акида на прежнем месте и, растерявшись, поспешил найти взглядом его фигуру. Полководец покидал поле боя, подняв взгляд к небу — подальше от перемолотых в кровавое месиво останков товарищей.       Вернувшись в лагерь, где кроме шатров целителей уже успели возвести с десяток других, Син сразу заметил царящий там хаос: целители перебегали от одной палатки к другой, носили туда-сюда сумы с настройками, окровавленные халаты, тазы с водой и бурдюки. Было страшно представить, что творилось в самих шатрах, поэтому Син с его ранами даже не попытался заглянуть внутрь. Вместо этого он расспросил у патрульных, где разместились лекари — альфы и беты, обученные медицине и способные помочь раненым. К ним обычно попадали те, у кого не оставалось надежды получить исцеление от омег. Шатры лекарей в другие битвы пустовали или были наполнены лишь наполовину, но в этот раз свободных ковров оказалось не больше десятка. Син поспешил занять один из них и стянуть с себя одежду, пока та не прилипла к ранам намертво.       Весь изрезанный, словно кусок мяса на рынке, он выглядел плачевно, но не хуже расположившихся рядом товарищей. Понимая, что не скоро дождется помощи знающего человека, Син решил обработать легкие раны самостоятельно: кое-как промыл водой, смочил обеззараживающей настойкой и перевязал бинтом. Если с ногами и туловищем было несложно справиться, то перебинтовать раненое предплечье оказалось тем еще испытанием. Каждый раз напрягая мышцы Син чувствовал приступ боли, словно руку вновь рассекают раздвоенные лезвия. Перетерпеть это удавалось лишь сцепив зубы, но дрожь в руках было так просто не унять.       Внезапно бинт перехватили ладони незнакомого беты и продолжили начатое: аккуратно обернули ткань вокруг раны, как следует затянули узел и спрятали его концы в перевязке.       — Спасибо, — выдохнул Син с облегчением. Руки ярима действовали точно и ловко, наверняка он хорошо знал, как оказывать первую помощь, а может даже был одним из лекарей.       — Не стоит благодарностей, — отмахнулся незнакомец. — Повернись спиной, тебя и там потрепали.       Син не смог сдержать улыбку, понимая, что вопреки предубеждениям ярим готов помочь бади. Солдат мог бы не обращать внимания, проигнорировать, броситься к такому же жителю оазиса, но вместо этого тратил силы на раны кочевника. На мгновение бета почувствовал себя не расходным материалом, а живым и ценным для полка человеком. Подняв взгляд, Син заметил, что не был исключением: над ранеными бади хлопотали яримы.       В этой битве пострадало особенно много кочевников, ведь те оказались на столкновении полков и не могли отступить. С поля боя они вернулись гораздо позже яримов, которые без препятствий добирались до лагеря целителей. Именно бади был наполнен шатер лекарей и, судя по тяжелым шагам и болезненным постанываниям снаружи, свободные ковры вскоре займут новые раненые.       Син обернулся, боясь и одновременно надеясь увидеть за приподнятым пологом наймитов из своего отряда. В помещение вошло несколько кочевников: двое из них с трудом волокли за собой третьего, ослабшего и истекающего кровью. Судя по более блеклому цвету платка, раненым был альфа. Навстречу бади тут же подскочили другие, уже перевязанные, вылеченные, и помогли уложить незнакомца на свободный ковер. От соприкосновения с твердой поверхностью альфа болезненно простонал и в этом стоне Син уловил мелодичность звуков, присущую кочевникам из птичьих кланов. После Зайту, он не мог быть равнодушен к этим певчим голосам и тут же волнительно поднялся с ковра, порываясь помочь хоть чем-то.       От резких движений рана на животе дала о себе знать и пронзила тело болью, словно от взмаха вражеского лезвия. Син тут же невольно сгорбился и едва не упал на пол, но рядом оказался лекарь и довел до соседнего ковра. Там уже собрались беты-бади, испытывающие естественное для них волнение при виде смертельно раненого альфы. Син достал кинжал и подцепил край прилипшей к телу одежды, стараясь очистить от нее рану товарища, и навострил уши, тайком подслушивая разговор встревоженных наймитов:       — Битва уже давно закончилась, откуда новые раненые? Неужели его нашли живым на поле боя?       — Нет, мы принесли Парящего Беркута из шатра целителей, — сердце Сина на мгновение замерло, а взгляд метнулся к глазам, болезненно прищуренным и затуманенным от боли, но явно знакомым. Это был юный альфа из его отряда, обычного шустрый и оживленный, но теперь мертвецки бледный. Тем временем бета продолжил говорить и голос его стал тихим, виноватым: — В шатрах целителей слишком много раненых, омеги совсем утомились и не успевают лечить всех. Здесь у Парящего Беркута хотя бы есть надежда не умереть от потери крови.       — Умереть… мне нельзя умереть… — пробормотал альфа и приоткрыл наполненные страданием глаза. В их уголках собрались слезы явно не от разрывающей нутро боли. — Мои мужья будут горевать, дети расплачутся… Дети… — альфа зажмурился, обессиленно прохрипев: — Святая Триада, их же всего двое…       В окружении Парящего Беркута в мгновение стихли все голоса. Сердце Сина замерло от ужаса, дыхание стихло и даже душа, казалось, в страхе забилась в бренном теле. Если Беркут умрет, его мужья останутся вдвоем и будут обречены на изгнание, ведь никогда больше не заимеют третьего ребенка. Древний закон о рождении разнополых детей был безжалостен и точно так же лишил семью Сина племенной татуировки. Он знал, насколько больно потерять отца, насколько невыносимо уходить из родного племени и как душераздирающе глядеть на уродливо перекрытый рисунок на ладони. Встревоженное сердце рвалось помочь альфе, сберечь его семью, не позволить детям стать сиротами и навсегда потерять отца. Но как это сделать, когда ты не целитель и не Божество, способное вернуть почти мертвого к жизни?       Других бади, судя по всему, преследовали похожие мысли и один из них не выдержал, рыкнул на хлопочущего над альфой лекаря:       — Скорее! Сделай что-нибудь, он не должен умереть!       Ярим вздрогнул от крика, но остался все таким же спокойным. Изучая порез на животе кочевника и параллельно обрабатывая края настойкой, он пробормотал:       — Рана глубокая, задели внутренние органы… — лекарь нахмурился, и все кочевники разом затаили дыхание. — Я могу наложить на них шов, но с нашими нитями и иглами скорее занесу инфекцию.       — Какой толк от такой помощи, если она все равно приведет к смерти! — взбесился альфа-бади и уж было поднялся на ноги, готовый хорошенько встряхнуть лекаря, чтобы в его голову от страха пришли более дельные мысли.       — Успокойтесь! — скомандовал Син, и альфа от звучания его голоса утратил пугающий вид, опустился обратно на ковер и склонил голову. Син был встревожен и напуган не меньше, но старался отыскать более действенный способ помочь. Мгновение поразмыслив, он вскочил с ковров, накинул верхний халат и направился к выходу из шатра, бросив напоследок: — Остановите кровь и ждите, я постараюсь привести целителя.       Пускай эта идея казалась нереальной, Син не видел иного выхода. Прикрыв за собой полог, бета двинулся в сторону шатров целителей, надеясь уговорить хоть кого-то. Каждый шаг отдавался болезненным жжением в порезах на теле, каждый вдох — ударом в раненый живот, но бета и не подумал остановиться. Если бы тогда, на давней войне, нашелся человек, способный помочь абе, Син бы возносил молитвы о его благополучии до конца своих дней. Маленькая просьба о спасении отца могла полностью изменить ход жизни Сина и, возможно, тот оказался бы лучше нынешнего.       