Trinitas

      После долгих разговоров и множества бутылей выпитого алкоголя все внутренности будто пылали огнем. От сладости вина язык слабо пощипывало, а в носу стоял насыщенный запах граната. Несмотря на то, что аромат был определенно приятным, дышать им было немного тяжело, поэтому Син желал вдохнуть свежий и прохладный воздух пустыни. Благо, акид разделял его мучения и, слегка пошатываясь, прошел к выходу из шатра, чтобы приподнять полог. Тут же над коврами холодом пробежал ночной ветер и Син прикрыл глаза, чувствуя его приятное веяние. Знакомый засушливый воздух смешивался с запахом терпкого граната и сладких фиников, порождая поистине прекрасный аромат, которым хотелось наслаждаться как можно дольше.       Вновь открыв глаза Син наткнулся взглядом на силуэт акида, едва различимый среди ночной черноты и слабо освещенный магическими огоньками. Так, издалека и тайком, он мог рассматривать Аскара долго: и статную фигуру, и гордую осанку, и приятный глазу профиль. Заглядевшись, Син погрузился в дурные от выпитого алкоголя мечты, где он смог бы коснуться акида: его ладони в крепком рукопожатии, плеча в дружеском жесте или спины в тесном сражении. Эти желания с трудом оправдывались натурой беты-бади, которая рвалась подарить ощущение поддержки альфе, пускай тот в ней вовсе не нуждался. Сквозь шум мыслей Син услышал вздох и придал четкость рассеянному взгляду, чтобы разглядеть причину печали акида.       — Ну и дела… — проговорил Аскар тихо, глядя куда-то за пределы шатра. Вероятно, там скрывалось что-то заслужившее внимания полководца, а потому из интереса Син поднялся с ковра и подошел ближе, направив взгляд вслед за взглядом акида. Вот только вдалеке не было ни разгулявшихся воинов, ни вражеского солдата, лишь посветлевшая линия горизонта. — Я совсем потерял счет времени и задержал тебя почти до рассвета.       Син усмехнулся и покачал головой:       — Если только пожелаешь, акид, я буду выпивать с тобой хоть до полудня.       — Тогда мы совсем опьянеем, а вкус вина приестся, — Аскар обернулся, чтобы посмотреть на своего накиба, и Син спешно опустил взгляд. — Не для этого старались наши виноделы.       — Жаль, — выдохнул Син и прикрыл глаза, пряча под платком неожиданную печаль, проявившуюся в невольной мимолетной улыбке. — Должно быть не скоро я снова смогу выпить в компании акида.       Тот же в ответ лишь промолчал, размышляя над чем-то. Краем глаза Син заметил, как дрогнули уголки губ акида, как тот задумчиво усмехнулся, глядя куда-то вдаль на горизонт.       — За приятным разговором и вино вкуснее, поэтому как только выдастся время — позову тебя снова.       — Это большая честь для меня, акид, — с облегчением выдохнул Син. Сердце его успокоилось от понимания, что однажды, когда Аскар снова пожелает, они снова выпьют вместе. Пусть будет это завтра или через несколько битв, он готов ждать.       Когда ночное небо утратило свою черноту, а сияние звезд потускнело, акид подозвал патрулирующего территорию солдата и наказал провести Сина в шатер его отряда. К тому времени костры уже были затушены и лишь редкие гуляки допивали остатки алкоголя у тлеющих углей. Отряд привыкших к более четкому графику бади уже давно спал, поэтому Син как можно тише добрался до своего ковра и упал, мгновенно провалившись во мрак. Остаток ночи его преследовали пьяные сны: голову кружили то мелькания клинков, то странные танцы пламени.       Наутро вино отозвалось головной болью и удушающей жаждой, которую бета тут же стремился заглушить, напившись из бурдюка. Судя по опустевшему шатру многие товарищи уже покинули свои ковры, принялись заниматься привычными делами, и лишь Син позорно провалялся до полудня. Рядом с его спальным местом находился таз с чистой водой и полотенце, чтобы обтереться: какими бы сложными ни были времена, последнее, от чего откажется человек, будет гигиена, поэтому каждое утро после битвы солдаты имели возможность привести себя в порядок. Воду набирали в ближайшей деревне, а после использования отдавали варанам.       