Trinitas

      Большую часть дня Син провел в тревожном и прерывистом сне, который бывал после изнуряющего исцеления. В шатре целителей то и дело слышались шаги, голоса, вскрики раненых, из-за чего бета резко просыпался и, лишь завидев знакомые своды, расслаблялся — он в безопасности. Незнакомые омеги, явно целители четвертого полка, проверяли его самочувствие, поили настойками, успокаивали. Син был уверен, что и обед ему принесет один из таких омег, но в шатре неожиданно появился Парящий Беркут. Он с трудом уговорил строгих целителей пропустить его внутрь и те, поддавшись на певчие переливы голоса, расступились. Альфа окинул взглядом ряды ковров и, заметив серую ленту, торопливо направился к своему накибу. Оказавшись достаточно близко, Парящий Беркут поприветствовал Сина, уважительно опуская взгляд, который заметно сиял радостью. Опустился рядом, чтобы не возвышаться, и передал в руки полную тарелку каши и кружку горячего чая.       — Я должен поблагодарить тебя за спасение, — заговорил с ним Син, не скрывая теплоты в голосе.       — Нет, накиб, я лишь выплатил свой долг перед тобой! — тут же воспротивился альфа и от переполняющих его чувств, позабыв про приличия, поднял на накиба взгляд. — Ведь раньше я так же лежал в шатре лекарей со вспоротым животом и даже не надеялся на помощь.       Син коротко усмехнулся такой искренней реакции:       — Значит мы спасли друг друга, как настоящие боевые товарищи?       Парящий Беркут мгновение помедлил, пораженный и обрадованный такими словами.       — Верно, накиб! — от своей излишней эмоциональности альфа смутился и отвел взгляд, проговаривая уже тише: — Как же я рад, что теперь ты невредим, ради этого стоило сунуться в шатер акида. А ведь он был зол как никогда, но я понадеялся на снисходительность и не ошибся.       — Его так расстроило отступление? — предположил Син, но Парящий Беркут подозрительно притих. Взгляд его утратил тот радостный блеск, а голос стал тише:       — Не столько отступление, сколько потери. Пострадало много яримов и еще больше — бади. Наш полк обмельчал почти на половину. Зато пятый полк, который на следующий день вышел штурмовать ущелье с полученными от нашего акида данными, вернулся с победой и малыми потерями.       Сейчас, после рассказа Парящего Беркута, Син понимал, каким предложениям Джаваля так сопротивлялся Аскар — повести первым в ущелье пятый полк и бросить солдат на убой лишь для того, чтобы узнать положение войск противника и дать преимущество четвертому полку в следующей битве. Ценой жизней товарищей совершенно чужой акид и его солдаты захватили ущелье, казавшееся неприступным. Победа, присвоенная Джавалем Зайни, стоила жизни сотням солдат Аскара Каддафи. От этой несправедливости в груди все жгло и переворачивалось.       Невольно перед глазами появился знакомый образ Аскара, молчаливо скорбящего по умершим товарищам за бутылкой вина. Все прошлые битвы не были настолько болезненными как эта, унесшая с собой так много душ и судеб. Осознание заставляло сердце замирать, но что-то подсказывало — эти ощущения не сравняться с той болью потери, которую проживает сейчас Аскар. Этот акид, несмотря на холодность и прочность брони, казался особенно ранимым.       — Оказалось, что сагадатская армия разделилась в ущелье: несколько отрядов оставили удерживать нас, выигрывая время для основных войск — наверняка они уже на полпути к Сагадату, — продолжил альфа пересказ последних новостей.       — Там они объединяться с гарнизоном и подготовятся к обороне, — сообразил Син. Они поняли, что не сумеют остановить наступление Хибы. Все, что им осталось — защищать оазис. Но стратегия сагадатцев сейчас мало волновала Сина, гораздо больше его беспокоило другое. С затаенным страхом он спросил: — Сколько человек осталось в нашем отряде?       — Около пятидесяти, — тихо ответил Парящий Беркут.       Син коротко выдохнул, словно неведомая сила нанесла ему удар в живот, и прикрыл глаза ладонью. Всего пятьдесят из немалого отряда кочевников, которые были для него не близкими, но знакомыми. Теперь бета боялся вернуться к шатрам своего отряда и увидеть все опустевшие ковры. Нет, он еще не готов это принять.       — Не тоскуй, накиб, я слышал, что акид отправил письмо в Хибу с просьбой о подкреплении, — несмело проговорил Парящий Беркут и Син поднял взгляд на растерянного и взволнованного подчиненного. В его образе бета видел товарищей, которые упадут духом лишь больше, почувствовав скорбь своего накиба. Син придал взгляду ясность и прищурился, пусть губы его не выражали и тени улыбки.       Кочевник как следует поблагодарил Парящего Беркута за помощь и поддержку, отчего одаренный вниманием беты альфа смутился и поспешил покинуть шатер. Оставшись в окружении раненых и при том в полном одиночестве, Син через силу закончил с завтраком и отставил тарелку. Чувствуя, как неспокойно на сердце, как разволновались мирные воды его души, бета ощутил яркое желание склониться к земле и излить все горести перед Богами, помолиться за души умерших товарищей, попросить сил перенести потерю. Син поддался порыву и, не замечая взглядов целителей и товарищей, коснулся лбом поверхности ковра. В это мгновение все его мысли и переживания, словно воду, впитала земля. Ощутив, как отпустили сердце когтистые лапы шайтанов, кочевник на облегченном вдохе начал свою молитву. Тихим шепотом, подобным шипению ветров среди скал, Син произносил священные слова: молился за умерших, за выживших, за свое израненное сердце и за разорванное в клочья сердце Аскара. В последнее время бета ощущал особую близость с акидом и словно по потокам маны чувствовал, что творится в его душе.       Открыв вновь глаза и оторвавшись от поверхности ковра, Син мгновение прислушивался к чувствам. Волнение, тоска, благодарность и уважение сплелись в груди непростым узлом, с каждой секундой только сильнее опутывая сердце.       Лишь из-за его небезразличия Син мог говорить с Исой, шутить с Парящим Беркутом, краем глаза любоваться Наилем. Лишь помощь товарища и согласие акида сохранили Сину жизнь, а это стоило самых низких поклонов. Чувство долга не позволяло спокойно вернуться к отдыху и ощутимо подталкивало к шатру акида. Кочевник не мог не переживать в преддверии встречи: каждый шаг отдавался ударом в сердце, разум занимали десятки мыслей. Наверняка акид до сих пор опечален поражением, изнурен муками совести, но Син отчего-то был уверен — Аскар не будет с ним жесток. Сдержанный и спокойный, он не напоминал того, кто станет срывать ярость на подчиненном. Возможно, искренняя благодарность даже поднимет ему настроение, вызовет желанную улыбку, которой бета тайком насладится.       Остановившись перед шатром акида, Син дал себе мгновение, чтобы собраться с мыслями и набраться смелости, а затем спросил разрешение войти. Получив ответ, коротко выдохнул и сделал шаг внутрь шатра, невольно глядя на силуэт акида. Едва встретившись с пронзительным взглядом разноцветных глаз, Син опустился на колени и склонил голову, произнося рядовое приветствие. Аскар занимался заточкой хопеша и, похоже, делал это уже давно — от лезвия то и дело отскакивали искры, на гладком металле играли блики, а брусок скользил по поверхности плавно. Казалось, уже нет смысла продолжать терзать и без того острый хопеш, но акид с особой яростью сделал очередное резкое движение.       — Ты выжил, — прозвучало коротко, словно блеск мелькнувшей у клинка искры. — Это радует.       Слова акида звучали холодно и равнодушно, но Син мог уловить малейшие отличия интонации — скрытую мягкость, небезразличие. Бросив мимолетный взгляд, бета убедился в своих догадках, заметив едва нахмуренные брови акида и смягченные движения бруска. Син хотел бы порадовать его еще, отвлечь от терзающих мыслей и поблагодарить, поэтому опустил взгляд и низко склонился, доверчиво открывая вооруженному альфе шею.       — Своей жизнью я обязан тебе, акид, — произнес Син уверенно и твердо.       