Trinitas

      Утро в день перед битвой началось с молитвы. Все бади, склонив головы к земле, шептали про себя священные слова, и Син не был исключением. В пустыне не найти тысячи ступеней зиккурата, чтобы, поднимаясь по ним, очистить мысли, поэтому молитве то и дело мешали шумные голоса в голове. Из дум не пропадал образ двух фигур, скрывшихся за тканью шатра — Аскара и его то ли постоянного любовника, то ли партнера на гон. Сердце мучили предположения и яркие картины чужой близости, которые, будто назло, виделись особо четко. Бета жмурился, сжимал кулаки, надеясь прогнать дурные мысли и не омрачать ими молитву, но те основательно засели в голове. Тревога из-за этих неясных переживаний накладывалась на страх грядущей битвы, отчего Син не мог вдохнуть полной грудью: боялся за свою жизнь, за жизнь Аскара, ведь, как показали порезы на теле, полководец тоже не был бессмертен. В повторении священных слов невольно проскочило имя акида и Син осознал, что молиться за него тоже. Просит у Триады придать ему сил, сберечь, вернуться с поля боя живым и получить как можно меньше ран. Вот только будут ли услышаны эти мольбы? Син не отец и не муж, чтобы просить за жизнь Аскара, между ними нет той связи, что донесла бы слова до небес. Но, даже не зная наверняка, бета продолжал молиться и в шепоте знакомых строк находил свое успокоение.       Выдвинувшись на место следующей битвы полк и в утренний час был поражен небывалым жаром солнц. Привыкшие к такой температуре сагадатцы имели преимущество перед хибовцами, живущими в более щадящем климате, поэтому к бою пришлось готовиться особенно усердно: солдаты защитили головы двойным слоем ткани, окатили лица водой и разместили прохладные бурдюки поближе к телу. Когда вдалеке завиднелся полк врага, хибовцы подобрались, готовые по команде акида сорваться с места и разбить стройные ряды сагадатцев. Аскар Каддафи подал знак, и кочевники одними из первых погнали варанов по пестрому полотну ашеба. Цветы гибли под лапами варанов, сорванные лепестки поднимались в воздух вместе с песком, а приятное благоухание смешивалось с запахом тел и раскаленного металла клинков. Не будь это война, не находись напротив враг, кочевники сделали бы все возможное, лишь бы сохранить детей дождя. Ашеб имел слишком короткую жизнь, чтобы его топтали и срывали, поэтому после дождя бади продолжали странствие неспешно, а спешившись — ступали аккуратно.       Сейчас же оба войска нещадно уничтожали тысячами ног и лап прекрасные цветы, отчего они становились такими же жертвами войны, как и умершие до них солдаты. Все бади это чувствовали и оттого были полны решимости изрезать врага как можно быстрее, чтобы тот не истоптал еще больше цветов.       По мере приближения, каждый кочевник смог разглядеть, что изменилось в строю врага — вместо легких наездников в первый ряд поместили воинов с копьями, надеясь пронзить бади и не допустить хаоса. Но в этом была ошибка акида сагадатского полка, ведь кочевники были гораздо более изворотливы, чем о них могли подумать. Все бади не сговариваясь в последний момент прижались к спинам варанов, прикрыли головы щитами и просочились между копьями врагов.       Воины с копьями были неповоротливы, а на тяжелых двуглавых ящерах — неповоротливы вдвойне, поэтому кочевникам не составило труда в мгновение вспороть им животы, пока те лишь тянулись к зульфикарам. Во втором ряду находились знакомые легкие наездники, которые из-за трупов поверженных товарищей и растерянных ящеров оказались в плачевном положении. Кочевники действовали как и прежде: короткими и стремительными набегами, временами покидая ряды сагадатцев и возвращаясь под защиту своего полка.       Снова скрывшись за спинами яримов, Син оценил ситуацию и пришел к выводу, что изменение в рядах Сагадата пошло им на руку: за короткое время и понеся небольшие потери, бади как следует выполнили свою задачу — легкие всадники были ранены или убиты, а хибовцам открылся путь к основным силам противника. На теле Сина ощущалось несколько порезов и ссадин, но в душе — лишь воодушевление от заметного превосходства. Вскоре редкие сагадатцы стали просачиваться вглубь полка хибовцев, где их ожидали кочевники, едва успевшие смахнуть кровь с такуб. Их лезвия вновь пронзали тела, окропляли кровью цветы ашеба и окрашивали лепестки в алый.       