Син спешно обтерся и сменил бинты, которые за ночь пропитались кровью и липли к телу. Пускай Иса и позвал исцелить раны, не известно сколько придется ожидать его помощи. После такой битвы наверняка останутся раненые и через день, и через два, которые будут требовать лечения. Кочевник поправил платок, затянул его потуже, и покинул шатер.       Солнце тут же бросило в глаза яркие лучи и Син сощурился, следом оглядев лагерь. Возле шатров целителей уже не наблюдалось прежнего хаоса: редкие омеги переходили из одной палатки в другую, даже имели возможность поднять глаза к небу или улыбнуться благодарным солдатам. Кажется, работа больше не была для них непосильной, что не могло не радовать сердце кочевника. Син аккуратно заглянул в полупустой шатер, и, заметив искомого среди отдыхающих целителей, невольно улыбнулся.       Иса сонно прикрыл веки, изредка зевал и закатывал глаза, подслушивая россказни омег, но, вопреки первому впечатлению, расслабленным не был. Целитель ждал Сина — это читалось в нетерпеливом постукивании пальцев по ковру и взглядам, которые тот бросал то на солдат, то на вход в шатер. Благодаря этому он быстро заметил там своего кочевника и, оживившись, поспешил подняться с места. Омега подхватил Сина под бок и провел к ближайшему ковру, чтобы настойчиво и аккуратно усадить, словно тяжело раненого. За два дня работы Иса наверняка натягался и не таких тяжелых туш, поэтому бета старался не опираться на его руки.       — Иса, со мной все не так плохо, как ты думаешь, — мягко сощурился Син, на что омега угрожающе нахмурился.       — Судя по походке и осанке у тебя раны на животе и где-то на ноге. Даже если они уже начали заживать, одно резкое движение — и снова разойдутся.       Глаза у Исы были необычайно зоркими и словно видели одежды насквозь и могли углядеть все раны. Омега потянулся, чтобы снять халаты и подтвердить свои догадки, а Син и не подумал сопротивляться — слишком привычным и правильным было ощущение его рук на теле. Как только одежда была снята, в глаза тут же бросились бинты, слегка поалевшие от крови. Иса цокнул языком и покачал головой, глядя на Сина с укором.       — До последнего геройствовал, сражаясь с таким количеством ран?       — Я получил их под конец сражения, — попытался оправдаться Син.       — Позволь тебе не поверить, — съязвил Иса и, глядя недоверчиво, принялся разматывать тугие бинты.       Постепенно его глазам открылись самые разные раны: параллельные порезы зульфикаров, случайные удары хопешей, синяки от палиц и колотые следы кинжалов. Особенно глубокой оказалась рана на предплечье, за которую первым делом и взялся Иса: аккуратно обхватил руку Сина, провел по длинному порезу сверху вниз, чтобы равномерно заживить плоть и кожу. Движения его ладони напоминали успокаивающие поглаживания, отчего неприятные ощущения совсем затерялись в тени эмоций. Син с улыбкой щурился, глядя на смущенный вид Исы, который тот скрывал за недовольством.       Поблизости послышались шаги и, оторвав взгляд от целителя, Син заметил любопытно поглядывающего Наиля.       — Можно я помогу? — предложил омега, на что Иса раздраженно поджал губы и буркнул:       — Сам справлюсь.       Наиль покачал головой и опустился на ковер, показывая явное намерение исцелить. С жалостью глядя на порезы, он серьезно проговорил:       — Ты может и справишься, но не сделаешь это быстро: пока исцеляешь одни раны, другие остаются без внимания и наверняка доставляют боль, — с каждым его словом Иса только больше хмурился, глядя угрожающе и надеясь этим спугнуть омегу, но тот не поддавался страху и сохранял спокойствие, отчего звучал лишь рассудительнее. — Если я помогу — дело пойдет быстрее.       Раздраженно выдохнув, Иса отвернулся, глядя лишь на раны, и тихо прошипел:       — Едва ли ты исцелить хочешь, скорее бесстыдно потрогать.       В тот же миг Наиль вспыхнул, заалев румянцем, мгновенно окрасившим светлую и чувствительную кожу. Пораженно распахнул глаза, омега обиженно воскликнул:       — Это ложь!       — От лжи так не краснеют, — подло ухмыльнулся Иса, вынудив Наиля лишь больше смутился.       — Я… я просто очень зол, вот и раскраснелся!       