Кочевник приблизился к палаткам целителей и постарался привлечь внимание пробегающего мимо омеги, но тот лишь пробормотал что-то неразборчивое, с трудом восстанавливая дыхание, и скрылся из виду. С каждой новой попыткой Сина накрывала обреченность: целители пробегали мимо, не оборачиваясь, и делали это до того быстро, что даже подхватить кого-то на руки и утащить оказалось бы невозможно. Син растерянно оглянулся, не зная, как поступить, и вдруг наткнулся взглядом на шатер акида. В голове виделся лишь единственный вариант и последняя попытка, которая могла бы обернуться для него выговором и жестким наказанием, но Син принял твердое решение сделать все возможное и без страха поспешил к шатру акида.       Солдаты у входа предупредили, что сейчас полководца лучше не тревожить, на что Сину даже не пришлось играть подлинное волнение, спешно проговаривая: «Это срочно!» Заметив его неважный вид, воины расступились, впуская накиба внутрь шатра. Бета сделал прерывистый вдох, приподнимая полог и делая шаг внутрь палатки.       В глаза тут же бросился яркий алый цвет — кровь виделась на теле Аскара Каддафи, поясе его шальвар, отброшенных доспехах, расплывалась пятнами на обоих халатах. Несмотря на неизменно прямую осанку и ясный взгляд, акид все же был ранен. Следы на его теле не были простым царапинами: среди них нашлись багровые ушибы, двойные линии от зульфикаров, глубокие колотые раны — наверняка посланный по его душу враг забрался кинжалом под тяжелую броню и целился прямо в сердце. Над порезами колдовал личный целитель акида, напряженно поджав губы и нахмурив брови.       За рассматриваниями Син опасно помедлил с уважительными формальностями и запоздало опустился перед акидом на колени. Не смея поднять глаза к его лицу, бета всем телом ощущал на себе тяжелый взгляд.       — Я строго наказал не впускать в шатер посторонних, — голос акида пробежал холодом по коже. Он звучал незнакомо низко, тихо, разгневанно. Причина злости Аскара Каддафи была очевидна — для воинов он должен быть бессмертным, знатоком своего дела, который никогда не ранится и из любой битвы выходит невредимым. Показать себя живым и слабым человеком было опасно. Над головой послышался тихий вздох: — У тебя должна быть очень веская причина.       — Если только таковой можно назвать человеческую жизнь, — с ощутимым волнением в голосе произнес Син, прикрыл глаза и опустил голову, касаясь лбом ковра перед ногами полководца. — Акид, в шатре лекарей умирает мой наймит, ему нужна помощь целителя.       Повисла тишина и лишь заполошное биение сердца звучало в ушах Сина.       — Многие умирают в шатрах лекарей, всем им нужна помощь целителей, — холодно ответил Аскар. — Чем твой наймит заслужил магию омег больше других?       — У моего народа до сих пор существует закон о рождении трех разнополых детей, а у Парящего Беркута их всего двое. Если он не вернется с войны, то его мужья не смогут выполнить этот закон и будут изгнаны из племени. Не все бади могут осесть в оазисе, а странствовать по пустыне лишь вдвоем и с малыми детьми на руках — все равно что покончить с жизнью.       Теперь Син мог выдохнуть, понимая, что сделал все возможное и ему оставалось лишь надеяться на решение акида. Долгое время в шатре звучало лишь дыхание присутствующих, да тяжелые удары сердец. С каждым мгновением тело Беркута покидала кровь и Син ощущал, словно сам слабеет и холодеет от осознания этого. Аскар Каддафи то ли размышлял, то ли тешился видом склонившегося перед ним бади. Причина промедления мало интересовала Сина, он лишь хотел как можно скорее получить ответ, потому вновь ударился лбом в ковры, проговаривая:       — Если ты только проявишь благосклонность, я буду молиться за твою жизнь Великой Триаде…       — Ты мне не отец и не муж, чтобы молиться за мою жизнь, — резко оборвал акид и Син в страхе замер.       Неужели этими словами он оскорбил, а неуклюжей попыткой поторопить с ответом разрушил жизнь Парящего Беркута? В груди болезненно кольнуло и Син выдохнул, сжимая кулаки. Он медленно отнял тело от земли, поднимая взгляд на акида. Если для Аскара Каддафи такая причина потревожить будет недостаточно важной, Син все равно получит наказание, поэтому непрошеный взгляд не сможет ухудшить ситуацию.       