За стремительной битвой Син потерял счет времени и не заметил, как та перешла в иную стадию: войска смешались и теперь отличить товарища от недруга помогал лишь цвет одежд. Именно сагадатцы, в жгуче-оранжевых одеждах в цвет раскаленного песка хамады, невдалеке обступили единственного человека. Хибовцы были увлечены собственными битвами, поэтому не спешили на помощь акиду, который, по их мнению, прекрасно справлялся без посторонней помощи. В этом Син не сомневался — Аскар все так же твердо и уверено боролся с непрерывным потоком врагов, вот только наблюдать за тем, как на него несутся десятки зульфикаров, было просто невыносимо. От каждого взмаха клинка сердце Сина сжималось, от каждого незаметного ранения — билось в агонии. Пускай акид никогда не просил помощи, всем своим видом говорил о ее ненадобности, а сам Син был изрядно потрепан за часы боя, бета не смог противиться чувствам. Он прижался к спине варана и сжал ноги на его боках, на немалой скорости врываясь в битву.       Промелькнув яркой вспышкой, такуба рассекла горло врага, подло напавшего на акида со спины, вот только в тот же миг уже к шее Сина прижалось раскаленное лезвие хопеша. Он не успел подставить ни щит, ни предплечье, чтобы защитить уязвимое место, и лишь чудом акид обернулся прежде, чем отрубить ему голову. Встретившись взглядом с разноцветными глазами акида, Син заметил в них промелькнувшее удивление, и не мог отрицать, что испытывает то же самое. Сердце заходилось в частом волнительном стуке, грудина вздымалась от тяжелого дыхания, душу щекотал подлинный восторг: даже без его помощи Аскар углядел бы того солдата и обезглавил. Понимание заставило Сина почувствовать себя неумелым ребенком, который лишь путается под ногами у старших — и раскаленное лезвие хопеша под подбородком было тому прямым подтверждением. Спустя мгновение кочевник услышал треск обожженной ткани платка и запах гари — клинок прожигал его последнюю защиту.       В тот же миг хопеш метнулся от одной шее к другой, затем к животу, следом к груди — Аскар продолжил нещадно рубить врагов. Син тоже не смел медлить дальше и подвел своего варана поближе к варану акида, чтобы прикрыть спину и продолжить бой. Сквозь яркий запах крови и металла, кочевник чувствовал и терпкий аромат гона, от которого разогретый пустынный воздух лишь сильнее обжигал легкие. Вот только кроме него слабо ощущалась примесь незнакомых феромонов, которая въелась в кожу и одежду Аскара. Жар тут же сменился леденящим холодом, острый нюх не давал обмануться — не так давно акид имел близость с другим бетой.       Кто-то прижимался к Аскару, целовал, ощущал в себе, видел и слышал то, о чем Син и мечтать не смел. Ярость обжигала и давила в груди, заставляла с небывалой силой опускать такубу на тела врагов — так кочевник мог хоть чуть-чуть ослабить захвативший с головой гнев, который острыми когтями разрывал сердце. Так он смел почувствовать, что хоть немного ближе к Аскару, чем кто-либо другой.       Где тот бета, который ласкал его ночью? Почему даже не попытался защитить и помочь? Неужели не дожил до нынешнего этапа битвы и лежит окровавленным трупом под ногами? Так это к лучшему!       Син сам испугался этих хищных мыслей, которые набросились словно шайтаны, но ничего не мог с ними поделать.       Судя по поредевшим рядам сагадатцев битва близилась к своему завершению. Понимая свое плачевное положение и явно зная, где находится акид хибовцев, враги с двойным усердием покушались на его жизнь. Пускай в силе полководца Син не сомневался, все же был рад прикрывать его спину — так они оба избежали неожиданных ран, смогли сконцентрироваться на защите и истреблении.       Когда последняя атака была отбита, Син поднял взгляд к горизонту, подмечая, как отступает враг, а следом за ним несутся хибовские всадники. Очень удачно бой закончился до наступления полудня, который стойкие к жаре сагадатцы могли использовать в свою пользу. И все же солнца поднимались ввысь, подпекали головы и нагревали воздух, которым из-за зловонных тяжелых запахов было особенно сложно дышать. Син отвел варана подальше от акида, ведь бой уже закончился и причин находится так близко не было.       Первым делом кочевник сделал несколько глубоких глотков воды, чтобы потушить пылающий во рту огонь. После бета прижался к спине варана и, наконец, спустя столько часов напряжения позволил себе отдышаться, расслабиться, отчего натруженные мышцы заныли. Син прикрыл веки, бездумно глядя под лапы уводящего его с поля боя варана. Там мелькали тела и головы, конечности и иссеченные одежды. Среди ужасающих следов битвы Син заметил цветок, чудом уцелевший в бою: ноги солдат не истоптали его, тела мертвецов не придавили весом, мечи и копья не повредили стебель, не пронзили листья.       Ашеб выстоял это сражение и теперь тянулся к солнцам, пускай и был залит кровью от лепестков до корней.       Син хотел сохранить хоть что-то прекрасное на этой изуродованной и измученной земле, поэтому потянулся за бурдюком и аккуратно окатил цветок водой. Кровь тонкими струями стекала к песку, открывала взгляду белоснежные лепестки и зеленые стебли. Ашеб горел яркой звездой среди мертвецкой тьмы, сиял чистотой в грязи человеческих останков, своим видом порождая в душе Сина неясный трепет.       — Зачем ты тратишь воду впустую? — прозвучал знакомый голос, и бета едва удержался от того, чтобы поднять на акида взгляд. — Ашеб скоро завянет, а поле боя сожгут.       Из интонации Аскара было неясно, то ли строг он, то ли возмущен. Из-за нехватки воды Сагадат нападал на Гатафан, хотел захватить Хибу. За воду умерли тысячи, а Син бездумно проливает этот ценный дар на землю. Ни единая капля воды не проливалась в полку без надобности, поэтому возмущение акида было очевидно.       Син поспешил закрыть бурдюк и вернуть на пояс, выиграв этим мгновения для обдумывания ответа. Немного успокоившись и утихомирив волнительное биение сердца, он произнес ровным тоном:       — Будет печально, если последние дни жизни этот ашеб проведет в крови, не в силах почувствовать лучи солнц и увидеть небеса, — акид молчал, но Син чувствовал на себе его пристальный взгляд. — Все же цветы не виноваты в том, что появились на свет в такое суровое время.       Мгновение оба провели в тишине и лишь радостные голоса солдат вдалеке развеивали повисший мрак. Акид покачал головой и тихо хмыкнул:       — Сперва жестоко убиваешь врагов, а после жалеешь цветы, — Син заметил, как руки Аскара сжали поводья, и варан сделал первые шаги. Среди хлюпанья крови и треска костей послышалось тихое: — Похвально.       В тот же миг бета вскинул голову и проводил взглядом фигуру акида, скрыв под платком свое неожиданное смущение.       По возвращении в лагерь обнаружилось, что бади пострадало гораздо меньше, чем в прошлой битве. Должно быть, молитвы донеслись до небес, и Боги послали им свое благословение, сохранив жизни и защитив души. Син отделался ушибами и порезами по всему телу, которые при каждом шаге доставляли дискомфорт, однако критичными не были. Стоило просто нанести мазь, перевязать, остановить кровь, а все это без труда можно сделать под присмотром лекарей. Поэтому Син лишь окинул взглядом шатры целителей, где виднелось привычное оживление, и направился к палаткам самопомощи. Магия омег могла пригодиться другим, более пострадавшим воинам.       Син самостоятельно перевязал раны, нанес мазь на ссадины и, утомленный битвой, растянулся на коврах. Он прикрыл глаза лишь на мгновение, чтобы подавить неприятное жжение, но открыв вновь понял, что уже минула ночь. Растерянный и совершенно раздавленный внезапным сном, Син зажмурился и потер глаза. Многие раненые оставались в шатре лекарей на ночь — так безопаснее и спокойнее. Если внезапно усилится кровотечение, разбудит боль или поднимется температура, то дежурный сменит бинты и даст необходимую настройку. Вот только Син не был в настолько плачевном положении, чтобы спать отдельно от своего отряда. Да и наверняка товарищи уже успели растревожиться из-за его внезапной пропажи.       Не желая медлить дальше, Син аккуратно поднялся с ковра, чтобы не задеть раны, поблагодарил лекарей и направился к шатру своего отряда. Войдя внутрь, бета не услышал вопросов и не заметил былого внимания — кочевники вели себя так, словно он был простым солдатом. Син вовсе не страдал гордыней, поэтому окинул взглядом товарищей, убедился, что все живы, и молча направился к своему ковру. Бади были заняты своими делами: одни точили оружие, другие обтирались, третьи позволяли себе пустые разговоры. Пройдя мимо таких болтунов, Син заслышал фразу, которая ярко вспыхнула в потоке слов:       — Вот бы наш накиб и вправду подох.       Син в удивлении приподнял брови и скосил взгляд на солдата, но шаг не замедлил. Тот после обтирания еще не успел надеть халаты, отчего в глаза бросились татуировки на предплечье, напоминающие тонкие паучьи лапки. От их вида по телу пробежал холодок, а мысли сковала тревога — сплетник был бетой из клана Медного Паука, враждебного к родному клану Сина.       — Это лишь слух, — отозвался собеседник, который, судя по татуировкам, тоже был из паучьих. — То, что его не нашли в шатрах лекарей и целителей, еще ничего не значит.       — В шатре акида не искали, вдруг снова ему в ноги кланяется, — тихо рассмеялся бета.       Син сделал продолжительный выдох, стараясь подавить накатывающее волнами раздражение. Опустившись на свой ковер, заметил знакомую фигуру Парящего Беркута, который подбежал к нему и неожиданно произнес:       — Товарищ, ты должно быть перепутал, это место накиба… — прошептал он и скользнул взглядом к ладони Сина, где черным пятном была перекрыта племенная татуировка. В тот же миг глаза молодого альфы в удивлении расширились, растерянно забегали, а глубокий вдох предвещал долгие извинения. — Прости, накиб, не признал! Без ленты и вовсе от товарища не отличил, прошу, не прими за невежество!       