Иса растянулся в довольной и несколько хищной улыбке — словно хитрый змей, играющий с наивной мышкой. Понимая, что рано или поздно он проткнет светлую шкурку клыками, Син поспешил влезть в разговор:       — Иса, Наиль действительно не мог иметь таких намерений — он просто предложил помощь как целитель, — в ответ на такие слова Иса закатил глаза, но язвить перестал. Син же, обратив взгляд на смущенного и обиженного Наиля, тепло ему сощурился и попросил: — Исцелишь рану на плече? Она как раз разболелась.       Омега выдохнул, расслабившись, и с робкой улыбкой кивнул. Чтобы исцелять было удобнее, он подсел ближе, и в тот же миг Син ощутил, как с противоположной стороны Иса тесно прижался к его бедру, при этом накладывая горячие ладони на оголенный живот — дразнил ошарашенного Наиля, посверкивая темными глазами. Тот в свою очередь не был готов к такому давлению и поспешил коснуться раненого плеча, поднять глаза к лицу Сина и перехватить его взгляд, чтобы в нем найти поддержку. Бета со всем теплом глядел на омегу и не смел оборвать зрительный контакт, из-за чего утопал в зелени искренних глаз. Сперва неравномерная и жгучая, магия Наиля постепенно успокоилась, стала мягкой и нежной, исцеляющей бережно, неспешно.       Ощущая касания двух омег, Син чувствовал себя странно, ведь такое внимание для бади было непривычным: в племени беты смели получать от них лишь отрешенные и оценивающие взгляды, да самое необходимое лечение, поэтому, оказавшись в нежных руках небезразличных людей, Син даже засмущался, но никак этого не показал.       За работой целители утратили к друг другу былую враждебность и, как профессионалы, сконцентрировались на своих задачах — Иса, как более опытный, направлял Наиля, а тот выполнял все без возражений и пререканий. На мгновение кочевник смог вообразить, что между ними нет обид и споров. До чего же было бы чудесно, обратись его мечтания реальностью.       Когда все раны были вылечены, Наиль отнял руки и довольно оглядел проделанную работу: на месте порезов остались лишь светлые полосы новой кожи, которые после исчезнут, почти не оставив следов. Подняв взгляд к глазам Сина, омега заботливо спросил:       — Как ты себя чувствуешь? Мы не сильно тебя утомили?       Кочевник покачал головой, лишь искренне поблагодарив:       — Спасибо.       На лице омеги появилась улыбка и легкий румянец, который очаровательно окрасил щеки.       — Пустяк, мне совсем не сложно, — отвел взгляд Наиль и поднялся с ковра, чтобы после отправиться к проснувшемуся поблизости солдату.       До выхода из шатра Сина провел Иса, строго наказал выпить необходимые настойки и хорошенько отдохнуть. Пускай такое наставление было очень приятным, бета был вынужден возразить:       — Боюсь, мне придется ослушаться. Я потерял такубу на поле боя и хочу отыскать ее, пока не сожгли трупы.       Иса дернул бровью, наверняка удивленный, и предложил:       — Хочешь, я поеду с тобой?       — Это слишком далеко, а ты еще не восстановился после дней целительства, — Син вздохнул, припоминая, что оставили после себя хибовцы. — Да и зрелище там не из приятных.       — Действительно, от вида крови и мяса меня уже тошнит, — фыркнул Иса и отмахнулся. — Поезжай сам, но поскорее возвращайся.       Син и сам не хотел задерживаться на поле боя долго, но поиски обещали быть сложными. Он оседлал варана и погнал на запад, где остались тела убитых воинов. На пути изредка встречались патрулирующие территорию хибовцы, ведь даже после удачной битвы нельзя быть уверенным, что враг не решит напасть снова. Первые из них верили на слово и пропускали дальше, но последний солдат оказался особенно бдительным и решил последовать за Сином. Его подозрения были ясны, ведь, по мнению яримов, не найти лучшего предателя, чем бади: скрытный, необщительный и продажный. Неизвестно, с какими намерениями кочевник направился в сторону Сагадата, остановился бы на поле боя или поехал дальше, к самому лагерю врага? Такие предположения расстраивали, но Син старался не подавать виду, чтобы не вынуждать солдата подозревать его еще больше, глядеть еще строже.       