Скользнув глазами вверх, к лицу акида, Син не заметил ожидаемого гнева: Аскар хмурился, задумчиво и отчасти опечалено опустив взгляд к полу. Поджатые губы на мгновение расслабились, чтобы позволить сорваться особо тяжелому вздоху:       — И все же… Айна, иди за накибом в шатер лекарей, исцели того наймита.       Услышанное словно выбило воздух из легких и Син не смог сдержать явный вздох облегчения.       — Но твои раны, акид… — омега растерянно прервал лечение и вскинул взгляд к лицу полководца.       — Они не настолько опасны, — отмахнулся Аскар. — Иди, иди.       Омега поднялся с ковра, поспешил к выходу и Син хотел было сорваться вслед за ним, но вовремя опомнился — низко поклонился, произнося со всей искренностью:       — Благодарю, акид.       В ответ Аскар лишь махнул рукой, подгоняя. Однако Сина и не нужно было гнать из шатра, он сам, как только появилась возможность, вскочил с места и поспешил за омегой. Обернувшись напоследок, бета заметил, как Аскар потянулся за бинтами и принялся самостоятельно перевязывать до конца не исцеленные раны. В этот момент сердце Сина сладостно сжалось, но понять причину этого неоспоримо приятного чувства он не смог.       Когда в шатре лекарей появился омега, альфы и беты с удивлением и неверием обернулись — произошедшее нельзя было назвать иначе, как чудом. Целителя тут же провели к Парящему Беркуту, устелили чистыми халатами часть ковра, чтобы тот не сидел в крови, и отошли подальше, дабы не мешаться под руками. Едва дышавший альфа подавил болезненный крик, когда ладони омеги легли поверх раны и стали магией сращивать разорванное тело. Син прерывисто выдохнул, словно срастались не чужие порезы, а его собственные.       Личный целитель полководца никогда не тратил магию на лечение прочих раненых, чтобы всегда иметь запасы сил на спасение акида. Благодаря этому вскоре жизни Парящего Беркута ничего не угрожало — пусть для полного заживления такой глубокой раны потребовалось бы не меньше нескольких сеансов исцеления, но смерть миновала молодого альфу, и для всех это стало облегчением.       Спасенный не мог сдержать слез, которые, вытекая из глаз, пропитывали платок и оставляли мокрые разводы на ткани. Он тихо и надломлено возносил благодарность Великой Триаде, Аскару Каддафи, целителю Айне и даже Скитальцу. Последний был счастлив тем, что сумел помочь, и ощущал безмерное облегчение, глядя на живого и расчувствовавшегося альфу. И все же была одна мысль, которая тревожила и не давала покоя: это еще не конец. Смерть отступила сегодня, но, кто знает, не заберет ли она завтра?       Из скольких войн аба Сина возвращался живым, пока однажды удача не покинула его? И как долго будет везти Парящему Беркуту?       Когда Айна закончил с работой и покинул шатер лекарей, бади помогли альфе оттереть с себя кровь и переодеться, а затем перевели в палатку наймитов, уложив на чистые ковры. Вольный Ветер вызвался приглядеть за ним. Син был просто рад тому, что знакомые бади остались живы. Сам он выпил обезболивающую настойку и прилег на ковры неподалеку.       Почудились вдруг руки, обнимающие со спины, и тепло прижавшегося тела. Хорошо знакомый голос, в котором отчетливо слышался звонкий птичий говор, произнес над самым ухом:       — Битва закончилась, передохни. Раны снова закровоточат, если будешь так напряжен.       Син не стал оборачиваться, зная, что это Зайтуна явился поддержать — он всегда появлялся, когда был нужнее всего. Одного его голоса, нашептывающего, что все будет хорошо, и бесплотного присутствия рядом было достаточно, чтобы Син ощутил, как расслабляет тело принятое лекарство и наплывающая дрема.       Проснулся не позже, чем через пару часов. Раны отзывались болью, а тело все еще ныло усталостью, но Сину нужно было сходить к целителям и найти Ису — показать, что жив. Тяжело поднимаясь с ковров, невольно поморщился от болезненных ощущений в потревоженном теле. Стоит вот так ненадолго расслабиться и потом тяжело снова взять себя в руки.       