Без ленты? Син коснулся места на платке, где она должна находиться и ощутил разницу текстур и едва заметный перепад толщин. Отняв же ладонь, он увидел бледные разводы крови на кончиках пальцев. Лента была на месте, но во время битвы окрасилась алым и, высохнув за часы сна, потемнела, сливаясь с не менее темным от крови платком. Немудрено, что Парящий Беркут его не признал, ведь теперь при беглом взгляде Син и вовсе не отличался от других.       За размышлениями бета совсем позабыл про извиняющегося перед ним кочевника, который до сих пор неустанно просил прощения. Спохватившись, Син поспешил его успокоить:       — Ну же, перестань, я не в обиде.       Парящий Беркут с облегчением выдохнул и мгновение помедлил, чтобы после признать:       — Накиб, я искал тебя всюду, но не нашел. Весь испереживался, уже подумал, что ты не вернулся из битвы.       — Я был в шатре лекарей. Ты, надо полагать, и тогда не признал.       — Верно, верно, — виновато склонил голову Парящий Беркут. Он окинул взглядом одежду накиба, залитую кровью, и вспыхнул идеей: — Я принесу тебе воду для обтирания? Наверняка лекари об этом не позаботились.       Получив от Сина согласный кивок, альфа поднялся на ноги и поспешил к выходу из шатра. Проводив его взглядом, бета с интересом посмотрел на кочевников из вражественного клана. До того, как стал накибом, Син слышал лишь два прозвища товарищей по отряду, заставляющих его напрячься — Дикий Каракурт и Лазурный Птицеед. Имена определенно принадлежали кочевникам из паучьих кланов, но, не чувствуя к себе особой враждебности, Син думал, что те бади на время войны позабыли про ненависть. Как оказалось, им просто хватило сил не выставлять ее напоказ. Сейчас же причин притворяться не было и Дикий Каракурт — бета, гораздо меньше своего товарища ростом и телосложением, — глядел на Сина в ответ с вызовом, и не думая опустить глаза перед вышепоставленным.       После изгнания Син утратил враждебность к кланам Медного Паука и Золотого Скорпиона, которую насаждали в клане Серебряного Змея — она утихла, словно пламя костра, в который перестали подкидывать ветки. Ненависть эта теперь казалась совершенно бесполезной и приносящей лишь вред, поэтому Син, как накиб, хотел постараться прийти к компромиссу и наладить отношения хотя бы на время войны. Будет очень неприятно на поле боя получить удар в спину, который может стоить жизни.       Син приблизился к товарищам и опустился на колени перед их ковром, чтобы не возвышаться и говорить на равных. Подняв взгляд к удивленным и возмущенным глазам Дикого Каракурта, заметил две большие черные точки на внешних уголках и четыре маленькие на веке — традиционный рисунок сурьмой, напоминающий паучьи глаза. Таким обычно увлекались беты и омеги, но не альфы, поэтому глаза Лазурного Птицееда были чисты и опущены к полу — он не мог не склониться перед бетой, хотя тот и был из змеиного клана.       — Товарищ, пускай мы и родом из враждующих кланов, я не хочу причинять тебе вред или желать смерти, — спокойно заговорил Син, глядя с легким, пускай и вовсе не искренним, прищуром. — Моя ненависть давно угасла, я изгнанник.       Дикий Каракурт подобрался, напрягся, словно готовый к нападению паук, и распахнул глаза с черными от края до края радужками.       — На твоей ладони есть татуировка клана, а значит, даже будучи изгнанником из племени ты остаешься подлым змеем, несешь в себе их традиции и желание уничтожить мой клан.       — Я не желаю вам ничего плохого.       Едва заслышав эту фразу, паук проронил смешок, который после перерос в безудержный хохот. Дикий Каракурт взглянул на него распахнутыми глазами, в которых отражалась искренняя вера в собственную правоту, и подкрался ближе, привставая на коленях так, чтобы, возвышаясь над Сином, взирать на него сверху вниз.       — У змей не бывает улыбки, лишь оскал, поэтому сколько не строй из себя дружелюбного, я буду видеть твою истинную натуру! — ощущая явную угрозу, Син нахмурился и нащупал кинжал в рукаве. Казалось, этот сын паучьего клана был готов в любую секунду впиться в него отравленными когтями. Вовремя подоспел Лазурный Птицеед и осторожно опустил руку на предплечье сородича, попытавшись тем успокоить и привести в чувство. Благодаря ему Каракурт сдержался, произнеся тихо и медленно: — Я буду вечно желать тебе и твоей родне смерти.       Сердце Сина сжалось и заболело, зато эти ощущения отрезвили. Он положил руку на плечо беты, с силой надавил и усадил на место, сам меж тем поднимаясь с ковра. Этот жест вызвал у Дикого Каракурта возмущение и, похоже, задел самолюбие.       — Я понял твою позицию, — теперь, возвышаясь и глядя с холодом, Син не испытывал вины.       