После этого скрежет металла вовсе стих и наступила тишина, в которой слышалось лишь дыхание акида. Син четко ощущал на себе тяжесть взгляда, чувствовал, как тот изучает образ и скользит по телу. Затянувшееся молчание заставляло мурашки пробежать по коже. Хотел бы бета знать, что акиду нравилось смотреть на него в поклоне и он лишь по праву растягивает эту возможность.       — Поднимись. Твой подчиненный уже в полной мере отблагодарил меня, — прозвучало тихо и спокойно. Акид вздохнул, отложив в сторону хопеш, и обратив все свое внимание к подчиненному. Он окинул взглядом, в мгновение изучил каждую деталь и спросил: — Как ты себя чувствуешь? Айна исцелял, пока ты был без сознания, и предупреждал, что может переусердствовать.       Кочевнику пришлось приложить усилия, чтобы сжать губы и не позволить улыбке появиться на лице. Пускай платок и скрывал большую его часть, выражение глаз могло выдать слишком много чувств, которые бета пока предпочитал скрывать.       — Нет, господин Айна прекрасно обо мне позаботился, — невольно прозвучало особо мягко. — Я все еще слаб и временами чувствую боль, но уверен, что совсем скоро это пройдет.       — Как у накиба у тебя не много времени для восстановления, — похоже, Аскар был товарищески взволновал этим и настаивал на хорошем отдыхе своего подчиненного. Бросив мимолетный взгляд и заметив волнительно нахмуренные брови, Син не смог сдержать восторженный вздох. Неужели акид переживает о нем?       — Уверяю тебя, акид, к следующей битве я буду абсолютно здоров, — бета старался не выдать голосом ту дрожь, что прокатилась по телу и заставила сердце биться чаще.       Син не мог оторвать взгляд от лица акида, желая заметить на нем хоть еще одну искреннюю эмоцию. Так открыто глядеть на своего полководца было страшно до трепета, но воспоминания о прошлом их контакте придавали уверенности — Аскар не возразил тогда, значит и сейчас не будет оскорблен вниманием бади. Словно измученный жарой хамады путник, Син наслаждался прохладой серебряного взгляда, словно замерзший ночью грелся теплом карего. По телу пьянящей сладостью вина растекалось волнение. До чего же жарко от вида этих глаз…       — Ты не забыл, что должен опускать взгляд? — прозвучало спокойно, но Син замер, несколько мгновений стараясь понять посыл и неверяще приподнимая брови. К чему это сказано? Откуда эта дрожь, словно по шатру пронесся порыв холодного ветра? — Не смотри на меня так снова, иначе я назначу наказание.       Теперь холод во взгляде и жесткость в голосе Аскара были абсолютно искренними, а оттого оглушили словно порыв песчаной бури. Едва опомнившись после удивления, бета опустил растерянный взгляд к полу и постарался успокоить зачастившее дыхание. Замерший Син чувствовал, как назло разболелись прошлые раны, будто их снова и снова рассекали лезвия зульфикара. Но больше ныл порез на груди, словно металл таки прорубил кости и добрался до сердца.       Аскар всегда прощал Сину взгляды, никогда не пресекал и не говорил о наказании, как делал с другими бади. Это давало ощущение избранности, особенности в глазах акида, но сейчас Син резко упал с высот на землю — чувствовал, будто внезапно стал для акида таким же безликим кочевником, как и множество других. Чем он провинился? Если бы Син только знал, уже просил бы прощения в ногах акида, но за что?       Бета едва сделал вдох, чтобы произнести хоть что-то — нелепые извинения или бессмысленный вопрос, — как в тишине прозвучал резкий скрежет металла. От золотистого лезвия хопеша взметнулись искры и обожгли глаза светом.       — Можешь быть свободен.       Вязь несказанных слов обвилась вокруг шеи и затянула удавку. Син беззвучно кивнул, не в силах выдавить из горла ни звука.       С каждым днем, проведенным в беспощадном зное хамады, Син лишь больше замерзал — потому что этот нескончаемый холод был не внешним, а исходил из глубины и морозил даже в самый жаркий день. На протяжении бесцельного отдыха в шатре целителей бета прокручивал в голове произошедшее, вновь ясно слышал интонации и слова, старался понять, но лишь больше запутывался.       