Ису пришлось поискать: как и другие целители, он перебегал из шатра в шатер, а потому сведения всех омег о том, где он сейчас находится, были устаревшими. Первым кочевник обнаружил измученного Наиля, который как раз собирался уходить на отдых и при виде живого Сина сумел выдавить из себя лишь слабую улыбку, а затем ткнуть в направлении одного из шатров. Там то и обнаружился искомый целитель, рабочей выносливости которому было не занимать — к этому времени уже две трети омег свалилась под тяжестью усталости, а Иса до сих пор исцелял всех, кого только успевал, пребывая где-то на грани своих возможностей.       — Заканчивай с этим солдатом и иди спать, Иса, — голосом уведомил о своем присутствии Син, прежде чем подойти ближе. Заслышав его, омега порывисто обернулся, показывая свое изнуренное лицо, но, как профессионал, рук от исцеляемого не отнял и поток магии не прервал.       Кочевник с сожалением вглядывался в лицо, лишенное даже малейшего румянца, в глубокие тени под глазами, в которых так и плескалось облегчение, в пересохшие, поджатые от напряжения губы. Син отцепил от пояса свой бурдюк и поднес к губам Исы, давая напиться, не отрываясь от исцеления. У того, кажется, даже на слова не было сил, потому он только кивнул благодарно и сконцентрировался на работе.       Оставив Ису, кочевник прошелся по шатру, так же помогая напиться другим целителям, слишком занятым спасением жизней, чтобы позаботиться о себе. Единственное, что он мог для них сейчас сделать.       — Тебя кто-нибудь исцелил? — спросил Иса, покончив с работой. Он был так до крайности вымотан, что только сила воли и гордость не позволяли показать слабость и свалится в руки Сина на глазах у остальных целителей.       — В этом нет необходимости, мои раны совсем не глубоки, — кочевник был не в столь плачевном состоянии, чтобы вынуждать исцелять его и без того обессиленного Ису, поэтому старался выглядеть и звучать бодрее, чем на самом деле чувствовал.       — Я так устал, что поверю на этот раз, — вздохнул Иса, позволяя себе опереться на бету, когда тот приобнял за плечи и повел на выход. — Приходи завтра — за ночь я восстановлю часть сил и смогу подлечить тебя.       Син не стал уверять, что совсем не нуждается в исцелении, потому что в такую явную ложь Иса бы ни за что не поверил — из битвы можно выйти живым, но уж невредимым — никак.       Проводив целителя в шатер омег, кочевник вернулся в палатку к наймитам, чтобы отдохнуть там до ночи. Он вышел, только когда солдаты разожгли костры, а по воздуху вперемешку с запахом дыма начали разносится аппетитные ароматы жарящегося мяса. В лагере было светло почти как днем, отовсюду шумели голоса воинов, стремящихся поскорее забыться в веселье. Музыка лилась над стоянкой, вот только в ее звучании чего-то не хватало. Разносились удары дафа, переливы уда и протяжный воя зурна, но вот перебора гануна, который ни с чем нельзя было спутать, не было слышно. Как молчал ней, потерявший хозяина-музыканта, так замолк в этот день и ганун.       Пробираясь между веселящимися солдатами, Син подумал о том, что мог бы вспомнить свои поверхностные навыки игры на этом инструменте, чтобы порадовать боевых товарищей привычным звучанием мелодии ночной гулянки. Вот только явно не сегодня — раненое предплечье делало кисть неповоротливой, неловкой, так что о музицировании не стоило и помышлять.       Заняв свое уже законное и полноправное место в компании других накибов, Син тут же получил приветственные кивки и бади, и яримов, а также полный кубок гранатового вина. На миг склонив голову перед акидом, бросившим на прибывшего непроницаемый взгляд, кочевник сделал глоток ради приличия, но тут же отставил кубок, принявшись сначала за еду — для восстановления сил она определенно была нужнее алкоголя. Есть пришлось, полагаясь на левую руку, и в ней же поднимать кубок, когда каша и мясо насытили и Син вновь обратился к вину, надеясь, что это хоть немного ослабит боль и прогонит из головы нежеланные мысли.       