Когда вблизи на песке завиднелись кровавые пятна, Син спешился и оставил варана под присмотр солдату. Пускай поле боя растянулось далеко, почти до горизонта, ехать по нему верхом без особой надобности Син не решился, ведь так тела воинов будут унижены, растоптаны лапами варана, хотя заслуживают лучшего обращения. Аккуратно ступая по плотной земле из трупов, бета старался не потревожить их покой, но невольно задевал, иногда наступая на хрупкие части тел, трескавшиеся под шагами. Вынуждено Син опускал глаза к горам мертвецов, в поиске своего оружия, но натыкался лишь на силуэты птиц-падальщиков. Они глядели с холодом, угрожающе, словно кочевник посягал на зажатое в клюве мясо или пронзенное когтями тело.       Найдя взглядом торчащую из зловонного месива такубу, Син обхватил ее рукоять и тут же понял, что та не была его родной. Однако за короткое касание кочевник словно пожал руку павшему товарищу. Судя по вмятинам от хвата, он был поменьше и помоложе Сина, должно быть, отправленный на свою первую войну альфа или бета. Была ли у него семья? Ждут ли где-то отца дети? Молятся ли по нему мужья? Эти вопросы навевали печаль, ведь незнакомец уже не в силах на них ответить.       Син примерял десятки такуб, ощутил десятки рукопожатий, но найти свою никак не мог. Некоторые подходили по отпечатку ладони, но были легче или тяжелее по весу. Другие могли бы сойти за родную, но при первом движении в воздухе рассекали его иначе. Конечно, можно было окончить поиски и прихватить любую, но Сина страшила чужая судьба, которая могла верно последовать за такубой. Да и со своим мечом, досконально изученным и обтесанным под каждое движение, больше шансов выжить.       Ступать по телам было тяжело, случайно натыкаться на взгляд иссушенных, помутневших глаз — невыносимо. От вида платков бади, почерневших из-за залившей их крови, по телу, по неизвестной причине, бежал холод.       — Потому что в каждом из них ты видишь себя, — прозвучало поблизости, и Син от неожиданности резко обернулся, но после с облегчением выдохнул. Зайту глядел светло-зелеными глазами, казалось, в самую душу, понимал все страхи и переживания. Верно, во множестве одинаковых бади Син, будто на спокойной водной глади, видел свое отражение. И потому даже в полуденную жару его мучил ночной холод.       — Каждый раз думая о смерти ты призываешь ее к себе, поэтому отбрось эти мысли и делай то, что должен. А я помогу, — Зайту тепло сощурился и его взгляд подарил утраченное спокойствие. В каждой битве Син чувствовал его рядом, своего самого близкого и верного товарища: он прикрывал спину, безмолвно предупреждал об опасности, помогал. Вот и в этот раз Зайту поднял глаза к горизонту и оглядел поле боя, задумчиво произнеся: — Кажется, ты оставил такубу в самом сердце битвы, а это дальше.       Среди красных песков Син не мог определить, где конец изуродованным телам, а где середина, поэтому последовал за бетой, уже спокойнее оглядывая осиротевшие такубы. С каждым шагом запахи мертвечины становились все ярче и Син хмурился, потуже затягивая платок. Вскоре под ногами послышалось хлюпанье, стопы утонули в горячей крови, словно только что покинувшей тела. Здесь ее было настолько много, что песок ей пересытился и оставил на поверхности. Именно тут тела меньше всего напоминали человеческие остатки, ведь были истоптаны множеством ног и лап, смешаны с песком, изуродованы до неузнаваемости. Син припомнил момент, когда руки его ослабли и выпустили такубу — щит тогда удобно скрывал лицо от лучей солнц. Бета обернулся в нужном направлении и сделал несколько шагов, предполагая, что именно здесь столкнулись две армии. Множество кочевников умерли мгновенно, одними из первых, их такубы у самого песка. Его же такуба где-то на поверхности.       Син осматривал каждую, доставал из кровавого месива и примерял, а Зайту шел поблизости, беззвучно наблюдая за его попытками. Однако что-то заставило его пройти вперед и остановиться посреди горы человеческих останков, откуда едва заметно виделся холодный блеск. Син зарылся руками в измученные тела, ухватился за блестящий клинок и достал такубу. Ладонь легко легла на рукоять, взмах меча поднял в воздух капли крови и бета не смог сдержать улыбки.       — Кажется, твоя, — весело констатировал Зайту нараспев.              