Какими бы искренними ни были его намерения, этот молодой и вспыльчивый бета не откликнется на призыв. Остается лишь принять ненависть, набраться терпения и отдалиться настолько, настолько это возможно. Син вернулся к своему ковру, ощущая прожигающий спину хищный взгляд. Кажется, Дикий Каракурт не собирался разойтись так просто.       К вечеру Син успел обтереться, выстирать окровавленную ленту и заглянуть к Исе, чтобы исцелить раны и с помощью магии очистить платок. Многие кочевники, не имея возможности уединиться, отворачивались к тканным стенам шатра и снимали платки, чтобы отстирать кровь, умыться и позаботиться о волосах. Все прекрасно знали традиции и даже не думали скосить взгляд на товарища, но Син не был готов снять платок в окружении людей. Сама вероятность того, что кто-то может увидеть его лицо, заставляла напрячься. Обычно бета заботился о чистоте платка глубокой ночью, но в этот раз уединиться не удалось, поэтому надежда была лишь на магию Исы.       Омега пожурил его за ранения, исцелил порезы, не без труда справился с очищением платка и отпустил отдыхать до наступления ночи. Вот только теперь в шатре отряда Син чувствовал себя не так спокойно, как раньше, и не смог бы уснуть из-за прожигающего спину взгляда. Пришлось занять себя подготовкой к грядущему вечеру: охотой, помощью с приготовлением ужина и расстиланием ковров. Кочевники старались выбрать для этого участки хамады, на которых отцвел или вовсе не пророс ашеб, чтобы солдаты не истоптали цветы во время танцев, и все же позаботиться об этом наверняка не удалось: тут и там ковры окружили душистые пучки ашеба. К вечеру по округе были найдены сухие ветки и собраны костры, которые оставалось лишь зажечь огнивом. В полумраке вспыхнуло пламя, подняло в воздух терпкий дым и развеяло по стоянке запах мяса.       Со временем ковры стали наполнять отряды, музыканты заняли свое место в центре площади, а вместе с ними и Син. После нескольких вечеров ганун уже не казался таким чужим: пальцы увереннее пощипывали струны, руки двигались быстро, поспевая за мелодией. Чувствуя, как переливы дополняют музыку, звучат чище и звонче, Син расслабился. Зорким взглядом скользил по лицам яримов в поисках одного единственного, как вдруг наткнулся на фигуру акида, который направлялся к ковру накибов. Он поприветствовал товарищей, бросил взгляд на пустующее место, а затем глянул в сторону музыкантов. Аскар коротко, едва заметно кивнул, и Син поспешил ответить, низко склонив голову. Сердце шумно билось в груди лишь от одного взгляда и одного жеста, что бета попытался подавить, заиграв лишь усерднее. После праздника дождя то, что Аскар захотел увидеть его в толпе и быстро нашел взглядом, по-настоящему льстило. Однако долго глядеть на бади Аскар не желал — быстро занял свое место на ковре, наполнил кубок и погрузился в общение с яримами.       Син хотел бы вернуться к столу накибов, оказаться ближе, но понимал, что этим не изменит положение вещей. Аскар все так же не одарит его вниманием, а он сам не посмеет произнести и слова в присутствии акида. Сейчас же, касаясь струн и порождая мелодию, Син словно безустанно говорил: пытался дрожью струн описать тот трепет, что нарастал в его груди, далеким и тоскливым эхом хотел передать свою печаль. И акид слушал, не мог не слушать.       Следя за ним издалека, кочевник не прятал взгляд и замечал каждую эмоцию. Как Аскар хмурился, как с легкой улыбкой качал головой, как ронял смешки, пьянея. Не упустил Син и как к акиду подсел тот самый бета, с которым он провел гон. Кочевник напрягся всем телом, направил на солдата пристальный взгляд, желая хоть так выразить переполняющие его чувства. Вид жмущегося к Аскару беты раздражал, игривые искорки в его глазах хотелось затушить, развеять. Вот только для этого не потребовалось участие Сина: стоило солдату нашептать что-то на ухо акиду, как тот покачал головой и отмахнулся, даже не взглянув на собеседника. Бета утратил озорной вид, мгновение помедлил, затем молча кивнул и покинул компанию Аскара. Син наблюдал за этим затаив дыхание и чувствовал странное воодушевление. Альфа не отказал бы так своей диаде, не молчал бы и не отгонял, как назойливую собачонку. Кочевник с облегчением выдохнул и прикрыл глаза — это всего лишь связь на гон.       Вскоре опьяневшие и оттанцевавшие свое гуляки попадали на ковры, продолжая попойку. Музыканты заиграли более спокойную музыку, в которой участие Сина не было необходимо, и бета поспешил отлучиться от их компании и занять место за ковром акида. Понимание, что его догадки оказались ложными, добавило решительности и подняло настроение, отчего захотелось остаток вечера провести именно тут, в обществе Аскара. Возможно, если Син будет на виду, у акида не получится так просто уйти одному и не припомнить обещание позвать в свой шатер.       