Аскар не был тем, кто резко меняет свое мнение и без предупреждения грозится наказаниями. Если бы акида и вправду тревожили взгляды, Син узнал бы об этом гораздо раньше и мягче — аккуратным напоминанием, а не ушатом леденящей строгости. Но даже будучи глубоко оскорбленным, Аскар скорее назначил бы с десяток ударов плетью, которые вынес бы и едва исцеленный, чем вел себя так: холодно, молчаливо и совершенно безразлично. Впервые оказавшись за ковром накибов после произошедшего, Син уже не имел смелости бросить и короткий взгляд — снова получить выговор оказалось бы слишком болезненно. С трудом перебарывая неловкость, он пил много и долго, надеясь окончательно утратить рассудок. В сладком винном дурмане Син питал глупые надежды почувствовать на плече ладонь акида, увидеть в руке две бутылки и последовать в шатер, где тот наверняка расскажет причину своей обиды. Но чувствовал бета лишь ободряющие похлопывания по спине от Зайту и его же неразборчивые утешения. Товарищ наверняка подбадривал его точными высказываниями, но Син был слишком пьян, чтобы почувствовать хоть тень спокойствия и принятия.       Ослабший организм с трудом перенес пытку алкоголем и как следует наказал Сина на следующее утро. Едва придя в себя к вечеру, бета дал обещание, что сегодня не выпьет и кубка. Вот только оставаться трезвым в присутствии такого незнакомого, холодного и равнодушного акида Син не мог, поэтому поспешил занять место среди музыкантов. Вдали от Аскара кочевник мог без опаски смотреть на него, ведь искать командира взглядом среди толпы никогда не запрещалось. Тяжесть гануна легла на колени, руки коснулись инструмента и уже более умело тронули струны. Зазвучала мелодия, почти гармоничная, а Син задержал дыхание, ожидая хоть короткий ответный взгляд. Аскар слышал музыку, не мог не слышать, но за все время не сделал ни попытки одарить музыкантов вниманием. Он пил вино, ронял короткие смешки с товарищами, улыбался и казался таким теплым, но не с Сином.       Этот холод был знаком до дрожи. Амма воспитывал Сина равнодушием: стоило провиниться, как отношение родителя менялось — исчезали самые маленькие нежности, ласковые взгляды и помощь, отчего становилось одиноко, страшно и больно. Не всегда Син знал, в чем был неправ, но всегда был бессилен перед холодом аммы и молил о прощении. Он был готов на все, только бы родитель снова заметил его. Повзрослев, Син надеялся больше никогда не испытывать это чувство покинутости, но вот он снова подавленный и напуганный ребенок.       К следующей ночи кочевник уже не мог выносить игнорирование, забыл о страхе наказания и, сидя за ковром накибов, без стыда непрерывно глядел на акида. Син хотел, чтобы его застали за этим занятием, подняли взор разноцветных глаз, назначили наказание, ведь это и есть долгожданное внимание. Вот только акид не замечал или не хотел замечать его пристальный взгляд на протяжении всего вечера, словно Син и вправду был бесплотным духом, наблюдающим за чем-то, оставленным на земле. От безысходности хотелось кричать.       — Этот ярим доставляет слишком много проблем, — тяжело вздохнул Зайту, глядя на Аскара хмуро и грозно, словно тот был врагом им обоим. Он окинул акида оценивающим взглядом и обернулся к Сину. — Сдался он тебе? Характер сложный, платок не носит, повиноваться не заставишь.       Син опустил глаза к земле и ответил шепотом:       — Это не важно.       Зайту откинул голову, тихо посмеиваясь:       — Вроде столько лет прошло, а ты до сих пор юнец.       Син и вправду чувствовал себя далеко не бетой в шаге от тридцатилетия, придавая столько значения взглядам и испытывая такие странные чувства. Зайту же был все так же молод, но звучал, словно мудрый наставник, и оттого его слова воспринимались особо остро:       — Любой альфа из числа бади подойдет тебе лучше этого акида.       Син сжал кулаки, отчаянно сопротивляясь жестокой правде, ведь Зайту говорил истину: с кочевником проще, с кочевником понятнее, кочевник не расторгнет брак и не бросит. Но бета не хотел кого-то другого, он хотел строгого и непокорного акида. Вот только Аскар его совсем не хотел.       