Вокруг было как-то особенно шумно, солдаты веселились как в последний раз, отчего пили больше обычного, распевали песни дурными голосами, неуклюже танцевали, падали и громко хохотали, отчего, казалось, сам воздух сотрясался, точно как от раскатов грома. Син почти ничего этого не слышал, как будто погрузившись в себя, размышляя о том, как одна смерть могла сломать жизни множества людей, целой семьи. Невольно, нежеланно вспоминался день, когда Син узнал о смерти своего абы. Потом перед мысленным взором возникли лица овдовевших родителей: отощавший баба с поблекшими голубыми глазами и углубившимися морщинами, совершенно поседевший, измученный родами и переходом сквозь пустыню амма. Самура, двойняшка Сина, который и без того вечно был очень серьезным, и вовсе стал выглядеть совсем взрослым в свои шестнадцать, будто сам был родителем окружившей его толпе плачущих младших братьев. Понурые лица, омраченные будни, тяжесть горя, сковавшая, казалось, саму душу — вот во что превратилась жизнь семьи, лишившись одного из своих солнц. Потребовалось много времени, чтобы баба вновь научился улыбаться и тем вызывать улыбки на лицах детей. Только спустя месяцы в приютившем их доме Басима впервые зазвучал беззаботный ребячливый смех.       В груди разнылась старая душевная рана, Син зажмурился и с силой сжал ладонь правой руки на бедре, разом задевая уже две телесные раны — вспыхнувшая с новой силой боль привела в чувства, вынудила вернуться в настоящее: ощутить запах дыма, крови и вина, услышать громкую какофонию звуков и почувствовать на себе чей-то внимательный взгляд. Распахнув глаза, кочевник с осторожностью огляделся — тогда-то и заметил, что наблюдает за ним сам акид.       Удостоверившись, что обратил на себя внимание накиба, полководец поднялся и мотнул головой, призывая Сина следовать за собой. Кочевник приметил, что в каждой руке Аскар держал по бутыли вина. Тяжело поднявшись, Син прихватил блюдо с сушеными финиками, туда же закинул горсть рфиса и пару черствых пит, и двинулся в сторону шатра акида, чуть припадая на потревоженную раненую ногу.       Обстановка внутри не выделялась роскошью, от обычного солдатского шатра личная палатка акида отличалась только наличием низкого стола с чистыми листами бумаги и письменными принадлежностями, расстеленной прямо на ковре картой и несколькими запертыми сундуками в дальней части помещения. Из темного угла посверкивали начищенные доспехи, отбрасывая блики на тканевые стены под светом лениво кружащих под сводами магических огоньков.       Освобождая пространство, Аскар скатал карту и загнал под низкий письменный стол, на ее место водрузил бутыли с вином и вскрыл одну за другой. Затем обернулся к замершему на входе кочевнику и, секунду помедлив, хлопнул по ковру слева от себя, предлагая присесть рядом. Син именно потому и не решался приблизился, что был слегка пьян и озадачен возникшей проблемой: где расположиться, чтобы это было комфортно им обоим? Место напротив требовало постоянного зрительного контакта при разговоре, что противоречило армейским правилам. К тому же, когда стал бы пить и есть, Сину пришлось бы низко наклоняться или отворачиваться, чтобы случайно не показать лицо, что противоречило уже традициям его народа. Место подле акида было самым стратегически удобным, но его кочевник самовольно занять бы не решился, благо, Аскар сообразил и предложил присесть именно туда.       Син опустился на ковер, неосознанно оберегая ногу, и поставил перед акидом принесенное блюдо с закусками к вину.       — Ты ранен в ногу? — Аскар задал не самый неожиданный вопрос, все же не нужно быть особенно наблюдательным, чтобы заметить слабости подвыпившего человека. — И в правую руку, верно?       — Все так, акид, — не видел смысла отрицать кочевник.       — Почему не попросил Айну исцелить тебя?       — Как бы я посмел?       Аскар в ответ только хмыкнул и пригубил прямо из бутыли. Син последовал его примеру, скрывая свою под тканью платка и делая глоток. Он был неожиданно рад возможности вот так побыть наедине с человеком, за которым вечно следовал его взгляд. Почему же? Из любопытства к тому плачущему юноше? Или просто было приятно стать чуть ближе к тому, кого уважаешь? А может все дело в том, что иногда Аскар Каддафи мимолетно вызывал поистершиеся воспоминания об отце, к которым Сину нельзя было сознательно взывать? Что же послужило причиной такого интереса, почему так хорошо было находится здесь и сейчас рядом с ним? Казалось, и боль отступила, и недавние невеселые мысли развеялись. Всем существом Сина вдруг овладело незнакомое приятное волнение и даже незнание о том, что такого сказать, чтобы акид не заскучал, не омрачало это новое трепетное чувство.       — Айна сказал, что тот наймит будет жить. Его звали… — Аскар на секунду задумался, — Парящий Беркут, верно? Кто он такой, раз ты так просил за него?       Акид не стал упоминать, что «так» было самым низким поклоном из возможных, и вряд ли среди живущих на земле кто-то кроме королей часто его удостаивался. В особенности от гордых бади, что покорно склоняют головы только перед себе подобными и лишь в соответствии с традициями.       — Он молодой альфа из моего отряда. Ему всего девятнадцать, но у нас принято заводить семьи с шестнадцати лет, так что у Парящего Беркута есть мужья и двое маленьких детей. Вот только они двойняшки альфа и бета, — Син сдерживал себя и чувства в голосе, не позволяя своей личной истории просочиться в рассказ о чужой судьбе. — Поэтому, акид, я очень благодарен за твою помощь. Если я хоть как-то могу отплатить за твою доброту…       — Брось, это лишнее, — оборвал его голос, в котором явственно прозвучало недовольство. Послышался плеск внутри бутыли и звуки нескольких сделанный подряд глотков. Син внимательно прислушивался и лишь краем глаза подмечал, как Аскар потянулся к блюду и вытянул один финик, чтобы им закусить. Он повторил последовательность действий, будто решаясь, прежде чем продолжить: — Если бы я только мог спасти одного своего товарища, отправив к нему Айну, я бы так и сделал. Знаешь, у него ведь тоже были дети. Семья, которая ждет его возвращения, но уже не дождется…       «Наверняка он имеет ввиду того накиба с пересекающим глаз шрамом», — сообразил Син. Сделав добрый глоток вина, тоже закинул в рот маленький сморщенный финик. Вязкая и насыщенная сладость заполнила рот, но ей не под силу было перебить ту горечь, которую чувствовал кочевник.       — Акид, а тебя в Хибе кто-нибудь ждет? — вырвалось у Сина прежде, чем он успел хорошенько обдумать, стоит ли задавать настолько личный вопрос. Но акида такой интерес в свете темы их беседы, кажется, совсем не оскорбил, потому что отвечал он спокойно и несколько печально:       — Нет у меня семьи. А вот у тебя, должно быть, и мужья, и детишки? Ты ведь уж точно постарше шестнадцати будешь.       Син покачал головой.       — Я холост, как и ты.       — А что так? — удивился Аскар. Кочевник чувствовал на себе взгляд и потому не оборачивался и не поднимал глаз, обращая все внимание к блюду с закусками, хотя ничего интересного там определенно не было.       — Разве акид не знает, что прозвище из одного слова дается изгнанникам? Я лишился племени в юном возрасте и потому не завел семью в свое время.       — Так вот почему некоторые имена отличаются, — задумчиво протянул Аскар, попутно уменьшая количество вина в бутыли. — Мне это было любопытно, но как-то не находилось возможности спросить. Да и разговорчивого накиба прежде не попадалось.       