Кочевник коротко поприветствовал накибов, склонился перед акидом и, получив одобрение, расслабился в знакомой компании. Другие бади, опьяневшие и оттого дружелюбные, подали ему вино и придвинули тарелку с закусками. Алый, густой алкоголь окропил кубок, ветер донес до носа сладкий аромат граната и Син сделал первый глоток, чувствуя, как по телу растекается жар. Но только ли от алкоголя? Щеки припекал и ощутимый взгляд акида, который заставлял бету переживать и от волнения сильнее сжимать кубок.       — Ты удивил меня своей игрой на гануне, — прозвучало достаточно тихо, чтобы сказанное услышал только Син. — У многих от битв и ранений огрубели руки, но ты славно управляешься со струнами.       Кочевник не смог сдержать улыбку, пускай та и была скорее стыдливой. Сердце громко забилось, дыхание стало чаще и волнительнее, отчего было сложно сохранить ровный тон:       — Я благодарен, акид, но ты мне льстишь, ведь моя игра не так хороша и временами режет слух.       — В том вся красота, — усмехнулся Аскар. — Воины не смогут сыграть так же нежно и чисто, как оазисные омеги, зато в их грубой музыке есть искренность.       Действительно, в своей простой и не впечатляющей игре Син был искренним, в то время как в остальном нагло врал, оставаясь при Аскаре спокойным и умалчивая все то, что терзало его сердце. Как бы тяжело ни было сдерживать взгляды и мысли, бета не имел иного выхода. Такая искренность может стоить ему слишком дорого.       — Ты владеешь другими инструментами? — прозвучал внезапный вопрос и Син вынырнул из мыслей, отвечая мгновенно:       — Нет, меня учили только игре на гануне.       Каждый бета-бади должен уметь играть на музыкальном инструменте, чтобы успокаивать музыкой будущих детей, поэтому обучение этому мастерству было обязательным. Останься Син в племени — тренировал бы навыки постоянно, но, покинув его, не имел на это занятие ни сил, ни времени. Вместо того, чтобы разучивать колыбельные и мечтать о семье, Син убивал. Сердце болезненно сжалось в тоске за разбитыми мечтами, и он почувствовал на себе незримые объятия Зайту, а вместе с тем припомнил и одно давнее занятие.       — Впрочем, я немного играю на нэе. Совсем немного.       В клане Песчаного Сорокопута предпочитали обучать бет игре на нэе, ведь его звучание напоминало пение птиц. Нередко Син слышал игру Зайту, восхищался, просил научить и тот откликался, передавая все знания, которыми владел. Вот только сам Зайту профессионалом не был, а Син не успевал выучить и малую часть его уроков, поэтому прекрасной музыкой похвастаться не мог.       — Сможешь сыграть? — от вопроса Аскара бету на мгновение охватил холод. Как накиб, он не имел права отказать, но и выглядеть перед акидом неумехой тоже не хотел.       — Поверь, акид, это прозвучит неказисто, — попытался торопливо отговорить его Син, а затем проронил взволнованный смешок: — Люди устанут это слушать и забросают меня камнями.       Акид склонил голову на бок, прожигая взглядом, и Син запоздало прикусил язык. В других полках, может, и существовал самосуд, но не под контролем Аскара. Однако, страхи кочевника не оправдались — мысли полководца занимали совершенно другие вещи.       — А если слушателем буду только я? — с интересом вопросил альфа, сделав глоток вина.       Син не смог сдержать удивления и робкого восторга — неужели Аскар настолько в нем заинтересован, так хочет услышать игру нэя даже после полученного предупреждения? Звучит слишком прекрасно, чтобы быть правдой. Должно быть, акид хочет позабавиться, высмеять неумеху? Но вот только не верилось, что у Аскара могли быть подобные мотивы. Что же тогда?       В плену эмоций Син позабыл как дышать, а вместе с тем и обязательство не поднимать глаз на вышепоставленных — бросил короткий, наполненный надеждой взгляд, боясь заметить на лице акида насмешку. Вот только Аскар был спокоен как прежде, смотрел пристально и нечитаемо, а, заметив огрех подчиненного, только усмехнулся. Кочевник тут же опомнился и отвел взгляд, нервно покусывая губы и успокаивая зачастившее сердце.       — Соглашусь, если после позволишь выпить с тобой, — шутливо предложил Син. То ли по вине выпивки, то ли благодаря хорошему расположению духа, но Аскар легко согласился. Он усмехнулся, покачал головой и потянулся за бутылями вина, весело приговаривая:       — Твоему умению торговаться позавидует любой купец.       В душе Сина рассыпались счастливые искорки, согревая изнутри. Как давно он ждал этого момента! И пускай вечер с Аскаром может стоить ему звания «худшего музыканта полка», кочевник готов смиренно его принять. Главное, что после Син станет к акиду ближе любого беты, ведь этими пьяными разговорами наедине он словно касается души, в то время как кому-то доступно лишь тело. Полный воодушевления, кочевник попросил у музыкантов инструмент и поспешил вслед за акидом, который уже скрылся в шатре.       