Взятие ущелья стоило армии Хибы огромных потерь, и неизмеримо большая их часть пришлась на пятый полк, акидом которого был Аскар Каддафи. Четвертый полк и его полководец, Джабаль Зайни, напротив, не запивали горе вином, а торжествовали — ведь именно они отбили у сагадатцев их неприступную прежде преграду. Победу эту, несомненно, припишут доблестному ветерану, потерявшему не так много солдат в прошедшей грандиозной битве. А что до молодого акида, оставившего в ущелье едва ли не половину войска? Как его имя будет записано в истории?       И никому не будет дела до того, что Аскаром просто воспользовались, чтобы заполучить новое достижение перед тем, как навсегда отойти от дел. Впрочем, несмотря на возраст, Джабаль Зайни предпочел бы оставаться полководцем еще хоть пять, хоть десять лет — он был солдатом больше сорока лет и не мыслил своей жизни без войны. По крайней мере именно таким его знал Син, в прошлом служивший в четвертом полку под другим прозвищем.       Для этого беспощадного акида бади не были товарищами, а лишь инструментом, при помощи которого он добивался победы в битве или в войне. Он никогда не сажал кочевников рядом с собой, не запоминал прозвищ и в целом относился к их традициям пренебрежительно. Джабаль Зайни всегда четко разделял воинов на яримов и бади, своих и чужих — и его солдаты брали с него пример, делая все, чтобы угодить полководцу. Син помнил, насколько подавленным он был, и как непросто было сохранять самообладание, снося насмешки и выходки солдат.       Когда он впервые попал в четвертый полк ему было всего девятнадцать. Воспитанный Басимом, он тянулся к яримам, но не был ими принят. Вдобавок, за его попытки наладить отношения, Син оказался осужден и сородичами, отчего и вовсе стал изгоем. Для него, и без того изгнанника из племени, это стало тяжелым испытанием. Именно тогда он неожиданно обрел товарища, причем ярима — Хайри подсел к Сину, который в отдалении ото всех поглощал свой обед, не чувствуя вкуса.       Син удивился, но он был не в том положении, чтобы отказываться от компании. К тому же сухощавое лицо этого ярима казалось добрым, как и темные глаза, которые смотрели будто с некоторым сочувствием.       — Слышал, ты пытался поладить с товарищами-яримами, но все прошло не очень гладко? — заговорил тот, чьего имени Син пока не знал. После нескольких драк, во время которых он лишь терпел и принимал удары, но не отвечал, чтобы не получить наказание от накиба, Син стал подозрительнее и уже не так дружественно настроен. Он передернул плечами и тело отозвалось болью, но Син даже не поморщился, держа ответ:       — Наставник говорил мне, что бади и яримы не такие уж и разные. Он считал, что возможно именно мне удастся раскрыть им на это глаза. Видимо, он ошибся.       Незнакомец вскинул брови в легком удивлении, явно не ожидавший услышать нечто подобное. Ему пришлось поразмышлять, прежде чем придумать свой ответ.       — Значит, ты так легко сдашься?       Син качнул головой.       — Только с этими людьми, — он заглянул в темные глаза старшего беты, чуть склоняя голову в бок. — Но, может быть, хотя бы с тобой я смогу поладить?       Хайри, в отличие от остальных солдат четвертого полка, не питал неприязни к бади. Почему он вообще подошел в тот день так и осталось загадкой — когда бы кочевник не спросил, он лишь качал головой, ничего не отвечая, — но по крайней мере больше Сину не было так одиноко. Пусть Хайри не стал близким другом, однако даже одного неравнодушного человека рядом было достаточно. А еще благодаря ему в Сине лишь укрепилась вера в то, что пропасть между яримами и бади не столь уж велика. Вот только нынешняя отстраненность Аскара рушила само ее основание.       С их последнего разговора прошло много дней, ни в один из которых они больше не обменялись и словом. У Сина не находилось повода обратиться к акиду даже по делу, а тот словно начисто забыл о его существовании, не одаривая даже случайным взглядом. Наблюдая за Аскаром издалека, Син ощущал себя так, будто бы его сердце разрывалось от одиночества, ведь только он испытывал невзаимные чувства.       