Син коротко хохотнул, нечаянно обращая на себя еще более заинтересованный взгляд. По крайней мере кочевнику казалось, что обращенный на него взор был именно таковым, но проверить не представлялось возможным — Син старался не пересекаться с Аскаром взглядами. Их нынешняя близость и алкоголь и без того оказывали какой-то необычный эффект, порождая внутри странные теплые чувства, которым кочевник не знал названия. Однако интуитивно он понимал, что если заглянет в разноцветные глаза сейчас, то случится нечто непоправимое, и это пугало, вынуждая прибегать к осторожности и доверять предчувствию.       Наконец, акид прекратил его разглядывать, уделив внимание вину и разговору.       — Но вот еще какой у меня был вопрос: что означают все эти прозвища? Тебя зовут Скиталец, а другого накиба Бродяга. А вот из двух слов, например, Синий Дух и Парящий Беркут. Почему так?       — Скиталец, Бродяга, Странник, Путник и все подобные имена дают изгнанникам, показывая тем, что они дети дорог, а не кланов. А вот все прочие, двусоставные имена, указывают на принадлежность клану. Синий Дух был сыном одного из кланов шаманов, а Парящий Беркут из птичьего клана.       — Вот как, — задумчиво протянул акид. — А если у бади было прозвище Песчаный Эфа, из какого он клана?       Син дрогнул, лишь усилием воли подавляя в себе желание обернуться и заглянуть в лицо своего собеседника. Почему он это сказал? Откуда узнал?       — Из змеиного клана, — Син заставил себя ответить настолько невозмутимо, насколько мог. — Так звали твоего знакомого?       Полководец приговорил уже половину бутыли, взболтнул и отставил ее в сторону, переключаясь на блюдо с закусками — прожевал сладкий рфис и отгрыз кусочек от черствой питы. Ожидая ответа, Син подавлял внутри себя волнение, стараясь ничем его не выдать. Но в голове так и роились вопросы. Откуда Аскар Каддафи знал прозвище абы? Он ведь даже не родился в змеином клане, а стал его частью после их с аммой замужества, тогда и получил такое прозвище для ведения войны. Чего акид хотел добиться, задавая такой вопрос?       Наконец Аскар ответил:       — Так звали накиба из полка моего отца. То был единственный бади на моей памяти, который умел обращаться с хопешом. Я вспомнил о нем сразу, как увидел тебя в сегодняшней битве, — Аскар снова скосил взгляд на Сина, кочевник же пытался делать вид, что не замечает обращенный на него взор. — Это было неожиданно.       — Мое оружие такуба, — качнул головой Син, — но я потерял ее в битве, потому и схватился за хопеш — как обращаются с ним я видел множество раз, а вот зульфикаром размахивать силушки бы не хватило, так что невелик был выбор.       Заслышав сбоку от себя шевеление, кочевник чуть сместил направление взгляда, чтобы боковым зрением отследить, как акид вытянул вперед свою согнутую в колене ногу и оперся на нее локтем. Повернув к Сину лицо, он подпер щеку ладонью и вгляделся в кочевника с неясными для того мыслями. Если бы только прочитать эти неизвестные размышления с его глаз… Но Син не мог. Все, что было ему сейчас доступно — это выдержка, при помощи которой он старался выглядеть расслабленным, пьяным, кротким.       — Акид, позволишь мне поискать себе оружие до того, как все превратиться в пепелище? — увел Син тему в более безопасное русло. К тому же он действительно хотел просить об этом акида, только завтра с утра, но, раз уж выдалась возможность, лучше было сделать это сейчас.       — А мне казалось, что ты и с хопешом вполне умело обращался, — протянул Аскар, вновь глотнув из бутыли. — Может просто дать тебе один?       — Такая высокая оценка моих способностей приятна, но с привычной такубой как-то больше шансов выжить, — кочевник старался мягко настоять на своем, и одновременно с тем не отставать от акида в количестве выпитого — будет дурным тоном употребить вина меньше, чем предложивший его Аскар.       Акид хмыкнул.       — Ладно, сходи и достань себе такубу, раз уж так безопаснее. Умеешь ты уговаривать.       В этот раз Син даже не стал возражать. Уговаривать у него и правда всегда хорошо получалось.