Заглянув внутрь, Син заметил акида, расслабленно ожидающего его на коврах, сделал шаг навстречу и невольно спугнул магические огоньки, которые взволнованно закружили под сводами. Подойдя достаточно близко, бета опустился сбоку от акида, зная, что его место именно тут. Син аккуратно скрыл часть нэя платком, коснулся древесины губами, пробежал пальцами по отверстиям, припоминая звучание одной из колыбельных. Из всех мелодий Зайту он лучше всех знал именно ее, старался выучить досконально, мечтая однажды сыграть младшим братьям перед сном. Сейчас же те знания состарились и обветшали, отчего первая попытка прозвучала резко, словно скрип старой древесины. Син тут же отнял инструмент от губ, чтобы прервать неприятный звук. Он, конечно, знал, что играет плохо, но не настолько же…       Хотелось отшутиться, попросить прощения и отложить предательский нэй, но позволит ли тогда Аскар остаться? Син сделал решительный вдох, нахмурился и вновь коснулся инструмента, вступая с ним в неравный бой. От звучания первых нот заболели уши, по телу пробежали мурашки и, казалось, даже огоньки забились в тихие уголки, лишь бы не слышать этот шайтанов зов. Мелодия прервалась лишь на мгновение, когда Син сделал следующий вдох, и после продолжилась с новой силой. Бета удивлялся, как стойко выносил эту пытку Аскар — вздрогнул лишь раз, но остановить или закрыть уши не пытался. Сам же Син уже жалел о своем решении, испытывал жгучий стыд и благодарил триаду за то, что родился кочевником, ведь платок удачно скрывал и поалевшие щеки, и пылающие уши. В неказистых переливах едва улавливалась истинная мелодия, которая должна быть спокойной и умиротворяющей. Кажется, после такой колыбельной никто в округе не посмеет сомкнуть глаз.       Когда Син торопливо проиграл последние ноты, повисло продолжительное молчание. Оно длилось долгие мгновения, за которые акид, похоже, хотел исцелить свои уши благодатной тишиной. Син сперва не решался произнести и слова, боясь, что даже звучание его голоса сейчас будет резать слух, но спустя несколько мгновений не выдержал:       — Видишь, акид, я действительно плохо играю.       — Не буду врать, это звучало не так уж благозвучно, зато… кхм, абсолютно необычно и ново, кхм, — Аскар старался сохранить спокойствие, но на последних словах уже сорвался в тихий смех. Было заметно, как он старался успокоиться и вернуться к разговору, но каждый раз сдавался. От искренней реакции Аскара забылось волнение и стыд, ведь увидеть его улыбку стоило всех тех мучений. Отсмеявшись, альфа тяжело выдохнул и покачал головой: — Прости, прости. Мне действительно было интересно тебя слушать.       — А мне было приятно тебя развлечь, — усмехнулся Син, не в силах скрыть нежный прищур.       Нэй покинул руки кочевника и его место заняла бутыль вина. Сладкий вкус дополнял нежные чувства, которые растекались в душе Сина от воспоминаний об искреннем смехе Аскара. Почему-то хотелось почаще давать повод суровому акиду повеселиться, порадоваться и забыть об ужасах войны. Ведь кто как не полководец брал на себя самое страшное от этих битв? Знал точное число умерших, принимал на себя ответственность, отправлял товарищей в бой, зная, что не все из них вернутся живыми. Син безмерно уважал Аскара за то, что он стойко нес эту тяжесть и под ее весом не утратил человечности.       Спустя несколько глотков, акид расслабился и перевел взгляд на бету, спрашивая:       — Скиталец, как бади ты наверняка обошел весь мир? Не расскажешь, что тебе встречалось в путешествиях?       Син сделал глоток вина, задумчиво припоминая:       — Я встречал скорпионов Кавсара, львов Манахиля, гепардов Джафара…       — Ты бывал в Джафаре? — удивление акида было ожидаемо, ведь этот оазис находится очень далеко от родины Аскара, и едва найдется хибовец, который хоть раз в жизни видел самое большое озеро из ныне существующих. В прошлом Син был готов пройти полмира, лишь бы оказаться там. Теперь воспоминания о Джафаре лишь навевали тоску и пробуждали давние раны.       — Бывал, — выдохнул Син, стараясь скрыть звучащую в голосе печаль. — Чудесный оазис с озером, которому не видно конца, высокими домами, пышными садами и широкими людными улицами. Жизнь там хороша, но не беспечна, а потому каждый мастерски владеет мечом, от бедняка до зажиточного торговца, — припомнив кое-что Син оживился, воодушевленно произнеся: — Ты должно быть слышал об их боевых омегах?       — Конечно, — прозвучало неожиданное холодно. — Только поистине безнравственный оазис построит свою армию на магии омег и отправит тех умирать.       