Тело его, несмотря на все переживания, уже почти восстановилось, да и сидеть без дела, вновь и вновь прокручивая в голове последний их разговор, стало невыносимым. Поэтому подготовка к переходу стала для Сина благом — целители поручили кочевникам помочь им с переносом груза на спины крабов. Медицинское оборудование со всеми его хрупкими стеклянными частями требовало осторожного обращения, потому омеги могли довериться только бади.       Сконцентрированный на своем занятии, Син мог отвлечься от невеселых мыслей и быть полезным целителям, что хотя бы немного поднимало ему настроение. Погрузка шла хорошо, но в какой-то момент кочевнику показалось, что он заслышал рядом голос акида. Толком не слышавший его последние дни, Син обернулся, пытаясь отыскать Аскара взглядом, но вокруг было слишком много людей, занятых их срочными делами. На одного из них он неловко налетел, сбивая солдата с ног и падая следом. Но куда хуже учиненного хаоса был звон внутри сундука, содержимое которого растряслось при ударе о жесткую поверхность хамады.       Поначалу кочевник перепугался, подумав, что перебил все эти колбочки и тонкие стеклянные трубочки, которые омеги собирали в хитрые приспособления, чтобы с их помощью производить лекарства наивысшего качества. Но когда в нос ударил знакомый горький травяной запах, а под сундуком расползлось мокрое пятно, он понял, что внутри было не оборудование, а готовые настойки.       Солдат, которого сбил Син, отпихнул его, вскочил и унесся по делам, бормоча ругательства, а кочевник еще не успел подняться, когда над его головой раздался возмущенный голос:       — Ах, шайтан! Да как ты умудрился!..       Если бы он принадлежал Исе, то Син бы даже не испугался, но кричал на него не друг, а незнакомый омега, отчего кочевник замер, растерявшись.       — Там же столько настоек было! Как ты мог! — продолжал все тот же голос, в котором уже явственно слышались нотки паники.       Что-то внутри Сина рвалось к омеге, желало успокоить, но в то же время он не сумел пошевелится, так и оставшись на земле — тело словно сковало невидимыми путами. Все, что он сейчас мог, это глядеть на перевернутый сундук, из-под которого сочилась вязковатая жидкость.       — Это же последняя партия! У нас материалы кончаются! Ты хоть представляешь, что натворил?!       Услышанное заставило Сина похолодеть и объяснило тревогу, почти истерику в голосе целителя. Кочевник вскинул голову, перехватывая взгляд своего обвинителя — в его глазах за злостью скрывался страх. И все же даже так этот взгляд вынудил Сина задрожать.       — Что происходит, почему ты кричишь?       Слишком растерянный и внезапно парализованный, бета не заметил приблизившегося второго омегу, которым оказался Наиль. Он хмурился, переводя взгляд с целителя на Сина, а затем на опрокинутый сундук перед ним. Тот лишь повесил голову, стыдясь своего проступка и даже не пытаясь оправдаться.       — Он разбил целый сундук лечебных настоек!       — И поэтому ты кричишь?       — Ты что, не понимаешь? Целый сундук! Знаешь, сколько их там было?       — Конечно знаю, сам складывал, — Наиль по-прежнему звучал так невозмутимо, что Син даже осмелился поднять на него взгляд. В малахитовых глазах не было ни капли злости, хотя смотрели они прямо на Сина, виновника всего этого беспорядка. Напротив, омега приблизился и протянул бете руку. — Хватайся.       Повинуясь этому спокойному и уверенному голосу, он взялся за шершавую и теплую ладонь.       Наиль помог кочевнику подняться, после чего взял руки Сина в свои и вгляделся в ладони.       — Ты не поранился? — вопросил он, поднимая взгляд от ладоней и заглядывая кочевнику в глаза. Тот, еще не в силах выдавить из себя ни слова, только покачал головой в ответ. Омегу он, кажется, успокоил.       — Ты не злишься? — спросил Син неожиданно для себя слабым голосом. Кажется, Наиль тоже поразился такому вопросу. Но затем в его лице промелькнуло какое-то понимание, после чего он улыбнулся так мягко, что у Сина сжалось сердце.       — Это ведь была просто случайность, зачем мне злится?       Однако, даже если Наиль не злился, то о первом целителе нельзя было сказать того же.       — Какая разница, случайность или нет, нам нужны были эти настойки!       — Какой смысл теперь кричать? — возмущение целителя, казалось, не производило на Наиля никакого впечатления. — И вообще, можно было потратить это же время на то, чтобы магией собрать и перелить жидкость, пока она не успела впитаться в землю. Но теперь-то уже поздно, и чья это вина?       — Хочешь сказать, я во всем виноват?!       Наиль обернулся к злому как шайтан целителю, скрещивая руки на груди. За его неширокой спиной Син чувствовал себя в безопасности. Понимая свою вину, он опустил глаза, не зная, как исправить положение.       — Хочу сказать, что ты мог не кричать, а спасать настойки. Не думаешь, что так и следовало поступить, раз у тебя так душа за них рвется? А ты вместо этого стоял и срывал злость на том, кто не сможет ничего возразить. Или что, скажешь, на ярима ты так же орал бы?       На это целителю нечего было возразить, но он все равно продолжил возмущаться по-прежнему злым голосом. Син уже не слышал слов, слишком обеспокоенный произошедшим и тем, как чувствовал себя — провинившимся, беспомощным, потерянным. Он все пытался взять себя в руки, но злые интонации ругающихся поблизости омег вводили его в ступор, вынуждая просто замереть и ждать окончания бури. Сбежать или защититься он не смел.       — Ты правда не поранился? Выглядишь как-то нехорошо, — смягченный и почти ласковый голос обратился к Сину, привлекая внимание и выводя из этого невольного оцепенения, с которым бета ничего не мог поделать. Нерешительно поднимая взор, он наткнулся на обеспокоенное лицо Наиля, который пытался заглянуть ему в глаза.       Желание успокоить встревоженного омегу зашевелилось в Сине, и это помогло ухватить контроль.       — Ты видишь это даже сквозь платок? — отозвался он почти невозмутимо, хотя совершенно не чувствовал себя таковым.       — У тебя очень выразительные глаза. И сейчас они были как озерная гладь с рябью на поверхности, — Наиль глядел на него с печалью, но пониманием. — Я, конечно, знал, что у бади омеги имеют власть над бетами, но…       Он замолчал, качнув головой и нахмурившись, не зная, как продолжить. Кочевник договорил за него:       — Но не знал, что вы способны внушить нам страх?       — Даже не предполагал.       — Наши омеги обычно иначе выражают злость, им ни к чему лишний шум, — неловко попытался объясниться Син. — Иса иногда кричит, но он никогда не злится на меня по-настоящему, так что его голос совсем не пугает. А сейчас… не знаю даже. Для меня такое было в новинку, — усмехнулся он, превозмогая смущение.       Чего это он испугался, будто ребенок? Не маленький уже давно, да и омега-ярим не мог представлять никакой угрозы. И все же Син, несмотря на рост и габариты, словно задавленный его криком сжался вдруг до своих детских размеров. Он был бессилен перед злостью этого омеги ровно так же, как когда-то был бессилен перед злостью аммы, пусть даже выражали они ее разными способами.       Только сейчас Син заметил, что некоторые наблюдали за происшествием со стороны, позабыв про свои дела. Стало вдвойне стыдно: мало того, что уничтожил драгоценный труд целителей, так еще и навел суматохи перед отбытием. Какое счастье, что платок скрывал его горящее лицо!       Но особенно стыдно было за то, что именно Наиль застал его в таком глупом и беспомощном положении. Однако в то же время в груди Сина бушевало волнение и иного рода — воспоминание о том, как этот омега защищал и беспокоился, заставляло сердце биться быстро и сильно. Нужно было поблагодарить его.       — Спасибо тебе за помощь, — произнес Син, почти взяв себя в руки.       — Я ведь кажется уже говорил, что не дам тебя в обиду, — улыбнулся ему Наиль. — Просто выполняю обещание.