Действительно, его: идеальная по весу, по размеру, со знакомо обточенным лезвием и вмятинами на рукояти. Окатив такубу водой из бурдюка и очистив лезвие тканью, Син поместил ее на пояс и та привычно потянула к земле.       С наступлением темноты на небе зажглись звезды, а на земле — костры. Они согревали в ночную прохладу и освещали путь, не давали потеряться в печальных мыслях, движениями пламенных языков призывали к танцу. Солдаты охотно поднимались с ковров и неумело извивались под мелодию нея и дафа, чтобы доказать самим себе — они живы, не потеряли в бою конечности, не разучились от горя веселиться. Вот только замены музыканту, который играл на гануне, так и не нашли: без него мелодия звучала низко и печально, как бы солдаты не пытались ее оживить. Под удары дафа вспоминались шаги тяжелых двуглавых варанов, под переливы нея — пение оазисных птиц, по которым так тосковали сердца яримов. Люди пытались забыться, но музыка, призванная им в этом помочь, лишь погружала в печальные размышления. Приближаясь к центру пьянки, Син заметил и акида, который за нахмуренным видом скрывал тоску. Бета мечтал вновь увидеть его расслабленным, едва улыбающимся уголками губ и задумчиво глядящим на своих товарищей. Смогла бы мелодия гануна создать иллюзию того, что один из его солдат жив, находится здесь и, как прежде, играет для акида? Должно быть, это облегчит его мысли, позволит забыться.       Син приблизился к музыкантам и нашептал одному из них свой замысел, на что солдат охотно вручил ему ганун. Уложив инструмент на колени, бета занес руки над струнами и на мгновение замер, припоминая, как с ними обходиться. Давно не случалось повода сыграть на гануне, да и руки со времен юности изменились, огрубели. Пощипывая первые струны и порождая короткие звуки, Син лишь надеялся, что игра его не будет звучать неприятно, разве что нелепо — это хоть способно позабавить воинов. Медленно вливаясь в общее звучание, кочевник чувствовал направленные на себя взгляды, слышал оживившиеся голоса и ощущал, как в воздух поднимался песок от резвого танца. Пускай временами Син не поспевал за музыкантами, пропускал ноты и, не рассчитав силу, касался струн слишком резко, его музыка все же нравилась опьяневшим товарищам.       Приноровившись, Син позволил себе оторвать взгляд от гануна и поднять его на солдат. Среди десятков мелькающих силуэтов, виделся пристальный взгляд наблюдающего за его игрой акида. Он не отрывал глаз, смотря непрерывно, нечитаемо, задумчиво, а после расслабленно отклонился назад и позволил себе короткую улыбку. От ее вида руки Сина дрогнули и со струн сорвался короткий и высокий звук, который своей вибрацией отозвался в самом сердце. Бета против воли задержал дыхание, а осознав, что непозволительно помедлил, опустил глаза к струнам. Руки спешно заплясали над гануном, отчего-то торопливо и волнительно. Неужели из-за той улыбки? Мимолетной, искренней и явно предназначенной Сину.       Желая снова ее увидеть, он нарушил правила и поднял взгляд на акида, но тот уже не смотрел в ответ и улыбался другим накибам. Син прикусил губу, отгоняя от себя неясные эмоции и беспричинную обиду. Один взгляд и одна улыбка — разве смеет он желать большего?       Кочевник старался занять свои мысли музыкой, пытался играть лучше, мягче и веселее, отказываясь признать, что старается не для солдат, а для одного Аскара. Желает, чтобы даже увлеченно разговаривая с другими, акид слышал его музыку, наслаждался ей, и однажды пожелал одарить Сина взглядом. От неумелой игры вскоре пальцы были стерты, но, словно не замечая боли, он продолжал играть. Должно быть, запах вина сумел его опьянить.       Пристально наблюдая за Аскаром, Син заметил, как тот распрощался с товарищами, прихватил с собой всего одну бутыль вина и, не оглядываясь, направился к рядам шатров. Кочевник не сдержал порыв подняться, но вовремя опомнился и опустился обратно на ковер. Акид ясно дал понять, что если пожелает — позовет выпить вина вместе. Как оказалось, сегодня видеть Сина в своем шатре он не желал.       Постепенно игра гануна стихла, кончики пальцев обожгла боль и Син будто в мгновение отрезвел. Кажется, пьянил его совсем не запах вина.