Воодушевление Сина развеялось от строгости, холодом стали звучавшей в голосе. Наверняка Аскар и представить не мог, что джафарские маги далеки от нежных хибовских омег, но убеждать в этом помрачневшего акида Син побоялся. Аскар запил горькие мысли вином и проговорил уже мягче:       — Оттого я и не верю в эти россказни, — вздохнул акид. — Не найдется в мире альфы, который позволит своему мужу, брату или амме пойти на войну. Наверняка боевые омеги лишь прикрытие для настоящих тайн военной силы Джафара.       — Я видел боевых омег в деле, акид, и их магия единственная тайна военной силы.       Аскар замер, нахмурился, и, спустя мгновение молчания, приложился к бутылке. Син понимал, как тяжело было акиду принять, что где-то в бою ранятся, лишаются конечностей и умирают омеги. В Хибе их смеют касаться лишь кончиками пальцев, в то время как в битве за честь Джафара десятки рук и мечей протягивались к омегам. И пускай Син привык видеть магов в бою, следовать за омегами-бади и подчиняться им как лидерам, в некоторых вещах он, воспитанный и обученный Басимом, был согласен с Аскаром: омеги воплощения Нанны на земле, и если есть возможность оградить их от боли и страданий, то любой альфа и бета должен сделать для этого все возможное. Пускай устои Хибы не во всем нравились бади, здесь, в отличие от множества оазисов, признавали силу магии омег и не позволяли им служить лишь из большого уважения.       — Стало быть, ты воевал в армии Джафара? — произнес Аскар, уходя от болезненной темы.       — Нет, это первая и последняя война Скитальца, — краем глаза бета заметил удивление, промелькнувшее на лице акида, поэтому поспешил пояснить: — Кочевники берут себе прозвища на одну войну, чтобы с ними выполнить долг, а после забыть, как страшный сон. Поэтому все, что было до войны с Сагадатом, случилось не со мной.       — Какая чудесная традиция, — вздохнул акид и улыбнулся несколько печально. — Мог бы я так отречься от всех ужасов и не мучиться.       Син взглянул на акида, припомнил его грусть под каплями дождя, и подумал, что у него наверняка есть воспоминания, от которых хочется отречься. В этом они были близки. Каждый был погружен в свои размышления и оттого разговоры стихли, но даже в этом молчании бета не чувствовал себя чужим. Оба были рады не оказаться в одиночестве, когда навевают тоскливые мысли и окружают, словно голодные шакалы.       С каждым глотком вина пропадала печаль, голову покидали мысли и переживания, оставляя после себя благодатную тишину. На смену сложным разговорам пришла бездумная болтовня, нередко заставляющая пьяно усмехнуться от ее беспечности. Должно быть, так же бессмысленно говорят о жизни деревенские жители, не видевшие в жизни ничего страшнее проходящего мимо полка. До чего же прекрасно было утопить все горести жизни в вине, и знать, что акид чувствовал ту же легкость. Кажется, Аскар и вправду доверял Сину, ведь позволил себе напиться до состояния, в котором беспричинно дарил улыбки. Он и не подозревал, что бета не упустил ни одну из них.       — Накиб, скажи честно, это же ты тогда первым поднял шайтанов вой? — с игривым прищуром взглянул он на Сина и усмехнулся, опознав в его молчании недоумение. — Я сразу понял это по твоей реакции.       В тот вечер бета и подумать не мог, что выдал себя реакциями, которые не ускользнули от зоркого взгляда акида. Это заставляло в очередной раз восхититься:       — Ты, как всегда, проницателен.       — Тогда отчего не признался? Имею право принять это как ложь перед вышепоставленным и назначить наказание, — нахмурился Аскар. Это должно было выглядеть угрожающе, но с покрасневшими от алкоголя щеками и рассеянным взглядом вызвало в Сине лишь нежный трепет.       — Сжалься, акид! — рассмеялся он. — Я врал не чтобы скрыть от тебя истину. Этот вой — наша традиция, и я не заслуживаю благодарности за то, что припомнил ее первым.       Аскар возмущенно хмыкнул и отставил бутылку, обернувшись к накибу:       — Уж заслуживаешь или нет — это мне решать. Я пообещал, что пожму руку смельчаку, значит так тому и быть, — акид протянул ладонь и Син замер, глядя на нее и не веря глазам. Неужели его мечты донеслись до небес, и Боги послали ему эту редкую возможность снова коснуться Аскара? Вот только сейчас, находясь в шаге от желанного, Син невольно осознавал, что если коснется — пропадет.       Дожидаясь его реакции несколько мгновений, акид нахмурился, глядя отчасти возмущенно:       — Или ты не желаешь принять мою благодарность?       Син вынырнул из размышлений и спохватился, протягивая руку в ответ. В тот же момент он ощутил соприкосновение огрубевшей кожи, силу и жар, охватившие ладонь. Крепкий хват заставил дрожь пробежать по телу благодатной волной тепла. Рука Аскара словно сжимала не ладонь, а само сердце.